Штурм Грозного. Анатомия истории терцев. Часть вторая. Казаки на Тереке (Владимир Коломиец, 2011)

Нежелавшая подчинения Москве казачья ватага, пройдя по Дикому полю к переволоке на Волгу, спустилась в Каспий и оттуда вошла в Терек.

Сюда, как в былые времена на заставу богатырскую, стекались разные люди. Стекались все, кто, чуя в себе силушку великую, хотел показать свою удаль молодецкую, добыть себе чести и славы.

Стекались сюда те, кто искал себе спасения от холопства невольного, от прикрепления к земле, к тяглу, к помещику.

Московское государство начинало зажимать в крепкие тиски своих граждан, возлагая на них тяжелые обязанности перед государством – обязанности, не соответствующие правам. И вот, кто хотел избавиться от этих тисков, от тяжести податей, налогов и от произвола дворян да бояр государевых, кто жаждал вольной, свободной жизни, бежали на берега запольных[15] речек.

В устье Терека, куда, прячась от Москвы, добрались рязанцы, располагалось разношерстное поселение – Тюмен. Жил там всякий люд: русская вольница, бежавшая с Волги, татары казанские и астраханские, армяне, персы, кабардинцы, кумыки.

– Селитесь в нашей слободе, – предлагали волжане, – здесь Терек не подтопляет.

– У нас места много, – предлагали татары и персы.

Казаки, выбрав место, где было не так сыро, расположились особняком.

Но вот как бывает. Было тепло, и светило солнце. Вдруг набежала туча, и пошел сильный дождь, все затопил, все омрачил, испортил. Разгрузившись, утомленные долгой дорогой казаки моментально забылись во сне.

А утром оказалось, что их обворовали.

– Уходим отсюда, – посоветовали старики атаману. И они стали пробираться вверх по Тереку.

Через несколько дней уткнулись в крутые и лесистые берега Сунжи. Впереди владения малокабардинцев, южнее – чеченцы, сзади – кумыки.

Первыми казаков встретили кабардинцы.

– Салам алейкум! – приветствовал их князь Илдар в урочище Голого Гребня.

– Салам, салам! – добродушно отвечали им прибывшие, когда толмач перевел приветствие.

– Откуда прибыли?

– Едем издалека. Где были, оттуда сплыли. Ищем работенки, пока есть силенки, – шутливо за всех отвечал старый казак Егор Бардош.

– Что привело вас сюда, люди? – вновь поинтересовались кабардинцы. И рязанцы, не таясь, рассказали им о причине своего бегства.

Кабардинцы, видя, что приезжие носят оружие, а это признак их свободы и достоинства, да еще оружие огнестрельное, редкостное в то время на Кавказе, предложили:

– Селитесь здесь, эта земля на стыке горских владений – ничейная, порожняя, – показывали они руками. – Будем соседями.

Казакам местность понравилась. Рядом с рекой лес, дальше гребни гор, у подножия ровные поляны травы в пояс. Коси сено, паси скот, паши землю, сей хлеб. И безопасно – никакая царская погоня не достигнет.

Стали строить дома, возвели станицу и назвали ее Гребенской. С первых же дней казаки стали куначиться с кабардинцами и чеченцами. Покупали у них скот, зерно, завели хозяйства. Ну, думали они, теперь нас никто не тронет. Но стал пропадать скот. Проведенное расследование показало, что следы вели в аулы.

– Надо проучить воров, – слышалось на сходе. Но старшие посоветовали:

– Кто же в чужом краю наводит свои порядки. Давайте воровскому обычаю горцев противопоставим свой: надежно охранять себя и не давать повода для краж.

– А для начала давайте съездим к моему кунаку – Асланбеку, может, он что посоветует, – предложил Степан Щедрин и назвал, кто с ним поедет в аул.

Выехав рано утром из станицы, они уже в полдень подъехали к подворью Асланбека. Продолговатая сакля из двух комнат с небольшими оконцами без стекол, обращенными к югу, согнулась под тяжестью времени. Невысокие стены из плетеной лозы, обмазанной глиной, местами обнажились, и прутья торчали, словно голые ребра. В углу просторного дворика располагалось приземистое строение. В нем заржала лошадь, услышавшая голос мужчин. Рядом с конюшней хлев, курятник, амбар – все, что потребно в хозяйстве.

Хозяин дома, кабардинец Асланбек, вышел из хлева с деревянными вилами в руках. Увидев гостей, с которыми приехал к нему кунак, он прислонил вилы к стене, шагнул навстречу.

– Салам алейкум, Степан! – приветствовал он кунака. – Рад видеть в своем доме гостей!

– Алейкум салам! – ответил на приветствие Степан и стал представлять Асланбеку товарищей.

– Я знаю. Вот Андрея и Федора я уже знаю, рад и с другими познакомиться, – и он пожал всем руки. В его признательном взоре смешались удивление и восторг.

– Уж как я рад! Сейчас позову толмача, без него не обойтись – ваш язык знаю плохо, да и вы наш еще не освоили.

Он тут же отдал какие-то распоряжения домашним и предложил:

– Прошу в дом, Степан.

Дверь в комнату, которая оказалась кунацкой, грубо сколоченная из двух чинаровых досок, вела прямо со двора. Чтобы легче было перешагнуть через высокий порог, у самого входа лежал плоский булыжник – ступенька. По обычаю горцев, Асланбек пропустил гостей вперед. (При выходе впереди выходит хозяин). И не успели они оглянуться в комнате, как в нее внесли войлочные подстилки, лавки, и Асланбек пригласил присесть.

Вошел толмач.

– Салам алейкум! – сказал он, слегка поклонившись хозяину и гостям.

– Обмойте руки с дороги, – предложил он гостям. И те увидели, как девушка поставила у двери тазик и кумган[16].

– Садитесь, – сказал хозяин, когда гости ополоснули руки. И пошла беседа. Спросили друг друга о домашних делах, о детях, родственниках.

– Как перезимовали? – поинтересовался у Степана Асланбек.

– Слава Богу, – ответил тот. – Кормов хватило, да и сами не голодали.

– Но вот, Асланбек, что нас беспокоит: участились кражи скота, были и нападения. Скажи, что это значит и кто бы это мог?

– Точно не знаю, – ответил Асланбек. – Но это не наши. Думаю, что это абреки с гор. А толкнуть их на это мог или голод, или науськивание турецких эмиссаров, которые в последнее время стали все чаще здесь появляться.

– И что же нам посоветуешь делать? – спросил его Степан.

– Своим людям я скажу и разбойников мы принимать не будем. А вы усильте охрану и давайте вместе разберемся, кто не хочет мирно жить с соседями.

Казаки переглянулись. Ответ Асланбека им понравился, и другого им было не надо.

Стали вносить угощение. Запахло мясом, чесночным соусом, и разговор продолжился.

Рядом с Асланбеком сидят родственники и соседи, напротив Степан с друзьями. Казаки крепки в кости и, в отличие от них – бритых, с шевелюрой на головах. Асланбек в черкеске и мягких сапогах. Казаки в цветных рубахах и холщовых штанах, как море разливное.

Хозяева за столом с уважением относились к гостям.

– Вот берите барашка с вертела да кумыс, – в один голос предлагают они им.

– Налей нам еще максымы, – сказал Асланбек дочери, которая помогала тут с угощением.

– Мир и достаток твоему дому, Асланбек, – благодарили казаки хозяина, когда его дочери в очередной раз подавали угощение.

Асланбек улыбнулся и торопливо поднялся от очага.

– Угощайтесь, угощайтесь, гости дорогие, – говорил он в сердцах. Ведя разговор с гостями, он отцовским взглядом углядел, что уж очень один из гостей на его дочь поглядывает.

«Да и сама Асият, видно, к нему неравнодушна», – подумал он. На три дня к старшей дочери отпустил и вот гляди – перемигиваются. Хороша у него младшая Асият – гибка, как серна, юна, а грудиу нее уже, как башни. Кожау нее как оливки, волосы как черный виноград, вьются – змеятся, как лоза. Но и парень не промах, такой умыкнет, и делать нечего. Видно, очень понравилась ему Асият, вон как пылают щеки.

– Эй, Асият, дочь моя, дорогая, ненаглядная, угощай еще гостей.

Засмеялась Асият – поняла отца. Подавая парню следующее блюдо, она в упор посмотрела ему в глаза и отпрянула. Андрей взглянул на Асият и густо покраснел. Она, заметив это, опустила глаза.

Поставив закуски, девушки вышли из кунацкой, пятясь, так как по обычаю не полагалось оборачиваться к гостям спиной.

– Асият, ты видела, как смотрел на тебя тот парень? – тихо спросила ее сестра, когда они вышли из кунацкой.

– Бессовестный, не постеснялся даже отца. Не знаю, что подумают родственники.

А тем временем в кунацкой уже шли по кругу чаши, наполненные максымой. Андрей отказывался от напитка и, как только появилась возможность, вышел на двор. Асият с сестрой стояли у калитки. Когда он подошел к навесу, раздался голос:

– Что ты ищешь?

Он вздрогнул, но быстро нашелся:

– Просят максымы.

– Асият, набери ему максымы, кадка там под навесом, – сказала сестра.

Асият, склонившись над кадкой, стала наполнять максымой кувшин, который кстати оказался тут же. Андрей взял ее за руку и попытался обнять. Асият до того растерялась, что сначала не оказала ему сопротивления. Он успел поцеловать ее в плечо.

– Душа моя, красавица! – шептал он, жарко дыша ей в ухо.

– Пусти! – вырываясь из объятий, сказала она и оттолкнула его. Подошла сестра, и Андрей пошел обратно в кунацкую.

– Нужно еще максымы? – спросил он сидящих и, не дожидаясь ответа, подал им кувшин. Чаша, наполненная максымой, вновь пошла по кругу.

А сестры во дворе продолжали разговор.

– Хороший парень, правда? – спросила старшая.

– Кто, кто? – покраснев, переспросила ее Асият.

– Кто-кто – Андрей. Что он тебе говорил?

– Красавицей назвал, пытался за руку взять, – отвечала та, опустив голову. – Только не судьба нам быть вместе.

– Почему?

– Разве отец отпустит меня из аула?

– Не огорчайся, – сказала сестра. – Ты все-таки свободная. Самое худшее, если тебя выдадут замуж против твоей воли.

– Ах, душа моя, неужели ты думаешь, что я этого не понимаю? – Асият со слезами на глазах кинулась на шею сестре.

– Знаю, что ты несчастна. Но что же мы можем поделать, если Бог уготовил нам такую судьбу?

После сытного обеда все вышли во двор. Асланбек показал гостям своего коня.

– Красавец! Вот это скакун, – восхищенно хвалили казаки лошадь.

– Наша порода – кабардинская, таких в округе немного, многие на нее заглядываются, – ответил довольный Асланбек.

Сели под старой чинарой – гордостью Алибекова двора: не было ни у кого из соседей такой. И снова пошел разговор.

– Вот ведь совсем недавно перебрались сюда с далекой Московии, а мы уже начинаем родниться, – сказал кто-то из родственников хозяина.

– Пошел уже пятый год с той муторной поры, когда мы прибыли сюда. Вспоминать не хочется о всех злоключениях, которые пришлось испытать в той дороге, – ответил один из казаков.

– А вы нам сразу понравились, – заметил следующий родственник, – просты, трудолюбивы, готовы всегда нам прийти на помощь.

– Да, не для наживы мы прибыли сюда, а на тяжелый, добровольный труд, на опасную, но свободную жизнь, – сказал Степан. И вспомнил не выпадающие из памяти напутствия вольных людей в Тюменском городке: сумейте себя защитить, живите в мире и согласии. Только преобразующими делами вы сможете завоевать доверие и уважение горцев. А Асланбек, словно прочитав его воспоминания, продолжил:

– Но кто-то хочет нас рассорить. У нас тоже участились кражи. Наши князья враждуют, а достается нам. Обижают нас и крымские ханы, требуя все больше и больше дани.

– Мы готовы вам помогать, – горячо пообещал Асланбеку Степан, на что тот ответил:

– Я поговорю с узденями[17], мы вам тоже поможем, – и рассказал о ситуации, складывающейся в Кабарде.

В Кабарде еще с начала XVI века образовалось два основных княжеских объединения, вошедшие в историю как Большая Кабарда (князь Кайтуко и его дети: Пшеапшоко, Асланбек, Теншануко, Кайтуко и Жансох. Определенное время здесь оставались и сыновья Идара: Темрюк, Биту, Желегот и Канбулат) и Малая Кабарда (Джиляхстан и его дети: Жамырза, Лаурсан, Каншао и Дзагашта). Разделенные рекой Терек, эти владения в дальнейшем разделились на более мелкие княжества, уделы.

Дети Идара, которые имели удел в Большой Кабарде, в результате раздоров с многочисленным коленом князя Кайтуко (двоюродный племянник Идара) вынуждены были уйти во владение своего двоюродного дяди Джиляхстана, который создал свой удел на огромном пространстве правобережья Терека. Со смертью Джиляхстана, старшим князем по возрасту был Темрюк. Он попытался установить свою власть князя-валия, но потомки Джиляхстана это восприняли без восторга. Начались ссоры, раздоры. То есть в условиях феодальной раздробленности, когда каждый удел стремился к верховенству, своеобразная жизнь того времени породила массу причин для зарождения междоусобиц.

Разговор продолжился опять в кунацкой. Договорились о взаимодействии при опасных ситуациях и взаимной помощи при необходимости.

– Степан, если случится кража или угон, берите след и прямо к нам, мы передадим след[18], – заверил атамана Асланбек, – так мы выясним быстрее, кто же тут промышляет.

– Но и вы надейтесь на нашу подмогу, – просто заверили казаки узденя. – Мы ведь с вами здесь как бы на краю земли.

Многие казаки по своему казачьему ремеслу много ездили по Дикому полю, захаживали на окраины земли русской, перемерив ее не раз, но края земли, о которой часто говорили в семьях, не обнаруживали. А вот здесь, на новом месте, вдали от родного гнезда, глядя из крохотного оконца кунацкой, за которым глухо мерцают гребни недалеких гор, верится без сомнения, что гребни похожи на зубья дракона, а гряды лесистых гор смахивают на туловище идолища поганого, и таится тот скорбный черный провал без краю, где плавает великанский кит, держащий на хребтине мать-сыру землю.

Наверное, если где и возможно чудо, то лишь на Руси – столь пространственна она. А этот завораживающий простор и есть преддверие близкого чуда и неисповедимой тайны.

Шло время. В ауле стали постепенно забывать о приезде гостей. Только Асият все чаще задумывалась и вспоминала красивого казака, с которым обменялись всего несколькими словами.

– Любовь, видимо, завязалась, но не суждено ли кончиться ей одним началом? – думала Асият. Она сделалась примерной девушкой. Ее не испортили жестокостью, ее не приучили к необходимости хитрить или думать о замужестве во что бы то ни стало. Ей и дома было очень хорошо. Но другие, новые заботы ждали своей очереди. Девушке уже исполнилось шестнадцать лет, и, по всей видимости, ей недолго осталось жить под отцовской крышей.

Вскоре Степану Щедрину опять сообщили, что стал пропадать скот.

– Слышал, что по Тереку конокрады шалят, – задумчиво отвечал он. – Видели их и возле Курдюковской. – Он попытался расстегнуть ворот рубахи, но остановился.

– Что, и в Курдюковской? – вразнобой спросили его казаки.

– Да, видели их в терновой балке, что-то замышляют, подкрадываются.

– Ха-ха! Мы им подкрадемся, они у нас получат на орехи, – сказал один из станичников и засмеялся.

– А ржать тут нечего, поди, не чужие, чтобы радоваться, – осуждающе произнес атаман. – Чтобы не подкрались, надо принимать меры.

Стали решать, что же предпринять.

– А что, если наперед на их аул напасть, – предложил кто-то.

– Нет, не дело это – лезть со своим уставом в чужой монастырь. Мы же не знаем, откуда эти разбойники.

– Надо устроить засаду, – снова продолжил тот же казак.

– Это можно, – ответил Степан. – Помните, кунак так и сказал: «Надо бдительнее себя охранять». А повода к воровству ни в коем случае давать нельзя.

Хозяевам он посоветовал временно поночевать при лошадях.

– В случае тревоги стрелять из ружья без промедления, – инструктировал он. – Но лучше бы взять воров с поличным.

В ночь с субботы на воскресенье станица проснулась от шума. Заходились в лае собаки, срывались на визг. Во дворе казака Варлыги стучали и кричали. Степан пошел к куреню, понимая, что произошло что-то страшное. С неба лился лунный свет и освещал двор.

На базу крутились в белых рубахах. У плетня наготове стоял сосед с ружьем.

– Утяните его, – кричал кто-то в свалке. – Гришка, вяжи его.

Раздался выстрел вверх.

Атаман прошел на баз. Там лежал кто-то неподвижный, может быть мертвый. Хозяин двора вместе с сыном прижимали к земле другого бьющегося человека. А затем, отпустив его, стали бить ногами.

– Коней хотели увести! – кричал старик. – Убью!

– Степан, останови их, – прокричала, подбежав к атаману, хозяйка. – Не дай пролиться крови.

– Дай мне! – прокричал подбежавший к дерущимся сосед и хотел с размаху ударить ружьем лежащего на земле человека.

– Остановись! – твердо сказал Степан, подходя ближе. – Что там, конокрады?

– Они собрались уже увести коней, но мы не дозволили, – рассказывал в горячах старый казак Варлыга. – Двое успели сбежать.

Возле стены сарая Степан разглядывал лежащую фигуру с поджатыми ногами. Когда тело перевернули, из груди раздался прерывистый стон.

Атаман перекрестился.

– Да он живой, – сообщила хозяйка.

– Значит, парняга уже вытащил счастливый билет, – сказал он.

– Завтра отвезем их в аул, – распорядился Степан и пошел к себе.

А по станице понеслось:

– Там двоих воров прибили, – передавали друг другу спешившие на шум станичники.

На следующее утро казачья делегация выехала в чеченский аул. Небо совершенно потемнело. Черные тучи предвещали или грозу, или сильный дождь. Однако все обошлось благополучно. Уже в полдень казаки были на месте.

Узнав о причине приезда станичников, на аульскую площадь собралось почти все население.

– Милости просим в кунацкую, – пригласил чеченский староста.

– Благодарим за гостеприимство, – отвечал посланный старшим Гладков. – Если дело дойдет до угощения, мы не сомневаемся в вас. Но теперь не до него.

– Что вы хочете? – спросил старшина.

– Мы привезли двух ваших джигитов, захваченных на воровстве, – отвечал Гладков, – осудите их сами, по своим законам. А те, что убежали, пусть вернут украденное. – И он дал команду развязать пленников.

– Хоть мы и не родились между вами, но сделались соседями, а со многими и кунаками. Уже много лет живем мы вместе, и до сих пор никто, сколько нам известно, не проявлял к вам недовольства. Надеемся, и в ваших сердцах нет против нас ничего дурного.

– Верно, уважаемый, – почтительно отвечал старшина. – Живите себе на здоровье. Будем, как и прежде, добрыми соседями и кунаками.

– Тогда давайте удерживать свою молодежь от лихачества и разбоя, а то так и до крови недалеко, – продолжил Гладков.

– Правильно говоришь. Извините за наших джигитов, а с ними мы сами разберемся, – заверил старшина. – А за причиненный ущерб родственники грабителей вам заплатят.

– Верно я говорю, люди? – обратился он к толпе.

– Верно, верно! – раздалось из толпы и вновь потянулось молчание.

– Если так, медлить нечего. Давайте сразу разрешим этот вопрос. И мы оставим аул. К вечеру нам надо быть дома.

– Нет, так не пойдет, – сказал старшина. – Без обеда мы вас не отпустим, правда, люди?

– Правда, – ответила толпа.

– Что это? Неприятели или соседи приехали сюда? – шутили горцы. – Мы вас так не отпустим.

Гладков повернулся к товарищам.

– Отобедаем?

– А то, что тут зазорного, – ответили те.

– Да не будет обиды вашим очагам, – в сердцах произнес Гладков, обращаясь к чеченцам. – Мы всегда рады хорошему обхождению. Остаемся.

После трапезы казакам вернули награбленное, и они вернулись в станицу.

Вскоре в станице собрался сход.

– Что будем делать, братцы? – спросил у казаков атаман. – Как жить дальше?

Тишина и снова тот же вопрос.

– Для охраны своих поселений надо возрождать казачью службу, – предложил старый казак.

– Это как в Червленном Яру? – спросили его.

– Точно! Соорудим для своей защиты засеки, и будем поочередно нести охранную службу.

– Но это же будет далеко, придется отрываться от дома, – посыпались вопросы.

– Так по очереди.

– А работать когда?

– Мы засеки, братцы, со временем заселим, – вступил в разговор атаман. – Вон сколько людей прибывает на Терек. А без охраны нам нельзя!

– Верно говорит атаман, – высказалось большинство. И когда Степан поставил на голосование, раздалось дружное: – Любо!

Воистину человек предполагает, а судьба располагает. Разве мог подумать Степан Щедрин, что казаки вскоре займут такую обширную территорию. Уже через год выстроились по-над Тереком казачьи заставы, соединенные позже просеками в густых, непроходимых лесах. Скачи целый день – не обскачешь. Правда, куда скакать, только до Тюменя верст девяносто будет. Если же вверх по Тереку, то и вовсе версты не меряны.

– И, знать, все идет впрок, – размышлял Степан, – всякая наука поселяется в человеческом общежитье до своего времени и часу и незаметно оперяет человека и побуждает его к полету, к иным мыслям. Вроде ты прежний, но тебе-то не видно, как ты уже оброс крыльями и куда как высоко подымает тебя над землей.

Стараниями духа и мысли вовсе меняется человек не столько сердцем, но и обличьем. Прежде Степан был петушист, угловат, прям плечами и дерзок на язык, а нынче стал носат, глазами глубок, обочья потемнели и заголубели, и в тех колодцах глаза наполнились глубоким чувством и притяжением, а лицо стало суровее.

– Если мыслями прикинуть пространство, которое под твоею опекою, то невольно оторопь берет, – размышляет атаман. – А одумаешься, тут и возгордишься собою.

– Будет в сих местах жизнь невиданная, – говорит он собравшимся у него казакам. – Много охотников до той жизни, ой, много, да не всем приведется, – качают головами старики. – Намедни ехал наш дозор к Гладкову, а на них напала шайка разбойников, абреков, по-горски. Одного нашего подстрелили, другого ранили.

– А ведь клянутся в дружбе, когда у них бываем, – поддержал его другой.

– Не отчаивайтесь, казаки! Корни мы пустили, а крона, как известно, вырастет. Все будет хорошо, – ободряюще сказал Степан.

Во дворе залаяла собака. Сказал Степан, а у самого беспокойство душу травит. Не стерпел, накинул малахай, вышел во двор. Вышел и будто бы крышу дома приподнял, вынырнул, а кругом земля давит, темь злая взахлест, и куда хватает глаз, едва светятся снега. Терек под снегом не дышит. Сто домов без признака жизни, расположились улицами, а где-то караульные охраняют их покой.

Спит Гребенская у лешего за пазухой. Пораньше лег, пораньше встал, а все одно из ночи так и не выпал: до первого благословенного солнца царит в это время темень смоляного налива. Другим бы попасть сюда – волком вой от тоски: никакой утехи тебе, ни забав, ни престольной гульбы или гор-ледянок – покатушек. Кажется, не зовет это место к жизни, не высвечивает душу. Но Степану таково на сердце, будто из родины не выезжал. Жизнь налаживается, становится веселее. Холостые казаки, прибывшие с ним, давно уже поженились на горских бабах и детей уже нарожали смуглых, черноволосых, отзывчивых, но рискованных натурой.

– Весной решили казаки рубить еще одну станицу по Тереку, а о лесе нужно думать уже сейчас, – размышлял атаман, заходя снова в дом.

Середина XVI века. Не успели уйти в небытие одни завоеватели, претендовавшие на мировое господство, как стали появляться другие и, в частности Османская империя. Под ее иго подпадали все новые и новые государства. А притязания турецких султанов простирались все дальше и дальше.

Крымское ханство, зависимое от громадной и сильной Османской империи, раскинувшейся от Гибралтара до Восточного Средиземноморья, стало постоянной угрозой для жителей Северного Кавказа, и в первую очередь для черкесов и кабардинцев.

Походы многотысячных турецко-крымских войск на Кабарду и Черкесию стали почти ежегодными. Вначале турки и крымские ханы ограничивались лишь грабежами и взятием пленных. Потом их устремления пошли дальше: покорить адыгов и сделать послушным орудием в своей захватнической политике на Кавказе. Земли Черкесии и Кабарды, простиравшиеся от низовьев Кубани до реки Сунжи, впадающей в Терек, привлекали чужеземцев не только своим богатством, но еще и тем, что занимали важное стратегическое положение на Северном Кавказе. Турецкие султаны Сулейман I, Селим I и крымский хан Девлет-Гирей, укрепляя связи со своим сторонником шамхалом Тарковским – владетелем Кумыкского ханства в Прикаспии, надеялись навсегда встать твердой ногой на Северном Кавказе. Это было им необходимо еще и потому, что с берегов Черного моря через Кабарду турки и крымцы направляли свои войска в восточное Закавказье, где то и дело возникали их войны с Персией – сильной влиятельной соперницей в захватнической политике. И постоянной помехой в их планах было сопротивление, оказываемое кабардинцами и черкесами.

Казаки не раз помогали соседям обороняться от дагестанцев с востока и крымских татар с запада. Но силы были не равны. Крымский хан и турецкий султан требовали покориться Большой Кабарде, а Малой грозил шамхал Тарковский. Нападали на кабардинцев мурзы Астраханского ханства и Малой Ногайской орды. Со всех сторон угрожал им враг, они задыхались в его окружении. Казалось, нет спасения, и остается единственный выход – покориться Османской империи и Крыму. Но в Черкесии и Кабарде нашлись люди, уже давно обратившие свой взор на север, туда, где лежала Русь – страна, способная не только противостоять Османской империи и Крыму, но и защитить от них другие народы.

1552 год (7061-й от сотворения мира). Октябрь. Колокольным звоном всех церквей и соборов Москва возвестила о взятии Казани, а менее месяца спустя белокаменная столица Руси встретила посланников из далекой Черкесии.

Царь Иван IV принимал гостей в Грановитой палате Кремля, служившей для приемов иностранных посланников, заседаний и торжественных обедов.

По обычаю того времени, послы «Черкасские», прежде чем сказать слово, преподнесли ему дары – кольчугу со шлемом, саблю, дорогое конское снаряжение, яркий восточный наряд из персидской парчовой ткани.

Иван Васильевич и бояре вслушивались в чужой и незнакомый дотоле гортанный говор, вникали в смысл переводимых толмачами речей, всматривались в суровые и мужественные лица чужеземцев, проделавших путь в две тысячи верст.

Послы, представляющие свои княжеские владения, говорили о том, что турки и крымцы разоряют их земли, опустошают поселения, убивают и угоняют в рабство юношей и мужчин, забирают в гаремы женщин и девушек. Князья «били челом», и старший из них, Машуко Кануков, обратился к царю с просьбой принять их земли со всем населением в подданство могущественной Руси и защитить от захватчиков.

Известия о начале русско-черкесских переговоров вызвали гнев крымского хана Девлет-Гирея, считавшего Черкесию своей вотчиной.

Хан отменяет свой поход на Москву и нападает на Черкесию. Он громит владения непокорных князей, в том числе и владения князя Албоздуя, захватив его самого в плен.

После известия о крымском набеге на Черкесию царь отпускает посольство на родину. Вместе с черкесскими князьями он посылает боярского сына Андрея Щепотьева для выяснения на месте подлинных намерений адыгов.

Андрей Щепотьев, побывав на берегах Кубани, Терека, Баксана, Малки, хорошо узнал людей Черкесии и Кабарды, двигался в обратный путь.

Горы, освободившиеся от утреннего тумана, стояли словно нарисованные. Их снежные верхушки высились над лысыми скалами и утесами хребтов и тянулись на юг. Ниже зеленели сплошные леса, покрывавшие горы, а еще ниже курились долины, сверкали неподвижными лентами горные реки.

Яркое солнце стояло высоко в голубом небе и начинало пригревать. От обилия гор, бесконечного хаоса нагроможденных громад, от беспристрастного движения начинала кружиться голова.

Узкая дорога то вилась, то обрывалась, то снова появлялась под ногами размеренно, натруженно шагавших коней.

Щепотьев тяжело дышал. Он с трудом держался в седле и если бы не боязнь оказаться в пропасти, он давно бы пересел в свой возок и оттуда бы наблюдал за округой. Но кабардинцы, охранявшие его посольство, ехали почтительно, молча, неутомимо. Их ноги, по-видимому, не ослабели от пятичасового сидения в седле, лица были спокойны, свежи, и когда он встречался с ними взглядом, они почтительно улыбались ему, повторяя одни и те же слова:

– Теперь скоро!

Щепотьев повернулся к ехавшему рядом помощнику.

– Может, сделаем привал или хотя бы несколько минут отдохнем, – спросил он. – Я чертовски устал.

– Держитесь, ваше превосходительство, – ответил помощник, – теперь действительно недалеко.

– Сделаем петлю вокруг этого холма, – он показал рукой, – и выедем на равнину.

Едва он это проговорил, впереди раздались выстрелы. Охрана ринулась вперед. Всадник, посланный выглянуть из балки, сообщил, что какие-то разбойники несутся прямо на них.

Послышался топот коней.

– Они приближаются двумя партиями, – прокричал тот же всадник.

Медлить было нельзя. Неприятель мог в любое время их заметить.

– Если врага нельзя избежать, то падем каждый за Веру, Царя и Отечество, – прокричал начальник посольской охраны Олексич – князь.

Пищальники, став на колено, дали залп по приближающимся абрекам, охранная сотня, высыпав из оврага, крупной рысью понеслась на противника.

Но что это? Отряд, рьяно несшийся на них, вдруг резко остановился и отпрянул в сторону. На него наскочил следующий отряд, и между ними началась сеча.

– Да это гребенцы настигли грабителей, – сказал кто-то из кабардинской сотни. – Они им спуску не дают.

– Тогда давайте поможем им, – крикнул командир, и они вместе с казаками погнались за разбойниками.

Казаки просто потрясали землю. Их крики, свист и топот коней доносились до самого посольского кортежа. Надежда разорвать на куски врагов и отобрать уносимую ими добычу придавала казакам бешеное нетерпение.

Проскакав версты две, казачий отряд начал растягиваться в длинную цепь и отставать. Чересчур сытые, невыезженные их кони уже не скакали, а тащились. Но двадцать-тридцать всадников на отличных конях продолжали догонять врага. Абреки, видя, что вслед за казаками скачет непонятный им конный отряд, побросали награбленное, пленников и вступили в обширный лес.

– Молодцы, гребенцы! – похвалил казаков Щепотьев, когда о погоне ему доложил помощник.

– Откуда только они здесь появились?

Окружающие молчали. Лишь один из кабардинцев заметил:

– А мы скоро будем проезжать их станицы.

Между тем солнце незаметно доплыло до крайней черты горизонта и остановилось на минуту на остром пике одной из гор, как бы за тем, чтобы взглянуть оттуда еще раз на пройденное пространство и потонуть за длинным хребтом. Красноватые, холодные лучи его робко трепетали на земле, вытесняемые постепенно черными полосками, которые начинали уже выбегать из горных теснин.

Вечерняя прохлада заструилась в неподвижном воздухе. Гладкое поле курилось душистыми испарениями. Наступил один из тех вечеров, когда стесненная полуденным зноем грудь жадно захватывает в себя напитанный ароматами воздух, когда расслабленные части тела получают снова бодрость и силу. В душу человека проникает тогда какое-то тихое, светлое, невыразимо-сладостное ощущение. Все, что таилось в глубине сердца черного, эгоистичного – желчь, накопленная рядом неудач, безысходная тоска, мрачное чувство несбывшихся надежд, – все это уносится. Беспокойные порывы мысли затихают, уступив место безмятежному созерцанию и спокойному мечтанию.

После долгого утомительного пути посольский отряд выбрался на обширную поляну и расположился на ночлег.

Только в середине второго дня посольство Щепотьева подошло к Тереку, где располагалась гребенская станица. Широкий в низовьях Терек плавно катил к Каспию свои мутно-желтые воды. По обе стороны реки тянулся густой лес, над рекой тучами носились вспуганные появлением людей кряквы, нырки, с трудом поднимались тяжелые, отъевшиеся в заводях гуси.

– А место казаки выбрали удачное, – заметил князь Олексич, рассматривая местность и что-то записывая себе в тетрадь.

– Вон там проходят два хребта – Сунженский и Терский. А здесь пролегает важный караванный путь с Крыма до Дербента и из Кабарды к Каспию.

– И кто это их надоумил? – удивленно спросил Щепотьев, и сам же ответил. – Ладно, приедем в станицу, расспросим.

У берега из воды, как сплетенные змеи, высовывались корневища склонившихся над рекой деревьев. Чинары, карагач, дикая груша и дуб закрывали небо. Здесь располагался казачий пост, который охранял одну из перелаз[19] через Терек.

– Ух, и страшно же здесь, – говорил кто-то из сопровождавших, оглядывая мрачную, вековую, еще не тронутую топором чащу – И как тут только люди живут? Темь да вода, а вокруг туземцы.

– Ничего, живем тут уже много лет, не жалимся, – отвечал появившийся откуда-то казак-сторож. – Конечно, пройдет какая оказия али кто через переправу – все веселей.

– Страшная вода, – продолжал тот же сопровождающий. – Гляжу на эту реку, и страх берет! Сама темная, сверху тихая, а внутри, говорят, быстрина огромная.

– И много вы понимаете, – пренебрежительно сказал второй казак. – Батюшка-Терек – отец наш родной! Без него нам, казакам, смерть. Он и поит, и кормит нас. А уж если рассерчает, то действительно зверь. Да вы его такого и не видели. Это он такой в ростепель, весной, когда снега тают.

– А все-таки страшная эта река, – поддержал сопровождающего его товарищ. – Злая, как и все тут, на Кавказе. То ли дело наши – что Москва-река, что Клязьма али Ока. Тихие, спокойные, ласковые.

Депутация Щепотьева в окружении вооруженных людей, которые называли себя гребенскими казаками, въехала в станицу. Окруженная плетнем, засыпанным землей, колючим кустарником и рвом, она представляла из себя небольшую крепость. В воротах наблюдательная вышка и колокол, который не переставал издавать протяжный звон.

Пока двигались мерной поступью, Щепотьев насчитал более ста домов, крытых камышом, они передами глядели на улицу, из труб мирно вился дымок. И еще чему удивился боярский сын, когда они кружили по улицам, что в толпах людей, высыпавших на заулки, в подворья, на улицу, не виделось ни одного печального или завистливого, грубого или слезливого обличья. Казаки ликом были удивительно светлы, а телом крупны и породисты, и только темные продолговатые глаза да крупные туземные скулы отдельных выдавали присутствие чужой крови. Женщины были в ярких сарафанах и темных платках враспуск, девицы – в голубых расшитых рубахах с опояской, волосы убраны в тугие косы. И ни одной среди женщин старицы согбенной, подпирающей дряхлость свою батожком, как водится на всей Руси. Мужчины же, напротив, все в белом – белые долгие рубахи до колен, подпоясаны наборными кавказскими ремешками, такого же цвета портки, на плечах поддевки – все из свое дельного полотна. Немногие были в черкесках и выглядели поистине кавказцами. Но видно было, что эта одежда была дорогой и не всякому по карману. И снова меж мужчин ни одного трухлявого старика, прибитого годами. Будто и не изживался народ, а вечно молодел, так и тянулся в небо иль в ранних годах исходил на нет. «Но кабы в зрелую пору исходил народец, то давно бы уже извелись гребенцы и быльем поросли», – думал посол.

Вот открылся взгляду небольшой прогал, это была площадь, от которой расходились улицы, а на нем часовня. С виду не столь и великая, часовня оказалась на удивление емкая. В часовне шла служба, и согласное пение обволакивало ее пространство.

Процессия остановилась на площади – заполнила пустующий прогал.

– Вот мы и встретились, наконец, – сказал Щепотьев, присаживаясь на лавку, покрытую шерстяным ковром.

– И мы хотели бы вас послушать, – обратился к нему атаман.

Сидящий рядом с Щепотьевым помощник наклонился к нему и что-то сказал.

– А-а-а, бесенята, как же вы тут оказались, – завопил Щепотьев, а потом засмеялся скрипуче и мелко.

– Ну, с бесенятами ты полегче! – сказал атаман.

– Ежеле не бесенята, то почему спрятались? Почему живете не как добрые люди?

– Живем, как можем, – выйдя вперед, сказал старый казак Егор Бардош. – А сбежали мы сюда в поисках воли.

– Что? – перебил его Щепотьев. – Воли захотелось. Попрятались, как шиши, воры клейменные! Теперь мести боитесь, закона?

– Ничего мы не боимся, – раздалось из толпы.

– А на что надеетесь?

– Чтобы нас не трогали.

– Воля, когда во-о! – размахнулся руками Щепотьев. – А у вас – во-о! – показал он кукиш.

– Вы знаете, что всякая власть от Бога. И наш царь-батюшка издает законы, которые есть нашему народу исцелительное лекарство и путеводитель во всех предприятиях.

– Что это за законы такие?

– Есть законы и уставы единого нашего Бога и государя батюшки.

– Но мы в точности блюдем Божьи заповеди.

– Тогда пошто сокрылись от государя? Кто наместник Бога на земле? Царь! А вы от него сокрылись, аки тати, лиходеи. Вот в этом и есть ваша вина.

– А кто сейчас Великий князь на Руси? – робко спросил кто-то.

– И это ваш грех. Не знаете даже своего государя.

– А отчего, господин, с нами беседу ведешь, как с малыми детьми, – подал опять голос Бардош.

– Как не дети? – удивленно отвечал посол. – И в сам дел – истинно дети. Какой от вас прибыток на Руси? Спрятались и родину забыли.

– Родину мы чтим. Далеко она, но близка в памяти. Потому и тебя допустили, подобру-поздорову не спровадили, очень хотим спознать, как родова там наша.

– А это, выходит, не родина? – съязвил посол.

– И это родина, – с достоинством отвечал один из казаков. – Рязанского князя мы люди служилые, а бежали сюда от бояр московских да дворян государевых.

– Прежде отцы наши служили Государю, и воевод московских у них не было, – вступил в разговор атаман, – служили своими головами. Мы тоже готовы служить Государю, но своими головами, без начальства. А здесь мы обживаемся, уже породнились с соседями. Помогаем друг другу. Мы посоветовали нашим братьям – кабардинцам обратиться за помощью к царю русскому.

– Вот я и прибыл сюда посмотреть на черкесские земли. Пообщаться с народом, прознать, правду ли говорят их князья, просясь под покровительство государя нашего Иоанна Васильевича. Да и на вас посмотреть – казачью вольницу.

– А откуда вы про нас знаете? – задал кто-то вопрос.

– Земля, говорят, слухами полнится, – отвечал Щепотьев. – Царь про вас знает, и мне крепко-накрепко приказал проведать про вас и дать ему ответ. Большие он на вас надежды имеет.

Казаки после этих слов низко поклонились послу. А он продолжал:

– Если свобода для вас самое главное, то живите. Но раз вы открылись, я готов вам помочь.

– Помоги.

– Кто наместник Бога на земле? – продолжал посол. – Царь! Вы должны его любить и почитать, как отца родного, ибо он у нас один, а нас много. Государь с вас лишнего не спросит, но если будет требование к военной службе – это должно исполнить безоговорочно, ибо без этого нельзя, ибо все оное для всеобщей пользы и для порядка государству.

Конец ознакомительного фрагмента.