Штурм Грозного. Анатомия истории терцев. Часть первая. Эхо былых времен (Владимир Коломиец, 2011)

С беззвездного неба светила полная яркая луна. Быстро набегали мелкие облака. Словно зацепившись за луну, они закрывали ее на мгновение и улетали дальше. Андрей Щедра, старший казачьего дозора, мчался с тремя казаками по Большому шляху[1] с Дикого поля[2]. Они делали короткие остановки, только чтобы дать отдых лошадям, и снова скакали вперед.

Щедра боялся, что не довезет до заставы, где несли службу рязанские казаки, пленника, которого они взяли в степи, и поэтому не жалел ни себя, ни лошадей,

– Скорей бы до засеки добраться, – сказал ему один из товарищей и поглядел на связанного пленника.

– Да тут уж не далеко, потерпите, – ответил Щедра, – верст пять до нее осталось.

И они помчались навстречу утренней заре.

Светало. Тучи унеслись. Впереди показалась окраина леса. Он то продвигался густой чащей к самой дороге, то расходился большими прогалинами. Виднелись поля высокой желтеющей ярилы и еще зеленые овсы. Иногда дорогу преграждала упавшая громадная лесина. Тогда дорога уходила в сторону и огибала растрепанные корни великана, выдернутые из земли и поднимавшиеся дикими космами к небу. Объехав несколько таких лесин, всадники подъехали к двум деревянным башням, которые перегораживали дорогу. Они были сложены из толстых дубовых кряжей. Выше на башнях были прорезаны бойницы. Проход между башнями загораживали ворота.

– Вот это ворота, – сказал своим товарищам Щедра, постукивая по ним плеткой. – Одни петли железные сколько потянут.

Один из казаков подъехал к башням, высматривая, нет ли боковых тропинок. Но обхода не было, сразу начиналась стена, сложенная из бревен и засыпанная землей. Стена уходила в глубь леса.

Хриплый голос с башни окликнул их:

– Откуда будете?

Они посмотрели наверх. Наверху в бойнице стоял дозорный с бердышом и пищалью. Близ ворот вынырнул второй стражник при оружии.

– Кто такие? – спросил он, разглядывая казаков.

– Засечные[3] мы, держим караулы в Червленном яру, а сейчас со степи, были в дозоре, – ответил за всех Щедра. – Пропускай скорей, вот пленного везем. Его срочно в Рязань надо доставить и сообщить, что сюда движутся татары, их разъезды уже повсюду рыскают.

Стражник открыл ворота и впустил казаков. Их взору предстала вереница изб, крытых лубом. На засеке было безлюдно, но с крыш вились дымки. Повеяло горелым салом и ржаным хлебом. Кое-где в узких окошках чуть светились тусклые огни.

Всадники соскочили с коней. Пленник остался на лошади. Он был привязан волосяными веревками к коню. На нем была короткая рубаха, шаровары из полосатого сукна, сверху суконный халат, подбитый мехом лисицы, на голове шапка из такого же меха, на ногах сафьяновые сапоги.

Вокруг стали появляться невесть откуда взявшиеся вооруженные люди. Они с интересом разглядывали казаков и их пленника.

– Где вы его поймали? – спрашивали подходившие.

– В Диком поле, в трех сутках отсюда, – отвечали казаки.

– Кто он?

– Не хочет отвечать, бубнит себе: «Ахмат, Ахмат» и еще «Аман».

– Да жив ли он? – спросил подошедший к казакам начальник засеки.

– Вроде дышит, – настороженно ответил Щедра и посмотрел на пленника.

Дикими казались скошенные глаза пленника, неподвижно уставившиеся в одну точку

– Где вы его зацепили? – спросил Щедру начальник.

– Мы встретили татар у Волчьего брода на Хопре. Это был, по-видимому, их разъезд. Они тоже охотились за нашими, но мы их вовремя заметили и опередили.

– Ну и крепкий попал, ну и жилистый! – в один голос воскликнули казаки, показывая на пленника. А Щедра продолжил:

– Мы мчались изо всех сил, чтобы живым доставить его пред очи князя. Сейчас время нельзя терять никак.

– Сколько дней вы его везли?

– Три.

– Да, уморили вы его скачкой. Но надо его заставить говорить.

Пленник, словно понимая, начал оживать. Его глаза расширились, из раскрывшегося рта стали вырываться глухие звуки, потом он закричал, пытаясь вырваться из веревки.

– Что он кричит? – спросил начальник у стоящего рядом толмача[4].

– Он кричит «Аман» – просит пощады, – сообщил тот.

– А еще?

– Что он джагун[5] золотоордынский и послан был в разведку.

– Сюда, – говорит он, – с войском идет сам хан Ахмат.

– Скажи ему, что аман он непременно получит. Раз казаки пощадили его в пути, здесь убивать его никто не собирается, – сказал начальник толмачу и тотчас отдал приказ срочно этапировать пленного в Рязань.

В Рязани неспокойно. На Сокольей горе настойчиво гудел колокол. Горожане толпами валили на площадь к соборной церкви Успения Богородицы, чтобы узнать новости.

– Почему так настойчиво гудит колокол? – спрашивали один у другого люди.

– Опять, наверное, свара князей? Снова пошлют мужиков бить друг друга, – слышалось в ответ.

– И для чего? Чтобы спихнуть со своей шеи одного князя и посадить другого. И дрались бы между собой, зачем гнать на бойню нас?

– Да нет, тут что-то посурьезней, – говорили про меж себя спешившие на площадь. – Уж очень тревожно гудит колокол.

Но вот колокол умолк. После бойкого перезвона мелких колоколов из церкви вслед за духовенством вышел сам рязанский князь Василий с княгиней Анной и сыновьями Иваном и Федором. Этот князь был одним из немногих, кто еще номинально считался независимым в Московском государстве. Присоединяя удел к великому княжеству, Иван III позволял Рязани сохранять вид княжества особенного. Любя сестру свою княгиню Анну[6], Иван позволял супругу и сыновьям ее господствовать здесь независимо.

– Здравия князю и многие лета, – разнеслось по площади.

– Здра-а-а-вия, ле-е-та.

Князь Василий Иванович поднялся на возвышение. Толпа мгновенно притихла.

– Пришли с Дикого поля вести недобрые. Идет по Руси золотоордынский хан Ахмат. И чует мое сердце, туча на нас идет грозная. Надо сзывать на подмогу всех, кто умеет держать оружие. Рязань – передовой оплот русской земли, нам первым и отражать супостата.

Он подошел к небольшой группе людей, что стояли к нему ближе всех. Это были старосты со всех концов города и слобод и знатные люди города.

– Исполать[7] тебе, отец наш, князь Василий Иванович! Жить тебе вместе с княгинюшкой Анной Васильевной в добре-здравии, горя не знать и нас, маленьких людишек, не забывать, – приветствовал его старший боярин.

– Позволь спросить, что не заладилося у Великого князя Московского с ордой и почему хан двинулся на нас?

– Великий князь отказался нынче и впредь платить дань орде и объявил свободу России.

– Похвально, похвально! – раздалось из толпы. – Давно надо было им дать от ворот поворот.

– Сей хан прислал в Москву послов с требованием дани, но наш государь Иоанн взял басму хана, изломал ее, бросил на землю, растоптал ногами, умертвил послов, кроме одного, сказав ему: «Спеши объявить хану виденное тобою и объяви, что сделалось с его басмою и послами, то будет и с ним, если он не оставит нас в покое», – продолжал князь. – И вот он с войском идет сюда.

– Требует дани неотступной.

– И подчинения? – послышался вопрос.

– И подчинения.

В толпе воцарилась тишина, как перед бурей.

– Не бывать этому, – раздался всеобщий выдох толпы. И снова тишина.

И в этой тишине четко прозвучали вдохновенные слова князя:

– Готовьтесь, други, биться. Когда нас не будет, пусть тогда берут все.

В толпе прокатился гул, послышались возгласы, смех.

– Го-го-го! Вишь, чего захотели, басурмане. Возьми-ка, выкуси! Дадим им отпор и погоним обратно, назад в Дикое поле.

Расположенная на высоком обрывистом берегу Оки, Рязань казалась неприступной. Высокие земляные валы вокруг города, кремль, внутри окруженный высокою стеной и сторожевыми башнями, делали город грозной, стойкой крепостью.

А в это время золотоордынское войско грозной тучей продвигалось к русским границам.

Стояла прекрасная летняя погода. Татары шли отдельными отрядами, родами и коленами, тысячными скопищами коней, держась широкими развернутыми крыльями. Грозные приказы Ахмата требовали, чтобы отряды не смешивались и двигались в строго указанном им направлении, поэтому среди них была особая ревность и соперничество.

Каждый отряд через своих гонцов поддерживал связь со своим ханом, а тот – с главной ставкой.

Шесть царевичей, Ахматовых сыновей, шли каждый со своим туменом в десять тысяч человек. Особые военные советники – юртжи, приставленные к царевичам, держали всю власть над воинами. Царевичи проводили время беззаботно, охотились с борзыми и соколами и пьянствовали, полагаясь на своих советников, бывавших не раз в набегах на русские земли. Верные тургауры[8] бдительно их охраняли. Всадники шли налегке, без юрт. Спали они на земле, близ пасущихся рядом коней. Многие воины имели двух или несколько коней и в пути пересаживались с одного коня на другого.

Племянник Ахмата Касыдой со своим туменом татар шел впереди войска. Ему было поручено следить за степью, производить разведки, узнавая, где находятся передовые сторожевые посты русских, пытаться ловить их и спешно доставлять пойманных в ставку Ахмата. А оттуда каждый день шли приказы: «Давайте пленных! Шлите „языка”!»

– Если не будет пленных, переведу хана Касыдоя в тыл войска, плестись в хвосте и довольствоваться остатками будущих побед, – говорил приближенным Ахмат. Дикое поле, по которому двигалось войско, представляло собой отлогие холмы с редкими дубовыми рощицами по берегам рек, оврагами и буераками. Здесь легко было укрыться и наблюдать за степью. В оврагах могли скрываться целые полки, поджидая противника. Поэтому отряд Касыдоя продвигался вперед осторожно, останавливаясь на ночь у обрывистых берегов речек, опасаясь засад, и высылая вперед лазутчиков и наиболее ловких нукеров.

Так они подъехали к окраине рязанской земли, где сперва в рощах, а затем в лесах стали появляться дозорные заставы.

Хан Касыдой вызвал к себе начальника сотни Кяризека, бывшего ранее у него простым нукером – сокольничим.

– Ты и твои воины – лихие джигиты, степные волки! Отправляйтесь сегодня вон к тому лесу, – показал он рукой. – Там замечены всадники. Это, по-видимому, казачья засека. Нападите на нее и возьмите пленных.

Начальник сотни, поглаживая блестящую черную бороду, посматривая исподлобья, молчал.

– Что же ты не отвечаешь? – спросил у него Касыдой. – Хочешь узнать о награде?

Сотник молчал.

– Будет тебе награда. Проберитесь к засеке пешком вон тем логом, – показал рукой Касыдой, – спрячьтесь и при удобном случае захватите хотя бы одного русского. Понял?

– Понял, – ответил сотник. – Но ты приказываешь нам отправиться до засеки пешком.

– Конечно. Верхом вас сразу же обнаружат. Дозорные сразу же дадут вам отпор или уйдут вглубь леса.

– Но мы привыкли ездить на коне, а пешком отобьем себе подошвы раньше, чем доберемся до леса. А если русских будет много, как мы унесем целыми наши головы?

– Хорошо, берите коней! Но подъедете туда ночью, в темноте. Коней спрячете в овраге. Только с пустыми руками не возвращайтесь и притащите пленных не полудохлых, а невредимых, чтобы их можно было показать хану Ахмату! Аллах вам в помощь!

Кяризек понимал, что теперь в русских лесах им кругом грозит опасность. Поэтому, выехав на задание, он свой отряд разделил. Сам со своей группой он остановился в овраге, а помощника Джиганхара послал в разведку. Джиганхар, оставив коней в подлеске, с десятком нукеров стал пешком пробираться вперед. Где-то раздался лай собак. На лесной поляне зачернела ограда, показались привязанные кони. Это была сторожевая застава.

Джиганхар тихо повернул обратно и послал гонца к Кяризеку. Тот приказал ждать и не пугать заставу.

Сумерки затягивали туманной дымкой окрестности. Серебристый ободок полумесяца повис над верхушками деревьев, а потом и вовсе исчез.

Вскоре подошла вся сотня Кяризека. Они окружили засеку, ворвались за ограду, перехватили коней и стали рубить всех выбегающих из землянок и шалашей беспечно зазевавшихся сторожей.

В живых осталось всего несколько казаков, которых взяли в плен. Остальные полегли в неравном бою, где одному пришлось биться с десятком.

Касыдой пожелал лично увидеть пленных, захваченных на засеке. Нукеры быстро приволокли двоих к нему. Касыдой с любопытством рассматривал лежащих перед ним казаков. Под ударами плетей они с трудом приподнялись. Первый рослый воин пошатывался и держался за плечо своего товарища. Дерзко и злобно он смотрел на всех и на вопросы толмача отвечал неохотно.

– Откуда ты родом и чем занимаешься? – спросил Касыдой.

– Рязанский я, несу службу дозорную, – ответил пленник.

– Давно ты был в Рязани?

– Недавно.

– Тогда говори правду, сколько войск у рязанского князя?

– Сколько людей, столько и воинов, – отвечал пленник. – Теперь каждый взялся за меч или топор.

– Но если ты рязанский, зачем сражаешься здесь за Москву?

– Как не сражаться, Москва же город наш, русский.

– Но ведь князь Московский хочет присоединить вашу землю к себе, – уже злясь, сказал Касыдой.

– А это уж дело князей разбираться, кто к кому пристанет. А наше княжество независимое. Земли его Великий князь вручил сестре своей, княгинюшке нашей Анне Васильевне, и ее сыну навечно! Правит нами князь Василий Иванович и правит по совести – мы довольны.

Ответ рассердил Касыдоя.

– Уведите пленных, – распорядился он. Но когда нукеры потащили их, он неожиданно остановил их.

– Стойте! Скажи мне, ты, – обратился он ко второму пленнику, – сколько войска у рязанского князя.

Пленник замялся. В это время первый, будто споткнулся, навалился на него и шепнул:

– Придержи язык-то!

– Начальник милостивый, – медленно ответил второй, – неведомо нам это. – Стоим в дозоре уже давно. Кто же его знает, сколько войск у князя стало.

Ответ вновь не понравился Касыдою.

– Отправьте их к Ахмату, – сказал он.

Кяризек, разведав, что неподалеку располагается станица, доложил об этом Касыдою.

– Это не иначе главная дозорная застава русских, – заключил тот. – Даю тебе еще две сотни нукеров, захватите ее.

И вот татарский отряд двинулся по просеке вглубь леса. Кяризек, понимая, что в русских лесах им кругом грозит опасность, вел его с особой осторожностью.

Вскоре они выехали к неширокой, но обрывистой речушке. На другой стороне была станица. Там все было тихо. Кое-где лаяли собаки, несколько огоньков еще мерцали в домах, но и они постепенно один за другим погасли.

Темная ночь окутала дремой станицу. Избы, вытянувшиеся вдоль опушки заснувшего векового леса, словно вросли в землю. Тишину изредка прерывал сухой треск плетня или раскачивающегося дерева. На окраине несколько раз тявкнула собака, потом вдруг залилась тонким протяжным лаем. За ней подхватили другие. Где-то стукнула калитка, звонко заржала лошадь.

Кяризек, сидя на коне, напряженно вглядывался в темноту и намечал план предстоящего нападения.

– Отойти назад по просеке, вглубь леса, – приказал он. – Нападем перед утром, по моему приказу.

Всадники не отходили от своих коней и, привязав повод к поясу, лежали всю ночь, свернувшись, как кошки, у передних копыт своего коня.

Под утро прозвучал рожок. Отряд аллюром двинулся к цели. Лес стал редеть, впереди показалась речка.

– Вынуть оружие, – из ряда в ряд передали приказ Кяризека. Воины вынули из ножен свои кривые сабли, приготовили луки. Кони устроили бег, и татары вылетели на широкую зеленую поляну.

Справа тянулся невысокий, но густой болотистый лес. Слева, по другую сторону реки, у самого берега расположилась станица, с небольшой часовней. Оба берега были загорожены засеками из наваленных бревен, елок, пней с длинными корнями, чтобы коням было невозможно перебраться через них.

Как только основная масса татар собралась на поляне, запели рожки, и затрещал барабан. Казаки, не ожидавшие нападения, стали выбегать из домов и спешили к теремку, который возвышался рядом с часовней.

Вскоре возле теремка показался на гнедом коне красивый, высокий с большой черной бородой всадник. Это был атаман станицы, старший сторожевой заставы, казачий есаул Дербаба. Около него вскоре собралось до сотни казаков, и они бросились навстречу татарам.

А те уже мчались на них. Один отряд бросился влево и, поднявшись на берег, двинулся дальше на избы. Другой отряд помчался вправо, вдоль засек, обогнул их, схватился с русскими прямо у реки. Третий отряд, бывший в середине, отчаянно направился стремительным потоком прямо на валы и засеки. Сотни татарских коней ударились грудью в засеки, ломая встречные укрепления. Кони падали, всадники вместе с ними валились на землю. Налетавшие новые всадники проносились через упавшие тела, топтали их и, не замедляя натиска, устремлялись дальше и сваливались по крутому берегу реки.

Казаки сбегали с другого берега навстречу врагу. Главная схватка разгорелась прямо на берегу. Казаки, во главе с атаманом Дербабой, отважно бросились на татар. Они умело владели палашами, и от их ударов разлеталась в куски более тонкая татарская сталь. Станичники, собираясь в кучки, яростно врезались в татарский строй, но те, теснясь рядами по десять воинов, не отходили один от другого. Казаки бросались то вправо, то влево, отдаляясь друг от друга. Постепенно они рассеялись в татарской массе.

Наблюдавший с высокого холма за разгоревшейся схваткой Кяризек соображал: «Если бы атаман Дербаба с казаками держался тесно, плечом к плечу, пробивался сквозь татарские ряды, они могли бы проложить себе путь в лес и спастись безвестными дорогами. А здесь их гибель можно предсказать заранее».

Вот упал сраженный татарской стрелой атаман Дербаба. Кяризек очнулся и дико завизжал:

– Вперед, за мной! – и вместе со своей охраной бросился вниз с холма.

Но казаки оправились от первого натиска татар и стали сами теснить их. Татары метались во все стороны, отлетали, быстро заворачивали коней и снова налетали на русских.

Среди казаков мужественно бился казачий урядник Андрей Щедра с товарищами. Они, тесно прижимаясь друг к другу, прорубались в татарской массе, продвигаясь вперед к лесу.

Казаки бились отчаянно, татары метались в беспорядке. Кяризек не мог собрать своих рассеявшихся всадников, чтобы одним ударом сломить сопротивление упрямых противников.

Русские стали одолевать. Но из просеки показались новые отряды конных татар. Они вылетали из леса беспрерывным потоком с воем и тонким ужасающим криком. Это примчались отряды самого хана Касыдоя. Два новых отряда решили исход боя. Казаки стали отходить, скатываться с крутых берегов реки и удаляться в лес. У них не было сил противостоять свежим татарским отрядам, не было атамана. Храбрость и беззаветная их жертва оказались уже бесполезными.

Прибывший с новым отрядом хан Касыдой поднялся на холм и, наблюдая оттуда, как проносились с криками и визгом его воины, как они затихали, когда набрасывались на русских, и как в полном безмолвии происходила бешеная рубка. Только вскрикивания и стоны тяжелораненых наполняли страшными звуками заставу.

Русские всюду отступали и удалялись вглубь леса. Татары добивали последних казаков, которые продолжали сопротивляться, хотя были окружены со всех сторон. Битва кончилась.

Касыдой проехал вдоль засек, заваленных трупами воинов и коней, переправился на другую сторону реки и остановился около пожарища на месте сгоревшей часовни.

– А теперь идем на Москву, – распорядился он. – Скорее прочь отсюда, из этих дремучих лесов.

В это время ветер переменился и разогнал серые тучи. На летнем голубом небе показалось яркое солнце. Теплые золотистые лучи осветили местность.

Зазвенели частые удары в медные гонги, призывая татар к сбору Они с хриплыми криками быстро строились по десяткам и сотням.

О нашествии татарском было известно и в Москве. Злобствуя на Великого князя за его ослушание и недовольный умеренностью даров, хан Ахмат договорился с литовским королем Казимиром вместе напасть на Россию. Сам он, выйдя из волжских улусов, двигался к Оке, а литовцы должны были двигаться к берегам Угры, и с двух сторон они в одно время должны вступить в Россию. Предвидя это, Великий князь еще раньше заключил договор с крымским ханом Менгли-Гиреем и его братьями о совместной борьбе с Ахматом, который не прочь был прибрать к рукам Крым и вновь воссоздать Золотую Орду.

И вот, как только Орда двинулась, Менгли-Гирей по условию с Иоанном напал на Литовскую Подолию и тем отвлек Казимира от содействия с Ахматом. Получив известие о том, что Ахмат оставил в своих улусах только жен, детей и стариков, Иоанн велел крымскому царевичу Нордоулату и звенигородскому воеводе, князю Ноздроватому, с небольшими отрядами сесть на суда и плыть туда Волгою. И разгромить беззащитную Орду или, по крайней мере, устрашить хана.

Великий князь не замедлил усилить сторожевые заставы на всем пути от Дикого поля до русских земель. Оттуда стали приходить тревожные вести. Сообщалось, что татары всюду зашеперились и их отряды растут, все более вклиниваясь в русскую сторону.

Москва кипела всевозможными слухами. В городе уже появились беженцы с детьми. Они рассказывали, что татары сжигают на своем пути все наши селения. Всех мужчин выше колеса телеги убивают. Женщин и детей гонят к себе в полон. Говорили, что татары уже навалились на Рязань, а это уже недалеко от Москвы.

Старые вести сменялись новыми, волнуя все больше и больше москвичей. А в это время гонцы от Великого князя носились вскачь по всем княжествам, будоража народ и требуя, чтобы все, кто может держать в руках оружие, спешили в княжеские дружины.

– Если мы все станем одной стеной, то позора и беды от злых недругов не будет, – говорили они. – Но если мы не отзовемся немедленно на призыв Великого государя нашего, то горе-горемычное навалится на нас и всех разметает, как буря.

Москва в несколько дней стала наполняться ратниками.

– Скажи нам, княже, чего хотят татары? Чего им от нас надобно? – спрашивали они, когда Иоанн выходил встречать пополнение.

– Большой хан хочет, чтобы народ русский, как и прежде, покорялся им и бил челом. А нет – грозится потоптать нас своими конями.

– Зря похваляется и грозится! Не бывать тому! – кричали ополченцы.

– Не гневайся, Великий князь, за слова бесстыжие, что я слышал, – спросил один из княжеских помещиков. – Правда, что требуют они дани неотступной, как прежде, десятины во всем: и в князьях, и в людях, и в конях…

– И это верно, люди! Я же сказал ему, пусть оставит нас в покое. Не рабы мы ему!

– Правильно.

– Слава Великому князю!

– Смерть басурманам!

Приняв все меры к обороне русских земель, Великий князь стал готовиться к выезду в войска, которые уже стояли на берегах Оки.

Вся Россия с надеждой и страхом наблюдала за событиями. А татары между тем уверенно продвигались по протоптанным ранее дорогам и шляхам.

Благословляя его, Первосвятитель, метрополит Геронтий, с умилением говорил ему: «Бог да сохранит твое царство и даст тебе победу, якоже древле Давиду и Константину! Мужайся и крепися, о сын духовный, как истинный воин Христов. Добрый пастырь полагает душу свою за овцы, а ты не наемник! Избавь врученное тебе Богом словесное стадо от грядущего ныне зверя».

– Аминь! Буди тако! – промолвили все духовные и молили князя защитить Отечество.

Великий князь, государь Иоанн Васильевич, покинув Москву, направился на Угру. Лихая тройка, запряженная гуськом, не переводя духа, скакала от погоста к погосту, где подавали свежих коней. Великий князь строго говорил сбегавшимся селянам:

– Берите мечи и топоры! Ополчайтесь в дружины, собирайтесь вокруг князей, готовьтесь к смертному бою с врагом хитрым и жестоким. Мы должны спасти родную землю. Я сам поведу вас.

Кони снова неслись вперед по широкой дороге. За князем следовали родственники, слуги. Верховые дружинники охраняли княжеский кортеж.

Князь торопил возничих. Стараясь нигде не задерживаться, он мчался вперед и вперед. Укачиваемый равномерным конским топотом, скрипением колес возка и покрикиванием конюха, князь погружался в дремоту, а в ушах еще звучали последние слова Первосвятителя Геронтия: «Нет, ты не оставишь нас, не явишься беглецом и не будешь именоваться предателем Отечества». «Конечно, – думал он, – духовенство не имеет полного понятия о случайностях войны, но оно же с чистым сердцем молится о спасении Отечества».

«Как же мне лучше поступить? – думал он и сам же себе отвечал: – На месте будет видней».

Очнувшись от дум, князь хмурился и вздрагивал, когда впереди из-за поворота вдруг показывались черные кусты. Ему мерещились татарские всадники, которые, изогнувшись, припали к гривам коней, готовые метнуть стрелу из огромного лука.

Но возница лихо посвистывал, гикал: шарахавшиеся в сторону кони снова подхватывали, и черные кусты оставались позади.

А в это время, в лощине, под высоким яром, среди наваленного грудами хвороста, тихо потрескивал небольшой костер. У костра лежали четыре молодца, из тех, кому ни дождь, ни снег, ни буря-завируха – все нипочем! Все четверо дозорных, молодцы-удальцы, узорочье рязанское. Казаки, ускользнувшие под Рязанью от татарского аркана, своей четверкой воевали «вольными охотниками» в лесах, вылавливая зазевавшихся или отставших татар. Услышав, что Великий князь собирает где-то на Угре войско, они прискакали к нему. И вот по приказу его сына, Иоанна младшего, они поставлены сторожевыми дозорными на этом яру.

– Кони у вас добрые, – напутствовал их молодой князь, – в случае появления татар быстро сообщите в лагерь.

За яром простиралась открытая местность, откуда в любое время могли появиться татары. Дозорные коротали время, ведя разговор.

– Ну и времена настали, – говорит Степан Гладков старшему дозора Щедре и товарищам. – Татарва в любое время может нагрянуть. Как бы не прозевать.

– Это точно. Мы же видели, как они всюду шныряют, вынюхивают, – ответил Щедра и послал на яр второго дозорного.

– Смотрите в оба – разом налетят татары, не успеете и молитву прочесть, как без голов останетесь, – напутствовал он его. А сам стал огораживать хворостом и лесинами костер, чтобы ночью татарские разведчики не приметили огня.

Греясь у костра, оставшиеся продолжили разговор.

– Вовремя отбросил свое раздумье Великий князь, – говорил Щедре товарищ, – и войска собрал порядочно, правда?

– Он теперь самый сильный из князей, ему сам Бог велит встать во главе русского войска, – ответил Щедра.

– Всем миром надобно подняться на лютого врага, только тогда одолеем его.

– Это точно. Сколько страданий приняла русская земля из-за княжеской розни. Теперь всем надо встать дружно, одной волей, одним сердцем, – как бы размышляя, ответил Щедра и стал ворошить костер. – Горе, сколь к нему ни готовься, все равно застает врасплох, – словно оправдываясь, проговорил он.

И на этом разговор прервался.

– Смотрите, черный дым валит! – кричал с яра дозорный.

– Где? – переспрашивали его казаки, поднявшись из лощины.

– Вон смотри.

– Не иначе Залесское горит. Видно, татарва привалила, – сказал стоящий рядом с Щедрой Алешка Курдюков и тут же вскрикнул: – Да вон они идут – лавой.

Двое дозорных быстро укрылись в яру, а двое спешно поскакали в русский лагерь.

Ахмат, получив известие, что берега Оки к рязанским пределам везде заняты Иоанновым войском, пошел от Дона мимо Мценска, Одоева и Любутска к Угре, в надежде соединиться там с королевскими войсками и вступить в Россию с той стороны, откуда его не ожидали.

Великий князь, дав повеление сыну и брату идти к Калуге и стать на левом берегу Угры, сам приехал в Москву. Распорядившись о защите города и повелев сжечь посады вокруг столицы, он вновь отправился к войскам.

На другой день к вечеру Иоанн прибыл в Кременец, городок на берегу Лужи, и дал знать воеводам, что будет оттуда управлять их движением.

Русские полки, расположенные на шестидесяти верстах, ждали неприятеля.

Татары, как и сообщали дозорные, подошли к русским позициям к вечеру. Вначале несколько десятков на рысях проскакали по берегу, а потом их становилось все больше и больше. И хотя это был только передовой легкий отряд, татары вскоре заполнили берег Угры. Пара сотен татар, ища переправу, попыталась перебраться на противоположный берег, но была отбита меткими стрелами и пищалями. Тогда они отпрягли коней, развели костры и повели себя так, точно никто им не угрожает.

А на следующий день, на восходе солнца, к Угре подошло все ордынское войско. Их всадники на крепких конях, держась кучно, стали быстро проноситься по берегу. Одеты они были в долгополые кафтаны, в меховые шапки, прикрывающие своими отворотами лицо и шею так, что видны были только раскосые глаза. Татары громко кричали, бранились. В тихом утреннем воздухе ясно звучали их непонятная, странная речь и дикие возгласы.

Великий князь Иоанн III с князьями Андреем Меньшим и Иоанном Младым в сопровождении дружинников выехали на крутой берег реки. Здесь их встретили воеводы, и они стали внимательно следить за передвижением татарских войск.

Вот к шатру, что стоял по ту сторону, подъехал отряд, в котором выделялись нарядно одетые ханы в полосатых и пестрых одеждах. Под ними отличались рослые кони с дорогой сбруей, отделанной золотом. Некоторые всадники были в кольчугах, другие в блестящих панцирях. Ханов сопровождали сотни воинов с длинными тонкими копьями.

Толмач на чубаром коне приблизился к самой кромке воды и обратился к стоящим на противоположной стороне:

– Не стреляйте! Слушайте! Хан Большой Орды, Ахмат, прибыл сюда со своим могучим непобедимым войском. Знает ли Великий князь Московский о прибытии в его земли великого хана.

– Знаем. Не слепые и не глухие, – раздалось с нашей стороны.

– Где же он прячется? – продолжал толмач. – Пригласите его сюда, хан говорить с ним будет.

Это звучало вызывающе. Стоявшие на берегу бояре, князья тихо перешептывались. Несколько нетерпеливых казаков сделали выстрелы из пищалей. Раненые татарские кони закружили на месте. Татары сейчас же ответили десятком стрел. На русской стороне кто-то вскрикнул.

Татарский толмач продолжал:

– Не стреляйте! Передайте своему князю, если не покоритесь, мы захватим все ваши города и вырежем все взрослое население.

– Умрем, но не покоримся, – слышалось в ответ. – Уезжайте в свои степи! На русской земле вам делать нечего.

На другой, третий и четвертый день опять сражались издали. Видя, что русские не бегут, да и стреляют из пищалей метко, Ахмат отвел свои войска на две версты от реки, стал на обширных лугах и распустил войско по литовской земле для пополнения провианта. Между тем отдельные отряды, регулярно, выезжали из стана на берег и кричали:

– Дайте путь нашему хану или он силою дойдет до вашего князя, а вам будет худо.

Миновало еще несколько дней.

Иоанн собрал совет. Многие князья еще враждовали, да и бояре московские не совсем ладили между собой.

– Надо решать, как будем действовать, – обратился Великий князь к собравшимся. – Хан Ахмат перед нами.

Несколько князей, захлебываясь, кричали, что разбить ордынцев – нечего делать.

– Вспомните, как мы в прошлые годы били ненавистных нам крымских ханов, – раскалялся молодой князь Серпуховский.

– Действительно, как они позорно тогда бежали, – вторили ему.

Другие спорщики опровергали первых.

– Мы их погнали, они бежали, а какие сами понесли потери? Доколе будет литься невинная русская кровь, – говорили они.

– Нельзя так спокойно и беззаботно доверяться одной русской лихости.

– Золотоордынский хан Ахмат привел отличное войско и, может, стоит подумать о замирении с ним, – продолжили приближенные Великого князя – Олексич и Таврило.

– С кем? С Ордой? – послышалось в ответ.

Совет бурлил. Но когда со своего места встал Великий князь, все притихли.

Князь Иоанн выпрямился и заговорил медленно и четко:

– Вы призвали меня встать на защиту Русского государства, и вот я здесь.

Иоанн вынул из-за пазухи свернутую в трубку ханскую грамоту Ахмата с болтавшейся на шнурке печатью со львом и передал ее писцу

– Читай, – сказал он. И тот, зычно крякнув, сиплым голосом стал читать:

– Князь Иоанн! Если можешь, сопротивляйся!

Писец остановился, посмотрел направо и налево, покачал головой и снова, кашлянув, продолжал:

– Если можешь, сопротивляйся. Но я уже здесь и пленю землю твою! Ахмат.

Несколько рук протянулось, желая взять грамоту, но писец увернулся и отдал бумагу Великому князю.

– Слыхали, что пишет заносчивый золотоордынский хан? Пленить нашу землю грозит!

– Гляди, куда махнул! – зашумели присутствующие. Однако крики еще более усилились, когда приближенные к Великому князю бояре Ощера и Григорий Мамона посоветовали государю, что лучше искать мира. Они даже напомнили Великому князю о судьбе его родителя, Василия Темного, плененного татарами. И он все больше стал склоняться к их предложениям.

Иоанн послал боярина, Ивана Федоровича Товаркова, с мирным предложением к Ахмату и ордынскому князю Темиру. Но хан не стал его слушать, отверг дары и сказал:

– Я пришел сюда наказать Иоанна за его неправду, за то, что он не едет ко мне, не бьет челом и уже девять лет не платит дань. Пусть сам явится предо мною: тогда князья наши будут за него ходатайствовать, и я могу оказать ему милость.

Темир также не взял даров, заявив, что Ахмат гневен и что Иоанн должен у ханского стремени вымолить себе прощение.

Великий князь не мог унизиться до такой степени раболепства, и переговоры на этом закончились. Вскоре к нему прибыли его братья Андрей и Борис с дружинами. Можно было смело действовать против татар.

Но прошло около двух недель, а войска с обеих сторон бездействовали. Россияне и татары смотрели друг на друга через Угру, которую наши называли поясом Богоматери, охраняющим московские владения. Наконец не выдержал Ахмат.

Вызвав к себе Касыдоя, он приказал ему:

– Бери свою конницу и тайно переберитесь через Оку. Зайдите в тыл русских и вместе нанесите им удар.

Узнав от лазутчиков о предстоящей переправе татар у городища Опакова, Иоанн вызвал к себе воеводу Холмского:

– Возьми полк правой руки и отряд казаков и отразите переправу татар у Опакова.

Холмский, употребив хитрости, двинулся сначала вглубь русских позиций, а затем, обогнув небольшой лесок, оказался в назначенном месте. Татары увидели их, начав переправу через Оку Россияне, употребив огнестрельный снаряд, дружно навалились на переправляющихся ордынцев. Смешанные действием огнестрельного оружия, татары хотели мужественно исправить свою ошибку, отчаянно бились, но большею частью легли на месте, а остальные бежали.

Ахмат злился, грозил.

– Скоро начнутся морозы, и путь мне будет открыт, – говорил он. – Скоро литовцы придут мне на подмогу и тогда покажем русским.

О литовцах не было слуха, но морозы в конце октября действительно ударили. Угра покрылась льдом.

Понимая, что сражение неотвратимо, Великий князь приказал воеводам отступить к Кременцу, чтобы сразиться с ханом на боровских полях, удобнейших для битвы.

Так думал государь. Но бояре и князья, не знавшие тонкостей этой задумки, изумились, а воины оробели, думая, что Иоанн испугался и не хочет битвы. Полки не отступили, а побежали от неприятеля, который сам оказался в недоумении.

Татары, видя, что россияне оставляют левый берег Угры, вообразили, что они манят их в сети и вызывают на бой, приготовив засады. Объятый странным ужасом, Ахмат поспешил тоже удалиться. Он разорил в Литве двенадцать городов за то, что Казимир не дал ему помощи, и с богатою добычей двинулся домой, сведав перед этим о разорении своих улусов крымскими и русскими войсками.

Но попользоваться добычей ему не пришлось. Князь тюменских улусов Ивак, желая отнять богатую добычу у Ахмата, вместе с ногайскими мурзами Ямгурчеем и Мусою и шестнадцатью тысячами казаков погнался за ним. Близ Азова, где остановился на зимовку хан, его окружили. Ночью пробравшийся в ханскую ставку Ивак собственными руками умертвил спящего Ахмата. Затем без сражения взял Орду, все ее богатство и возвратился, известив Великого князя, что злодей России лежит в могиле.

Так закончилось это последнее ордынское нашествие на Россию. В народе говорили:

– Иоанн не увенчал себя лаврами как победитель Мамаев, но утвердил венец на голове своей и независимость государства.

Народ веселился, а митрополит установил ежегодный праздник – 23 июня – в память освобождения России от монголов, ибо это был конец нашему рабству.

Находившаяся около трех веков вне европейской политики Россия при Иоанне III как бы вышла из сумрака теней, где еще не имела ни твердого образа, ни полного бытия государственного. Иоанн рожденный и воспитанный данником степной Орды, сделался одним из знаменитейших государей в Европе, чтимым и ласкаемым от Рима до Царьграда, Вены и Копенгагена, не уступая первенства ни императорам, ни гордым султанам. Силой и хитростью восстановляя свободу и целостность России, губя царство Батыево, тесня, обрывая Литву, сокрушая вольность новгородскую и псковскую, захватывая уделы, расширяя владения московские до просторов сибирских и норвежской Лапландии, он утверждал величие государства.

Подобно своему великому деду, герою Донскому, он хотел умереть государем, и уже склоняясь от престола к могиле, еще давал повеления для блага России. Он тихо скончался 27 октября 1505 года, в первом часу ночи, в возрасте 66 лет 9 месяцев, провластвовав 43 года 7 месяцев. Погребен в церкви Св. Архистратига Михаила.

Перед самой кончиной Иоанн в присутствии знатнейших бояр, князей и духовника, архимандрита андрониковского Митрофана написал завещание и объявил старшего сына Василия преемником монархии, государем всей России и меньших его братьев. Тут, в перечислении всех областей Васильевых, в первый раз упоминается о дикой Лапландии, здесь же сказано, что старая Рязань и Перевитеск составляют уже достояние государства Московского. Поэтому, воцарившись на престоле, Василий присоединяет Рязань к Московскому государству. Он повторяет те же меры, какие предпринимал его отец в отношении других городов и княжеств. Значительная часть населения выселялась в северные области, а освободившиеся плодородные земли раздавались местным и иногородним служилым людям. Вначале московское правительство очистило центральную часть Рязанского княжества, а затем приступило к захвату окраинных земель, границы которых проходили по Средней Оке и по дальним берегам Дона и его притоков.

В сферу испомещения[9] попадали, естественно, и земли рязанских казаков, державших караулы в Червленном Яру и по Хопру, которых решено было выселить в Суздальскую землю.

На склоне холма, у протекающей рядом речки, раскинулось небольшое рязанское селение Гребни. Трудно сказать, почему оно получило такое название. То ли от хребта, который тянулся волнообразно по холму, то ли из-за речки, которая при сильном ветре каждый раз покрывалась рябью. Селение это входило во владения княгини Анны Васильевны, пожалованные еще «великим государем» ее сыну Иоанну. Селение, как селение: потемневшие курные[10] избенки, покрытые побуревшей соломой, растасканные плетни вокруг скудных огородов. Оконца задвинуты доской или затянуты брюшиной. Далее за огородами виднелись одонья [11] ржаных снопов с острой обвершкой. Но жители называли его станицей. Огорожена она была высоким частоколом. Сквозь открытые ворота особо выделялся теремок, покрытый дранью. В нем жил староста, которого жители уважительно называли атаманом.

В том месте, где река делала поворот, на берегу располагалось несколько черных бань, хлебные овины, водяная мельница, а за ними роща переходила в бор с вековыми соснами и елями, в котором были разбросаны сторожевые засеки, на которых несли службу казаки.

Ранним солнечным утром из теремка вышел озабоченный староста – старый казак Щедра и, постукивая палочкой, побрел, поблескивая недовольными глазами, по улице станицы. Он шел мелкой походкой, шаркая широкими сапогами. Около первого дома остановился, постучал палкой в маленькую оконницу.

– Степка, выглянь-ка сюда.

Ставня отодвинулась, из черного квадрата вырвался клуб кислого пара и показалось лицо казака.

– Чего еще надо, Андрей Исаевич?

– Пройди к правлению. Там узнаешь кой-чего. Отписку я получил из Рязани.

Староста пошел дальше по станице. У некоторых изб он останавливался, стучал палкой, приглашая казаков к себе во двор.

Казаки выскакивали на улицу и, накинув кафтан, шли гурьбой к дому атамана.

Собравшись у крыльца его дома, они глухо переговаривались.

– От этой отписки добра не жди, – говорили в толпе. – Или опять жалованье задержат, или еще какую службу навяжут, а то, может, надумали и чего похуже.

В стороне сгрудились несколько баб в цветных сарафанах и красных полинялых платках. С тревогой они ожидали, что грозило их мужьям.

Атаман вышел на крыльцо и окинул цыганскими с желтизной глазами собравшуюся толпу. Рядом с ним стоял рыжеволосый, рябой, в кафтане посадского покроя человек. Он держал бумажный свиток.

– Детушки! – выкрикнул он высоким сильным голосом. – Господин наш, Великий государь Василий Иоаннович, за здоровье коего мы, его людишки и сиротинушки, усердно молим Бога, прислал вот эту бумагу. Для защиты ее верных наших земель вам предлагается переселиться в Суздальскую землю.

– А чего это ради? – послышалось из толпы.

– Надо злодеев, что зарятся на наши земли, отвадить, – важно отвечал посланник.

– Да что, у Великого государя войска мало, что ли?

– Войска достаточно, но и вы будете подмогой весомой, – уже тверже отвечал посланник. – А потому в этой отписке князь наш повелел отобрать из вас для царского воинского долга сотню здоровых казаков и послать их уже сейчас к названному месту.

Рязанский посланник откашлялся и сунул свиток в руки батюшке, который протиснулся к ним на крыльцо.

– Ну-тко, святой отец, прочти, про кого там помечено по имени и прозвищу, – сказал он, передавая бумагу батюшке.

Священник стал нараспев читать свиток, останавливаясь после каждой фамилии. Вызванные отходили в сторону. Затихшие, было, казаки начали тихо перешептываться.

Атаман объяснял своему рыжему соседу:

– Видишь, Никита Демьянович, какие все добротные казаки, молодец молодца краше. Могутные, спористые, отменные воины.

– Вижу, брат, вижу!

– Вон, смотри, Егор Бардош – свой в Диком поле, бывал на Волго-Донской переволоке и на «Муравском шляхе», татарских «языков» не раз добывал, он в качестве стражника сопровождал хлебный запас до самой Астрахани.

– А вон те, те, – показывал он рукой на выходивших казаков.

– Казаки всегда исправно несли свою службу. За службу нам платили «кормовое жалованье», давали оружие и лошадей, наделили землей, и вот надо же?

Рязанский посланник откашлялся, повертел головой и сказал:

– Знаю, Андрей Исаевич, я вас, казаков, знаю. Вашу службу высоко ценил и князь. Но это указ государя!

В это время казаки уже не стояли на месте. Усиливалось волнение.

– Никуда мы не поедем с отчины, – неслось из толпы.

– Мы к сторожевой службе приучены. Мы – хлебопашцы, привыкли около своей землицы ходить.

– Да, своими мозолями распахивали эту пашенку, – говорил старый казак Дзюба, размахивая костылем. – Я с детства помню, как по этим лесам, где исстари соха, коса и топор ходят, все отцы и деды наши расчищали буреломы, секли деревья. А их кто будет защищать?

Тут появился паренек в просторной рубахе. С перевальцем отделился он от амбара, где стоял в сторонке и вышел на середину.

– Казаки! – обратился он к толпе, – я из соседней станицы, Червленной, нас тоже высылают. Стародубовскую тоже.

– Что же это такое, братцы, – раздалось в толпе. – Не иначе, измена.

– А вот бунтовать не следует, – предупредил рязанский посланник. – Государь этого не простит. – И уже обращаясь к атаману, произнес:

– Принесла меня нелегкая в вашу станицу. Но вы решайте. Иначе мне надобно будет сообщить рязанскому воеводе, а он непременно пришлет сюда ратных людей.

– Разве можно это стерпеть, где же правда? – неслось из толпы.

– Бояре правду в болото закопали, – слышалось в ответ.

– Не посмеют нас с земли сводить! – неслось уже грозно. – Не покоримся!

Кто-то предложил послать к царю челобитчиков.

– А толку от этого много ли? – возразили ему. – Челобитчиков схватят и на дыбу.

– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, – проговорил со вздохом батюшка.

Посланец тоже, видимо, понимающий кое-что в церковном деле, ответил:

– А не сказано ли в книге: «Всякая душа властям придержащим да повинуется»? Отче!

Несколько дней станичники собирались на сход, чтобы решить, как быть дальше, если царская воля решила большую часть станицы заслать на север.

Станичный есаул с растяжкой говорил, что не след противиться княжескому указу.

– За непослушание и огурство[12] по шерсти не погладят, – предупреждал он.

– Вчера был я на ярмарке и слышал, что в других деревнях такое же было и ничего упорством не добились, а только еще невинные пострадали.

Первыми дали ему отпор бабы. Перебивая друг дружку, они кричали:

– Ужо закатил глаза, запел свою песню. Тебе-то что? Тебя не высылают, тебе и не беспокойно.

– Нам есаула слушать не след, – поддержали баб несколько служилых. – Послушаем, что скажут те, кого вписали в список.

Казаки хмурились, их одолевали раздумья: что будет? Никто не хотел отрываться с родных мест. Споры и крики прекратились тогда, когда прибежал Степан Гладков.

– Тише, казаки! Слушайте, что я проведал.

– Эй, бабы, уймите ребят!

Степан оглянулся, точно боялся, что кто-нибудь подслушает.

– Теперь все земли, что Иоанн когда-то передал нашей княгинюшке и ее детям по велению Великого государя, передаются московским боярам. Они раздадут их в собственность служилым людям – дворянам. А нас велено свести в другие земли.

Степан отер красное лицо рукавом и продолжил:

– Найдется ли нам там место неизвестно, а кто здесь останется, пойдет в холопы боярские.

Несколько мгновений тянулось молчание. Затем раздался одновременный выкрик:

– Не бывать этому!

Толпа опять загудела. Но вот слово взял атаман.

– Послушайте меня, ребятушки. Явно, что указ оторвать нас от отчины – нам не по душе. И осталось вроде нам одно – взяться за топоры?

– И возьмемся, – раздалось из толпы.

– Не дело это, братцы! Мы же люди служилые и не к лицу нам бунт. Тем более сила на стороне Великого князя.

– Что же нам делать, атаман?

– Бежать отсюда.

– А куда?

– Сперва уйдем подальше в лес, а в случае, если нас и дальше будут теснить, двинемся на вольные земли.

– А где они?

– Рассказывают люди добрые, что есть на далеком Кавказе река Терек, что течет из Ясских гор в море Каспийское. А на этой земле есть не то город, не то область, не то место по названию Тюмен. Живет там всякий вольный люд, живет и знать себе ничего не хочет. У моря Каспийского хозяина нет, всякий гуляет по нему и делает, что хочет. Если кто смел да силен, тому в тех местах не жизнь, а рай. Совсем не то, что под Москвою быть.

– Любо! – раздалось всеобщее одобрение казаков. – Любо!

И посыпались на атамана вновь вопросы.

– А как добираться на этот Кавказ?

– По Волге, – отвечал он.

– Там же стоянка татарская – Астрахань.

Атаман повернул голову в сторону Егора Бардоша и приглушенным голосом сказал:

– Егор. Ты много раз рассказывал, как в поле полевал, как с крымчанами бился, ты и по Волге и Каспию плавал.

– Было, все было, о Господи! – вдыхал и кивал Егор. – В мои молодые годы мне несколько раз доводилось бывать в низовьях Волги.

– Ты, видно, ушкуйничал? Персидские берега шаркал? – спросили его.

– Вроде того, – нехотя протянул старый казак. – Да что вспоминать! Волгу я хорошо знаю. Плоты и струги прогнать сумею.

– Вот и ладненько, – сказал атаман. – Если плоты умел гонять, то и нас спустишь в низовье Волги.

– Но там же татары? – опять тревожно спросил кто-то.

– Есть там у меня знакомые люди, да и проток там у Волги десятки, смекни, только надо выбрать верную – и татар объедешь, – просто ответил Егор.

– Уж я постараюсь, услужу тебе, атаман, – в сердцах продолжил он.

– Не мне, казаче, а людям. Тем, кто жаждет свободы. А тебе от них будет слава, – с подъемом ответил ему атаман.

Бардош помолчал и вдруг спросил, впиваясь в задумчивое лицо атамана:

– Скажи мне, Исаевич, что такое слава?

Атаман немного помолчал, а потом тихо, но уверенно сказал:

– Слава – это любовь народная, это гордость людская, что есть у нас богатыри, что смело стоят за свою свободу и готовы за нее на все.

– Спасибо, атаман, – ответил Егор. – Расстроил ты мою память, расстроил. Но туги[13] меня одолевают!

– Перестань, казак! Разве твоя голова уже на плечах плохо держится? Ветром что ли качает? О какой туте говоришь?

– Очнись, Андрей Исаевич! Сердце-то у тебя разве не русское или забыл, из какого корня вырос, из какого колодца воду пил? Не из рязанского ли?

– А, вон ты о чем? Понятно, дорогой, понятно. И у меня сердце не на месте. Хорошо, посмотрим, как повернется дело.

Рязанский наместник, недавно назначенный Московским государем, получив донесение о казачьем непослушании, был вне себя.

– Ага, бунтовать вздумала вольница.

– Да нет, – отвечал посланник, – бунтовать они не хотят. Просят оставить их у своей землицы и на прежней службе.

– Ты тоже, смекаю, гнешь сторону воров и татей и их улещиваешь жить на старый свой корень, – заметил наместник посланнику.

– Нет, нет. Просто жаль казаков. А они нам ой как еще понадобятся!

Но наместник, желая показать себя умелым усмирителем, тотчас послал в Гребни конный отряд под командованием сотника Григория Волнина.

– Бунт срочно надо подавить, – напутствовал он его. – Упустишь огонь – не потушишь.

Отряд, бодро выехавший из города, вскоре поубавил пыл и с трудом плелся по глинистой вязкой почве. Всадники растянулись гуськом. В сумерках они въехали в рощу. Между деревьями мелькнуло несколько человеческих теней.

– Кто там бродит? Стой! – крикнул Волнин.

Одна тень отделилась и приблизилась к дороге.

– Кто такие, говори? – спросил сотник.

– Стародубовские мы, – ответил ему человек в кожухе и с рогатиной в руке.

– А это что за люди, – показал Волнин плеткой в другую сторону.

– Червленцы, – ответил спокойно мужик, – тоже не хотят съезжать с землицы.

– Зови их сюда и айда в деревни.

– Это не можно. Нам велено здесь стеречь дорогу.

– Кем велено?

– Да мирским сходом.

– Сходом? Так вот вы кого слушаете. Я вам покажу, как бунтовать. – И сотник полоснул мужика плетью по голове. Тот отскочил.

– Ребята, бьют! – крикнул он, отбегая в сторону, и все тени людей рассыпались и исчезли за деревьями.

Несколько всадников бросились за ними, но лошади вязли в мшистой почве, и они с трудом выбрались обратно на дорогу. Сотник Волнин выстрелил в сторону убегающих. Желтый свет блеснул в темноте, и выстрел гулко прозвучал в тихом лесу.

Отряд продолжил движение. Приехав в Гребни, они остановились перед закрытыми воротами.

– Кто такие? – спросили их через щель караульщики.

– Отряд рязанского наместника, – сообщил Волнин, и ворота раскрылись.

Проехав по станице, сотник убедился, что во дворах людей почти нет.

– Трубите в трубу, – отдал он приказание. – Собрать всех жителей у правления.

Но жителей оказалось очень мало, в основном старые люди и несколько женщин с детьми.

– Где остальные? – спросил Волнин у собравшихся.

– Ушли в леса, а куда, нам неизвестно.

– А где староста?

– Ушел вместе со всеми.

Собрав сведения, что делается в окрестных деревнях и убедившись, что с полусотней кавалеристов ему дерзновенных казаков не сломить, он послал наместнику записку.

– Прошу прислать воинскую силу побольше. Ослушники укрылись в лесных «острожках», чтобы их разыскать, окружить и захватить, необходимы дополнительные силы. И далее:

– Уже и в Червленной и Стародубовской и других деревнях ходят шайки скопом и заговором, с дрекольем и палашами, у церкви бьют в набат и собирают мирские повальные сходы.

Наместник понимал, что медлить нельзя, надо посылать на усмирение казаков не менее трех сотен всадников с пушками. Но на дворе была непролазная осень, а впереди зима.

Решено было отложить это до весны.

А казаки в это время собирались в путь. Ближе к весне, когда сильнее начало пригревать солнце, когда днем уже сбегали ручьи, а ночью еще приморозивало, собрались на сход.

– Казаки, стар я стал, трудно уже атаманить, – обратился к казакам Щедра. – В дальний путь собираемся, и атаман нужен помоложе, – он посмотрел на своего сына Степана.

– Решайте, дело серьезное.

– А что решать? Степана изберем, казак отменный, службу познал сполна, – предложил кто-то.

– Щедрина в атаманы. Степана, – понеслось из уст собравшихся.

Степан вышел в центр. Снял шапку, перекрестился и поклонился на три стороны.

– Кто за? – спросил Щедра.

Громкое «любо» с поднятыми в руках шапками прокатилось по округе.

Здесь же назначили день отправления.

В назначенное время стали прибывать телеги. Их сгрудилось больше сотни. Собрались родичи уезжающих. Плач их, казалось, доходил до самого неба. На телеги грузились мешки с домашним скарбом, садились бабы с детьми. Полсотня казаков, холостяков, рысила неподалеку, на маленьких лохматых конях, в готовности сопровождать станичников.

Степан Щедрин, избранный совсем недавно атаманом, четко отдавал команды. Чем спокойнее и медленнее он говорил, тем торопливее бегали и суетились отъезжающие. Путь предстоял длинный, все нужно было захватить, ничего не забыть.

Большинство уезжающих вздыхали, что им не придется больше вернуться обратно. И только друзья Степана – Гладков, Курдюков – восторженно подбадривали земляков:

– Пусть теперь ловят нас, пусть догоняют. Не бывать на нас боярского хомута!

Ранним утром, когда солнце бросило первые розовые лучи, обоз тронулся. Длинный поезд растянулся по нераскатанной дороге. Родичи шли рядом с телегами, причитали, плакали, прощались, некоторые падали, потом отставали. Лошади, на которых ехала семья Степана Щедрина, тащили возок по размытой, исковерканной дороге через, казалось бы, непроходимую засеку, но проводники чутко находили тропу, обходы и пролазы.

Через несколько дней пути сумрачная чаща кончилась, и показалась прогалина. Потянулись кое-где засыпанные еще снегом равнины, деревни. Деревянные колеса телег раскатывались на поворотах. Лошади то шли шагом, то рысью догоняли передних. Возчики покрикивали на лошадей.

Степан ехал в середине обоза в крытом возке, обшитом рогожками, запряженном двумя конями. По бокам рысили по два караульщика с пищалями за плечами и с бердышами на поясе. За телегой шла его оседланная лошадь. Степан изредка отдавал распоряжения, и тогда конный стражник мчался либо в голову, либо в хвост обоза. В возке сидела его жена Настя в шабуре, туго подпоясанном красным кушаком. Голова ее была закутана так, что виднелись только черные глаза. На облучке сидел их пятнадцатилетний сын Федор.

– Но-но, – покрикивал он на лошадей, размахивая хворостиной.

Лошади потряхивали головами, но продолжали идти обычным шагом.

Иногда Настя начинала причитать:

– Потащил ты нас, Степан Андреевич, невесть куда. А по степи поедем, как бы татарва в полон не взяла.

– Нашего ерша еще не поймали, – шутил Степан.

– А ежеле поймают?

– Пусть сперва попотеют. Татары будут рыскать, когда трава подымется.

Обоз шел не останавливаясь.

– Потом отдохнем, – говорил Степан, – Подальше отойти надо.

Когда по пути встречались деревни, обоз огибал их лесными дорогами, чтобы никто не встретился.

– А то разблагостят, – говорил Степан.

В сторону от тропинок внутри леса нельзя было сделать и несколько шагов. Валежник, упавшие стволы деревьев лежали грудами, гнили. Новые поросли пышно выбивались между трухлявыми стволами и стояли непроходимой стеной.

Иногда леса кончались. В оврагах кое-где еще держался снег, а по равнине уже желтела прошлогодняя трава.

Дон, по-над которым они двигались к «переволоке»[14], набухал. Подтаявший лед темнел полыньями. Кое-где на берегу обнажились желтые песчаные прогалины.

Когда они добрались до Волги, десять стругов стояли рядом по берегу, на деревянных катках, и плотники во главе с Егором Бардошем, доканчивали работу, законопачивая пазы и заливая их смоляным варом.

Ждать пришлось недолго. Как только большой лес прошел, струги были спущены на воду, и рязанцы стали грузиться.

На первых стругах погрузились семейные казаки с бабами и детьми. На передней части они разослали сенники, мешки, тулупы, поставили свои сундуки. На других стругах погрузились остальные казаки. Скарба у них было немного. Выставили охрану и тронулись в путь.

Степан, не любивший оставаться без дела, присоединился к двум рулевым, которые под руководством Егора Бардоша управляли громадным веслом-потесью, сделанным из целой столетней сосны. Это весло служило рулем.

Волга в этот год, как никогда, сильно разлилась. Перед Астраханью она представляла из себя огромное озеро, среди которого островками едва угадывались крыши домов и верхушки деревьев.

Но струги шли вперед без весел, одним сплавом. Вверх тоже редкие суда проходили на веслах или под парусами.

В шестом часу поднялась буря, и струги поставили на якорь. К вечеру непогода усилилась. Волга бушевала, волны яростно бились о берега. Потоки дождя обрушились на струги. Казаки, проклиная татарский город, встретивший их дождем и бурей, дрогли, прикрываясь кто чем мог. Ходить было невозможно. Ветер сбивал с ног.

– Ночь предстоит злая, – говорили на стругах. – Вон, как рвет Волга.

– Это, наверное, татарские демоны нагнали на нас бурю и ливень? – сказал кто-то уныло.

– А может, это указывающий нам хороший знак, – послышался голос бодрее.

– Демоны, не иначе, не хотят впускать нас в свои земли.

А буря и ливень неиствовали над рекой.

– Что будем делать? – задавали друг другу казаки, собравшиеся у атамана. Одни предлагали переждать непогоду, другие – рискнуть и попробовать проскочить. Решили не дожидаться.

– В такую погоду и татарская стража, поди, попряталась, – заключили старики.

– Лишь бы в устье войти, а там ищи-свищи, – говорили они, терзая Бардоша – сможет ли тот в такую погоду найти нужную тропу.

– Действительно, здесь Волга имеет десятки устьев, и не дай Бог зайти в неверное. Можно затеряться между островами в камышах или завязнуть на отмелях, – задумчиво объяснил Егор. – Но я постараюсь.

Перед утром снялись с якорей. Канаты ослабли, и вода закипела у бортов. Течение реки понесло струги вниз по реке.

– Приготовить весла, – отдал команду Степан, хотя весельники уже по команде Егора расположились на своих местах.

Струги сносило к противоположному от города берегу. Погода стала меняться, ветер затихал. Коренастый рулевой вместе с Егором налегал на руль и, щурясь, пристально всматривался в даль. На грани поверхности реки и туманной дали с нависшими серыми тучами протянулась тонкая полоса камышей. Там многочисленными руслами вливалась в Каспийское море великая река Волга.

– Мель! Струг царапает дно! – прокричал рулевой.

– Дай правее, входим в протоку, – распорядился Егор.

Берег, заросший камышом, стал отдаляться. На равнине показались всадники в долгополых шубах и остроконечных меховых колпаках. Они повернули к реке, въехали в воду и остановились на отмели, потрясая короткими копьями, выкрикивая непонятные слова. Коротконогие кони, с толстыми шеями и длинными гривами, храпели и фыркали, обнюхивая проносившуюся воду.

Но струги уже вошли в нужную протоку и вскоре исчезли из вида. Весельники длинными тонкими шестами промеряли глубину. Течение реки проносило холодные валы и на них вертевшиеся соломинки и сухие ветки. Огромные стаи болотных птиц проносились над густыми камышами.

– Я вижу море! – закричал наблюдатель.

– По веслам, – зычно отдал команду Бардош и стал четко задавать ритм гребцам.

Весла пенили мутную зеленоватую воду, равномерно поднимаясь и опускаясь на ее поверхности.

– Приглядись, атаман, к воде, – обратился Бардош к Степану. – Мы идем уже не по Волге, а по соленому морю – по Каспию.

Над ними стали виться чайки.

– Гребите! Гребите! Мы спускаемся в море, – прокричал обрадованный Степан.

Гребцы напряглись изо всех сил, то наклоняясь вперед, то откидываясь назад, почти падая на спину.

– Отверни правее! – скомандовал рулевому Егор. И тот вместе с напарником налегли всем телом на длинный руль, слегка заворачивая струг в сторону.

А за ними, словно в боевом строю, торопясь, чтобы не отстать, следовали остальные суда.