Шпион среди друзей. Великое предательство Кима Филби. Глава 3. Отто и Сонни (Бен Макинтайр, 2014)

Отец Филби дал сыну прозвище Ким в честь героя одноименного популярного романа Редьярда Киплинга. Поскольку Филби воспитывала няня-индианка, его первым языком можно считать панджаби на элементарном уровне; подобно своему тезке у Киплинга, он был белым ребенком, который мог бы сойти за индийца. Прозвище приклеилось к мальчику навсегда, но его уместность проявилась только спустя годы. В литературном Киме живут две совершенно разных личности; он двуликий.

Земля, взрастившая Кима Филби, сделала его типичным представителем высшего класса, англичанином из частной школы; жизнь, вскормившая его, создала нечто совершенно иное, и его дорогой друг Николас Эллиотт об этой жизни даже не подозревал. Эллиотт не знал, что Филби стал советским агентом в тот самый год, когда Эллиотт отправился в Кембридж; он не знал, что счастливый брак Кима – просто ширма, а на самом деле его друг женат на австрийской шпионке-коммунистке; он не знал, что Филби вступил в МИ-6 не потому, что был таким же страстным патриотом, как он, а скорее, как сформулировал это сам Филби, в качестве «агента глубокого внедрения, действующего в интересах советской разведки». И Николас не знал, что во время дружеских ланчей в Сент-Олбансе, хмельных вечеров дома у Харрисов, коктейлей в подвале МИ-6 и в баре клуба «Уайтс» Ким выполнял свои должностные обязанности, поглощая секреты своих друзей так же быстро, как джин, а потом все это передавал в Москву.

Истоки двойной жизни Филби лежат в его детстве, в его отце, воспитании и серьезной идеологической трансформации, повлиявшей на его становление в юности. Ким утверждал, что его двойное существование было обусловлено непоколебимой верой в систему политических принципов, которую он открыл для себя в восемнадцать лет и никогда ей не изменял: то, что враги Филби характеризовали как предательство, он считал преданностью. Но дело было не только в идеологии. Как многие, кто был порожден истеблишментом времен поздней империи, он обладал врожденной верой в собственную способность – и право – изменить мир и управлять им. Это их с Эллиоттом роднило, хотя взгляды друзей на то, как управлять миром, были диаметрально противоположными. Оба они были империалистами, но ратовали за соперничающие империи. Под редкостным шармом Филби скрывался плотный слой гордыни; обаятельный человек приглашает тебя в свой мир, но на своих условиях, не позволяя заходить слишком далеко. Англичане любят секреты, любят сознавать, что им известно чуть больше, чем человеку, стоящему с ними рядом; а когда этот человек тоже является хранителем тайн, это удваивает то, что Тревор-Роупер называл «изысканным наслаждением, которое дает безжалостная, вероломная, тайная власть». Филби еще в юности испробовал мощный наркотик обмана и на всю жизнь пристрастился к неверности.

Для отца Ким был любимым проектом. Подобно Клоду Эллиотту, Сент-Джон Филби возлагал на сына большие надежды, но не выказывал ему теплых чувств. Он готовил сына для Вестминстерской школы и Кембриджа и гордился, когда тот сумел достичь этих целей; однако чаще всего он отсутствовал – носился по арабскому миру, пытаясь прославиться и постоянно нарываясь на конфликты. «Я стремлюсь к славе, что бы это ни означало», – признавался Сент-Джон Филби. Он был видным ученым, лингвистом и орнитологом, благодаря чему определенной славы действительно достиг, но мог бы пользоваться и более глубоким уважением, если бы не вызывал такого раздражения его нрав – упрямый и надменный. Сент-Джон Филби считал любое свое суждение, каким бы скороспелым оно ни было, истинным откровением; он никогда не уступал, не слушал других и не шел на компромисс. Он с одинаковой легкостью наносил оскорбления и обижался; он свирепо критиковал всех, кроме себя самого. Свою жену Дору он то оставлял без внимания, то третировал. Сноб и во многих отношениях традиционалист, Филби-старший вместе с тем подсознательно тяготел к бунтарству, из-за чего вечно шел против системы, а потом приходил в ярость и жаловался, когда система его не награждала. Ким одновременно видел в отце кумира и презирал его.

В школе юный Филби «постоянно ощущал длинную тень своего отца». Мальчик хорошо учился и пользовался популярностью среди товарищей, но при этом проявлял известную склонность ко лжи, несколько беспокоившую его родителей: «Ему следует всегда прилагать усилия, чтобы говорить правду, какими бы ни были последствия», – замечал отец. Ким прибыл в Кембридж в семнадцать лет, получив стипендию, чтобы изучать историю; он унаследовал от отца и уверенность в своих интеллектуальных способностях, и стремление плыть против течения.

Бурные идеологические течения, захлестнувшие Кембридж в 1930-е годы, образовали водоворот, который мгновенно поглотил Филби и многих других умных, сердитых, дезориентированных молодых людей. Ким завязал дружбу с леваками, в том числе и с крайними леваками. Фашизм выступил в поход на Европу, и только коммунизм, как казалось многим, мог ему противостоять. Поздними вечерами за обильными возлияниями в обшитых панелями комнатах студенты спорили, дискутировали, примеряя на себя то один, то другой идеологический костюм, и в некоторых, хотя и редких, случаях готовы были принять революцию. Самым значительным и, безусловно, самым колоритным из радикальных новых друзей Филби был Гай Фрэнсис де Монси Берджесс, человек безнравственный, остроумный, весьма опасный и во весь голос проповедующий коммунистические взгляды. Еще один – Дональд Маклин, умный молодой лингвист, словно специально созданный для Форин-офиса.

Филби вступил в Социалистическое общество Кембриджского университета. Он вел агитацию за лейбористскую партию. Но не было никакого «внезапного преображения», никакого революционного озарения, когда религия коммунизма подчинила себе его душу. Напротив, взгляды студента Филби медленно дрейфовали влево, и этот процесс ускорился, когда в 1933 году Ким посетил Берлин и, подобно Эллиотту, собственными глазами увидел бесчеловечность нацизма во время антисемитской демонстрации. В отличие от многих своих друзей Филби так и не вступил в коммунистическую партию. Его взгляды были радикальными, но простыми: богатые слишком долго эксплуатировали бедных; единственный бастион, способный защитить от фашизма, – советский коммунизм, «внутренняя крепость мирового движения»; капитализм обречен и уже разрушается; британский истеблишмент отравлен пронацистскими настроениями. «Я окончил университет, – писал Филби, – с твердым убеждением, что должен посвятить свою жизнь коммунизму». Впрочем, придерживался он своих убеждений так ненавязчиво, что это оставалось почти незаметным для окружающих. Четырнадцать фунтов, которыми он был вознагражден за получение диплома, ушли на приобретение собрания сочинений Карла Маркса. Однако у нас нет точных сведений о том, насколько глубоко он их изучал, да и читал ли вообще. Хотя политике предстояло занять главенствующее место в его жизни, он не испытывал большого интереса к политическим теориям. Как впоследствии замечал Эллиотт: «…с трудом представляю его в роли преподавателя диалектического материализма».

Прежде чем покинуть Кембридж, Филби разыскал своего научного руководителя, экономиста марксистского толка Мориса Добба, и спросил у него, как лучше всего «посвятить свою жизнь делу коммунизма». Как мы видим, марксизм настолько глубоко проник в Кембридж, что Филби чувствовал себя в полной безопасности, задавая этот вопрос, а Добб не испытывал никаких опасений, отвечая на него. Добб отправил его к Луи Жибарти, парижскому агенту Коминтерна, а тот в свою очередь организовал Филби встречу с австрийским коммунистическим подпольем. Это не составило особого труда: у крайне левых существовала собственная сеть «старых друзей».

Осенью 1933 года Филби отправился в Вену, якобы намереваясь подтянуть свой немецкий, прежде чем подавать заявку на устройство в Форин-офис, а на самом деле желая стать свидетелем, а по возможности и участником борьбы между левыми и правыми, разгоравшейся на тот момент в австрийской столице. Энгельберт Дольфус, австрийский диктатор крайне правых взглядов, уже приостановил действие конституции и наложил запрет на стачки и демонстрации, стремясь подавить социалистическое движение. Полномасштабный конфликт был неизбежен, и ситуация, как охарактеризовал ее Филби, достигла «переломного момента». Филби приехал по адресу, который ему дал Жибарти, и представился жильцам дома – Израилю и Гизелле Кольман, а также их дочери Алисе, в которую сразу же влюбился. Двадцатитрехлетняя Алиса – домашнее прозвище Литци – была темноволосой жизнерадостной еврейкой, прямолинейной до резкости и только что разведенной (она вышла замуж в восемнадцать). Когда Филби встретился с Литци, он все еще был девственником – в физическом и политическом плане; Литци быстро помогла ему восполнить эти пробелы. «Маленькая, но невероятно мощная секс-бомба» (по свидетельству одного современника), она была всецело предана делу революции.

Литци активно участвовала в венском коммунистическом подполье и поддерживала контакты с советской разведкой. Она провела две недели в тюрьме за подрывную деятельность. Филби сразу же потерял голову. Они занимались любовью в снегу. («На самом деле это довольно-таки тепло, надо только привыкнуть», – впоследствии рассказывал Филби уже другой подруге.) Он провел в Австрии всего несколько недель, когда Дольфус обрушился на левых, арестовывая социалистических лидеров, запрещая профсоюзы и подталкивая Австрию к короткой, но свирепой гражданской войне. Филби и Литци ввязались в бой на стороне социалистов-революционеров, недолговечного альянса социалистов и коммунистов; молодые люди передавали послания, сочиняли листовки и помогали мужчинам и женщинам, разыскиваемым правительством, покинуть страну. Левый фронт уничтожили за четыре дня; полторы тысячи человек были арестованы, а лидеры социалистов казнены. Литци тоже оказалась в списке разыскиваемых, и полиция уже шла за ней по пятам, но паспорт Филби обеспечил ей защиту: двадцать четвертого февраля 1934 года Ким женился на Литци в городской ратуше Вены. Это был не просто брак, заключенный во имя марксизма; в качестве миссис Филби новобрачная могла бежать вместе с мужем в безопасную Великобританию. Литци – или «Лиззи», как он ее называл, – возможно, единственная женщина, которой Филби оставался верен как в идеологическом, так и в сексуальном плане. «Хотя основа наших отношений была до некоторой степени политической, я по-настоящему любил ее, а она любила меня».

Несколько недель спустя молодожены прибыли в Лондон и поселились там с матерью Кима. Дора Филби, верная традициям и отчаянно старавшаяся соблюдать приличия, несмотря на то что ей постоянно не хватало денег, вовсе не пришла в восторг, обнаружив, что сын женат на иностранной коммунистке. Она относилась к его политическим увлечениям как к особенностям очередной фазы взросления, сродни угревой сыпи. «Я очень надеюсь, что Ким устроится на работу, чтобы на этот чертов коммунизм не осталось времени, – писала миссис Филби мужу в Саудовскую Аравию. – Он еще не совсем радикально настроен, но может к этому прийти». Сент-Джона радикализм сына не волновал. «Со временем неумеренность всегда поддается укрощению», – утверждал он.

Всего через несколько недель после возвращения из Вены Филби сидел на скамейке в Риджентс-парке в ожидании «чрезвычайно важного человека», который, как обещала Литци, изменит его жизнь. На вопрос Филби, кто этот человек и чем же он так важен, она словно воды в рот набрала.

В лучах июньского солнца появился низкорослый, приземистый мужчина тридцати с небольшим лет, с кудрявыми светлыми волосами и умными глазами. Он заговорил по-английски с сильным восточноевропейским акцентом и представился как Отто. Филби навсегда запомнил их первый разговор. Отто рассуждал об искусстве и музыке, о своей любви к Парижу и нелюбви к Лондону. Он обладал, по замечанию Филби, «солидным культурным багажом». Отто совершенно заворожил Филби: «Он был прекрасным человеком. Просто прекрасным. Я сразу же это почувствовал. Первое, что привлекало внимание, – его глаза. Он смотрел на вас так, словно вы и разговор с вами сейчас для него важнее всего на свете». Эту особенность многие подмечали и у самого Филби. Постепенно их беседа стала дрейфовать в сторону политики, а потом к работам Маркса и Ленина, которые Отто, по-видимому, знал наизусть. Филби, в свою очередь, рассказал о своем политическом опыте в Кембридже, о своей деятельности в Вене и желании вступить в коммунистическую партию. В разговоре они активно использовали эвфемизмы, и Отто намекал, что может поспособствовать тому, чтобы Ким получил «важную и интересную работу». Их отношения, как часто бывает между шпионами, начались не с политики, а с дружбы. «Я поверил ему с самого начала, – писал Филби. – Это был потрясающий разговор». Они договорились встретиться снова.

Настоящее имя Отто, которое Филби узнал только спустя десятилетия, – Арнольд Дейч. Он был главным вербовщиком советской разведки в Великобритании, главным архитектором того, что впоследствии станет известно как Кембриджская пятерка. Арнольд родился в семье чешских евреев и вместе с родителями ребенком переехал в Австрию. Обладая незаурядным умом, он за пять лет пребывания в Венском университете обзавелся докторской степенью по химии, пылкой преданностью коммунизму и страстным интересом к сексу. В начале своей карьеры он работал издателем и агентом немецкого сексолога Вильгельма Райха, «пророка усовершенствованного оргазма», стремившегося охватить пуританскую Вену сексуальным просвещением в рамках движения «Секспол» (сексуальная политика), приравнявшего подавление сексуальности к фашистскому авторитаризму. Райх создал радикальную, хотя и не слишком правдоподобную теорию, согласно которой «неудачи на сексуальном фронте привели человека к фашизму». Дейч продвигал в жизнь идею Райха о том, что чем лучше секс, тем лучше революционеры, и в то же время сотрудничал с советской разведкой, пройдя подготовительный курс в Москве. В 1933 году гестапо арестовало Дейча, но скоро выпустило; отделение венской полиции, занимавшееся борьбой с порнографией, тоже шло по его следу – в связи с деятельностью в рамках «Секспола». Год спустя он приехал в Великобританию, чтобы учиться в аспирантуре по фонетике и психологии в Университетском колледже Лондона, а при этом продолжал свою деятельность в качестве вербовщика шпионов. У Дейча были в Великобритании родственники, в частности, богатый кузен Оскар, основатель сети кинотеатров «Одеон», название которой некогда расшифровывалось как «Оскар Дейч развлекает наш народ» (Oscar Deutsch Entertains Our Nation). Таким образом, один из Дейчей извлекал неплохую выгоду из британского капитализма; другой, не жалея сил, старался его уничтожить.

Дейч был «нелегалом», что на шпионском жаргоне подразумевало шпиона, действующего без дипломатического статуса. В его задачи входило, используя в качестве прикрытия научную работу, вербовать в лучших университетах радикально настроенных студентов, потенциально способных впоследствии обрести власть и влияние в обществе. Дейч охотился за идейными шпионами, которые могли бы работать под глубоким прикрытием в течение длительного времени, незаметно смешавшись с другими представителями британского истеблишмента; дело в том, что советская разведка затеяла долгую игру, бросая в почву семена, призванные взойти через много-много лет или так навеки и остаться в земле. Простая, блистательная, надежная стратегия, какую разработать могло только государство, целиком посвятившее себя мировой революции. Она оказалась потрясающе успешной.

Знакомство Филби с Дейчем, по-видимому, было организовано Эдит Тюдор-Харт, австрийской коммунисткой, подругой Литци. Урожденная Сушицки, дочь богатого венского издателя, Эдит вышла замуж за английского врача – тоже коммуниста – по имени Александр Тюдор-Харт и переехала в Англию в 1930 году, где работала фотографом и по совместительству искателем талантов для НКВД, используя на удивление будничное кодовое имя «Эдит». С 1931 года она находилась под наблюдением МИ-5, но – и это сыграло решающую роль – наблюдение не велось в тот день, когда она привела Филби на встречу с Дейчем в Риджентс-парке.

Филби был как раз таким новобранцем, какого искал Дейч. Амбициозный, с хорошими связями и преданный делу, но как-то незаметно: в отличие от других, Ким не стремился, чтобы его радикальные взгляды стали достоянием общественности. Он хотел делать карьеру в дипломатии, журналистике или на государственной службе, а для шпионажа все эти сферы деятельности подходят как нельзя лучше. У Дейча также сложилось впечатление, что Сент-Джон Филби – агент британской разведки, имеющий доступ к важным секретным материалам.

Во время второй встречи Дейч спросил Филби, готов ли тот действовать на благо коммунизма в качестве агента под прикрытием. Ким не колебался. «Незачем долго раздумывать, когда предлагают вступить в элитное подразделение», – написал он. Это замечание о многом говорит: привлекательность новой роли была в ее эксклюзивности. До некоторой степени история Филби – история человека, ищущего все более эксклюзивные клубы. В блестящей лекции, написанной в 1944 году, К. С. Льюис описал гибельное увлечение британцев «внутренним кольцом»: убеждение, что где-то, почти в пределах досягаемости, есть эксклюзивная группа, обладающая настоящей властью и влиянием, и англичанин определенного сорта всегда стремится найти ее и туда вступить. Вестминстерская школа и Кембриджский университет – элитарные клубы; МИ-6 представляет собой еще более закрытое братство; продолжая работу в МИ-6 и начав сотрудничество с НКВД, Филби оказался в клубе из одного человека и, таким образом, стал высшей элитой секретного внутреннего кольца. «Из всех страстей, – писал Льюис, – страсть к внутреннему кольцу наиболее умело толкает человека, еще не ставшего совсем дурным, к совершению очень дурных поступков».

«Будущее представлялось мне в романтическом свете», – писал Ким. Дейч обрисовал ему общую картину этого будущего: Филби и Литци должны оборвать все коммунистические связи; вместо того чтобы вступать в компартию, Киму необходимо создать себе новый политический имидж человека правых взглядов, даже с нацистскими симпатиями. Для всех непосвященных он должен стать чинным представителем того самого класса, которому так истово себя противопоставлял. «По происхождению, образованию, внешнему облику и манерам вы интеллектуал, буржуа. Вас ждет прекрасная карьера. Буржуазная карьера, – объяснял ему Дейч. – Антифашистскому движению нужны люди, способные войти в буржуазные круги». Спрятавшись внутри истеблишмента, Филби мог «по-настоящему, осязаемо» помочь революции. Дейч инструктировал Кима относительно методов работы разведки: как организовать встречу; где оставлять сообщения; как определить, что его телефон прослушивается; как обнаружить хвост и как от него уйти. Он вручил Киму миниатюрный фотоаппарат «Минокс» и обучил его делать копии документов. Филби заучивал уроки Дейча, «как поэзию». Так началась его двойная жизнь.

Дейч дал Филби ласковое кодовое прозвище Сонни (по-немецки Suhnchen – «сынок») и сообщил о своем улове лондонскому резиденту НКВД, а тот в свою очередь передал новости в московский Центр, генеральный штаб советской разведки: «Мы завербовали сына английского агента, советника ибн Сауда, Филби». Это произвело впечатление на Москву: «Каковы его ожидания от дипломатической карьеры? Реалистичны ли они? Намерен ли он сам выбирать свой путь, или отец „предложит“ ему с кем-то встретиться и обсудить этот вопрос? Было бы хорошо». Дейч дал своему новому протеже указание составить список знакомых и однокашников из Оксфорда и Кембриджа, которых также можно было бы завербовать. Он велел ему тайно изучить все документы в домашнем кабинете Сент-Джона Филби и сфотографировать «представляющие наибольший интерес».

Задание шпионить за собственным отцом было, безусловно, проверкой его преданности, и Филби ее легко прошел. Он без колебаний сделал то, о чем его просили. Дейч сообщил, что новобранец «отзывается о родителях, зажиточных буржуа, и о своем социальном окружении в целом с неподдельным презрением и ненавистью». Филби, вне всяких сомнений, демонстрировал такое рвение на ниве классовой борьбы специально для Дейча, ведь куратор просто околдовал его «прекрасным образованием, гуманизмом, преданностью делу построения нового общества». Они часто встречались, непременно «под открытым небом и подальше от центра», обычно в Лондоне, один раз в Париже. Дейч льстил своему подопечному и вдохновлял его. Когда отношения Филби и Литци начали портиться, старший товарищ наставлял младшего в супружеских делах. («Жена была его первой любовницей, – сообщал в Москву Дейч, как всегда охотно устанавливая связь между сексуальной жизнью и политическим рвением. – Когда в их отношениях возникли трудности, они оба делились со мной и следовали моим советам».)

Филби привязался, идеологически и эмоционально, к своему харизматичному советскому куратору. «Подчас мне казалось, что мы были друзьями с детства, – писал он. – Я был уверен, что моя жизнь и я сам интересовали его не столько профессионально, сколько по-человечески». Пагубное заблуждение многих шпионов – уверенность в том, что их любят, что к ним относятся как к равным, а не просто манипулируют. Арнольд внимательно изучил психологию Кима, вспышки неуверенности за галантным фасадом, неожиданное заикание, закамуфлированное отвращение к доминирующему отцу. Дейч сообщил центру, что Филби обладает потенциалом, но нуждается «в постоянном поощрении»: «Зёнхен происходит из особенной семьи. Его отец в настоящее время считается самым видным экспертом по арабскому миру… он амбициозный тиран и хотел сделать из сына великого человека». Дейч обратил внимание на интеллектуальное любопытство своего помощника, на частые перемены в его настроении, на его старосветские манеры и решительность: «Удивительно, что такой молодой человек обладает знаниями столь обширными и глубокими… Он настолько серьезен, что забывает о том, что ему всего двадцать пять».

Дейч настоятельно советовал Филби поработать журналистом – «оказавшись внутри, вы сможете осмотреться, а потом решить, в каком направлении двигаться» – и заверил Москву, что семейные связи обеспечат ему быстрое продвижение по службе. «У него много друзей в лучших домах». Вскоре Филби получил должность редактора отдела в «Уорлд ревью оф ревьюз», литературно-политического ежемесячного издания, а потом перешел в «Англо-джерман трейд газетт» – журнал, посвященный улучшению экономических отношений между Великобританией и Германией, частично финансируемый нацистским руководством. Завершая переход из крайне левого стана (тайно) в крайне правый (публично), он вступил в Общество англо-германского содружества, созданное в 1935 году, чтобы способствовать улучшению взаимопонимания с Германией. В этой выгребной яме для сторонников умиротворения и поклонников нацизма собрались политики, аристократы и лидеры бизнеса, причем некоторые из них были наивными и доверчивыми, а другие оголтелыми фашистами. Поскольку здесь собрались люди, чьи убеждения были диаметрально противоположными взглядам Филби, у него появился идеальный политический камуфляж, а также информация – охотно принимаемая Москвой – о связях между нацистами и их британскими симпатизантами. Филби регулярно ездил в Берлин по делам общества и даже встречался с министром иностранных дел Германии фон Риббентропом. Впоследствии он утверждал, что находил роль пылкого молодого фашиста «глубоко омерзительной», потому что «в глазах моих друзей – пускай консерваторов, но честных консерваторов – я представал пронацистски настроенным». Бывшие друзья на левом фронте были ошеломлены столь явной трансформацией Филби, и некоторые даже стали его чураться. Дейч выражал сочувствие и уверял Филби, что знает, «как трудно покидать старых друзей».

Преданность Литци и Кима коммунизму оказалась более долговечной, чем их преданность друг другу; они разошлись вполне полюбовно, и она переехала в Париж. К изумлению Москвы, Филби не нашел в бумагах отца ничего, имеющего ценность для разведки. В НКВД были убеждены, что человек, обладающий такими хорошими связями, как у Сент-Джона Филби, так много и свободно путешествующий, просто обязан быть шпионом. «Трудно поверить, что его отец… не является доверенным, приближенным сотрудником разведывательной службы». Не в последний раз Москва принимала свои ошибочные ожидания за факт. Между тем Филби добросовестно предоставил список потенциально пригодных для вербовки лиц из числа кембриджских друзей-леваков, в том числе Дональда Маклина и Гая Берджесса.

Маклин, все еще преданный коммунистическим взглядам, на тот момент состоял уже в Форин-офисе. Филби пригласил его на ужин и намекнул, что можно заняться значимой секретной работой в интересах партии. «Люди, которым я мог бы вас представить, – очень важные». Ким посоветовал Дональду в определенный день зайти в определенное кафе, держа в руках книгу с ярко-желтой обложкой. Отто ждал его и соответствующим образом завербовал этого «очень серьезного и замкнутого» молодого человека с «хорошими связями». Получив прозвище Сирота, Маклин, подобно Филби, начал избавляться от своего радикального прошлого. «Сонни очень высоко отзывается о Сироте», – сообщал Дейч в Москву. Относительно Берджесса были некоторые сомнения: «Очень умный… но слегка поверхностный и в некоторых обстоятельствах может проболтаться».

Что характерно, Берджесс почувствовал, что ему отказывают во вступлении в самое интересное и опасное сообщество, и стал нагло пробиваться туда сам. Однажды вечером он прямо обратился к Маклину: «Ты думаешь, я могу поверить хоть на йоту, что ты перестал быть коммунистом? Ты просто что-то затеваешь». С некоторой неохотой Дейч добавил Берджесса к своему списку. Берджесс, в свою очередь, с максимальной помпой объявил, что сменил Маркса на Муссолини и теперь является поклонником итальянского фашизма. Впоследствии Берджесс представил Дейча еще одному новобранцу, Энтони Бланту, который на тот момент уже был видным историком искусства. Постепенно, тайно, с отеческим усердием и помощью Филби, Дейч добавлял звено за звеном к кембриджской шпионской сети.

Пока Дейч занимался вербовкой, большую часть повседневного управления шпионажем осуществлял еще один «нелегал» – Теодор Степанович Малли, бывший венгерский монах, который в качестве армейского капеллана во время Первой мировой войны был взят в плен в Карпатах и оказался свидетелем таких чудовищных зверств, что стал революционером: «Я потерял веру в бога, и, когда произошла революция, я примкнул к большевикам. Я стал коммунистом и остался им до сих пор». Выучившись на куратора, он в 1932 году прибыл в Лондон под именем Пола Хардта. Для шпиона Малли имел слишком заметную внешность: ростом шесть футов и четыре дюйма, с «серой, лоснящейся кожей лица» и золотыми пломбами в передних зубах. Но куратором он оказался весьма искусным. Малли разделял восторги Дейча по поводу Филби и характеризовал его «как вдохновляющую личность, настоящего товарища и идеалиста». Эти чувства не остались без ответа; в сознании Филби завораживающие личности его руководителей были неотделимы от их политического обаяния: «Оба они были умными и опытными профессионалами, а также по-настоящему хорошими людьми».

Деятельность Филби в «Англо-джерман трейд газетт» резко оборвалась в 1936 году, когда нацисты перестали оказывать изданию финансовую поддержку. Но к тому времени у московского Центра уже были на него другие планы. В Испании разгоралась гражданская война между республиканцами и восставшими националистами, возглавляемыми генералом Франко. Филби получил указание шпионить за националистами, маскируясь под вольного журналиста, и сообщать в Центр о передвижениях войск, коммуникациях, настроениях, а также о военной поддержке, которую силы Франко получали от Германии и Италии. Москва согласилась оплатить его поездку. «Филби крайне бережливо обращается с нашими деньгами», – сообщал Дейч своему начальству. В Испании Ким быстро снискал расположение пресс-службы Франко и начал рассылать содержательные статьи в британские газеты, среди которых стоит отметить «Таймс». Вернувшись в Англию, он убедил самую влиятельную британскую газету сделать его специальным корреспондентом в Испании. «У нас большие трудности с получением хоть какой-то информации со стороны Франко», – сказал ему редактор отдела международной политики Ральф Дикин.

Между тем Филби старательно собирал данные для своих советских кукловодов относительно «боевого и численного состава подразделений, мест, где велись действия, калибров орудий, надежности танков» и другой военной информации. Все это он посылал в зашифрованном виде «мадемуазель Дюпон» в Париж (как он впоследствии выяснил, сообщения приходили на адрес советского посольства). У него завязался роман с Фрэнсис Добл, леди Линдси-Хогг, бывшей актрисой аристократического происхождения, которая была на десять лет его старше, поддерживала Франко, являла собой образец «роялистки ультраправых взглядов» и помогла Киму проникнуть в ближний круг Франко. «Я был бы лжецом, если бы сказал, что начал эту связь только ради работы», – впоследствии признавался Филби. Его вовсе не смущал тот факт, что он занимается любовью с человеком, чьи взгляды глубоко презирает.

Куратор Филби в Париже, латыш по фамилии Озолинь-Хаскинс, расточал своему подопечному похвалы: «Он работает с большой охотой [и] всегда знает, что может представлять для нас интерес. Он никогда не просит денег. Живет очень скромно». Кроме того, Филби не пренебрегал своей ролью вербовщика новых шпионов. Как-то раз во время пребывания в Лондоне он обедал с Флорой Соломон, управляющей магазином «Маркс и Спенсер», которая впоследствии и представила его Эйлин. Несмотря на унаследованное богатство и брак с генералом, ставшим биржевым маклером, Флора Соломон твердо придерживалась левых взглядов. По свидетельству одного офицера МИ-5, она «явно была в самой гуще событий в середине 1930-х годов, совмещая функции вдохновителя, соучастницы и курьера». Во время разговора Филби многозначительно сообщил, что «выполняет очень опасную работу на благо мира и нуждается в помощи. Могла бы она помочь ему с этой задачей? Было бы замечательно, если бы она присоединилась к борьбе». Он не уточнил, что предполагала его «важная деятельность на благо мира», но настаивал: «Тебе тоже следует этим заняться, Флора». Соломон, удивленная столь явным предложением взяться за секретную и опасную работу во имя коммунизма, отказалась от предложения Филби, но заверила его, что «он может всегда прийти к ней, если окажется в отчаянном положении». Она не забыла об этом странном разговоре.

Тем временем в Москве для агента Сонни разрабатывали еще более радикальный план. Его и раньше просили сообщать о мерах, принимаемых для безопасности генерала Франко. Теперь же московский Центр хотел знать, может ли Филби подобраться к каудильо достаточно близко, чтобы убить его и тем самым нанести сокрушительный удар националистам, которых поддерживали фашисты. Сотрудником, которому выпала незавидная задача довести эту идею до сведения Филби, был не кто иной, как Теодор Малли, знавший, что подобное поручение почти невыполнимо, а если и выполнимо, то равно самоубийству. Малли обсудил это предложение с Филби, но потом направил в Центр сообщение, в котором провозглашал затею недействительной, отлично понимая, что вызовет тем самым крайнее неудовольствие Москвы. «Даже если бы ему удалось подобраться к Франко поближе… он, несмотря на всю свою готовность, не смог бы выполнить то, чего от него ждут. При всей его преданности и готовности принести себя в жертву, он не обладает физической храбростью и другими необходимыми свойствами». От плана по-тихому отказались, но он стал еще одним признаком растущего в советских глазах статуса Филби: всего за четыре года он из только что завербованного агента превратился в потенциального убийцу. Газета «Таймс» тоже была под большим впечатлением от его работы. «Они очень довольны Кимом, у них о нем самое высокое мнение, – рассказывал Гаю Берджессу автор дневников Гарольд Николсон. – Ему очень быстро удалось сделать себе имя». Эта репутация стала еще более громкой, когда за день до своего двадцать шестого дня рождения, накануне нового 1937 года, Филби едва не был убит снарядом республиканцев (российского производства), пока освещал Теруэльскую операцию. Орден, полученный от самого Франко, убедил националистов в том, что Филби, как выразился один испанский офицер, «достойный малый».

Летом 1939-го, когда Франко одержал победу в Испании, Филби вернулся в Лондон и был тепло принят коллегами в «Таймс». А вот у советских друзей-шпионов он такого приема не встретил – по той простой причине, что все они умерли или исчезли, уничтоженные сталинским террором. В дикой, убийственной паранойе чисток всех, у кого были связи за рубежом, начинали подозревать в предательстве, и форпосты советской разведки оказались под особым подозрением. Теодора Малли одним из первых отозвали в Москву – из-за своего религиозного прошлого он быстро попал под подозрение: «Я знаю, что как у бывшего священника у меня нет шансов. Но я решил поехать туда, чтобы никто не мог сказать: видно, этот священник и вправду был шпионом». Теодора Малли пытали в подвалах Лубянки, главного управления НКВД, пока он в конце концов не признался, что был немецким шпионом, и тогда ему выстрелили в затылок.

Судьба Арнольда Дейча так и осталась невыясненной до конца. Как впоследствии утверждал Филби, Дейч умер, когда «Донбасс», танкер, на котором тот плыл в Америку, был торпедирован немецкой подводной лодкой, что сделало Арнольда жертвой гитлеровской, а не сталинской агрессии. Согласно отчетам КГБ, он погиб по дороге в Южную Америку, однако в еще одном отчете писали, что он направлялся в Нью-Йорк. Впрочем, не менее вероятной представляется и версия, что ясноглазый Отто, основатель-вербовщик «Кембриджской пятерки», разделил судьбу Малли. Еврейский интеллектуал, рожденный за границей и долгие годы живший за границей, он был подходящим кандидатом для чисток.

Задача по руководству кембриджскими шпионами перешла к некоему Григорию Графпену, но и его тоже арестовали и отправили в ГУЛАГ. Парижского куратора Филби Озолина-Хаскина расстреляли в Москве в 1940 году. Его преемник Борис Шапак продержался два года, а потом и его вызвали в Москву, чтобы убить. Несколько человек успели стать перебежчиками, но большинство склонились перед неизбежностью. Как признавался Малли: «Если они не убьют меня здесь, то убьют там. Лучше умереть здесь». Одного за другим кураторов Филби объявляли врагами народа. Ким знал, что они совсем не такие. Он ценил их «бесконечное терпение» и «глубокое понимание», их «тщательно продуманные советы, увещевания и поддержку». Но в дальнейшем он не выражал большого огорчения по поводу убийства этих «замечательных людей» и не особенно критиковал погубившую их тиранию. Значение имела только политика.

Однако политика к 1939 году становилась все более сложной. В августе министры иностранных дел Советского Союза и Германии подписали пакт о ненападении. Филби стал советским агентом, чтобы сражаться с фашизмом; теперь, по условиям пакта Молотова-Риббентропа, коммунизм и фашизм стали, по сути дела, союзниками. В первый и единственный раз в жизни Филби, видимо, испытал идейные колебания. «Что же будет теперь с единым фронтом борьбы против фашизма?» – спрашивал он своего нового советского куратора. В отношениях чувствовалось существенное охлаждение. Филби жаловался, что не получает политического инструктажа в необходимом объеме. Руководитель операции, сменивший прежнего, не знал Филби и, возможно, не доверял ему. На некоторое время контакты вовсе прекратились – по причинам, так и оставшимся неизвестными.

В тот же самый год глава МИ-5 любезно сообщил, что Советский Союз «не ведет никакой деятельности в Англии – ни разведывательной, ни подрывной». Он глубоко заблуждался, поскольку советская агентурная сеть в Британии не только была куда значительнее любых инициатив Германии, но и разрабатывала новую тактику и побуждала своих шпионов устраиваться на должности в самой британской разведке, где они получили бы доступ к наиважнейшим секретам. Энтони Блант вскоре вступил в ряды МИ-5. Берджесс добился того, чтобы его приняли в МИ-6, именовавшуюся на кодовом языке советских спецслужб Отелем, а потом и помог устроить туда Филби. «Советские друзья настоятельно рекомендовали мне в первую очередь сосредоточиться на британской секретной службе», – писал Филби. И он послушно начал прощупывать почву.

Охлаждение между Филби и его советскими кураторами продлилось недолго. Весной 1940 года «Таймс» отправила своего лучшего корреспондента во Францию, чтобы он присоединился к британским экспедиционным войскам в качестве аккредитованного военного корреспондента. Филби уже вызубрил сложные инструкции, как вступить в контакт с советской разведкой в Париже. Ему надлежало стоять возле бюро путешествий «Томас Кук и сын» на площади Мадлен, держа в руках экземпляр «Дейли мейл»; у советского связного тоже будет экземпляр этой газеты. Филби должен был спросить его: «Не подскажете, где-то здесь находится кафе „Анри“?» В ответ он услышит: «Возле площади Республики». Разыграв эту мини-драму, Филби передал собранную в ходе его репортерской деятельности информацию о военной мощи и оружии, а также о французских войсках за линией Мажино – информацию, представлявшую огромный интерес для Москвы, а еще больший – для Берлина. Но если у него и были сомнения по поводу нацистско-советского пакта, то, видимо, они испарились. Вернувшись в Лондон после отступления войск, он поспешил связаться с Маклином, чтобы сообщить, что привез «невероятно ценные материалы», которые хотел бы передать в «подходящие руки». Филби по-прежнему оставался преданным своему делу, его решимость ничто не поколебало, а его намеки на то, что он хочет вступить в секретную службу, уже начали приносить плоды, материализовавшись в образе Эстер Марсден-Смедли.

Таков был человек, с которым Эллиотт встретился и подружился в 1940 году, – человек двуличный, использовавший одно из своих лиц, чтобы скрыть другое. Ник Эллиотт любил Филби и восхищался им, аристократичным бонвиваном с кембриджским образованием; обаятельным, счастливым в браке, консервативным членом клуба; закаленным в бою военным корреспондентом, игравшим ключевую роль в увлекательном мире шпионажа. Эллиотт даже не догадывался о другом Филби – бывалом коммунистическом шпионе, и должно было пройти еще много лет, прежде чем он наконец его встретит.