Шпион, или Повесть о нейтральной территории. Глава VIII (Джеймс Фенимор Купер, 1821)

Глава VIII

Гул сражения не достигал больше ушей встревоженных обитателей дома мистера Уортона. Наступила томительная тишина. Френсис, в одиночестве у себя в комнате, все еще старалась не слушать шума и тщетно призывала к себе свое мужество, чтобы пойти узнать об ужасавшем ее исходе битвы. Луг, на котором виргинцы атаковали вражескую пехоту, был расположен не дальше чем в миле от “Белых акаций”, и, когда замолкали мушкетные выстрелы, оттуда доносились крики сражавшихся. Когда Генри удалось бежать, мистер Уортон прошел в комнату, где укрывались его свояченица и старшая дочь, и все трое с трепетом стали ждать вестей. Наконец, не в силах больше выносить мучительную неизвестность, Френсис присоединилась к своим близким; вскоре они послали Цезаря узнать, что творится за пределами дома и чьи победные знамена развеваются над лугом. Отец коротко рассказал изумленным дочерям и мисс Пейтон, при каких обстоятельствах бежал Генри. Не успели они опомниться от удивления, как открылась дверь, и сам Генри вошел в комнату; его сопровождали два солдата, а следом за ними появился и Цезарь.

– Генри… сын мой, сын мой! – вскрикнул, протягивая руки, потрясенный отец, не в состоянии подняться с места от волнения. – Что я вижу! Ты снова в плену… твоя жизнь в опасности?

– Мятежникам посчастливилось больше, чем нам, – ответил молодой человек, силясь улыбнуться. – Я храбро бился за свою свободу, но преступный дух мятежа вселился даже в коней: лошадь, на которой я ехал, против моей воли – могу вас в этом заверить – понесла меня в самую гущу солдат Данвуди.

– И тебя опять задержали? – спросил отец, испуганно взглянув на вооруженных спутников сына.

– Именно так. Мистер Лоутон, который так далеко видит, тотчас же задержал меня.

– А почему не вы его, масса Генри? – с досадой вскрикнул Цезарь.

– Это легче сказать, чем сделать, – улыбаясь, ответил молодой капитан, – тем более, – добавил он, посмотрев на часовых, – что эти джентльмены постарались лишить меня возможности пользоваться правой рукой.

– Ты ранен! – в один голос воскликнули встревоженные сестры.

– Всего лишь царапина, – успокоительно сказал брат и в доказательство своих слов вытянул раненую руку – но в самую критическую минуту она подвела меня.

Цезарь бросил негодующий взгляд на солдат, словно именно они были повинны в этом, и вышел из комнаты. Капитан в нескольких словах рассказал все, что знал о событиях злополучного дня. По его мнению, исход дела еще не был решен, ибо, когда его увели с поля боя, виргинцы отступали.

– Они заманивали белку, – неожиданно вмешался один из стражей, – и не забыли оставить славного пса, чтоб он схватил зверька, когда тот спустится с дерева.

– Да, – резко добавил его товарищ, – капитан Лоутон пересчитает носы уцелевшим, прежде чем они доберутся до своих вельботов.

Во время этого разговора Френсис стояла, держась за спинку стула; замирая от страха, она ловила каждое слово и то бледнела, то краснела; ноги у нее подкашивались. Наконец, сделав отчаянное усилие, она спросила:

– Кто-нибудь из офицеров ранен… с той или другой стороны?

– Да, – грубовато ответил часовой. – Молодые южане так горячатся в бою, что редко кого-нибудь из них не сшибают. Один раненый сказал мне, будто капитан Синглтон убит, а майор Данвуди…

Больше Френсис ничего не слышала: потеряв сознание, она упала на стул, стоявший у нее за спиной. Заботы родных помогли ей прийти в себя, а капитан встревоженно спросил:

– Но ведь майор Данвуди не ранен?

– За него можно не беспокоиться, – ответил часовой, не обращая внимания на волнение семейства Уортон. – “Кому суждено быть повешенным, тот не утонет”, как говорится; если бы пуля могла попасть в майора Данвуди, его давно бы уже не было на свете. Я хотел сказать, что майора ужасно огорчила смерть капитана Синглтона. Знай я, что леди так интересуется майором, я говорил бы осторожнее…

Френсис живо вскочила с места; щеки ее пылали от смущения, и, опираясь на руку тетки, она уже собиралась покинуть комнату, как вдруг появился сам Данвуди. В первую минуту взволнованная девушка ощутила безграничную радость, но тут же отступила назад, испуганная незнакомым ей выражением лица майора. Суровость боя оставила тень на его чертах, глаза смотрели сосредоточенно и строго, нежная улыбка, озарявшая при встрече с невестой его смуглое лицо, сменилась мрачной озабоченностью. Казалось, его душой владело одно всепоглощающее чувство. Он сразу же приступил к делу.

– Мистер Уортон, – начал он очень серьезно, – в такое время не к месту излишние церемонии. Боюсь, что один из моих офицеров смертельно ранен, и, рассчитывая на ваше гостеприимство, мы принесли его в ваш дом.

– Я счастлив, сэр, что вы это сделали, – сказал мистер Уортон, сразу уразумев, как для него важно расположить к себе американцев. – Нуждающиеся в моей помощи всегда желанные гости в моем доме, а друг майора Данвуди – вдвойне.

– Благодарю вас, сэр, – ответил Данвуди поспешно, – и за себя и за того, кто не в силах сам поблагодарить вас. С вашего разрешения, мы тотчас же отнесем раненого в комнату, там врач его осмотрит и скажет свое мнение о его состоянии.

Так и было сделано. У Френсис болезненно сжалось сердце, когда ее жених вышел, ни разу не взглянув на нее.

В женской любви есть преданность, не терпящая соперничества. Вся нежность души и вся сила воображения подчинены этой тиранической страсти; а если отдаешь себя целиком, то ждешь взамен того же. Френсис провела долгие мучительные часы, терзаясь беспокойством за Данвуди, а теперь он встретил ее без улыбки, расстался без слова привета. Пылкость ее чувств не ослабела, но надежда поколебалась. Когда мимо Френсис пронесли почти бездыханное тело друга Данвуди, девушка бросила взгляд на того, кто, казалось, отнял у нее любовь.

Она увидела мертвенно-бледное лицо, услышала затрудненное дыхание, и образ смерти мелькнул перед нею в самом страшном ее обличье. Данвуди шел подле Синглтона. Держа его за руку, он строго наказывал людям, несшим раненого, двигаться с осторожностью; словом, проявлял заботливость, на какую в таких случаям способна только нежная дружба. Отвернув голову в сторону, Френсис неслышно прошла вперед и растворила перед ними дверь. Девушка решилась поднять свои кроткие голубые глаза на лицо майора лишь тогда, когда, пройдя мимо, он коснулся ее платья; но он не ответил на ее взгляд, и Френсис, невольно вздохнув, направилась к себе в спальню, чтобы побыть одной.

Капитан Уортон дал слово своим караульным не делать больше попыток к бегству; потом, чтобы помочь отцу, он взял на себя обязанности хозяина дома. Выйдя в коридор, он встретил хирурга, так ловко перевязавшего ему руку; тот направлялся в комнату раненого офицера.

– А! – воскликнул ученик Эскулапа [30]. – Я вижу, вы чувствуете себя неплохо… Но погодите, нет ли у вас булавки? Впрочем, не надо, у меня есть своя. Не простудите рану, а не то кому-нибудь из моих юнцов придется возиться с вами.

– Упаси бог! – пробормотал капитан, старательно поправляя свою повязку.

В эту минуту на пороге показался Данвуди и громким голосом нетерпеливо крикнул:

– Скорей, Ситгривс, скорее! Этак Джордж Синглтон истечет кровью.

– Как, Синглтон? Господи помилуй! Так это Джордж… бедный маленький Джордж! – с искренним волнением воскликнул доктор и поспешил к постели больного. – Слава богу, он жив, а если не угасла жизнь, есть и надежда. Это первый пациент с серьезным ранением за нынешний день, которого мне принесли не убитым. Капитан Лоутон учит своих солдат наносить такие бесцеремонные удары. Бедняга Джордж… Черт возьми, это же мушкетная пуля!

Юный страдалец, взглянув на жреца науки со слабой улыбкой, попытался протянуть ему руку. В его взгляде и жесте была мольба, глубоко тронувшая хирурга. Он снял очки, чтобы вытереть навернувшиеся на глаза непривычные слезы, и со всей серьезностью приступил т своим обязанностям врача. Однако, пока делались необходимые приготовления, он дал волю своим чувствам и вес время бормотал:

– Если только ранила пуля, я никогда не теряю надежды; можно рассчитывать, что рана не смертельна, но бог ты мой, солдаты Лоутона рубят почем зря направо и налево… Как часто они рассекают то шейную, то сонную артерию, а то и вовсе бьют по голове и выпускают мозги; а все эти раны так плохо поддаются лечению… Чаще всего пациент умирает прежде, чем успеешь за него взяться. Мне только один раз удалось приладить мозги на место, а сегодня я три раза пытался это сделать, и все без толку. Сразу видно, когда в бою сражались солдаты Лоутона: они рубят почем зря.

Друзья капитана Синглтона, собравшиеся у его по стели, так привыкли к повадкам своего хирурга, что и обращали внимания на его монологи и не отвечали на них; они терпеливо ждали минуты, когда он приступит к осмотру больного. Данвуди смотрел в лицо врача так, словно хотел проникнуть ему в душу. Больной содрогнулся, когда ему ввели зонд, а физиономия хирурга расплылась в улыбке.

– На этом участке прежде не было ранения… – пробормотал он.

Сняв очки и отбросив в сторону парик, Ситгривс весь ушел в работу. Данвуди стоял в напряженном молчании, держа обеими руками руку страдальца и не сводя глаз с доктора. Наконец Синглтон слабо застонал, и хирург, быстро выпрямившись, громко сказал:

– Да, немалое удовольствие проследить за пулей, которая, так сказать, прошла зигзагами через человеческое тело, не повредив ни одного важного для жизни органа; но, когда солдаты капитана Лоутона…

– Скажите, – прервал его Данвуди, – есть ли какая-нибудь надежда? Вы можете найти пулю?

– Проще простого найти то, что держишь в руке, майор Данвуди, – невозмутимо ответил хирург, готовя перевязку. – Она прошла, как выразился бы этот грамотей капитан Лоутон, кружным путем, а вот его солдаты рубят саблей наотмашь, хоть я обучал его сотням способов наносить удары по науке. Сегодня, например, я видел лошадь с почти отрубленной головой.

– Это моя работа, – сказал Данвуди, – я убил эту лошадь. – Его щеки опять порозовели, и темные глаза заблистали надеждой.

– Вы! – воскликнул хирург, в изумлении выронив бинт. – Вы! Но ведь вы же знали, что это лошадь.

– Подозревал, не отрицаю, – с улыбкой отозвался майор, поднося питье к губам своего больного друга.

– Такие удары, нанесенные человеку, смертельны, – продолжал доктор, занимаясь своим делом, – они сводят на нет пользу, которую приносит нам свет науки, и бессмысленны в битве – ведь требуется всего-навсего вывести врага из строя. Сколько раз, майор Данвуди, просиживал я в ожидании, пока капитан Лоутон сражался, но мои надежды никогда не оправдывались – не было ни единого случая, достойного упоминания: или жалкие царапины, или убитые; сабля – мрачное оружие в неопытных руках! Да, майор Данвуди, немало часов я загубил, стараясь втолковать сию истину капитану Джону Лоутону.

Нетерпеливый Данвуди молча показал на раненого, и хирург стал работать быстрее.

– Ах, бедняга Джордж, такой трудный случай, но…

Его прервал вестовой, доложивший, что присутствие командира необходимо на поле битвы. Данвуди пожал руку своему другу и, отойдя от кровати, знаком подозвал к себе доктора.

– Как вы полагаете, – спросил он шепотом, когда они вдвоем направились к выходу, – он будет жить?

– Будет!

– Слава богу! – воскликнул молодой человек и поспешил вниз.

Он зашел на минуту в гостиную, где, как обычно, собралось все семейство Уортон. Теперь лицо майора сияло улыбкой, и он сердечно, хотя и торопливо поздоровался со всеми. Бегство и возвращение капитана Уортона не привлекли его внимания; казалось, он считал, что капитан и не уходил оттуда, где они расстались перед боем. На поле сражения они не встретились. Английский офицер гордо отошел к окну и ни словом не прерывал Данвуди.

После всех переживаний этого бурного дня Френсис и Сара очень устали; обе они молчали, а беседу поддерживала лишь мисс Пейтон.

– Есть ли надежда, кузен, что ваш друг выживет? – спросила она и, приветливо улыбаясь, подошла к своему родственнику.

– Конечно, есть, конечно, дорогая мисс Пейтон! – с радостью ответил майор. – Ситгривс сказал, что рана не смертельна, а он никогда меня не обманывал!

– Это известие радует меня не меньше, чем вас, – человек, который дорог вам, майор Данвуди, не может не вызывать теплых чувств в сердцах ваших друзей.

– Добавьте – так заслуженно дорог, – горячо сказал молодой человек. – Синглтон – добрый гений нашего полка, его любят все; он такой мягкий, справедливый, благородный, кроткий, как ягненок, и нежный, как голубка… однако на поле битвы Синглтон превращается в льва.

– Вы говорите о нем, как о возлюбленной, майор Данвуди, – улыбаясь, заметила мисс Пейтон и бросила взгляд на младшую племянницу, которая, побледнев, сидела в углу, прислушиваясь к разговору.

– Я и вправду люблю его, как невесту! – пылко воскликнул взволнованный майор. – Но он нуждается в заботе и покое, теперь все зависит от ухода за ним.

– Поверьте, сэр, – с достоинством сказала мисс Пейтон, – под этой крышей у него ни в чем не будет недостатка.

– Извините меня, дорогая мисс Пейтон, – вы – сама доброта, но Синглтону сейчас нужна забота, которая многим мужчинам могла бы показаться докучливой. В такие трудные минуты и так тяжко страдая, воин порой нуждается в женской нежности.

При этих словах он взглянул на Френсис с таким выражением, что у нее опять сжалось сердце. Вспыхнув, она поднялась со стула и сказала:

– Все внимание, какое возможно оказать человеку постороннему, будет оказано вашему другу.

– Ах, – покачав головой, воскликнул майор, – холодное “постороннему” убьет его! Ему нужно ежеминутно облегчать страдания, ходить за ним нежно и любовно.

– Это обязанности жены или сестры.

– Сестры! – повторил Данвуди, и кровь бросилась ему в лицо. – Да, сестры! У него есть сестра; она могла бы появиться здесь завтра с восходом солнца… – Он замолчал, задумался, с беспокойством посмотрел на Френсис, потом тихо добавил:

– Это необходимо Синглтону, и это должно быть сделано.

Женщины не без удивления заметили, что выражение лица майора изменилось. Наконец мисс Пейтон сказала:

– Если сестра капитана Синглтона от нас неподалеку, то я и мои племянницы охотно приглашаем ее приехать.

– Так надо, иначе поступить нельзя, – сказал Данвуди с нерешительностью, которая не вязалась с тоном, каким он только что говорил. – Нужно послать за ней сегодня же вечером.

Словно желая переменить тему, он подошел к капитану Уортону и тихо промолвил:

– Генри Уортон, честь для меня дороже жизни, но я знаю, мне нечего беспокоиться, раз она в ваших руках! Оставайтесь здесь без охраны, пока мы не уйдем из Вест-Честера, а это произойдет через несколько дней.

Отчужденность в поведении молодого Уортона исчезла, и, взяв протянутую Данвуди руку, он с теплотою ответил:

– Я не обману ваше великодушное доверие, Пейтон, даже если буду уверен, что ваш Вашингтон повесит меня, как повесил Андре.

– Генри, Генри Уортон, – с укором сказал Данвуди, – вы плохо знаете человека, который командует нашей армией, иначе не бросили бы ему такого упрека! Но меня призывают мои обязанности, и я должен покинуть дом, где мне хотелось бы остаться и где вы не можете чувствовать себя очень несчастным.

Пройдя мимо Френсис, Данвуди, как бывало, взглянул на нее с нежной улыбкой, и ужасное впечатление, произведенное на нее женихом, когда он вернулся с поля битвы, несколько сгладилось.

В числе ветеранов, которые в это тревожное время, позабыв о своем стариковском покое, стали на защиту родины, был и полковник Синглтон. Он родился в Джорджии и с ранних лет нес солдатскую службу. Как только началась война за свободу, он предложил родной стране свои услуги; из уважения к нему они были приняты. Однако преклонный возраст и слабое здоровье мешали старику участвовать в сражениях, и ему поручали важные посты, на которых он мог верно и бдительно служить своим соотечественникам, не подвергаясь тяготам военных походов. В последний год ему была доверена охрана дорог, ведущих в нагорье; сейчас он вместе с дочерью находился в горах, на расстоянии однодневного перехода от места, где Данвуди сражался с неприятелем. Раненый офицер, о котором мы упоминали, был единственным сыном полковника. Вот к нему-то и собирался Данвуди послать вестового с грустным известием о ранении молодого капитана и с приглашением от семейства Уортон, на которое мисс Синглтон, конечно, должна была отозваться и не мешкая приехать ухаживать за братом.

Майор Данвуди выполнил эту обязанность, но с большой неохотой: казалось, его тревога и смущение еще усилились. Он отправился в поле, где стояли его отряды, – за деревьями уже было видно, как остатки английского войска в полном порядке и с большой осторожностью отступают по горному кряжу к своим судам. Отряд драгун под командованием капитана Лоутона держался неподалеку от их фланга, нетерпеливо выжидая удобного случая, чтобы нанести удар. Вскоре и американцы и англичане исчезли из виду.

На небольшом расстоянии от “Белых акаций” лежала деревушка, где скрещивалось несколько дорог и откуда поэтому было удобно разъезжать по окрестностям. Здесь не раз располагалась на постой американская кавалерия, а во время разъездов по долине – и легкие конные отряды.

Майор Данвуди первый оценил преимущества этой стоянки, и сейчас, когда нужно было задержаться в Вест-Честере до получения приказа от командования, он, конечно, не забыл о ней. Сюда было велено отойти солдатам, взяв с собой раненых; уже приступили и к печальной обязанности хоронить убитых. Распоряжался всеми этими делами наш молодой воин, как вдруг новое обстоятельство привело его в смущение. На поле битвы он увидел полковника Уэлмира, который сидел в одиночестве, задумавшись о своих злоключениях; его размышления прерывались лишь учтивыми приветствиями проходивших мимо американских офицеров. Данвуди, обеспокоенный раной своего друга, ни разу не вспомнил о полковнике и теперь, подойдя к нему, извинился за то, что о нем еще не позаботились. Англичанин холодно выслушал вежливые слова Данвуди и пожаловался на ушибы, полученные будто бы тогда, когда его лошадь, случайно споткнувшись, упала. Данвуди, видевший, как один из его драгун довольно бесцеремонно сбросил с лошади полковника, с легкой улыбкой предложил ему врачебную помощь, а так как хирург находился в “Белых акациях”, оба туда и направились.

– Полковник Уэлмир! – воскликнул с изумлением молодой Уортон, когда они вошли в дом. – Значит, судьба обошлась жестоко и с вами! Но мы рады вам, хотя было бы куда приятнее, если бы наша встреча произошла при более счастливых обстоятельствах.

Мистер Уортон принял новых гостей со свойственной ему настороженностью, и Данвуди тут же ушел навестить своего друга. Больной, по-видимому, чувствовал себя лучше, и майор сообщил врачу, что в комнате внизу другой раненый дожидается его искусства. Этих слов было достаточно, чтобы доктор оживился; схватив свои инструменты, он поторопился к новому пациенту. В дверях гостиной он столкнулся с выходившими оттуда дамами. Мисс Пейтон на минуту остановила его, чтобы справиться о здоровье капитана Синглтона, а Френсис, взглянув на забавную фигуру лысого эскулапа, улыбнулась своей прежней лукавой улыбкой; не обратила на него внимания лишь Сара, слишком взволнованная неожиданной встречей с британским офицером. Читатель уже знает, что полковник Уэлмир был старым знакомым семейства Уортон, однако Сара давно уехала из Нью-Йорка, и этот джентльмен почти забыл о ней; ее же воспоминания были гораздо живее. В жизни каждой женщины приходит пора, когда се сердце, как говорится, созрело для любви; в этом блаженном возрасте детство отступает перед расцветом молодости, наивное сердце бьется, предвкушая радости, которым не дано сбыться, а воображение рисует идеальные образы, подсказанные собственными, ничем не омраченными грезами. Сара покинула город именно в этом счастливом возрасте и увезла с собой картину будущего, правда еще туманную, однако в уединении “Белых акаций” эта картина обрела более яркие краски, и на ее переднем плане поместился полковник Уэлмир. Неожиданность встречи поразила девушку; а когда полковник всем поклонился, она, повинуясь знаку своей наблюдательной тетушки, поднялась и вышла из комнаты.

– Значит, сэр, – заметила мисс Пейтон, выслушав отчет хирурга о здоровье его молодого пациента, – мы можем надеяться, что он поправится?

– Несомненно, сударыня, – ответил доктор, стараясь из уважения к дамам водворить на голову свой парик, – при заботливом и хорошем уходе – несомненно.

– Об этом можете не беспокоиться, – с сердечностью сказала мисс Пейтон. – Все, что у нас есть, – в его полном распоряжении, кроме того, майор Данвуди послал за сестрой больного.

– За его сестрой! – повторил доктор, и взгляд его стал многозначительным. – Ну, если майор послал за ней, значит она приедет.

– Ведь ее брат опасно ранен, как же ей не приехать!

– Конечно, сударыня, – коротко ответил доктор и с, низким поклоном посторонился, чтобы пропустить дам.

Слова и тон Ситгривса не остались незамеченными младшей из сестер – она была вся внимание, когда при ней называли имя Данвуди.

– Сэр, – крикнул хирург, войдя в гостиную и обращаясь к единственному находившемуся там человеку в красном мундире, – мне сказали, что вы нуждаетесь в моей помощи. Слава богу, что не капитан Лоутон был вашим противником, а не то вам уже не нужна была бы никакая помощь.

– Очевидно, произошла ошибка, – высокомерно сказал Уэлмир, – майор Данвуди хотел прислать мне хирурга, а не какую-то старую бабу.

– Это доктор Ситгривс, – поспешил вставить Генри Уортон, с трудом сдерживая смех. – Многочисленные обязанности помешали ему сегодня позаботиться о своем костюме.

– Прошу прощения, сэр, – сказал полковник, неуклюже стаскивая с себя мундир и показывая свою, как он выразился, раненую руку.

– Сэр, – сухо заметил Ситгривс, – если диплом Эдинбургского университета, практика в ваших лондонских госпиталях, ампутация нескольких сот рук и ног, всевозможные операции, осененные светом науки, а также чистая совесть и полномочия Континентального конгресса могут сделать человека хирургом, то хирург к вашим услугам.

– Прошу прощения, сэр, – церемонно повторил полковник, – капитан Уортон уже указал мне на мою ошибку.

– За что приношу капитану Уортону благодарность, – сказал доктор и начал раскладывать свои инструменты с невозмутимостью, от которой полковнику стало холодно.

– В какое место вы ранены, сэр?.. Всего только эта пустяковая царапина на плече! Каким образом вас ранили?

– Мятежный драгун ударил меня саблей, – с надменным видом ответил полковник.

– Не может быть! Даже прикосновение сабли кроткого Джорджа Синглтона не оказалось бы таким безобидным. – Ситгривс достал из кармана кусочек пластыря и залепил ранку на плече офицера. – Вот и все. Этого достаточно для вашей цели, сэр; уверен, что больше от меня ничего не потребуется.

– Какова же, по-вашему, моя цель, сэр?

– Отправить депешу, чтоб вас занесли в списки раненых, – спокойно ответил доктор, – и можете добавить, что перевязала вам раны старая баба – любая старуха вполне справилась бы с этим!

– Удивительно странная манера разговаривать! – пробормотал полковник.

Тут вмешался капитан Уортон. Он объяснил доктору, что полковник Уэлмир неудачно выразился, потому что был рассержен и страдал от боли. Капитану отчасти удалось умаслить оскорбленного хирурга, и тот в конце концов согласился продолжить осмотр раненого, у которого оказались лишь ссадины от падения. Ситгривс быстро залепил их пластырем и исчез.

Отдохнув и собравшись с силами, кавалеристы начали готовиться к отходу на намеченную позицию, а капитан Данвуди занялся размещением пленных. Ситгривса он решил оставить в доме мистера Уортона для наблюдения за Синглтоном. Генри попросил также позволения оставить в “Белых акациях” под честное слово и полковника Уэлмира. Данвуди охотно согласился, а так как остальные пленные были простыми солдатами, их, не мешкая, собрали и под сильным конвоем отправили в тыл. Вскоре тронулись в путь и драгуны. Пехотинцы разделились на небольшие группы и в сопровождении конных патрулей рассыпались но, всей окрестности, чтобы образовать цепь от вод Зунда до Гудзона.

Конец ознакомительного фрагмента.