Шпион. Часть 1. Администратор (П. А. Астахов, 2008)

Отель

Отель «Метрополитен» в самом центре Москвы всегда славился высоким уровнем обслуживания, просторными номерами с красивыми видами на Красную площадь и Лубянку. Разумеется, такая близость не могла не сказаться на тайной жизни отеля и его сотрудников. Абсолютное большинство из них даже в постперестроечные девяностые годы по-прежнему являлись тайными осведомителями отечественных спецслужб. Поэтому полковник Юрий Юрьевич Соломин вошел в кабинет главного администратора без стука.

– Добрый день, Яков Борисович!

Сидевший за массивным столом седой курчавый пожилой еврей заулыбался и резво вскочил из-за стола:

– Здгавствуйте, здгавствуйте! Точнее добгый вечег, Югий Югьевич!

– Почему «вечер», господин Финкель? – Соломин исподлобья оглядел безупречный смокинг Вечного администратора.

Тот, видя, что его рабочий костюм оценен чекистом по достоинству, улыбнулся широкой подкупающей улыбкой, а затем сделал наивное лицо и развел руками:

– Дело в том, многоуважаемый Югий Югьевич, что мой папа, дай Бог ему здоговья, всю жизнь жил на одной лестничной клетке с вашим коллегой товагищем Чебгиковым, светлая ему память!

Соломин знал, что рассказ затянется, а поэтому присел в кресло и одобрительно кивнул стоящему перед ним администратору. Ему торопиться было некуда.

– Так вот, каждое утго возле лифта они здоговались. Товагищ Чебгиков говогил: «Добгое утго, Богис Соломонович!», а папа отвечал: «Добгый вечег, уважаемый Виктог Михайлович!» И так много лет подгяд.

– Забавно. И в чем же секгет? – слегка передразнил собеседника Соломин.

– А секгета никакого нет! – развел руками администратор. – Пгосто однажды Виктог Михайлович был не в настгоении и гассегдился на папу. Он гезко остановил его на полуслове и спгашивает: «Что такое? Богис Соломонович! Почему вы каждое утго желаете мне добгого вечега? Или я уже совсем так плохо выгляжу, что вы боитесь не увидеть меня вечегом?»

– А что же папа?

– А папа сделал стгашные глаза. Он замахал гуками и воскликнул: «Ни-ни, догогой Виктог Михайлович! Дай Бог вам долгих лет жизни и благополучия! Я так отвечаю, потому что пги встгече с вами у меня сгазу темнеет в глазах!»

Соломин рассмеялся, а рассказчик, видя, что угодил, снова развел руками и поклонился как заправский артист или, скорее, конферансье.

– Вот так-то, Югий Югьевич.

Соломин перестал смеяться, и администратор Финкель понял сигнал правильно:

– И чем может быть полезен стагый больной евгей вашему всесильному ведомству?

– Как всегда, Яков Борисович. Меня интересуют кое-какие ваши гости. Вот списочек.

Соломин протянул бумагу в четверть листа обычного формата. На нем значились шесть имен и номера комнат. Три на третьем этаже и три на пятом. Яков Борисович читал, шевеля губами:

– Джон Доу, пгедставитель концегна «Шевгон». Майкл Китон, киноактег. Синди Джеффегсон, «Вгачи за миг на Земле». Дэвид Кудгофф, пгофессог, Лондонский Коголевский Унивегситет. Хиго Фуюдзуки, концегн «Митсубиси». И Ив Бонне, налоговый адвокат. Да-а-а. Набогчик интегнациональный. Что же надо сделать с сей компанией гостей нашего отеля?

Соломин улыбнулся краем рта:

– Абсолютно ничего. Специалисты «Мосводоканала» через пять минут подойдут к вам и быстренько проверят, как работает водопровод и канализация у этих уважаемых гостей столицы. По лучшим законам гостеприимства.

Чекист пытливо посмотрел на продолжавшего стоять в легком полунаклоне с листком бумаги в руках администратора:

– Мы ведь должны заботиться о высоком стандарте обслуживания. Не так ли, Яков Борисович?

– Конечно, конечно! – замахал руками Финкель и тут же умело подыграл: – Инспекция, значит, инспекция. Мы обязаны пгедоставлять возможность гогодским службам пговегять испгавность систем жизнеобеспечения и водоснабжения.

– Вот и пгекгасно! – снова передразнил его Соломин, потянулся, хрустнул суставами тренированного тела и прислушался. – А вот и специалисты прибыли, Яков Борисович.

Он поднялся и открыл дверь. На пороге стояли трое абсолютно безликих и, казалось, одинаковых мужчин в спецодежде голубого цвета с одинаковыми чемоданчиками в руках и одинаковыми сумками через плечо.

– Проходите, товарищи! – Юрий Юрьевич сделал приглашающий жест, и кабинет сразу же стал тесноват для трех пусть и некрупных специалистов с их багажом. Яков Борисович поспешил навстречу:

– Пгоходите, пгоходите. Хотя, если вы тогопитесь, мы можем отпгавиться по местам. Сейчас я дам вам надежного сотгудника с мастег-ключом. – Он нажал кнопку селектора и не дожидаясь ответа секретаря выпалил: – Магия, позови мне Сашу, только быстго!

Провал

Полковник Юрий Юрьевич Соломин, профессиональный разведчик старался делать свою новую работу тщательно, но отстраненно и безразлично. Хотя, разница с тем, что он делал буквально пару лет назад, была слишком велика.

Соломин не так давно вернулся из заграничной командировки – очень долгой… длиною во всю прошедшую с момента его выпуска из разведшколы жизнь. И обстоятельства своего возвращения из Великобритании он помнил превосходно.

Сначала посол покрылся багровыми пятнами – от кончика подбородка до макушки. Кровь приливала и приливала к его глазам, щекам, шее, а затем он взревел, как иерихонская труба, и ревел так тридцать восемь минут.

– Позор! Позор на всю страну! Нет! На весь мир! Что скажет министр?! Так вас растак! Как вы могли?! Подставили! Продали! С потрохами! Продали…

Он схватил себя за узел галстука, рванул его в сторону и хрипло, словно индийский слон в сезон засухи, выдохнул.

– Э-э-эх!!! Теперь, в лучшем случае, быстрая и незаметная отставка… А в худшем…

Соломин и Полина молчали. Они не находили разумных объяснений тому, как девушка оказалась в злачном местечке именно в момент облавы на тамошних наркодельцов, – в этом районе Лондона и днем-то было опасно появляться. Еще сложнее было объяснить, почему при ней были обнаружены приспособления для употребления «дури». Ну, а засветившийся вместе с ней полковник помалкивал.

Соломин давно снимал в этой части города маленькую холостяцкую квартирку – якобы для встреч с особо ценными агентами. И никто не знал, что со своими информаторами он предпочитал встречаться в людных местах и обмениваться информацией на ходу, а самым ценным «агентом», часто и подолгу остававшимся в квартире вместе с арендатором, была его стройная и белокурая помощница Полина.

– Юрий Юрьевич, – посол растянул узел галстука и теперь переливался как созревшая малина. – Я прошу вас принять срочные меры. Как-то разберитесь, чтоб, ну, не было ненужных последствий… Вы меня понимаете?

Посол жалобно посмотрел на Соломина. Официально тот, конечно же, был всего лишь советником по вопросам культуры, но неофициально… неофициально Юрий Юрьевич мог очень многое…

Соломин послу сочувствовал. Ведь придется докладывать министру, а тот – не то, что прежние мямли, всплывшие сначала на перестроечной, а затем на приватизационной волнах. Этот, отсидевший десяток лет в ООН, не спустит подобных просчетов.

– Идите… – не глядя на подчиненных, махнул рукой посол.

Соломин потянул за руку свою пассию, и они выскочили из кабинета. Ему не хотелось объясняться с любовницей, а потому он просто проводил ее до секретарской, слегка приобнял и строго посмотрел в полные слез и отчаянья глаза:

– Полинка, не кукситься! Собирай вещи, спокойно езжай в Москву. Ничего страшного. Посидишь пару лет в МИДе, а потом что-нибудь придумаем. Поняла?

– Угу, – только и смогла выдавить всхлипывающая помощница.

– Ну-ну! Не отчаиваться! Мы им ответим симметрично. Мало не покажется! – погрозил он куда-то в пустоту кулаком, наклонился к девушке, коснулся губами мокрой от слез щеки, подтолкнул в комнату и быстро ушел.

Юрий Юрьевич не любил расставаний и старался избегать подобных сцен. Еще больше не любил он женских слез, но, главное, у него были дела поважнее. Уже во время яростного монолога посла, получившего требование английского МИДа о выдворении сотрудницы, попавшей в сети агентства по борьбе с наркотиками, Соломин ломал голову, кто мог их выследить и так жестоко и умело подставить. Никаких зацепок не находилось.

«Если посол успел доложить в Москву, – напряженно думал он, – а, судя по его искренней тираде, так и случилось, придется паковать чемоданы…».

Ужаснее всего было то, что официально оформленная конспиративная квартира, гордость резидента Соломина была провалена абсолютно бездарно. Полицейские взломали дверь, обыскали помещение, а потом еще и опечатали. Нет, сам Соломин в облаву не попал, а номинальным арендатором числился некий Т. Уолш, следы коего терялись в доках далекого ирландского городишки Корк. Но вся сумма слишком унизительных для профессионала обстоятельств работала против него.

Соломин воспользовался экстренным каналом связи, уже через двадцать минут отправил шифрограмму в Центр, и… все-таки опоздал. Реакция начальства была незамедлительной, выводы – серьезными, а наказание – быстрым и несоразмерно «преступлению» жестоким – возвращение на родину.

– Нашли крайнего… – выдавил Соломин и отвернулся к окну, так, чтобы администратор-еврей не видел его лица.

Здесь, в Москве, его ждало все, от чего он был избавлен в Лондоне: мизерный оклад, вечно подчиненное положение и необходимость потрошить чужое белье в номерах вместо интеллектуальной работы.

Бенни Хилл

Ти Джей просмотрел свежие, только что пришедшие из Москвы документы, откинулся в кресле и блаженно прикрыл глаза; ему, основному творцу идущей к завершению операции «Доклад» было о чем подумать.

Корни операции уходили в далекие 90-е годы, когда заместитель Президента Столичного университета профессор Кудрофф пригласил в Британию представительную делегацию московских ученых. Для ведущих нищенское существование русских такая поездка давала возможность не столько обменяться научными достижениями, сколько подзаработать сотню другую долларов да сэкономить на командировочных.

Ведущие ученые великой страны отработали технологию до совершенства – еще со времен редчайших советских поездок в Венгрию и Болгарию. Дневной паек ученого, измерявшийся двадцатью двумя долларами США заменялся тремя банками бычков (или кильки) в томате, килограммом сушек (или сухарей), пачкой индийского (или грузинского) чая, десятью кусками сахара типа «рафинад» и плавлеными сырками «Дружба», «Волна» или «Янтарь» – по потребностям. Можно было также захватить пару бутылок водки и обменять ее прямо в гостинице у консьержа на десять долларов по курсу лева, кроны или динара.

Понятно, что когда профессор Кудрофф озвучил предложение Столичного Королевского Университета регулярно приглашать коллег из России в Лондон, русские его приняли «на ура». Неделя ушла на скандальное профсоюзное собрание, созванное не попавшими в список отъезжающих представителями кафедры жидких металлов. Еще две недели на срочное оформление паспортов и виз. Однако к концу месяца девять сотрудников Института киберфизики высаживались в аэропорту Хитроу.

Ти Джей тихо рассмеялся. Среди этих девятерых только трое были реальными учеными. Все остальные занимали совсем иные посты: заместитель ректора по хозяйственным вопросам, начальник отдела технического и материального обеспечения, проректор по учебным вопросам и прочие незаменимые «физики». Встречавший русскую делегацию Кудрофф буквально схватился за голову, когда первый же сошедший на британскую землю «ученый» попросил срочно рассказать, где можно купить «импортную сантехнику» и «фирменную видеоаппаратуру». И чутко курирующий процесс «сотрудничества» Томми немедленно подбодрил отчаявшегося профессора:

– Сэр, отличная работа! – похлопал он Дэвида по плечу, едва прилетевшие из Москвы гости собрались в специально отряженном автобусе.

– Вы это серьезно, Томас? – вице-президент не верил своим ушам.

– Абсолютно, – кивнул Ти Джей. – Как минимум двое из прибывших представляют для нас интерес.

– Уфф! – выдохнул Кудрофф, схватил Ти Джея за руку и что было сил затряс. – Вы меня воскрешаете, Томми.

– Ну-ну. Не стоит благодарностей, – высвободил Ти Джей руку, – общее дело делаем, Дэвид.

Он оглядел рассевшихся в автобусе делегатов и наклонился к ученому:

– Дэвид, я буду вам искренне признателен, если вы отправите всех желающих закупать унитазы и телевизоры в самый дальний молл. Например, «Милтон Кейнс». Там и цены пониже, и народу побольше…

– Как скажете. Только я не понимаю… – начал Кудрофф.

Томми поморщился и прервал его:

– Вам и не обязательно это понимать, Дэвид! Мне нужны вон те двое, – кивнул он в сторону степенного высокого старика с грузинским профилем и львиной гривой. Второй, лысый толстячок, с растерянным видом что-то чертил на запотевшем окне автобуса.

– А? Вы имеете ввиду профессора Бадри Шенгилия и декана Николая Смирнова?

– Да-да. Особенно вон тот, похожий на Бенни Хилла.

– Ха! Действительно! – рассмеялся Кудрофф. – Как я раньше не заметил! Мистер Смирнов и впрямь – вылитый Бенни!

Переволновавшийся Кудрофф смеялся и смеялся, явно представляя уважаемого русского декана в образе известного английского комика, и лишь поймав ледяной взгляд собеседника, поперхнулся и тут же превратился в слух.

– Насколько я понимаю, именно этот декан имеет право заключить столь необходимый нам договор? – Ти Джей пристально посмотрел в глаза моментально притихшего Дэвида Кудрофф.

Тот закивал и перешел на доверительный полушепот:

– Да-да! Именно он. Мы уже слегка касались этого вопроса еще в первый и во второй визит в Москву.

– И что же Смирнов?

– Он подтвердил, что имеет право выступать ответственной стороной в договоре.

– А вы продумали, как будет выглядеть такой договор?

– Да-да… Не волнуйтесь. Мы уже все продумали.

Томми сложил руки на груди, глубоко вздохнул и, хищно улыбнувшись уголками рта, подытожил:

– А я и не волнуюсь. Если вы сорвете операцию… впрочем, вы и сами знаете.

Кудрофф шумно глотнул, и Ти Джей, понимая, что с этим «ботаником» лучше не перегибать палку, дабы не наделал глупостей с перепуга, улыбнулся обычной «человеческой» улыбкой и протянул руку:

– Я уверен, что все обойдется без проблем. Вы опытный, проверенный партнер. Нам есть, чем гордиться и есть, что терять. Мы, в конце концов, работаем для Её блага, – Ти Джей чуть вытянул из кармана двадцатку фунтов и тут же убрал обратно.

Как любой британский подданный, Дэвид Кудрофф знал, КТО украшает купюру этого номинала. А потому профессор выпучил глаза, тяжело вздохнул и машинально пожал жесткую руку разведчика.

Ти Джей открыл глаза. Задуманная им операция оказалась беспроигрышной: в считанные годы они создали целую систему перекачки информации, не нарушая при этом ни единого закона. Даже просто выйти на профессора Кудрофф можно было разве что процеживая иностранных гостей России частым бреднем, а уж доказать, что британский ученый-альтруист подрывает обороноспособность столь обожаемой им чужой страны…

– Нет, нереально… – рассмеялся Томми и принялся кропотливо изучать все, что получил из России, – страницу за страницей.

Контракт

К 16-00 осмотр был полностью завершен в пяти комнатах из шести. В шестой находилась женщина-врач. Вместо участия в конференции она дрыхла беспробудным сном, и по стойкому запаху перегара было ясно, что она просто не смогла справиться с джет-легом. Ведь перелет из Мельбурна занял у нее более суток, а разница во времени с Австралией вообще не давала ей шансов провести оставшееся время в Москве плодотворно.

Соломин просматривал сделанные ручным сканером копии документов прямо в кабинете администратора, без особой надежды, правда. По сути, все, что он делал в последнее время, более всего напоминало процеживание бреднем, несмотря на многочисленные наводки друзей. Впрочем, это был единственный путь: кропотливая реставрация связей со всеми, с кем дружил много лет назад, и посильное использование всех, кого можно, чтобы выполнить главную задачу – провернуть два-три громких дела, восстановить доброе имя и снова вырваться отсюда – как можно дальше.

«Специалисты Мосводоканала» делали свою работу быстро и качественно, и Юрий Юрьевич уже мог оценить хотя бы общий характер документов. Но первым делом он углубился в чтение бумаг из номера некоего Дэвида Кудрофф – именно его настоятельно рекомендовал проверить Боря Черкасов, а своим однокашникам Соломин доверял. И результат был: Соломин сразу же обнаружил искомый контракт о научно-практическом сотрудничестве с российским Институтом киберфизики. Обычная шапка, дежурные слова. Одна сторона, другая сторона. Предмет договора…

– Ну, что ж… вот оно.

По договору российский институт обязался подготовить и передать университету три научных отчета о проведении исследований и практических результатах испытаний сверхскоростных минидвигателей.

«Значит, минидвигатели…»

Соломин быстро пробежал глазами весь договор. Срок исполнения – четыре месяца. Два месяца – подготовительный период, затем на каждый отчет по одному месяцу. Последний отчет – результаты практических испытаний специально построенных моделей с использованием минидвигателей на твердом топливе. Весь опыт полковника Соломина говорил: речь идет о продаже практически готовой миниракеты! Собственно, об этом и предупреждал Соломина заместитель ректора по режиму полковник безопасности Борис Черкасов.

«Необходимо идти на доклад к зампреду. Да что там к зампреду?! Лучше сразу записаться к председателю. Старик опытный…»

Юрий Юрьевич прекрасно понимал, что подобные бумаги наверняка неплохо продуманы с юридической стороны, и доказать, что работы с Институтом киберфизики это самый настоящий шпионаж, будет непросто. Но возможность вернуться на любимую работу, с бессрочной командировкой в Лондон стоила сколь угодно больших усилий.

Когда позвонил Соломин, Черкасов как раз доставал из стола четвертинку.

– Ты был прав, Боря, – без обиняков признал Соломин, – я нашел.

Черкасов ухмыльнулся; он никогда и ничего не говорил попусту, а особенно, если это касалось работы.

– Естественно, я прав. И что ты решил?

– К Председателю надо идти. Дело серьезное.

Черкасов поморщился.

– Не, Юра, ты так ничего и не понял. Кудрофф сегодня вечером улетает. И улетит он, я тебе голову на отсечение даю, полный информацией, как… как…

В трубке послышался уклончивый смешок.

– Полный-то он полный, но если ты ему все к вывозу подписал, я что сделаю? Лучше скажи, там есть, за что зацепиться? Что-нибудь реально неразрешенное…

Черкасов досадливо крякнул и зубами сорвал с четвертинки мягкую крышку. Насколько он знал, британцы относились к законам весьма трепетно, а потому поймать их на чем-нибудь неразрешенном было почти невозможно. Но и спокойно смотреть, как расхищается и разбазаривается страна, он уже не мог.

– Откуда я знаю, что там у него есть? Я одно знаю: таких надо с поличным брать. Скажем, в аэропорту. У тебя все шансы есть! А победителя по-любому не судят…

Явно раздраженный Соломин буркнул что-то невнятное и отключился.

Анекдот

Профессор Кудрофф был доволен.

«Вот кто бы мог подумать, что Смирнов так легко пойдут на это? – думал он, – А ведь начиналось-то все с пивной!»

Конечно же, положа руку на сердце, все начиналось не просто с пивной, а с пивной на Ковент-Гарден, а это, как ни крути, место особое. Круглые сутки шумит Ковент-Гарден разношерстной, разномастной и разноязыкой праздной толпой. Любой гость Лондона, если отправится гулять от Пиккадили в сторону реки, неизбежно забредет в этот уютный и небезопасный район. Он притягивает своими традиционными пабами и разрисованными витринами магазинчиков. На площадках между магазинами происходит нескончаемое веселое представление уличных акробатов, жонглеров, клоунов и гимнастов. Толпа зевак охает от взлетающего на высоту третьего этажа акробата и хохочет от неприличных шуток красноносого юмориста. Здесь легко не только затеряться в пространстве, но и потеряться во времени, не заметив, как день сменился ночью и наступило утро следующего дня. Все работает круглосуточно, а шутки и трюки по мере наступления ночи становятся лишь острее.

Сюда и повел нового русского друга Дэвид Кудрофф. И декан факультета прикладной физики Института кибернетической физики Академии наук Николай Смирнов крутил своей абсолютно круглой головой почти на 360 градусов и изредка восхищенно хлопал в ладоши. Когда очередная едкая шутка была не совсем ясна, он тянул за руку Дэвида и, подбирая слова, переспрашивал, о чем говорил этот уличный артист, больше похожий на спившегося таксиста, нежели на юмориста.

– Просто он рассказал о том, как в лондонский паб, где сидят англичане, один мужик заходит с овечкой, – громко и четко выговаривая слова, пытался объяснить суть анекдота своему русскому коллеге Дэвид.

– Да-да. Это я понял. Только почему овечка? – перебил его Смирнов.

– Ну, как сказать? – пожал плечами вице-президент. – Это анекдот. Просто овечка и овечка.

– А в чем юмор? – не понимал очевидного Смирнов.

– Ну, как же? Он же с овечкой зашел внутрь. Осмотрелся и спрашивает…

– А разве у вас можно с овцами заходить в бар? – вытаращил глаза русский.

Кудрофф при всей своей терпеливости едва сдерживался, но стиснул зубы и продолжил объяснение:

– С овечками, конечно же, нельзя. Но это же анекдот! Понимаете? Это, как сказать? Это – преувеличение. Ясно? Ну, вы же не удивляетесь, когда в анекдоте кто-то, например, выпил бочку пива? Ну, так говорят…

Уже не слишком трезвый, а потому чрезмерно самоуверенный Смирнов прикрыл один глаз и покачал головой:

– Не, бочку выпить человек не может. Я вот однажды, когда был студентом, на спор выпил пятнадцать кружек пива. Ну, по поллитра. У нас такие кружки, – пояснил он и для убедительности развел руки вверх и вниз, показывая «русский размер» пивного мастерства.

Кудрофф молча слушал, хотя размер русской кружки, отличавшейся от английской пинты почти в два раза его, если честно, впечатлил.

– То есть, я выпил всего семь с половиной литров отличного советского разливного пива, – пояснил Смирнов, – а бочка, это минимум два ведра. Каждое ведро примерно двенадцать литров, то есть двадцать четыре литра пива. И заметьте! – он торжественно поднял правую руку и ткнул указательным пальцем в темное лондонское небо: – Вовсе не советского пива. А какого-то непонятного вашего. Так что бочку по вашей версии выпить не-воз-мож-но! Наука вас опровергает!

Смирнов удовлетворенно хлопнул в ладоши, и Кудрофф потряс головой, чтобы прогнать наваждение и вспомнить-таки, о чем шла речь.

– Так вот, – вспомнил Кудрофф, – он все же зашел в паб, несмотря на ваши возражения. Встал посреди зала и спрашивает…

– А это было днем или вечером? – вновь влез с вопросом Смирнов.

Дэвид тихонько застонал.

– Какое это имеет значение?

– Э-э-э. Не скажите, – не согласился русский гость, – самое прямое. Если это было вечером, то в угаре никто бы и не заметил ни вашего гостя, ни его овечки. Ее можно было принять за крупного боб-тейла или вообще за карлика в шубе. В набитом битком вечернем пабе никто ни на кого и внимания-то не обращает.

Смирнов удовлетворенно улыбнулся и сложил руки на груди – вылитый Наполеон только лысый.

Дэвид вздохнул и продолжил досказывать анекдот, хотя даже комики уже закончили свое выступление и обошли уличных зрителей со шляпой, в которую полетели медяки и никелированные монетки.

– Это было после полудня, но еще не смеркалось. Подходит?

– Вполне.

– Так вот, этот посетитель с овечкой спрашивает бармена у стойки: «Вы здесь наливаете католикам?»

Смирнов снова оживился:

– Извините! А разве прилично шутить о вопросах вероисповедания? Мне кажется, это задевает чувства некоторых граждан. Не так ли?

И вот тогда Кудрофф растерялся. Он понимал, что такое корректность в вопросах веры, но ведь анекдоты для того и существуют, чтобы высмеивать, и здесь запретных тем быть не может. Ясно, что профессор физики из России о европейских ценностях и слыхом не слыхивал, но вот оспаривать его не стоило. Дэвиду нужно было, прежде всего, наладить с ним доверительный контакт. На этом особенно настаивал Томас Хоуп.

– Вопросы религии, конечно же, не обсуждаются прилюдно, – терпеливо объяснял он, – но анекдот на то и анекдот. Это же ирония, сарказм. Я знаю, что в Советском Союзе анекдотов было гораздо больше, чем официальных печатных газет. Так?

– Это правда, – вздохнул Смирнов.

А едва Дэвид решил, что можно, наконец, довести известный своей простотой анекдот об овечке до конца, русский принялся рассказывать, как его отчитали на партсобрании за не к месту рассказанный анекдот про Генсека. Кто-то из собравшихся за общим столом настучал проректору по режиму.

Дэвид ждал четверть часа, полчаса, час, но возможности рассказать русскому финал не предоставлялось. Там и всего-то было полтора десятка слов: «Бармен отвечает: «Конечно, у нас демократичная страна». А посетитель обрадованно говорит: «Ага. Тогда налейте овечке!»

И все!

Но Смирнов рассказывал и рассказывал, Кудрофф кивал и кивал, в конце концов они стали друзьями, а дело пошло на лад.

«Какое дело провернули! – до сих пор не мог поверить в такую удачу Кудрофф. – Вот это, я понимаю, сделка!»

Карьерист

Соломин бросил трубку на рычаги и уткнулся лицом в ладони. Отыскание фактов шпионажа никогда не было простой задачей, и в ситуации, когда твои погоны прямо зависят от изобличений, приходилось изворачиваться. И понятно, что сильно помогали старые друзья, те, кто уже знал, где искать «рыбные места»…

Ну, а на Борю он вышел с месяц назад, едва обнаружил некоего Черкасова в штатном расписании Института киберфизики, в качестве зам ректора по режиму. И, конечно же, он позвонил – просто потому, что лишь благодаря таким вот Черкасовым ему и удавалось удерживать новую должность за собой. Институт этот был не простой: помимо открытых факультетов, где шло обучение, там было много закрытых кафедр и даже целых засекреченный факультет.

– Слушаю… – прогудел так хорошо узнаваемый, определенно нетрезвый голос. – Ну? И почему мы молчим?

– Боря… – выдохнул Соломин. – Это все-таки ты…

– Юра? – неуверенно поинтересовался Черкасов.

– Узнал, старый чертяка… – облегченно протянул Соломин.

– Стоп! – оборвал его слишком понятливый Черкасов. – Только не говори, что тебе нужна моя помощь.

– Именно так, – рассмеялся Соломин.

В трубке повисла тишина. Черкасов знал о карьере Соломина немногое, но уж то, что Юра устроен в жизни гораздо лучше него, понимал. Разница между ними была видна уже тогда, недаром Соломин пятнадцать лет не звонил. И все-таки однокашник по «вышке» определенно не шутил.

– Ты где сейчас? – осторожно поинтересовался Борис. – Можешь говорить?

– Увы, могу, – горько усмехнулся Соломин. – В Москве я, Боря, в ср…й, грязной, нищей Москве.

– Врешь, – не поверил однокашник. – Выперли, что ли?

Это был самый болезненный момент, кому бы он ни позвонил, и этот момент приходилось преодолевать.

– Да, выперли, – сказал он все, как есть, – кончилась моя война «малой кровью, на земле врага»… теперь вот изобличаю происки противника на родной земле. Кстати, как там у тебя? Братская помощь не нужна? А то… я бы оказал – разумеется, по настойчивой просьбе с твоей стороны…

Понятливый Черкасов покачал головой.

– Ты, Юра, на наш НИИ рот не разевай. У нашего академика наверху схвачено все.

– Так уж и все, – усмехнулся Соломин.

Уж он-то знал, что ни один штатский не может «схватить все» – просто потому, что «все схвачено» совсем в другом месте. И вдруг его поразила простая, но крайне важная мысль: он не учел нового статуса своего однокашника. Тот, прежний Черкасов отдал бы все, чтобы помочь Родине изобличить шпиона: создал бы себе агентов среди штатных работников, нашел бы подходцы к объектам, и спустя какое-то время отдал бы Юре всех – сверху донизу. На блюдечке с голубой каемочкой. А вот новый…

Этот новый Черкасов определенно познал безденежье, бесперспективность и, похоже, затяжной алкоголизм. Более того, если Соломин – бдительный герой, это могло означать, что его бывший однокашник Черкасов, напротив – бездельник и растяпа, под носом у себя прозевавший целое шпионское дело. Так что большой вопрос, на чью сторону он встанет прямо сейчас.

– Ты не переживай, – подал голос Черкасов, – я своим принципам не изменил. Мне самому эти… козлы надоели до чертиков. Особенно еврей один… Короче, расскажу все, но, сам понимаешь, не по этому телефону.

Соломин тогда с облегчением вздохнул. Иметь Черкасова в союзниках было совсем не то, что иметь того же Черкасова в противниках. И все-таки многого бывший однокашник просто не понимал. Он явно полагал, что все вокруг только и делают, что распродают Родину, а на баррикадах по защите Отечества остался он один. Потому вечно нетрезвый Черкасов совершенно упускал из виду мелкие детали – вроде необходимости соблюдать приличия. Хотя, если честно, Соломина эти лживые приличия тоже достали – по горло!

«Может, и впрямь в аэропорту этого профессора обшмонать? Внаглую! Под каким-нибудь предлогом…»

Полковник Соломин глянул на часы: 16.20. До отправления самолета в Лондон, а значит, и для подготовки операции, еще оставалось время.

Пробка

Длинная вереница грязных, непрерывно гудящих автомашин вот уже третий час пыталась преодолеть развязку на площади Белорусского вокзала. Город задыхался от бесконечных пробок и заторов. Гаишники давным-давно прекратили не только регулировать движение, но и обращать внимание на подобное столпотворение.

На тротуаре в припаркованном автомобиле ДПС два сержанта мрачно курили и лениво позевывали, наблюдая, как молодой человек в модном плаще и начищенных ботинках отчаянно пытается исполнить их работу, безнадежно маша руками и отскакивая от наезжающих частников. Он не сдавался, но затор на перекрестке только увеличивался, а его автомобиль – «Мерседес» с шофером – по-прежнему был зажат грузовиком «Бычок» и «шестеркой» с молдавскими номерами. Старший сержант притушил очередной окурок и, открыв дверь, вывалился за борт. Почесал голову и, поглубже нахлобучив шапку, вразвалку двинулся к самозванцу.

– Але! Мужчина! Кто разрешил? Почему нарушаем?

Парень забеспокоился.

– Простите, я очень тороплюсь в Шереметьево, в аэропорт. Самолет. Вы же видите… – он осекся на полуслове.

Очередной автомобиль, прорвавшись сквозь смрад и ругань, чиркнул по дорогому плащу грязным крылом. Но такие мелочи виновато топчущийся на месте «регулировщик» уже не замечал.

– А кто не торопится? – с вызовом спросил гаишник и, не глядя, ткнул толстым пальцем в гудящую массу. – Все торопятся. Сам видишь, как люди нервничают.

– Я вижу. А вот вы? Вы почему ничего не делаете? – мужчина тоже нервничал и голос его уже срывался.

– Я? Я-то как раз делаю! Вот сейчас тебя уберем с перекрестка, а за свое самоуправство ты получишь пятнадцать суток, и будет полный порядок.

Гаишник поднял жезл и угрожающе двинулся на «регулировщика». Мужчина осекся и, задрожав всем телом, отпрыгнул от очередного наезжавшего на него автомобиля, а между ним и надвигающимся сержантом оказалась машина.

Что делать?

«Быть или не быть?» – пронеслось в голове Алека Кантаровича.

Он никогда в жизни не дрался. Его били. В детстве очень часто, а вот он даже не сопротивлялся. Лишь закрывал лицо руками. Так и лежал на земле во дворе, на школьном полу или туалетном кафеле до тех пор, пока мучители не уставали и не теряли к нему всякий интерес. Сейчас ему тоже захотелось закрыть голову ручками, упасть в вечную московскую слякоть под лысые колеса какого-нибудь «помидорного рыдвана» и дождаться окончания этого кошмара. Или…

«Убежать?!»

А почему бы и нет? Ведь этот сержант не знает, ни на какой машине он приехал, ни куда движется. Эх, если бы не аэропорт и встреча американской гостьи, он бы даже не сунулся на улицы столицы в такой сумасшедший час. Разделивший милиционера и Кантаровича ржавый «Опель» начал двигаться. Через мгновенье красная распаренная рука стража закона сцапает Алека, и карательный механизм будет запущен. Остановить его будет практически невозможно, потому что паровой каток государственного обвинения имеет лишь одну передачу – «полный вперед».

Отчаянно просигналили машины, гаишник отвлекся, и Алек судорожно огляделся, а через мгновение ноги сами понесли его прочь. Он прыгнул еще раз, потом побежал, и вскоре уже исчез в чаду и выхлопных клубах продолжавших биться в непримиримой дорожной схватке железных коней москвичей и гостей столицы.

Сержант презрительно сплюнул и на всякий случай дунул в свисток. Сипяще-кряхтящая трель утонула в остервенело заливающихся звуках клаксонов. Гаишник махнул жезлом и, развернувшись, затопал к напарнику, который уже не курил, а лузгал семечки, присланные тещей из Ставрополя. Дежурство подходило к концу. Пробка заткнулась окончательно. Больше никто никуда двинуться не мог.

Милосердие

Алек, не замечая встречных прохожих, брел вдоль забитой автомобилями улице. Впереди, насколько хватало глаз, простиралась обычная вечерняя московская пробка – часа на два. Горожане возвращались с работы.

– Ну что, Сонечка, – глянул Алек в белое небо, – не встречу я тебя… уж не обессудь. Просто не успею.

О том, что Соня уже вылетела, ему позвонили и сообщили из Штатов этой ночью, и заснуть Алек уже не смог. Нет, Соня была бесконечно далека от института киберфизики и вообще от мира науки, в коем подбирал свои крохи Алек; она занималась, наверное, самым бесполезным делом на свете – благотворительностью.

«Или все-таки полезным?»

Именно после этого ночного звонка Алек вдруг осознал, сколь многие выгоды может принести благотворительность!

Нет, сорить с трудом заработанными деньгами Алек не собирался. Советский Союз кончился, господа! Попрощайтесь с ним и с халявой – навсегда! Просто Алек вдруг ясно понял, что благотворительные программы – отличное прикрытие. И, если распорядиться с умом, то и источник заработка, причем весьма неплохого!

Представьте, бороздите вы просторы Интернета и вдруг на вас вываливается несколько баннеров с изуродованными болезнями детскими лицами, оторванными ручками-ножками и врожденными пороками. А дальше призыв: «Спасите детей от противопехотных мин! Международный Благотворительный Фонд собрал уже более ста миллионов долларов и помог 5 322 невинным жертвам бомбардировок в Ираке, Афганистане, Сирии. Спасем детей от насилия. Мы, взрослые, ответственны за этих детишек!» Ну и далее в том же духе. Вышибай слезу да собирай по пять долларов. И если правильно поставить рекламу… в общем, здесь американочка Соня Ковалевская была незаменима.

Алек усмехнулся. Он хорошо помнил дядю Пашу Ковалевского, удравшего в Америку много-много лет назад. Он-то удрал, а папаню Алека затаскали по комиссиям и еще долго затем тыкали носом: «Ваш друг Ковалевский предал Родину! Страна дала ему образование, профессию, ученое звание и степень, а он…»

Отец очень переживал, но по-своему даже одобрял бегство Ковалевского. А вот когда Алек попытался совершить похожий трюк, ему не повезло. Алек поежился: в расчете на содействие он, оставшись в Штатах, первым делом кинулся искать Ковалевских; они могли помочь пристроиться на первое время. Но старые телефоны естественно были отключены, а новых он так и не разыскал.

– А теперь и я вам понадобился… – мурлыкнул Алек. – Что ж, поможем папкиному другу… поможем.

Он вдруг подумал, что все происходит лучше некуда, и если не спешить на помощь Соне со всех ног, а дать ей время поколбаситься в Москве в одиночку, ткнуться носом пару раз до крови… и лишь затем найти, помочь и разъяснить…

– Шелковая станет, – резюмировал Алек, – и наступит у нас эра милосердия… самый настоящий 21-й век…

То, что он только что высказал вслух, Алеку понравилось, и он быстро достал блокнот. Подходящее название для его фонда было где-то рядом. Совсем рядом.

«Милосердие XXI-го века? Нет, провинциально. Милосердие – XXI век? Уже лучше! «Международный фонд милосердия и помощи XXI век».

Алек быстро записал то, что получилось, и схематически подрисовал эмблему: малыш выпускает голубя на фоне земного шара.

«Круто! – подумал Алек. – Тут даже я расплачусь. И тут же расплачусь!»

Два разных ударения на «а» и на «у» давали два разных, однако тесно связанных друг с другом смысла.

Алек рассмеялся и взмахнул руками, напугав встречную женщину неопределенного возраста. Она посторонилась и пропустила странного типа в замызганном плаще и без головного убора. Тот, странно улыбаясь, прошагал мимо. Теперь, когда Алек твердо решил, что Сонечку встречать не следует, у него обнаружилась масса иных, не менее важных дел.

Звонок

Павел Матвеевич прошел из угла в угол и рухнул в кресло. Соня должна была уже не только прилететь в Москву, но даже встретиться с Алеком Кантаровичем! А она все не звонила и не звонила. Павел Матвеевич прикрыл глаза и невольно погрузился в прошлое. Он помнил каждый миг и каждое ее слово.

– Папа! Ты не можешь мне запретить ехать на Родину! Это нарушение моих прав!

Павел Матвеевич слабо улыбнулся. Сонечка обвинила его именно в этом.

– Боже мой! Сонечка! Девочка моя, ты не понимаешь, о чем меня просишь, – пытался объяснить он. – Я бросил все, чтобы ты выросла в другой стране!

– Я и выросла…

В этом Соня была права. С тех пор, как ее сразу после третьего класса вывезли в Штаты, прошло пятнадцать лет. И даже сам Павел Матвеевич, профессор математики в Miami State University, не мог не признать, что Сонечка – человек состоявшийся. У нее уже были позади университет и множество самых различных курсов, а в настоящем – здоровый образ жизни и твердое понимание своих жизненных целей. Отчасти поэтому у нее и не было постоянного бой-френда – большинство из молодых людей просто не успевали за ее темпераментом и безнадежно отставали в интеллектуальном, духовном и физическом развитии. Одна беда: Соня твердо решила, что ей необходима Россия.

Павел Матвеевич сопротивлялся этому ее решению долго, но, в конце концов, уступил и первым делом набрал номер телефона старого друга. В начале XXI века контакт с иностранцем наконец-то перестал быть опасным для россиянина. И первое, что он узнал, дозвонившись до квартиры Кантаровичей, – его друга Савелия Алексеевича уже нет в живых.

Впрочем, это было хотя и горестное, но вполне ожидаемое известие, – сверстники Павла Матвеевича уходили один за другим, такой уж возраст. Но сын Кантаровича – Алек, вежливый, умненький мальчик, коего Павел Матвеевич запомнил по регулярным партиям в шахматы, оказался на месте и готов был помочь.

– Ох, Алек… – вздохнул Павел Матвеевич.

С его точки зрения Алек был еще слишком молод, чтобы доверить ему свою дочь. Хотя… за прошедшие годы при его талантах Алек мог вырасти до руководителя лаборатории или даже заведовать кафедрой. В новой России как раз такие мальчишки и руководили правительством и даже приватизировали страну. Олигархи – и те, как правило, были рождены спустя двадцать лет после войны. А главное, – Павел Матвеевич это прекрасно помнил, – Алек был очень умный мальчик. Одну из трех партий в шахматы он обязательно выигрывал, невзирая на кандидатский разряд Павла Матвеевича.

– Дорогой Алек, поймите меня правильно, – сразу перешел к главному Павел Матвеевич, – у меня единственная дочь, которая вбила себе в голову, что именно в ней нуждается сегодня Россия. Прошу вас, как родного, поговорите с ней. Сориентируйте мою дочь в российской действительности. Подскажите, что и как…

– А что ваша дочь умеет? – заинтересовался молодой Кантарович.

– Она? Она окончила университет в Майами. Математический факультет. Но вместе с этим она больше не по этой части…

– В каком смысле не «по этой части»? – перебил его Алек. – С ней что-то не в порядке?

– Нет-нет! Что вы, Алек! Она в полном порядке. Но она больше увлекается общественной работой, чем профессией. Она член всех возможных общественных организаций и фондов. Спасение каких-то там лесов и снегов. В защиту болот и пустынь и чего-то там еще. Я уж не говорю про детские фонды. Они просто живут у нас в доме. Вот поэтому я и не знаю точно, что ей делать в России. У вас ведь, наверное, даже «Красного Креста» теперь нет?

Ковалевский умолк, но и Алек долго молчал – видно обдумывал услышанное.

– Ну, «Красный Крест» у нас имеется. А вот что у нее с визами? С билетами? С жильем? Разрешение на работу надо делать?

Ковалевский растерялся. Нет, он обрадовался, что Алек так быстро перешел к делу, но ни на один вопрос ответить не мог.

– Я и не знаю. Надо ее спросить.

– Давайте так сделаем. У нас время уже под утро клонится. Я вам сейчас дам е-мейл свой. Пусть ваша Соня мне все напишет, а я ей тут же отвечу. Записывайте.

– Секунду, – он подхватил ручку и клочок бумаги. – Да, я готов.

– Прямо так и пишите. АЛЕК, три семерки, КАНТ. Собака. Мейл. Точка. Ру.

Павел Матвеевич записал малопонятный адрес этого малопонятного Интернета, и его как-то сразу посетили нехорошие предчувствия. Теперь эти предчувствия сбывались, – время шло, а Соня так и не звонила.

«Пора Алеку звонить, – понял Павел Матвеевич, – с его стороны так долго молчать – это уже свинство…»

Связной

После восьми вечера Соломину стали поступать доклады.

– Старый в номере… Старый собирается… Старого везут в аэропорт…

И это означало, что главная цель сегодняшнего вечера – профессор Дэвид Кудрофф быстро приближается к своей новой судьбе. А потом поступил сигнал от прослушки.

– Юрьич, – звонил старший смены, – у нас реальный контакт.

– Кто?! С кем?! – судорожно прижал наушники руками Соломин.

– На Кантаровича Штаты вышли…

Соломин присвистнул. Частный предприниматель Алек Кантарович, если верить Черкасову, исполнял функцию важного связующего звена между учеными института и Западом. Однако главные детали этой его функции пока оставались тайной.

– А с кем он говорит, установили? – спросил Соломин.

– Конечно, – отозвался старший смены, – записывайте номер…

Соломин быстро записал длинный ряд цифр, и на его лбу выступил холодный пот. Столь нелюбимый Черкасовым «примазавшийся» к институту предприниматель разговаривал, судя по телефонному номеру, с до сих пор числящимся во всех особых списках невозвращенцем Ковалевским.

– Твою мать… – выдохнул Юрий Юрьевич. Невозвращенец был из этого же института, то есть знал, чем именно здесь занимаются, досконально. – Можешь меня подключить к разговору?

– Нет проблем, – отозвался старший смены, и в наушниках прозвенел голос Кантаровича. Алек обсуждал с «невозвращенцем» приезд в Москву какого-то третьего лица.

– О ком они говорят? – выдохнул Соломин. – Когда прибывает?

– Некая Соня, – отозвался в наушниках старший смены. – Прибыла сегодня, точнее, около получаса назад.

Соломин устало матюгнулся. Ни идентифицировать эту «некую Соню», ни, тем более, прицепить к ней наружку он уже не успевал. В отсутствие «железного занавеса» число приезжающих в Россию стало слишком велико, чтобы контролировать всех. А ему еще предстояло обрабатывать в аэропорту профессора Кудрофф.

– Все пишете? – спросил он.

– Естественно, – с чувством собственного достоинства отозвался старший.