24 апреля, Варжовцы
– Мне кажется, граф, что вы должны знать… – голос Юлианы Понятовской, которая изображала молодую великую княгиню Екатерину, понизился до шепота.
Я находилась на съемочной площадке и делала вид, что внимательно слежу за отлаженным творческим процессом. Снималась важная сцена беседы будущей императрицы с одним из своих – также будущих – фаворитов. Работа шла в павильоне – в него был превращен один из огромных цехов разорившейся обувной фабрики.
– Стоп! – закричал Михасевич.
Он был рядом с одним из режиссеров, на высоте метров трех, замерев как раз над Понятовской и ее собеседником. Мгновенно все преобразилось – тишина, до этого царившая в импровизированном павильоне, сменилась гулом голосов, Марк прокричал в большой рупор:
– Юлиана, старайся говорить мягче, с игривыми интонациями, кроме того, стань к нему вполоборота. И, черт побери, почему свет направлен в противоположную сторону?
Техники, которые были ответственны за освещение, развернули огромные прожектора в том направлении, которое требовалось Марку. Операторская люлька, походящая на ту, что используют маляры, дабы забраться на верхние этажи здания, плавно опустилась вниз. Михасевич соскочил на пол, подбежал к жене и ее партнеру и стал, жестикулируя, объяснять, как именно должна выглядеть сцена. Потом он дал несколько наставлений обслуживающему персоналу.
Пока он говорил, около Понятовской, облаченной в пышное платье по моде середины восемнадцатого столетия, суетилась гримерша в мини-юбке и с кольцом в губе. Она подправляла Юлиане – Екатерине макияж и припудривала волосы, собранные в высокую прическу.
– Все по местам! – закричал Михасевич, снова забираясь в люльку рядом с оператором. Люлька взмыла вверх, покачиваясь над говорящими, словно неопознанный летающий объект. Шум и гам (на съемочной площадке находилось еще человек пятнадцать) сменились абсолютной тишиной.
Сцена повторилась. Я, буду откровенна, не заметила концептуальных отличий от того, что предстало перед моими глазами пять минут назад. Судя по всему, Михасевич остался доволен – он прильнул к монитору, на котором отображалась одна из ключевых сцен его фильма. Сей эпизод длился несколько минут – Екатерина, используя свои несомненные женские чары, склоняла гвардейского офицера к перевороту. На самом волнующем месте, когда тот должен был пасть в объятия очаровательной интриганки и сказать «да» или с жаром отвергнуть вероломное предложение, сохраняя верность ее мужу-императору, и заявить «нет», Михасевич снова прокричал в мегафон:
– Стоп! Снято! Всем спасибо! Перерыв пятнадцать минут! Готовим сцену 298-6!
В Варжовцы я прибыла накануне вечером. Пришлось почти пять часов трястись в допотопном медлительном поезде, который довез меня из столицы к побережью Адриатического моря. Марк не обманул – в моем распоряжении был его тонированный джип и молодой помощник режиссера, весьма ретивый и симпатичный юноша. Он оробел, узрев пред собой великую писательницу Серафиму Ильиничну Гиппиус – удивительно, до какой степени завораживающее впечатление я произвожу на всех, с кем мне приходится общаться. Наверное, бедолаги сразу вспоминают мегеру из «Ярмарки тщеславия» – они и не подозревают, что по натуре своей я чрезвычайно робкая, нежная и страшащаяся любого грубого слова поклонница иронических детективов. Положение обязывает – мне пришлось изображать из себя гениальную писательницу и знаменитую телеведущую: следуя этой роли, я процедила на робкое приветствие посланца Марка «Добрый день, Серафима Ильинична!» злобное: «Ну какой же добрый день, голубчик, если, во-первых, я едва не отдала богу душу в этом «Восточном экспрессе», а во-вторых, или, может быть, во-первых, сейчас почти семь часов вечера, поэтому, шер ами, надобно говорить: «Бон суар!»
Я всегда иду в атаку, когда проголодаюсь. Молодой человек испуганно замолчал, подхватил мой чемодан и распахнул дверцу джипа.
– А где Марк? – спросила я тоном вдовствующей императрицы.
– Марк Казимирович велел мне встретить вас, – пролепетал юноша.
– Ну, ну, – процедила я и добавила: – Ну что же, можете трогать, милейший!
С железнодорожного вокзала мы направились к особняку Михасевича. Мой экс-супруг не обманывал: шикарный белый дом, настоящее родовое поместье, этакое дворянское гнездо, располагался в самом центре городка.
Варжовцы – это уютный, тихий городишко, полный старинных зданий и купеческих хором, городок, ведущий размеренную, сонную жизнь, городок, в котором никогда и ничего не происходит. В начале прошлого века он начал входить в моду как великосветский курорт, здесь собирались сливки европейского общества, одно за другим открывались казино, отели и водолечебницы. Конец этому буржуазному великолепию положила Первая мировая война, после которой Варжовцы так и не оправились. За этим последовали годы разрухи и полуфашистской диктатуры, сменившиеся Второй мировой войной, последующим низвержением монархии и установлением по всей Герцословакии советской власти. Наши коммунистические боссы любили отдыхать на морском побережье, где лечили застарелый простатит, запоры и «подарки Венеры», принимая важные политические решения. Городок хирел, от былого сияния эпохи первого десятилетия двадцатого века не осталось и следа. Так, знаменитый, похожий на сказочный замок вокзал безжалостно снесли и заменили уродливой бетонной коробкой с чугунными серпом и молотом на фасаде. Возникли многоэтажные монстры, которых по всей стране возводили, как мне кажется, по одному и тому же бездарному и человеконенавистническому проекту. Но в историческом центре Варжовцов сохранились особняки, которые теперь раскупили нувориши. В последние годы городок начинает постепенно возрождаться, сюда приезжают немногочисленные иностранные туристы, да и свои, отечественные, не забывают Варжовцы. После того как нынешний президент страны, душка Гремислав Гремиславович, начал регулярно принимать высоких зарубежных гостей в своей вилле у моря, Варжовцы стали известны всему миру. Но до Бертрана Варжовцам еще ой как далеко!
Я заметила несколько церквушек, узкие улицы были засажены зеленеющими кривоватыми деревцами. Я никогда бы не могла представить, что кто-то из жителей этого милого городка, своего рода идеальной герцословацкой провинции, способен причинить боль ближнему.
Прохожих на улице было немного, в основном скромно одетые пожилые люди: туристический сезон еще не начался, и в период с октября по июнь Варжовцы вымирали, превращаясь в город-призрак.
Детей не было видно совсем. Ну да, как я могла забыть… Маньяк. В этом красивом, буколическом городке, который так и просился со всеми своими церквушками, краснокирпичными особнячками и парками на конфетную коробку, обитал безжалостный убийца. Но вряд ли это маньяк пишет анонимки Понятовской.
У особняка Михасевича, уверена, самого красивого и импозантного (другой бы Марк себе и не выбрал бы), меня встретили несколько человек, тоже из съемочной группы. Они охотно объяснили, что съемки идут в одном из павильонов на другом конце Варжовцов.
Чтобы попасть туда, мне пришлось полчаса идти по кривоватым улочкам городка. Наконец я оказалась около бывшего здания обувной фабрики. Здесь и находилась «фабрика грез» Михасевича.
Марк, спустившись с режиссерских высот, наконец соизволил заметить меня. Он был в хорошем расположении духа.
– Ага, вот и ты, Фима. Ну что же, рад, рад. Как доехала?
Я оглянулась. Члены съемочной группы вроде бы занимались своими делами – механики устанавливали аппаратуру, декораторы меняли интерьер, Понятовская и другие гримировались или, смеясь, курили в стороне. Тем не менее я каждой порой ощущала, что за нами наблюдают.
– Я начала расследование, Марк, – произнесла я негромко. – Твоя бывшая жена Тамара Лисициани, скорее всего, непричастна к этому.
– Скорее всего? – произнес Михасевич в некотором раздражении. – Фима, давай не будем говорить об этом.
Мне бросилось в глаза, что упоминание Лисициани действует на Марка, как красная тряпка на быка. Занятно, занятно. Это что, уязвленное мужское самолюбие?
– Обо всем сегодня вечером, Фима, на съемочной площадке слишком много посторонних ушей, – произнес он скороговоркой, а затем громогласно добавил: – А сейчас я познакомлю тебя с Юлианой.
– В качестве кого собираешься представить меня народу? – поинтересовалась я. – Мне придется задавать вопросы, без этого нельзя. А в таком случае вопросы могут возникнуть и у других – например, о моей собственной персоне.
– Ты права, – ответил режиссер. – Значит, так, Фима. Актерская братия любит, когда вокруг них трутся обожатели и воздыхатели, в особенности такие знаменитые, как ты. И охотно идут на контакт, если думают, что это послужит лишней рекламой. Так что смотри!
Михасевич поднес к губам мегафон и прокричал:
– Дамы и господа!
Все взоры мгновенно обратились в нашу сторону. Я волей-неволей стала эпицентром всеобщего внимания. Воспользовавшись возможностью, я осмотрела собравшихся.
Обычные, может быть, чуть экзальтированные люди, одним словом – киношники. Мужчины и женщины. Несколько знаменитостей, которые были в одной группке, начинающие актеры – в другой.
Юлиана Понятовская, капризно смотрящаяся в зеркало, выговаривает гримерше. Рабочий персонал в спецовках. В общем, ничего таинственного или подозрительного. И тем не менее – я почему-то была уверена в этом почти на сто процентов – один из тех, что сейчас рассказывает анекдоты, ест бутерброд, курит или флиртует, и являлся автором пугающих писем жене известного режиссера. Кто-то желал ей смерти и не скрывал этого. Но кто?
– Разрешите представить вам самую знаменитую писательницу Герцословакии, ведущую культовой программы «Ярмарка тщеславия» и, кстати сказать, мою первую супругу, с которой мы жили вместе целых пять лет, Серафиму Ильиничну Гиппиус, – провозгласил режиссер.
Судя по всему, от меня требовалось заплакать горючими слезами и вознести хвалу всевышнему за это неземное счастье – пять лет являться женой самого Марка Михасевича!
– Серафима Ильинична – представитель одного из телевизионных каналов. Наш сериал, как вы знаете, планируется пустить под Новый год, во второй декаде декабря. Серафима Ильинична прибыла в Варжовцы, чтобы ознакомиться с процессом съемок. Госпожа Гиппиус – эксперт в сериальных делах! Она любезно пригласила меня и Юлиану Генриховну в свой новогодний выпуск, который выйдет в эфир 31-го числа, и беседовать мы будем о нашем сериале, который к тому времени, я уверен, побьет все рейтинги и станет самым любимым у зрителей. Так что прошу вас помочь Серафиме Ильиничне, отвечайте на все ее вопросы и вводите в курс дела. Заранее благодарен за вашу помощь!
– Марк! – пророкотала я. – Что-то я не помню о предложении в твой адрес и в адрес твоей супруги выступить у меня в новогоднем выпуске.
– Не беспокойся, Фима, мы согласны, – отмахнулся Михасевич. – А то ведь за все то время, что ты ведешь свою «Ярмарку», у тебя не было в гостях ни одного мало-мальски нормального режиссера, так, все какие-то олухи и бездари. А меня и Юлиану народ любит, вот и будет для всей страны подарок – наш эфир!
– Что подарок, то подарок, – проскрипела я зубами.
Придется в самом деле приглашать в «Ярмарку» Марка и его Понятовскую. Небось мой экс-супруг думает, что сумеет, как это обычно за ним водится на телепрограммах, без остановки петь соловьем и рассуждать о своем грандиозном таланте? Нет, Марк: я скушаю заживо и тебя, и надменную панночку Юлианочку, а затем без единой купюры велю пустить в эфир.
– Хорошо, Марк, – произнесла я. – Придешь ко мне на эфир со своей женушкой. Только для чего ты оповестил всех, будто я эксперт по сериалам, ты что, ничего другого придумать не мог? Я же абсолютно ничего не смыслю в этом деле!
– Дорогая Фима! – ответил Марк, похлопав меня по плечу. – Ты бы только знала, сколько на телевидении и в кинематографе людей, которые тоже ничего не понимают, но настырно лезут и снимают. И еще считаются образцами для подражания!
В этот момент к Михасевичу подбежала девочка лет шести, светловолосая прелестная хохотушка с такими же, как у матери, огромными синими глазами и упрямым отцовским подбородком. Девчушка была одета в дорогое парчовое платьице по моде легкомысленного восемнадцатого века.
– Папа! – закричала она. – Папочка!
Марк Михасевич подхватил ее на руки и поцеловал. Я поняла, что это Настя, дочь режиссера и Юлианы Понятовской.
– Вот моя принцесса! – засмеялся Михасевич и, посадив дочь на шею, побежал с ней по павильону. Девочка весело смеялась, Михасевич корчил рожи и дурачился. Кто бы мог узнать в этом любящем отце грозного кинематографиста! – Настена, готовься! – приговаривал Марк Казимирович. – Сейчас у тебя ответственный день. Ты первый раз будешь сниматься. Ты хочешь стать звездой?
Он снял дочь и нежно поцеловал ее. Дочь, которая появилась на свет, когда Михасевичу уже было под пятьдесят, была для него всем. Фотографии счастливой четы – по-княжески величественный Марк, бездумная куколка Юлиана и чудесное дитятко Настя – регулярно появлялись в глянцевых журналах под заголовками: «Счастье по-герцословацки», «Неземная любовь великого режиссера и знаменитой кинодивы» и «Юная дочка пойдет по стопам родителей».
Настя с готовностью пропищала:
– Хочу, как мама, быть звездой!
– И ты будешь! – Режиссер подкинул дочку вверх и поймал ее, девочка визжала от удовольствия. – Станешь звездой, да еще какой! Будешь сниматься в моих фильмах, как и мама, получишь награду как лучшая актриса года и «Оскара» заработаешь! Мы этому Голливуду покажем!
– Марк, не надо! – произнесла недовольным тоном Понятовская. – У меня каждый раз сердце замирает, когда ты подбрасываешь Анастасию. Кроме того, ей нельзя много бегать, может начаться приступ астмы!
– Мамочка, все в порядке! – кричала, смеясь, девочка.
Михасевич, приподняв и поцеловав ее в лоб, бережно опустил Настю на пол. Она побежала к Юлиане, которая расположилась в обтянутом алым бархатом резном кресле, более похожем на императорский трон. Я заметила, что у всех остальных были обыкновенные пластиковые стулья, даже у ее мужа-режиссера, правда, с табличкой на спинке: «V.I.P. Марк Михасевич».
Понятовская, в отличие от мужа, была далеко не в самом хорошем расположении духа. Впрочем, как успела сообщить мне внештатный информатор Моссада Рая Блаватская, Юлианочка за последние годы разительно переменилась: еще бы, из никому не известной актрисулечки, которая прыгала от счастья, получив эпизодическую роль в глупом сериале, она посредством замужества превратилась в самую известную и высокооплачиваемую диву Герцословакии. Не могу судить о размере артистического дарования Юлианы, но не думаю, что она, как пишут бульварные листки, «самая одаренная актриса со времен божественной Греты Гарбо». Если бы не Марк, то она так бы и прозябала в неизвестности на задворках телестудий. Претерпел изменения не только статус Понятовской, но и ее характер. Раньше девочка жила в общежитии, кушала дешевую колбасу, а по вечерам подрабатывала в ресторане официанткой. Там-то ее и заприметил наш барин Марк, любитель многочасовых застолий и витиеватых тостов (в первую очередь тех, что прославляют его самого). И, о чудо: Золушка стала принцессой, начала коллекционировать драгоценности и одеваться от кутюр в Париже, Милане и Нью-Йорке. Милая, стеснительная провинциалочка уступила место хваткой и капризной хищнице.
– Что вы мне суете? – Юлия недовольным тоном прикрикнула на растерявшуюся гримершу. – Я же сказала, тени должны быть нежно-бирюзовые. А у вас что, дальтонизм? Цвета не различаете, милочка? И где мое успокоительное! Марк, я окончательно стану неврастеничкой на этих съемках. Где эта несносная Зоя?
Как из-под земли перед троном, с которого Юлиана давала очередное представление, выросла невысокая крашеная брюнетка в строгом брючном костюме горчичного цвета. Эту особу можно было бы назвать симпатичной, если бы не слишком острый нос и постоянно презрительное выражение чуть раскосых карих глаз. Зоя протянула Юлиане золотистую фарфоровую чашку, в которой что-то шипело, и сценарий в массивной кожаной папке.
– Не нужен мне сценарий, Зоя, память у меня отличная, я все знаю! – сказала с раздражением Понятовская, швыряя папку на пол. Зоя – видимо, ее секретарша – с натужной улыбкой нагнулась и стала собирать разлетевшиеся листы.
– Ну что ты медлишь, ты же знаешь, Зоя, что лекарство нужно принимать строго по часам, – капризно произнесла Юлиана.
Зоя наконец подала ей чашку. Понятовская, отпив крохотный глоточек, поморщилась.
– Опять вода! И к тому же с газом, хотя ты великолепно знаешь, что минералку я пью только без газа. Я же просила добавлять не в воду, а в ананасовый сок. От воды толстеют. Зоя, я не хочу, чтобы меня разнесло, как корову. Или как тебя!
Последняя фраза была рассчитана на то, чтобы оскорбить Зою – секретаршу даже при наличии самого буйного воображения нельзя было назвать полной.
Все на съемочной площадке вертелось вокруг двух особ женского пола – Юлианы Понятовской и Насти Михасевич. Однако если вторая, задорно смеясь, была всеобщей любимицей, каждый старался потрепать девочку по голове или сказать что-то приятное, то ее мать, как моментально поняла я, вызывала всеобщую ненависть. Вполне вероятно, что у автора анонимок был веский повод измываться над Юлианой: Понятовская умела оскорбить.
– Зоя, где сценарий? – потребовала вдруг Понятовская. Секретарша неловко протянула ей кожаную папку. – Мне нужно сверить две реплики. Ну почему ты вечно все куда-то кладешь не туда! Листы все в пыли, что ты мне суешь, сначала протри каждый лист платком! У тебя что, нет платка? Что за ужас, кто со мной работает!
Я заметила, как Зоя нахмурилась. В глазах секретарши горела злоба.
– Боже, вы достали тени? – обратилась Юлиана к гримерше. – Нет? А почему вы курите? Вы же знаете, что я не выношу табачного дыма, я не хочу заработать рак.
Марк Михасевич, казалось, никак не реагировал на капризы и вздорное поведение жены. Впрочем, он был ее муж, поэтому никто на съемочной площадке не мог пожаловаться на Понятовскую и ее необоснованные претензии. Мне стало даже жаль Марка: нашел себе на старости лет жену-командиршу! Кто бы мог подумать, что всем заправляет эта стервозная Юлианочка.
В углу павильона я заметила подростка лет пятнадцати. Хотя про современных тинейджеров нельзя с уверенностью сказать, сколько им лет, – акселерация достигла невиданного размаха.
Подросток был нескладный, щуплый, достаточно высокий, с короткой стрижкой, в круглых очках, которые делали его похожим на плохую копию Гарри Поттера. Уже не мальчик, но еще далеко не мужчина.
Он кого-то неуловимо мне напоминал. Ну конечно же! Тамару Лисициани! Это, должно быть, сын Михасевича от второго брака, сводный брат Насти, Кирилл. Он учился, насколько я помнила, в девятом или десятом классе. Я обратила внимание на то, с какой завистью он смотрел на сестренку, находившуюся в центре всеобщего внимания.
– Кирилл! – подростка заметил и Михасевич. – Ты что здесь делаешь? Разве ты не должен готовиться к химии? У вас завтра тест.
– Папа, – ответил Кирилл, – мне так интересно. Можно я немного посмотрю…
– Кирилл, – тоном, не терпящим возражений, прервал его Марк Казимирович. – Я не хочу, чтобы тебе делали поблажки только из-за того, что ты мой сын. Я подарил местной школе компьютерный класс, но это не означает, что ты будешь лениться и пренебрегать учебой.
– Но, папа… – попытался вставить хоть слово подросток, однако Михасевич, привыкший говорить сам, не слушал ни единого его слова:
Конец ознакомительного фрагмента.