Глава 6. Верблюд – внедорожник, недетская война и выжить вопреки
Когда я открыла дверь в кабинет истории на следующий день, я тешилась лукавой надеждой, что после моего « блистательного» актёрского дебюта перед картой мира на прошлом уроке, одиннадцатый класс встретит меня по-человечески.
Как бы ни так! Обе принцессы смотрели куда-то в пустоту и с вызовом переговаривались на своём корявом языке.
Люк Скайуокер решил, видимо, придерживаться «тёмной стороны» своего папаши Энакина и мрачно, почти злобно ругался на тарабарщине с Дарт Вейдером. Причём, и принцессы и прочие «войнозвёздовцы» употребляли одни и те же слова. Снова и снова. Как у них самих уши не вяли, не представляю.
Звучало это, приблизительно так:
– Ты зат! Ту дат! Шааа!
– Зат ты ту! Ту зат зад! Шааа!
– Кашшшш!
– Ты кашшшш! Поп зат ты! – и в таком духе, притом с кислейшим выражением на лицах.
Мальчик с бархатными глазами говорил на каком-то, похожим на индийский (огни, анахата, шушасана – доносилось до меня), языке с девушкой за соседней партой. Два подростка-штурмовика шептались на совершенно незнакомом мне языке. И только многодетная чернокожая красавица со смешливыми, ироничными глазами, пыталась докричаться на чистом английском до девочки, которая почти лежала на последней парте. Девочка была чем-то на неё похожа: такие же мелкие, я бы сказала, деликатные черты лица и ироничный взгляд не детских глаз.
Я не очень представляла, что мне делать. Но знала точно, чего мне делать было нельзя. Я даже чувствовала, что и миссис Вия, директриса, очень бы не хотела, чтобы я это делала: обращать хоть толику своего учительского внимания на шутовскую группу в костюмах и заигрывать с ними.
Я поздоровалась. Написала тему урока: «Послевоенный мир: опять война? История в лицах: Судан».
– Как Вас зовут? – обратилась я к девушке на первой парте.
– Сиша
– Вы давно живёте в США?
– Два года.
– Вы сказали, что родились, жили, а потом бежали из Судана. Так?
– Да.
Я повесила на стену большую карту мира, показала, где находится Судан и коротко о нём рассказала.
– Судан – страна с долгой, трудной историей и богатой культурой. Это страна, которая своими богатствами всегда манила завоевателей. Мастер колониализма, Британия, и, родина древнейших цивилизаций, Египет поделили страну надвое в самом конце девятнадцатого века. С тех пор хрупкий мир в этой стране покинул её окончательно.
– А почему он был хрупким? – спросил на неплохом английском один из штурмовиков.
– Может быть, нам Сиша ответит, – предложила я.
– Настоящего мира у нас никогда не было. В стране живут самые разные племена. Причём, каждое считает себя главным. И постоянно это доказывает оружием. Те, кто занимается разведением верблюдов на продажу, одни из самых богатых.
– Почему?
– Потому что верблюд для пустыни – всё равно, что классный внедорожник для американских фермеров. Только лучше.
– Верблюд лучше внедорожника? Вы там, в Африке, видимо, совсем дикие, – не унимался «штурмовик». Лица за плотной маской было не видно.
– Может, и дикие. Только в 16 лет мы в памперсах не ходим, как ты. От тебя уже попахивает, между прочим. Ещё пару дней в этом дурацком костюме – и от тебя люди будут шарахаться.
Класс дружно захихикал. Все, кроме второго штурмовика. Я не вмешивалась. Мне было интересно, чем это может закончиться. Да и, по правде сказать, мой культурный шок резко накинулся на меня ворохом мыслей. «Неужели они не снимают свои костюмы даже ночью? А вдруг, меня, русскую, специально послали в класс, где у детей психические расстройства? И почему родители с этим мирятся? И т. д. и т.п.»
А Сиша продолжала:
– Некоторые племена – полностью кочевые. У них женщины даже детей на верблюдах рожают. Не останавливаясь по такому «ничтожному» поводу. Они и, правда, дикие. Тут ты прав – она посмотрела в прорези маски «штурмовика».
– Некоторые народности живут цивилизованно, по берегам рек. Они занимаются сельским хозяйством. Скот разводят. У нас много талантливых людей: художников, ремесленников, строителей. Но мы все говорим на разных языках.
– Но почему? – спросил мальчик с бархатным взглядом.
– Официально, те, кто на Севере, мусульмане, говорят на арабском. Мы, живущие на Юге, должны все говорить по-английски. Так власти требуют. А на самом деле каждый говорит, как может и на чём может. Многие говорят на языке Динка. Другие на Нуаре. И таких местных языков много.
– А ты на каком языке с детства говорила? – спросила вдруг « принцесса Лея».
– На английском и Динка. Ещё я читаю на арабском, но говорю на нём с трудом.
– Ничего себе!!! – подала голос миниатюрная, с приятным азиатским овалом лица, девочка. Она второй урок сидела рядом с «бархатноглазым», не издавая звука, но слушая почтительно всех, кто говорил.
– Да уж! Наверное, привираешь! – ехидно «молвила слово» вторая принцесса. – Мы за восемь лет испанский выучить не можем. А она, видите ли, три языка в африканских кустах изучила.
Сиша проигнорировала её, как нечто настолько пустое, что на это и грамма энергии и внимания тратить жалко. Она продолжила.
– Мой папа был известным политиком в нашей округе. Он закончил два университета. Мама была медсестрой. Папа был христианином, чёрным христианином. А моя мама – родом из Египта. А значит, мусульманка. Это она меня арабскому учила. Жили мы в любви и достатке. Хотя вокруг нас войны, большие и маленькие, не прекращались. Они начались между лидерами племён сразу после того, как мы стали свободными. Свободными и от Англии, и от Египта.
– А когда это случилось?
– В 1956 году. Но мир «задержался» на наших землях только на пару лет. А уж когда нефть обнаружили в Бентью, недалеко от нашего городка, война превратилась в настоящую гражданскую войну. Из тех, когда семья на семью, брат на брата идёт.
Тут решилась вступить в разговор я.
– Сиша, а что Вы можете сказать об Освободительной Народной Армии Юга?
– Она точно не была ни народной, ни освободительной, – мы, люди в Южном Судане так думаем. – Да, конечно, они стали бороться за выход из-под контроля Севера. Потому что там, на Севере страны, где находилась резиденция президента, вскоре был введён Закон Шариата. Север становился всё больше настоящим исламским государством. А мы, на Юге, были христиане. Особенно в тех провинциях, где были школы, больницы, библиотеки. Дети учились на английском. Женщины были уважаемы мужьями и властями. И жить по законам Шариата, как в Средние века, никто не хотел. Но, правду сказать, война началась, в основном, из-за нефти. Почти двадцать лет все воевали против всех: так нам, детям, казалось. Освободительной армии все боялись не меньше, чем правительственных войск.
– Но почему? Ведь эта армия за вашу свободу боролась? – спросил так неожиданно Люк Скайуокер, что все замолчали резко и «громко». Громкое молчание – это такая тишина, когда даже дыхание кажется неуместно громким.
– Я думаю, что война, любая война – межгалактическая, как у вас там, в Звёздных Войнах, или межплеменная, как у нас, – превращает воюющих в бездушных дроидов. В роботов. И очень быстро. Зверства обрушились на простых людей с обеих сторон. Те, кто из Освободительной Армии, стали арестовывать всех мужчин из посёлков и городов. Некоторые пропадали. Большинство насильно становились солдатами. Девочек и женщин похищали. Многих отдавали замуж. За военных командиров. Даже десятилетних. Непокорных убивали.
– А с твоей семьёй что было? – неохотно «выдавила « из себя вопрос принцесса Падме. Вероятно, её любопытство оказалось всё-таки сильнее, чем показное высокомерие.
– Папу забрали в Армию. Мама стала ходить в полицию и спрашивать, где он. После третьего раза ей пригрозили арестом. Вечером на наш дом напали: выбили все стёкла, увели скот, подожгли постройки во дворе. А утром следующего дня мы собрали пожитки и ушли. Мы решили добираться до города Джуба, на самом Юге. Там жил папин брат. Мы шли и шли. На третий день кончилась пища. Потом вода.
– А сколько вас было?
– Трое. Мама, моя сестра и я.
– Тебе сколько лет было?
– Мне – двенадцать, сестре – восемнадцать.
– И что дальше было?
– Мама поила нас своей слюной. Капала нам её в рот. Чтобы мы от жажды не умерли. Питались листьями. Иногда находили манго. Траву ели. Наконец, мы дошли до Джубы. Нашли дядю, и он нас принял как родных. Через неделю мама взяла нас за руки, и мы пошли к дороге, по которой пришли в город. Она остановилась, обняла нас и сказала:
– Больше вас я люблю только вашего отца. А он в беде. Я должна идти и быть с ним. О вас позаботятся. А отец – совсем один.
Она так плакала, когда всё это говорила, что мы и слов то разобрать не могли.
И она ушла. Больше мы её не видели.
Через три месяца война пришла в дом нашего дяди. Пока он отстреливался от солдат правительственной армии, мы с сестрой спрятались в кустах. Там мы просидели весь день, а ночью пошли. Я хорошо знала географию. Мы решили идти в лагерь для беженцев, на северо-восток. Мы шли днём, по жаре, потому что солдаты в это время спали. Было слишком жарко воевать. Они нападали на мирных жителей по ночам и ближе к рассвету. Поэтому ночью мы прятались в кустах. Однажды нас разбудили громкие крики на арабском. Это были правительственные солдаты. Они забрали нас в казарму. Меня поставили чистить туалеты, мыть обувь и собирать хворост для костров. А сестру отдали в жёны командиру.
– Вас хоть кормили?
– Почти что нет. А били каждый день. То не так на них посмотрела. То туалет не выдраила как следует. То на английском с сестрой разговаривала. Поводы были ежедневно. А скоро и меня замуж отдали. Заместителю командира.
Мы решили опять бежать. Дождались дня, когда солдаты легли отдыхать. Мы сначала спрятались в кустах, потом побежали. У нас даже одежды на смену не было.
– А куда, в этот раз, вы решили скрыться?
– Мы опять пошли на северо-восток. Туда, где были Красный Крест и где регистрировали беженцев. Сестра была беременная. Я отдавала ей и свою воду и фрукты, которые мы изредка находили.
– Сколько же вы шли?
– Где-то месяц. Наконец, мы увидели палатки и людей. Идти мы уже не могли. Мы поранили ноги, подхватили инфекцию, и ноги распухли. Страшно распухли. Стали толщиной с наши туловища. Так что к лагерю мы не подошли, а подкатились: мы легли на бок и катились по земле, помогая себе руками. Вскоре нас подобрали. Это оказался военный лагерь Освободительной Армии. Меня забрал в жёны их командир. Сестру заставили работать прачкой и поваром. Но она не могла. Её ноги становились всё толще и очень болели. Тогда её били. Я решила, что сбегу в соседнюю деревню, видневшуюся с холма, и найду доктора или лекаря.
– И тебе удалось? – шёпотом спросила принцесса Лея.
– Да. Хотя и у меня ноги ещё болели, но я доковыляла до деревни. Там нашла лекаря. Его звали Амос. Амос дал мне мазь и отвар. Он велел мне исхитриться и « доставить» сестру к нему в дом, чтобы вылечить её до конца. Через пару недель сестре стало лучше, и мы решили бежать в деревню. К Амосу.
– И что?! Неужели удалось? – громко, с уважением вскрикнул сам… Дарт Вейдер!
– Удалось. Мы стали жить у него. Амос же и роды у сестры принял. Родился мальчик. А меня вскоре Амос взял в жёны. Я его за это стала ненавидеть! А тут ещё он, то есть Амос, начал возмущаться тем, что младенец слишком голосистый. Он даже сестру пару раз избил: дескать, младенец спать ему не даёт. Когда ребёнку было месяца три, в дом лекаря нагрянули солдаты. Первым в хижину ворвался мой муж, заместитель командира отряда. Ни слова не говоря, он взвёл курок своего пистолета и прицелился в моё сердце. Так мне казалось… Что прямо в сердце.
– Он успел выстрелить?
– А где была сестра?
– А ты хоть на пол упала?
Резкий, режущий уши звук заставил всех вздрогнуть. Но это был всего-навсего дерзкий и громкий школьный звонок.
Всё, – сказала я. – Урок окончен. Мы очень благодарны Сише за то, с каким мужеством и достоинством она делится с нами своей историей. Мы дослушаем её на следующем уроке. И… спасибо всем.
Выходя из класса, я заметила, что штурмовики что-то яростно обсуждают, а Дарт Вейдер снимает свой плащ, капюшон и маску, закрывавшую глаза. И тут я его узнала! Это был точно он! Меня охватила неловкость смятения. Почти детский страх, глупый в сущности, но угнетающий тем, что ты не знаешь, как вести себя в такой ситуации.
Я вышла в коридор, вздохнула и решила, что следующий урок сам даст мне нужные подсказки. И успокоилась.