Глава 5. Шесть глаз, три рояльных ноги и пожизненный приговор
«Я уныло тыркала одним пальцем по случайным нотам рояля. Рояль стоял в школьной библиотеке, вернее, в уютном концертном зале, прячущимся за высокими книжными полками. Было скучно. Ожидать – всегда тоска смертная, а ожидать неизвестно чего – и того хуже.
– Давай дружить, – раздалось откуда-то слева и снизу.
Следом, над благородной чернотой рояльной талии на трёх ножках, показались два таких же чёрных глаза. Глаза просто умоляли меня заговорить с ними.
– У тебя подружка в этой школе есть? – в этот раз к глазам присоединилась две овальные щёчки. Щёчки подрагивали в такт аккуратным кренделькам из двух тёмных блестящих косичек, закреплённых большими бантами над совсем маленькими ушками. Всё в девочке готово было рассмеяться и расплакаться одновременно. Прошло несколько лет, прежде чем я поняла, что в этом и была главная особенность Ламентии: хранить улыбку и печаль в одном и том же месте. Кто-то скажет, в сердце. Другие предпочитают назначить «хранилищем» нашу голову. Многие американцы считают, что это желудок.
– Меня зовут Ламентия, – голос девочки начинал опасно дрожать, и я поспешила ответить:
– У меня нет подруги в этой школе.
– Так ты хочешь со мной дружить? – почти на выдохе, шёпотом переспросила незнакомка. Глаза, щёчки и крендельки дрожали так испуганно, как дрожат лепестки Сакуры, дожидаясь первого порыв ветра, который унесёт их в неизвестность.
– Хочу! – глубоко и радостно вздохнула я. – Моя мама сейчас в школьном офисе. Записывает меня во второй класс.
Ламентия не успела ответить, потому что из-за нотного шкафа раздался какой-то шорох. Мы замерли. Ламентия застыла с открытым ртом и всё ещё улыбающимися глазами. Шкаф шевельнулся, закачался, передумал падать и стал смотреть на нас огромными голубыми глазищами. Их свет исходил из щели между второй и третьей полками. Потом из-за шкафа показалась аккуратная головка, прикрытая кокетливым, но элегантно повязанным мусульманским платком. Маленькая девочка в школьной форме тихонечко выползла из-за полок. Она отряхнула юбку, пригладила русую прядь волос, заползшую на правое ухо в виде вопросительного знака, и сказала:
– А меня к себе примите?
– Куда тебе принять? – спросила я, не совсем её понимая.
– В дружбу – смешно ответила девочка. – Меня зовут Саният. Моя мама тоже сейчас в офисе. Я тоже буду ходить во второй класс.
– Конечно, примем!
Мы подошли друг к другу и взялись за руки.
– А давайте составим Договор о Дружбе! – предложила я.
– Нет, лучше Приговор, – серьёзно и тихо возразила Саният.
– А что такое Приговор? – прошептала Ламентия.
– Это такое решение, которому все обязаны подчиняться. Я в газете читала, – уверенно просветила нас Саният. Мы не стали спорить. «Приговор» звучало торжественно и твёрдо. Нам слово понравилось. Мы решили, что Дружба – это наш пожизненный Приговор и поклялись его соблюдать.
– Винсия, ты где от меня прячешься? – донёсся голос моей мамы. Судя по его громкости, она была где-то близко.
– Ты что, Ламентия, издеваешься над нами? – раздался звонкий, но режущий женский голос прямо за дверью библиотеки.
Мы с девочками быстро обнялись и поклялись, что будем ходить в один и тот же класс и никогда не будем ссориться из-за мальчишек.
В комнату уверенно шагнула яркая, кричаще красивая темноволосая женщина.
Она резко подошла к Ламентии, твёрдо и жёстко схватила дочку за руку и, не обратив ни капли внимания, ни на нас, ни на мою маму, которая стояла в дверях, волоком потянула её за собой, говоря что-то очень громко и сердито. Говорила она на испанском.
Я даже не успела подбежать к своей маме, как их, то есть мам, оказалось на пороге две. Вторая, не моя мама, была высокой голубоглазой красавицей. Чего у неё практически не было, так это талии. Вернее, талия была такой тонкой, а женщина – такой стройной, что многие подиумы были бы счастливы заманить её на свои коварные подмостки. Но одного взгляда на неё хватало, чтобы понять: нет таких денег в мире, за которые она, пошла бы демонстрировать себя жаждущей зрелищ, публике. Женщина казалось укутанной неяркий плащ Мягкого Достоинства.
Саният бросилась к маме, но перед тем, как дать себя обнять протянутым рукам, успокоилась и как-то потеплела. Моя мама смотрела то на меня, то на них со своей всегда печальной доброй улыбкой. Я подбежала к ней, зарылась в подол её любимой ярко-синей юбки и показала головой на Саният:
– Мы теперь подруги.
Мама Саният, которая представилась нам как Лина, тепло улыбнулась и пригласила нас к себе домой. Она пошутила, что День Дружбы надо справлять так же, как День Свадьбы: разделяя радость и еду с хорошими людьми.
– Ну что, Винсия, примем приглашение? – нагнулась к моему уху мама.
– Да, да – запрыгали и закричали мы с Саният.
Так я впервые в жизни попала в мусульманский дом. Да не в простой, а в российский, вернее, чеченский. Семья Саният оказалась родом именно оттуда. С Северного Кавказа, из города Грозного, столицы Чеченской республики. Они не были иммигрантами. Отец Саният был уважаемым профессором в области «Сравнительного религиоведения». Так как он говорил на шести языках, включая арабский (на котором даже американские переводчики говорят с трудом), английский, французский и испанский, его пригласили читать лекции в Университет Южной Калифорнии. Так они здесь и оказались. Все, кроме старшей сестры. Она была замужем и жила то в Москве, то в Чечне: её муж был крупным бизнесменом. Специалистом в выведении элитных пород скаковых лошадей. Два старших сына миссис Лины, братья Саният, жили с семьёй в Калифорнии. Один был лётчиком малой авиации. Он давал частные уроки управления лёгкими чешскими самолётиками Чесна тем, у кого на это были деньги и время. Второй брат учился. В колледже. Он набирал баллы, чтобы потом поступить в университет.
Обо всём этом мы с мамой узнали, пока шли к припаркованной в самом дальнем углу стоянки, машине миссис Лины. Наши мамы сидели спереди, а мы, кипя от почти лихорадочной радости, которую может подарить только первая, только настоящая школьная дружба, расположились сзади. Мы взялись за руки и начали… что? Конечно, шептаться, чисто по-детски сплетничать и делиться секретами. Говорили мы о Ламентии, вернее, о её маме.
– Как может такая красивая тётя быть такой злой? – горячо шептала мне в ухо Саният.
– Не знаю… Может, у неё жизнь такая злая?
– Моя мама говорит, что никогда нельзя ругать жизнь. Нам и так повезло, что мы живём. А как мы живём, зависит от нас.
– Моя мама тоже так говорит. Она меня учит быть доброй, но уметь сказать «нет» недобрым и плохим людям.
– А кто твой папа?
– Военный. Он много воевал, не помню сейчас в каких странах… Где-то далеко…
– В Афганистане?
– Точно! А ты откуда знаешь?
– А у меня дома карта над кроватью висит. Мой второй брат хочет стать моряком. Ну, после школы. Так он всю карту наизусть знает. И вообще всё-всё про мир знает. И меня учит.
– Мой папа с этих войн другим вернулся.
– Как это, другим?
– Холодным. Слишком строгим. И… И…
– Ну, говори, что «и…»
– Он как будто нас с мамой разлюбил.
Я заплакала. Тихо, заталкивая слёзы назад, вовнутрь, чтобы они не успевали скатываться вниз печальными ручейками. Тёплая ладошка обняла моё плечо, а русая головка ткнулась своим носиком в мой покрасневший нос. Маленькие пальчики подобрали новые слёзы прямо на выходе, не дав им скатиться к дрожавшим губам.
Это был первый раз, когда Саният приняла в своё маленькое тёплое сердце часть моей большой боли.
Так я поняла, что дружба – это такое благословение, такой подарок судьбы, который нельзя сравнить ни с чем. Даже с первой любовью. С этого момента я знала, что дружба может лечить душу, а может в приступе ревности накинуться на неё как хищница. Дружба может разрывать сердце своей открытостью и откровением признаний. Но она же умеет так сладко растопить все льдинки в душе в момент примирения. Дружба одаряет нас таким уровнем доверия, обмена мыслями, такими смелыми и безумными мечтами, что электризует наш мозг, возбуждает воображение и учит сердце любить и прощать. Ничто и никто не может научить наши сердца быть умными и сочувствующими. Только благородный дар верной дружбы.
Тем временем, мы доехали до дома Саният, вышли из машины и были несказанно удивлены тем, что увидели: нас встречали три симпатичных мужчины с широкими белозубыми улыбками. Самый старший подошёл первым и представился. Это был папа моей новой подруги. Её два брата пожали моей маме руку, склонив головы в уважительном поклоне, а потом один, средний брат, весело подмигнул мне голубым глазом, и мужчины удалились. Миссис Лина предложила нам пройти в женскую половину дома. Само здание было типичным американским домом: вытянутым в длину, с двумя входами, встроенным гаражом и лужайкой с цветами перед крыльцом.
Но вот задний дворик выглядел по-другому: это был небольшой, аккуратный, умно спланированный огород.
– И что же вы здесь выращиваете? – спросила моя мама.
– Зелень, много разной зелени. Помидоры, огурцы. Свою, настоящую, ароматную клубнику. Чеснок, капусту, черемшу.
– Через что?! – спросила мама, округлив глаза.
– Не через что, а че-рем-шу. Это дикий чеснок. Сейчас попробуете, – рассмеялась Лина.
Мы вошли в большую комнату. Я встала как вкопанная. Я не могла понять, как в таком небольшом доме может быть такая огромная и просторная комната.
– Винсия, что это ты вдруг замолкла? А с глазами что: они у тебя как у неваляшки выкатились и застыли? – продолжала шутить мама Саният.
И тут до меня дошло: комната была обычной, но необычным было почти полное отсутствие мебели и бумажного хлама. В наших американских домах бумаг, файлов, папок будет скоро больше, чем людей. Американцы хранят каждый чек из кофейни. Каждый билет на поезд или самолёт. Все свои налоговые отчёты. Переписку с магазинами, докторами, работодателями и всякого рода бюрократами: депутатами, чиновниками из муниципалитетов и т. п. и т.д., и в таком роде и в таком духе…
В этой комнате был диванчик, что-то наподобие старинного инкрустированного сундучка (в него, я узнала позже, собирали приданное для Саният), толстый ковёр на полу и небольшой столик с низкими табуретками вокруг него. Ни телевизора, ни огромного музыкального центра, ни громоздких шкафов и кушеток. Открытое для общения, душевного разговора и долгого чаепития пространство. Как мне здесь понравилось! Сразу и навсегда!
Наши мамы ушли на кухню, но очень скоро вернулись с блюдами, тарелками, ложками-вилками и большой, ручной работы скатертью.
– Мы вас накормим Жижиг-Галнашем, салатом из свежей и жареной черемши и нашими лепёшками.
– А как они называются? – спросила моя мама.
– Боюсь, вы и не выговорите: хингалш.
– А что внутри этих лепёшек?
– У меня сегодня они с творогом. Домашним творогом. У вас в Америке ни творога, ни сметаны купить невозможно.
– Да что Вы? Сметаны полно, любой…
– Это вы считаете то, что вам продают, сметаной. Те, кто из России приехал, чувствуют огромную разницу между настоящей сметаной и тем, что называется сметаной здесь. Так что мы покупаем настоящее молоко у фермера…
– Вы пьёте настоящее, жирное коровье молоко?!! – почти с ужасом спросила мама, прервав Лину.
– Конечно! Молоко должно быть от коровы, а не «от пакетика» с сухим порошком. И оно должно быть жирное, чтобы из него сделать творог и сливки.
Моя мама разве что челюсть умудрялась придерживать, чтобы уж не выглядеть совсем дикой и невежливой.
На столе, между тем, появилось огромное блюдо с мясом и какими-то белыми колобками вокруг. О, господи, как оно пахло: лугом, промытым дождём и согретым солнцем. Лесной завалинкой в тучный осенний день. Жменькой хрустально чистой воды, набранной в жаркий день из холодного родника. Жарким мексиканским перцем и изысканно тонкими восточными приправами. Альпийскими лугами, источающими мягкий, ни с чем несравнимый, сухой аромат прогретых до последнего лепестка и зёрнышка трав и цветов. Скошенной травой и деревенской проталинкой…
Белые колобки вокруг мяса оказались «галушками». Рядом с мясом появилась супница с бульоном. А к бульону Лина принесла свои творожные лепёшки – хингалш.
Я в жизни так вкусно не ела!!! Даже мама, которая с опаской подносила первую лепёшку ко рту, заохала и «замнямила», едва откусив первый кусок. Наши причмокивания, сладостные «Аааа…», полноротые «Ммммм…» были лучшими комплиментами хозяйке.
Лина не позволила маме помочь убрать со стола. Ловко, красиво и бесшумно они управились с пустыми блюдами вдвоём с Саният. А потом мы пили «долгий» чай и разговаривали.
– Лина, Вы самая настоящая чеченка? – спросила мама и покраснела.
– Конечно, чистокровная чеченка. А вы, американцы, какими нас, чеченок, представляли? – с улыбкой поддержала разговор Лина. Её глаза так и брызгали на нас задорными голубыми смешинками.
– Тёмными… Темнокожими, черноволосыми, черноглазыми.
– В общем, сплошная темнота и забитость, – рассмеялась Лина.
– Да нет, что Вы… Не совсем так. Но… по большому счёту… правда в Ваших словах есть, – моя мама смущалась и заикалась всё больше. – Мы только и слышим, как угнетают всех мусульманок. Как одевают в чёрные коконы, которые и одеждой-то не назовёшь. Как девочкам и девушкам запрещают учиться. Как насильно замуж отдают…
Мама остановилась, отдышалась и взглянула на Лину с виноватой улыбкой.
– Что же тут возразить? В некоторых странах так и есть. Но не у нас. Хотя и мы стараемся одеваться красиво, модно и опрятно, но скромно. Очень любим узкие длинные юбки, как на мне сейчас. Я сейчас пройдусь, а вы все оцените: женственно я выгляжу или нет?
Лина встала и маленькими, соблазнительными шажками, держа спину так прямо, что казалась выше ростом, прошлась по комнате. Плыла плавно, очень женственно, ни на секунду не забывая о гордой посадке головы. Это был почти танец! Такими женщинами любуются. Таких женщин уважают. За любовь такой женщины мужчины борются. Мы захлопали в ладоши.
Лина присела и сказала фразу, которая осталась со мной на всю жизнь:
– Женщины могут полуобнажиться, в знак феминистского протеста, например. Или даже оголиться. На публике. Только ни одну из них это свободной и счастливой не сделало. Я, кстати, врач. Кардиолог, – продолжила Лина. В России в санатории работала.
Тут она пристально взглянула на мою маму. Та вздрогнула.
– Я бы хотела Вас осмотреть, – сказала Лина.
Мама молча кивнула, и они вышли в соседнюю комнату.
Когда они вернулись, обе были бледными и расстроенными. В глазах своей мамы я прочла Печальный Приговор. Нет, не приговор дружбы. Совсем другой».
Из эссе « О дружбе» ученицы 12 класса Винсии В.