Наши с Павликом мамы учительницы. Только в разных школах работают они. Мама Павлика преподаёт русский язык и литературу, а моя мама историю преподаёт. Мы учимся в школе, где работает моя мама.
Однажды мы с Павликом прогуляли урок. Бродили по корридорам и вдруг попались нашему завучу Алексею Павловичу. Алексей Павлович был физиком, но кроме того он вёл в школе кружок фотографии и кинолюбителя.
Мы так испугались, что попались ему. Наверное, глупые были по молодости. Он ведь всё понял, что мы урок прогуливаем. Ох, как же я боялся, что мама узнает об этом. Но мама узнала спустя годы, пока я сам не рассказал. Рассказал в память об Алексее Павловиче, который по болезни рано ушёл из жизни. Сегодня же я вспоминаю другой эпизод, заслуживающий внимания ещё большего.
Близился к концу учебный год, а для меня последний. Я готовился поступать в военное училище, офицером мечтал стать. Однажды в наш класс зашёл Алексей Павлович с фотоаппаратом. Мы не удивились, так как он часто снимал эпизоды нашей жизни для школьной стенгазеты. На этот раз он привёл с собою трёх девочек из параллельного моему класса. Почему так, не знаю.
Их рассадили на первых двух партах у окна и нужно было посадить ещё мальчика. Вот тут и выбрали меня, буд-то случайно. Я оказался на переднем плане в окружении симпатичных девочек. Мы изображали будущий экзамен по сочинению. Конечно, когда мы написали свои сочинения на самом деле, то разъехались затем кто куда. Школьная стенгазета предназначалась уже не нам, а идущим за нами. И это прекрасно.
Эту фотографию со своим участием я увидел через полгода, когда приехал из военного училища в зимний отпуск и конечно-же зашёл в любимую школу. Стенгазета висела на стене рядом с кабинетом истории.
Тут есть любопытная деталь, которая как в хорошем детективном романе здорово бросается в глаза. Многие годы меня терзало смутное сомнение, почему же Алексей Павлович выбрал именно меня, когда я и фотографироваться-то не хотел. За неделю до этого я сам себе поставил фингал, тренируясь этими японскими нунчаку. Легко можно было понять моё состояние. Таким фингалом гордиться нечего.
Когда ты сам станешь взрослым, ты поймёшь. Эпизод этот понял я через четверть века. Отзвенел последний звонок для выпускников, сыновья разъехались. А мамы остались. Осталась и моя мама всё в той же школе. Единственным напоминанием обо мне служила неслучайная фотография, провисевшая у кабинета истории целый год. Тот самый год, за который человек привыкает к чему-то, чего уже никогда не будет в его жизни.
Поменяв много специальностей за свою жизнь, я остановился на фотографии. Нет, нет, я не стал профессиональным фотографом и работаю не в ателье. Но с фотографиями имею дело каждый день. Как в случае с Павликом, моя судьба определилась не сразу. Он-то, хитрый брат, много лет скрывал свой выбор и это понятно – время было странное. А я прошёл армию – семь лет; завод – четыре года; затем освоил компьютерную вёрстку и восемь лет отдал этому делу. Жизнь сама меняла планы, но никогда в работе я не был прежде счастлив, как теперь. Можно только молить Бога, чтобы это продолжалось как можно дольше. Да потому, что мне просто нравится эта работа.
В нашем городе особенно в 1970-е годы стали много ломать старых деревянных домов. Сносили целые кварталы, уничтожая при этом же сады и огороды. Нам, мальчишкам, всегда можно было чем-то поживиться, когда последний жилец покидал дом. Тут тебе и макулатура, и металлолом, и какие-то брошенные игрушки. Мы ничего не понимаем во многих вещах, даже когда становимся взрослыми. Поэтому запоздалая жалось пуста. Но прозрение бессмысленным я назвать не могу, даже если оно запоздало.
Вот мы с Павлушкой бежим на одну из глухих улочек города, где четыре деревянных дома выселены. Завтра их не будет и какое счастье узнать об этом заранее. Мы успеем поработать сегодня. Через год придёшь на это место – пятиэтажная кирпичная хрущёвка или современная паннельная девятиэтажка. Не могу назвать это архитектурой. Подобное строительство сделало нашь город типичным, почти типовым. В общем – без своего лица. Ну не сдела окончательно. Но ещё каких-то 30—50 лет и можно переименовать.
До нас уже кто-то поработал. Ничего интерестного в этих домах мы не нашли. Оставались сараи, но что там может быть? Ничего. Действительно, ничего. Груда разбитого стекла. Только какие-то странные стёкла. Два железных ящика этих стёкол, на которых буд-то бы изображения какие. Так и есть, точно изображения. Это называется негативом. Как интерестно! Разве так бывает? Что с ними делать-то? Как получить живую фотографию с такого негатива. Да и кому, собственно, нужно это старьё.
Конец ознакомительного фрагмента.