Глава 4
Идут дни, ветрами задувает зима. Бенги и его семья отбывают. Роберта предлагает отвезти их на станцию, где они смогут сесть в автобус на север и поискать работу на фермах среди великих равнин. Майте с сестрами, облаченные в одинаковые наряды, заглядывают попрощаться. У Майте для Давида подарок: маленькая коробочка, которую она сделала из жесткого картона, довольно изящно разрисованная орнаментами из цветов и лоз.
– Это тебе, – говорит она. Давид бесцеремонно и без всякой благодарности принимает коробочку. Майте подставляет щеку для поцелуя. Давид прикидывается, что не заметил. Устыженная Майте убегает. Даже Инес, которой девочка не нравится, задета ее огорчением.
– Почему ты так жестоко обошелся с Майте? – сурово спрашивает он, Симон. – А если вы больше никогда не увидитесь? Зачем ей такое скверное воспоминание о тебе на всю оставшуюся жизнь?
– Мне нельзя спрашивать тебя, значит, тебе нельзя спрашивать меня, – говорит мальчик.
– Спрашивать тебя о чем?
– Спрашивать меня зачем.
Он, Симон, растерянно качает головой.
В тот вечер Инес находит коробочку в мусоре.
Они хотят узнать побольше об Академиях – Пения и Танца, но Роберта, кажется, обо всем забыла. Мальчик же, судя по всему, совершенно счастлив сам по себе, снует по собственным делам или сидит у себя на койке, зачитавшись своей книжкой. Но Боливар, который поначалу участвовал во всех его делах, теперь предпочитает оставаться дома – спать.
Мальчик жалуется на Боливара.
– Боливар меня больше не любит, – говорит он.
– Он любит тебя, как и прежде, – говорит Инес. – Он просто уже не так молод. Ему уже не в радость носиться весь день, как тебе. Он устает.
– Год для собаки – все равно что семь лет для нас, – говорит он, Симон. – Боливар теперь – средних лет.
– Когда он умрет?
– Не скоро. У него впереди еще долгие годы.
– Но он умрет?
– Да, он умрет. Собаки умирают. Они такие же смертные, как и мы. Если хочешь питомца, который проживет дольше тебя, – заводи слона или кита.
В тот же день он рубит дрова – такую он взял на себя работу, – и мальчик приходит к нему со свежей мыслью.
– Симон, ты видел большую машину в сарае? Можно положить в нее оливки и сделать масло?
– Не думаю, что получится, мой мальчик. Мы с тобой недостаточно сильные, чтобы крутить колеса. В давние времена для этого использовали вола. Привязывали его к столбу, и он ходил кругами – крутил колеса.
– И они потом давали ему попить масла?
– Если он хотел оливкового масла, ему давали масло. Но обычно волы не пьют оливковое масло. Оно им не нравится.
– А он давал им молоко?
– Нет, молоко дают коровы, а не волы. Волу нечего дать, кроме своего труда. Он ворочает оливковый пресс или таскает плуг. За это мы его защищаем. Мы защищаем его от его врагов – от львов и тигров, которые хотят его убить.
– А кто защищает львов и тигров?
– Никто. Львы и тигры не желают на нас работать, и мы их поэтому не защищаем. Им приходится защищаться самим.
– Здесь есть львы и тигры?
– Нет. Ушли их времена. Львы и тигры исчезли. В прошлом. Если хочешь львов и тигров, нужно искать их в книгах. Волов тоже. Дни волов почти сочтены. Ныне работу за нас делают машины.
– Нужно изобрести машину, чтобы собирала оливки. Тогда вам с Инес не пришлось бы работать.
– Это правда. Но если изобретут машину для сбора оливок, у нас не будет работы, а значит, и денег. Это старое противоречие. Некоторые люди – за машины, а некоторые – за ручной сбор.
– Я не люблю работать. Работа – это скучно.
– В таком случае тебе повезло, что у тебя есть родители, которым работать не лень. Потому что без нас ты бы голодал, и вряд ли бы тебе это понравилось.
– Я бы не голодал. Мне бы Роберта еду давала.
– Да, несомненно – по доброте душевной она давала бы тебе еду. Но ты действительно хочешь так жить – по чужой милости?
– Что такое милость?
– Милость – это благоволенье других людей, чужая доброта.
Мальчик смотрит на него странно.
– Нельзя бесконечно полагаться на чужую доброту, – продолжает он, Симон. – Нужно давать, а не только брать, иначе будет не поровну, несправедливо. Ты каким человеком хочешь быть: который дает или который берет? Какой лучше?
– Который берет.
– Правда? Ты правда так считаешь? Разве давать не лучше, чем брать?
– Львы не дают. Тигры не дают.
– А ты хочешь быть тигром?
– Я не хочу быть тигром. Я просто тебе говорю. Тигры – не плохие.
– Тигры – и не хорошие. Они – не люди, поэтому они вне добра и зла.
– Ну, я и человеком быть не хочу.
«Я и человеком быть не хочу». Он пересказывает разговор Инес.
– Меня тревожит, когда он так рассуждает, – говорит он. – Не сделали ли мы большую ошибку, забрав его из школы, растя вне общества, позволяя носиться дикарем с другими детьми?
– Он любит животных, – говорит Инес. – Ему не хочется быть, как мы, – сидеть да тревожиться о будущем. Он хочет быть свободным.
– Не думаю, что он имеет в виду это, когда говорит, что не хочет быть человеком, – говорит он. Но Инес не слушает.
Роберта появляется с сообщением: их приглашают к сестрам на чай, в четыре часа, в большой дом. Давид пусть тоже придет.
Инес достает из чемодана лучшее платье и туфли к нему. Суетится с прической.
– Я не была у парикмахера с тех пор, как мы уехали из Новиллы, – говорит она. – Выгляжу как безумица. – Она заставляет мальчика облачиться в рубашку с оборками и в ботинки на пуговицах, хотя он жалуется, что они ему малы и трут ноги. Она мочит ему волосы и приглаживает их расческой.
Ровно в четыре часа они приходят к дверям. Роберта ведет их по длинному коридору в заднюю часть дома, в комнату, загроможденную столиками, табуретками и пуфами.
– Это зимняя гостиная, – говорит Роберта. – Здесь после обеда солнечно. Присаживайтесь. Сестры скоро будут. И, прошу вас, ни слова об утке – помните? – которую другой мальчик убил.
– Почему? – спрашивает мальчик.
– Потому что это их расстроит. У них мягкие сердца. Они хорошие люди. Им хочется, чтобы ферма была приютом диких созданий.
Пока они ждут, он, Симон, рассматривает картины на стенах: акварели – пейзажи (он узнает запруду, где плавали злополучные утки), приятные, но любительски выполненные.
Входят две женщины, за ними Роберта вносит чайный поднос.
– Вот они, – нараспев говорит Роберта, – сеньора Инес и ее муж, сеньор Симон, а это их сын Давид. Сеньора Валентина и сеньора Консуэло.
Женщинам – они явно сестры – шестьдесят с чем-то, седовласые, одеты сдержанно.
– Почтен знакомством, сеньора Валентина, сеньора Консуэло, – говорит он, кланяясь. – Позвольте поблагодарить вас за кров в вашем прекрасном поместье.
– Я им не сын, – говорит Давид спокойным ровным голосом.
– О, – говорит одна из сестер в деланом изумлении, Валентина или Консуэло, он не знает, кто из них кто. – И чей же ты сын тогда?
– Ничей, – твердо отвечает Давид.
– Значит, ты ничей сын, юноша, – говорит Валентина или Консуэло. – Интересно. Интересное обстоятельство. Сколько тебе лет?
– Шесть.
– Шесть. И в школу ты не ходишь, насколько я понимаю. Не хочешь в школу?
– Я ходил в школу.
– И?
Вмешивается Инес:
– Мы отправили его в школу там, где до этого жили, но у него были неудачные учителя, и мы решили обучать его на дому. Пока.
– Они устраивали детям контрольные, – добавляет он, Симон, – ежемесячные контрольные, чтобы проверять их успехи. Давиду не понравилось, что его оценивают, и он писал в контрольных глупости, и в результате вышли неприятности. У всех нас.
Сестра не обращает на него внимания.
– Ты бы не хотел ходить в школу, Давид, и общаться с другими детьми?
– Я предпочитаю учиться дома, – сухо отвечает Давид.
Другая сестра меж тем наливает чай.
– Сахар нужно, Инес? – спрашивает она. Инес качает головой. – А вам, Симон?
– Это чай? – спрашивает мальчик. – Я не люблю чай.
– Не хочешь – не пей, – говорит сестра.
– Вам, наверное, любопытно, Инес, Симон, – говорит первая сестра, – зачем вас сюда пригласили. Ну, Роберта рассказывала о вашем сыне, о том, какой он умный мальчик, умный и общительный, как он впустую тратит время с детьми сборщиков, а должен бы учиться. Мы с сестрой обсудили это и думаем сделать вам предложение. А если вам любопытно, кстати, где наша третья сестра, поскольку я знаю, что мы известны всей округе как Три Сестры, скажу вам, что сеньора Альма, к сожалению, не расположена. Она страдает меланхолией, и сегодня как раз такой день, когда меланхолия взяла верх. Один из ее черных дней, как она их называет. Но она с нашим предложением полностью согласна.
Предложение же таково: мы запишем вашего сына в одну из частных академий в Эстрелле. Роберта немножко рассказала вам об Академиях, как я понимаю, – Пения и Танца. Мы рекомендовали бы Академию Танца. Мы знакомы с ее директором, сеньором Арройо, и с его женой – и можем за них поручиться. Помимо обучения танцам, они предлагают отличное общее образование. Мы с сестрой будем отвечать за оплату обучения вашего сына, пока он в Академии.
– Мне не нравится танцевать, – говорит Давид. – Я люблю петь.
Сестры переглядываются.
– У нас нет личных связей в Академии Пения, – говорит Валентина или Консуэло, – но, думаю, не ошибусь, если скажу, что они не предлагают общего образования. Их задача – учить на профессиональных певцов. Хочешь быть профессиональным певцом, Давид, когда вырастешь?
– Не знаю. Я пока не знаю, кем хочу быть.
– Ты не хочешь быть пожарным или машинистом, как другие мальчики?
– Нет. Я хотел быть спасателем, но мне не дали.
– Кто не дал?
– Симон.
– И почему же Симон против, чтобы ты был спасателем?
Он, Симон, говорит:
– Я не против, чтобы он был спасателем. Я не против никаких его планов и грез. Что до меня – его мать, возможно, думает иначе, – так пусть будет спасателем, или пожарником, или певцом, или человеком с луны, если ему так захочется. Я не управляю его жизнью – я даже не делаю вид, что даю ему советы. По правде сказать, он утомил нас своими капризами – и меня, и его мать. Он как бульдозер. Он нас раскатал. Мы раскатаны. Мы больше не противимся.
Инес смотрит на него потрясенно. Давид улыбается сам себе.
– Вот так откровение! – говорит Валентина. – Я таких не слыхала много лет. А ты, Консуэло?
– И я много, – говорит Консуэло. – Довольно сильно! Спасибо, Симон. Так что же вы скажете на наше предложение – отправить Давида в Академию Танца?
– Где эта Академия? – спрашивает Инес.
– В городе, в самом его центре, в том же здании, что и музей искусств. На ферме вы остаться не сможете, к сожалению. Это слишком далеко. Ездить будет для вас чересчур обременительно. Вам придется найти жилье в городе. Но вам на ферме все равно оставаться ни к чему – раз урожай уже собрали. Тут будет слишком одиноко, слишком скучно.
– Нам вовсе не скучно, – говорит он, Симон. – Напротив – нам превосходно. Нам здесь было прекрасно каждую минуту. Более того, мы договорились с Робертой, что я буду помогать по хозяйству, пока мы обитаем в казарме. Всегда найдется мелкая работа, даже не в сезон. Обрезка, например. Уборка.
Он смотрит на Роберту – ищет поддержки. Та упорно глядит в сторону.
– Под казармой вы имеете в виду общежитие, – говорит Валентина. – Общежития на зиму закроются, поэтому вам не удастся там остаться. Но Роберта может посоветовать, где искать жилье. А если ничего не получится, всегда есть Asistencia.
Инес встает. Он – следом за ней.
– Вы так и не ответили, – говорит Консуэло. – Вам нужно время обсудить? Как вам такая мысль, юноша? Разве не хочется в Академию Танца? Там будут другие дети.
– Я хочу остаться здесь, – говорит мальчик. – Я не люблю танцевать.
– К сожалению, – говорит сеньора Валентина, – здесь ты остаться не сможешь. Более того, поскольку ты очень мал и не знаешь мира, у тебя есть лишь предрассудки, ты не можешь принимать решения о своем будущем. Я считаю… – она протягивает руку, берет его за подбородок, поднимает ему голову так, чтобы он смотрел прямо на нее, – …что тебе надо дать твоим родителям, Инес и Симону, обсудить наше предложение, а затем подчиниться любому решению, которое они примут, в духе сыновнего послушания. Понял?
Давид ровно смотрит на нее.
– Что такое «сыновнее послушание»? – спрашивает он.