Девки-бабы
– Смотри, смотри, что это с ней? Стонет и побелела вся. Губами шевелит, будто стихи читает.
– А помнишь, она говорила нам: «Что-то мне не по себе, девки! Как будто кто за грудь взял и давит, давит… но не так, чтобы сильно, а осторожно».
– А может это у нее от любовной тоски приключилось? Сколько она без мужика-то мается!
– Да есть у нее мужик, есть, она его только прячет ото всех. Зачем бы ей по пятницам в город ездить? Что она там забыла? Она Нинке рассказывала, что мужик ее необразованный и лицом не вышел. Но думаю, он просто женатик. Может с кем из общих знакомых путается?
– Да что ты! Она ведь принципиальная. Наверное, он и впрямь страшила какой-нибудь с тремя классами образования. Вроде пастуха нашего.
– Да где его сейчас найдешь образованного? Хорошо, хоть такой притулился! А что женатик – ничего, лишь бы не твой и не мой.
– А пастух-то наш как красиво на гармонике играет! Заслушаешься! Но у него вроде своя баба есть в Неглиновке. А может мужик ее беглый и прячется от правительства? А она ему в лес суп в баночке носит? Никто не рассказывал, может, она в лес шастает?
– Да не слыхала. Ой, а может он и сотворил с ней это? Поэтому она спит сейчас с открытыми глазами? Может он у нее деньги выманивает на водку? Не купишь, мол, мне бутылку, тогда зарежу!
Девки притихли и разом натянули одеяла под подбородок.
– А смотри, какая она лежит, как невеста в гробу – красивая и неприступная, вся одетая в белое.
«Прости меня, мама, прости меня, папа, без него мне жизнь не хороша!» Не знаешь, почему молодые так легко с жизнью расстаются, а старики за нее обеими руками держатся?
– Смотри, кажется, она шевелится – вон, вон нога дергается!
– Ааааааа! – раздался удвоенный визг испуганных девок.
За окном тут же залилась лаем собака. Следом волна лая покатилась по всей деревне.
– Что вы орете, как оглашенные! Приснилось чего? – спросила проснувшаяся Катя, садясь на кровати.
Окошко комнаты, где на трех кроватях сидели три девки, одетые в светлые ночные рубашки, было открыто настежь. Запахи летнего сада, травы, жасмина, шиповника лились сквозь тонкую занавеску. Воздух еще не остыл от дневного тепла, но был свеж и напоен ароматами.
– Глядите, лунища-то какая – махнула рукой в сторону окна Наташа. – Никакой лампочки зажигать не надо. Все видно, только ты, Катька, бледная, как русалка, а ты, Лялька, пожелтела, будто желтухой болеешь.
– А я принцесса полей и лугов – вскочила Наташа на ноги и задрала подол рубахи, обнажая длинные худые ноги. – Эх, такую бы красоту миру показать – ни один мужик не устоял бы!
– Твоя красота у мужа в кулаке – показала кулак подруге Ляля.
– Подумаешь, сегодня он мне муж, а завтра – посторонний прохожий – села на кровать Наташа.
Луна поднялась выше и к окну приникла тень ветвистой сливы. Летняя ночь с птичий носок – не успеет начаться, уже кончается. Небо из темного стало серым и только там, куда проник лунный свет, оставалось цвета старинной бронзы.
– А мы, Кать, тебя испугались: смотрим, лежишь бледная, загадочная, сама с собой разговариваешь. Думали, что ты с духом Наполеона беседуешь или того хлеще, померла нечаянно и с того света нам приветы шлешь.
– Эх, девки, вы мне такой сон перебили! Вещий! Будто иду я по зеленой траве…
– Зеленое снится к богатству.
– Значит, по траве иду я зеленой и вижу озеро, а на озере лодочка качается….
– Озеро снится к разлуке.
– Ну вот, качается на воде лодочка, а в ней сидит мужчина.
– А мужчина молодой?
– Ничего так, моложавый. Вот смотрит он на меня внимательно и говорит: а я тебя, женщина, знаю. Тебя Катей зовут.
– Ух, ты! А ты его узнала?
– Нет, я его в первый раз видела.
– Да, – говорит он мне, а голос такой глухой, – мы с тобой были знакомы много-много лет тому назад. Только тогда тебя не Катей звали, а Марусей.
– Голос глухой, потому что он оборотень. А как его зовут, спросила?
– Да нет, он на меня ласково-ласково смотрит, а мне от этого плакать хочется. Так сердце щемит, как тогда, когда я Валерку Панова в армию провожала.
– Это ты чувствовала, наверное, что его Тамарка на свою сторону переманит.
– Ну так смотрю я на того дядьку и чуть не плачу…
– А он тебе Валерку не напомнил?
– Да нет, Валерка рыжий, а этот чернявый и волосы у него прямые, а у Валерки вьются. А глаза, кажется, зеленые…
– Как у кота. Точно оборотень.
– Да нет, у котов они желтые. «Хочу тебе открыть, Катя, секрет» – говорит он мне. «Давным—давно была ты мне женой, а я тебе мужем».
– Врет он, Кать, не верь. Нельзя оборотням верить.
– И утаил я от тебя сокровища.
– Вот подлый! Все они, мужики, подлючие.
– Эти сокровища, бриллианты и изумруды мне мать моя передала, когда я от тебя к Нюрке уходить собрался. Не любила мать моя тебя, Кать.
– Все свекрови змеи подколодные.
– Говорила она мне – как уйдешь от Маруси-Кати, так отдам тебе бриллианты, а не уйдешь – в могилу с собой заберу. А на самом деле я тебя любил, Кать, а с Нюркой у нас почти ничего и не было.
– Да было у них с Нюркой все, было, глаза его бесстыжие!
– Вот так он мне говорит, а сам глазами в сторону показывает. А в той стороне стоит баня с наличниками – точь-в-точь, как у тети Лиды. А тут вы завизжали. Чего визжали-то?
– Да мы, Кать, о тебе говорили, какая ты красивая. Как невеста в гробу. Как ты лежишь, рот, словно рыба разеваешь, сама с собой разговариваешь. А тут ты как дрыгнешь ногой! Муха что ли тебя укусила или комар – вон их сколько налетело – не надо было окно на ночь открывать. Все жарко вам, душно! Так он, значит, ничего тебе про то, где сокровища зарыты, не сказал?
– Слушайте, девки, а если вдруг мы вправду клад найдем, что мы с ним делать будем?
– Черепки что ли с железяками? – вон на той неделе я такой клад под яблоней раскопала, пришлось снова закапывать, только уже в крапиве за старой баней.
– Да нет, дурочка ненормальная, клад – это когда денег много. Ну, например, по мильону на каждую. Вот ты, например, что бы со своим миллионом делать стала?
– Я бы зубы себе фарфоровые вставила и на уши пластическую операцию сделала, а то они у меня торчат, как у Буратино.
– А я бы в Париж полетела, на Елисейские поля. Надела бы туфли-лодочки, кофту со стразами и юбку, которая все обтягивает. Вот так бы и ходила взад-вперед по Парижу.
– А думаешь, тебя бы кто там заметил? Там, в Париже, воз и маленькая тележка таких, как ты, ходит. А ты, Кать, что молчишь? Ты что, придумать ничего не можешь?
– А я бы, девки, купила себе ботинки на толстой подошве и пошла бы по святым местам. Вначале в Киев, потом к греческим старцам, а потом уж в Иерусалим.
– Что, неужели так пешком бы и пошла?
– Конечно. У меня прапрабабка была, Марусей звали. Когда от нее муж к Нюрке ушел, она пошла странствовать. Дошла до Иерусалима, но там захворала и умерла. Ее дочку свекровь воспитала.
– Не ходи. Не надо, Кать, тебе в Иерусалим пешком ходить!
– Нет, правда, Кать, не ходи!
– Так это он, наверное, правду тебе, Катька, во сне сказал про клад? Прапрабабку твою Марусей звали. И ушел твой прапрадед к Нюрке. И свекровь Марусина злыдней была. Небось, девочку-сиротку мучила и попрекала!
А пойдемте завтра в гости к тете Лиде и в баню попросимся, да хорошенько все осмотрим, вдруг и вправду там у нее бриллианты лежат? Баня – это колдовское место. Там все оборотни прячутся. Вон месяц назад пошла я к Маньке париться, разделась, лезу на полок, а вдруг за окном как что-то посыплется! Как кто-то заругается матом! Домовой, наверное.
– Да ну тебя с твоими историями. Это, небось, Васька, Манькин брат, решил на тебя голую посмотреть, да свалился с чурбана.
– А ну уймитесь! Спать давайте, а то не выспимся – вон за окошком светло уже!
За окном и впрямь уже заголубело небо, засвистали ранние птахи и закукарекал один добросовестный петух.
Следующим утром три разномастные девки: большая и полная, маленькая и худая, коренастая и косолапая шли по улице деревни Неупокоевка друг за другом, соблюдая дистанцию. Одна из них на плече несла вилы, другая шла, опираясь, как на костыль, на лопату, и оттого прихрамывала, а третья тащила по земле, поднимая клубы пыли, грабли. Одеты они были в светлые нарядные платья, поверх которых были подвязаны домашние фартуки. Головы в цветастых платках были наклонены, а глаза из-под насупленных бровей смотрели беспокойно.
– Эй, девки! Вы что, в лес на разбой что ли подались? Или целину на горелом лугу подымать? Только там сейчас овод тучей кружит. Идите лучше по землянику. На выселках она поспела! – Крикнул девкам вслед колченогий дед Матвей. Полноги ему отрезало, когда он сдуру полез под вставший некстати товарняк.
– Счастье мне выпало – с тех пор говорил он – и увечье небольшое, и пенсия инвалидная положена.
– Здрассте, дядя Матвей – обернулись к нему девушки разом. – Это мы к тете Лиде в гости. Помочь с огородом обещали.
– А что копать-то вздумали? Кротовьи норы, что ли разорять? – не унимался дед.
– Да лопату наточить надо, у нее оселок есть – нашлась Наташа. – А вилы с граблями на всякий случай взяли – вдруг пригодятся?
– Да вы по землянику идите, поспела уже! Вон и Манька Степанова и Лизка Сергеева – все пошли!
– Пока, дядя Матвей, до свидания – прошествовали девки, не останавливаясь, мимо.
Дед пошел за ними. Шел он, задерживаясь, у каждой зазевавшейся бабы и тормозил каждого идущего своей дорогой мужика. В разговоре он, размахивая руками, показывал то на выселки, то на пылящих девок. Люди качали головами и как бы нехотя становились в хвост деду Матвею. Скоро по деревне шла растянуто неорганизованная молчаливая толпа.
Девки подошли к тете Лидиному дому и постучали в нарядное окошко.
– Ой, девки, чтой-то за вами хвост тянется?
Троица оглянулась и орудия труда, выпав из рук, шмякнулись на землю.
– Я им говорю, идите, девки, по землянику, она поспела, а они не идут. – Начал свою песню Матвей. Они зачем пришли-то? Сено ворошить или картошку окучивать?
– Не твое дело, старый сплетник, – обернулась Лида, заводя девок в дом.
– Вы что, девки, маетесь? Своих делов что ли нету? Ладно, Катька – бобылка, а вы-то – бабы, вам мужей стеречь надо, а то разбегутся.
– Да, теть Лид, мой мне позавчера по роже заехал – пока на коленях не приползет, прощения не попросит, буду у Катьки жить.
– А ты, Наташ, чего?
– А мой на три дня сено косить в район подался, так я с ними за компанию.
– Ну, а пришли чего?
– Может, вам, тетя Лида, картошку окучить?
– Да я на прошлой неделе ее всю окучила.
– Может вам, тетя Лида, траву подергать?
– Да я сама ее вчера прополола.
– А может вам травы для кроликов надрать?
– Спасибо, конечно, но кролики все сыты.
– Ну, тогда пустите нас в баню помыться!
– Да сегодня четверг еще, она не топлена!
– А вы все равно пустите, мы вам порядок наведем.
– Эхх, – сказала Лидия – идите уже, коль нужда настала.
Девки шмыгнули на задний двор и, крадучись, пошли к бане.
В это время нарастал шум толпы напротив Лидиного дома. Солнце поднялось, слепило глаза, пекло незакрытые головы, пикирующими бомбардировщиками в зевак врезались оводы. Дети пылили босыми ногами, собаки затеяли драку. Первой не выдержала тетя Клава. Противно взвизгнув, она затараторила, с каждым словом понижая тон. Последнее слово вылетело петухом и перекинулось к ее соседке. Соседка вдумчиво сказала.
– Ну что ж, пора по домам разбредаться. Дел полно. На сей раз обманулся Матвей. Видать ничего интересного не будет – и первой сделала шаг, вырываясь из круга толпы. За ней потянулись остальные. Дед Матвей, обиженно сопя, сел на щербатую скамейку, сплюнул и, растягивая слова, произнес:
«Ну как хотите, дело ваше. Идите, идите, а я здесь в теньке посижу». С ним осталась сидеть собака с того конца деревни, все остальные разошлись.
Девки-бабы подошли к бане. Дверь бани была закрыта на амбарный замок.
Они сели на скамейку, стоящую возле, и прислонились к теплой щелястой стене.
– Ну, что делать-то будем?
– Вот ты, Кать, если бы захотела клад зарыть, где бы ты стала яму рыть?
– Где-где, под яблоней.
– А ты, Наташ, где?
– А я под сливою.
– Почему под сливою?
– А у нас яблони в прошлом году засохли, одни сливы теперь растут.
– Послушайте, девки, помните вооон с того угла бани у тети Лиды когда-то старая яблоня стояла! Да тут от нее пенек даже остался!
Девки смотрели на Ляльку, которая деловито и споро начала обрывать траву вокруг трухлявого пня. Потом она взяла лопату и начала обкапывать пенек на штык лопаты.
– Уф, устала. Теперь ты, Кать, копай.
– А вы что, девки, на рыбалку собрались? Червей копаете? – Показалась голова деда Матвея в прорехе забора.
– Здрасссте, дядя Матвей – обернулись к нему все трое.
– Иди, иди отсюда! Нечего сплетни по деревне разносить. – Крикнула тетя Лида с крыльца.
Голова деда скрылась, но сопение было отчетливо слышно, и в щели блестел любопытный глаз.
После Кати взялась копать Наташа.
Когда вокруг пня образовалась широкая канава, и все окрест было обильно засыпано землей, раздался звон металла о металл.
Послышался треск отдираемой доски. В щель просунулась и тут же высунулась голова деда Матвея. Потом раздался топот торопливых спотыкающихся шагов – это по деревне полетела крылатая весть: девки нашли сундук с добром в Лидкином дворе!
– Ааааа – раздался троекратный визг девок, оглушивший полдеревни.
Под железным рассыпающимся в прах листом железа, откинутым за бесполезностью лопатой, белел оскаленный череп. Его глазницы и провалы носа были забиты землей. Верхняя челюсть выпирала вперед желтыми зубами.
– Тише вы, окаянные – прибежала тетя Лида и стала засыпать, толкая землю ногами, страшную находку.
– Идемте в дом чай пить.
Девки сидели вокруг круглого стола и стучали зубами о край чашек. Чай лился через край на белую в красный горох скатерть.
– Ну что вы там искать удумали? Какая муха вас укусила? – накладывала варенье в розетки Лида.
– Это твой прапрадед, Катька, лежит. Он в бане повесился, когда узнал, что его жена Маруся в Иерусалиме умерла. На кладбище поп хоронить его не разрешил, вот мать сынка своего под яблоней и закопала. А тебе бабка твоя разве про это ничего не рассказывала?
– А мне рассказывала. Ну, пейте чай, пейте. Упокой, господи, его грешную душу!
Выслушав рассказ девок про Катин сон, Лида полезла в погреб, долго там что-то передвигала, пока не достала и не вынесла оттуда холщевый мешочек. Расстелив на столе газету, она высыпала на нее содержимое мешка.
– Зашторь окно, Катюха, а то деревня ослепнет!
На улице волновалась и колыхалась, утренняя толпа. В сторонке стоял довольный дед Матвей, дымя самокруткой. Опять его правда вышла.
Даже при слабом свете было видно, что камни, лежащие на столе, самоцветные. Они искрились и сияли.
– Так вот значит, как прапрадед Егор решил своим наследством распорядиться – сказала Лида. Ну, так бери, Катька, свое приданое, может, мужа себе какого найдешь. Я их 20 лет хранила, счастья особого, правда, они мне не принесли. Теперь твоя очередь.
– Это тебе, это тебе, это мне, а это тебе, тетя Лид – делила камушки Катя, раскладывая их на ровные кучки.
– Наташка! – тебя муж ищет! – громко крикнул кто-то, перекричав гул толпы.
– Я, тетя Лид, пойду, пусть мои камушки у вас полежат – сказала Наташа, подвигая свою кучку в сторону Лидиной.
– Мне тоже пора – сказала Ляля. – Мои самоцветики пусть тоже у вас останутся.
– А я вот этот розовый камушек, можно, себе возьму, а остальные тоже пусть ваши будут – засобиралась следом за подругами Катя. – Я на этот камушек вечерами любоваться буду. А то скучно одной.
Проводив гостей, Лида собрала камни, укутала их в белую тряпицу, засунула в холщевый мешок и спустилась в погреб.
Народ потихоньку разошелся.