9
Львович объявился только к обеду следующего дня. Егор уже собирался покинуть отмытую до чистых отголосков отцовскую квартиру, когда стационарный домашний телефон разразился протяжным пиликаньем.
– Алло.
– Егор, здравствуй! Отец дома? – голос у Малышева был необычно низкий и хриплый – не то спросонья, не то с похмелья.
– Отец? – от неожиданности Егор растерялся и с трудом выдохнул в задрожавшую трубку. – Его нет. Он умер… вчера.
– Как умер? Ты чего, Егор? Он же… – хриплый голос на другом конце линии задохнулся, а потом разразился тяжелым залпом бронхитно-прокуренного кашля.
– Самоубийство, – уже спокойно и твердо ответил Егор, слегка отстранив от уха гремящую артиллерийской канонадой трубку. – Отец проиграл квартиру и вскрыл себе вены. Он оставил записку и сто долларов за какой-то проигранный спор. Там написано, что вы расскажите, с чего все началось.
Кашель в телефоне затих так же неожиданно, как и начался.
– Господи, а я-то думал, что вчера все, наоборот, благополучно закончилось. Я сейчас приеду.
Через сорок минут Львович уже сидел вместе с Егором за письменным столом со стареньким монитором и траурной фотографией майора Коваленко. На первый взгляд Николай Львович Малышев производил невзрачное впечатление недавно вышедшего на пенсию работяги. Серые брюки, серая рубашка и серая жилетка а-ля Вассерман с множеством карманов и клапанов; серые глаза с красными прожилками и коротко стриженые пепельно-серые волосы. Такие неприметные пенсионеры живут в каждом московском дворе, и только идеально прямая осанка, говорила об армейском прошлом Львовича.
Мешки под глазами, жвачка во рту и явный перебор цитрусового одеколона молчаливо свидетельствовали о недавнем загуле, и Львович, словно оправдываясь, произнес:
– Мы вчера закрывали наше казино. После полуночи хозяин накрыл прямо на игровых столах поляну и поставил отвальную, вот мы и гудели едва ли не сутки. А сегодня просыпаюсь – у меня весь телефон забит звонками от Толика. Его накануне приглашали на закрытие, только он отказался. Чего я, говорит, в вашем казино не видел? Насмотрелся за десять лет. Совершенно спокойный был. А вчера целый день мне звонил, а я спал как убитый. Кто бы мог подумать?
Воспаленные глаза Малышева влажно заблестели.
– Успокойтесь, Николай Львович, это не отец, это я вам вчера звонил.
Егору пришлось в очередной раз рассказать и пережить все события предыдущего дня.
– С чего все началось? – Львович повертел в руках прощальную записку своего друга, отложил ее на стол и достал из внутреннего кармана жилетки сувенирную металлическую фляжку с гербом Советского Союза. – Будешь?
Егор отрицательно помотал головой.
– А я помяну, а то у меня язык к нёбу прилипает. Пусть земля Толику будет пухом.
Малышев поднял испещренные красными прожилками глаза к потолку, сделал несколько мелких дрожащих глотков прямо из горлышка, утер ладонью губы и, аккуратно завинтив фляжку, положил ее обратно в жилетку.
– Все началось с Миши Глимскинда. В девяностые годы этого городского сумасшедшего знали во всех казино Москвы. Говорят, он начал играть еще в восемьдесят девятом, когда в гостинице «Ленинградской» легально открылась первая в Советском Союзе рулетка.
Услышав фамилию Глимскинд, Егор непроизвольно напрягся.
– Его отец – знаменитый академик – еще на заре перестройки понял, что в России больше делать нечего и вместе с женой и дочерью свалил в Штаты. А Миша остался здесь дописывать диссертацию по теории вероятностей. Ну и дописался до зеленого сукна. Говорили, что он еще в школьные годы рассчитал беспроигрышную систему игры в Спортлото. Пять цифр из тридцати шести он, конечно, не угадывал, но, по крайней мере, всегда оставался в небольшом выигрыше или, хотя бы, при своих. А тут официально появилась настоящая рулетка, вот у парня крышу и сорвало. Когда я пришел на работу в казино «Коралл», Миша уже был конченым «запойным» игроманом. Он проиграл все что мог: и квартиру, и дачу; и жил в загородном доме у модного в то время астролога Буянова. Что их связывало – астрология, или какая другая магия – я не знаю, но наши таксисты после проигрышей всегда отвозили его именно туда. А проигрывал Глимскинд немало: однажды за вечер просадил почти десять тысяч баксов. Правда, потом исчез куда-то на целый год, а когда снова появился, стал играть намного аккуратнее. Мог растянуть две тысячи на двое суток. Сядет за дешевый стол и ставит в номер по минимуму – он всегда играл только straight (ставка на один номер). Никаких сплитов, стритов, каре и линий не признавал (ставки на 2, 3, 4 и 6 номеров). Сидит так час-два, потихоньку спускает по полтинничку в рублях, а потом – бах! – сразу пятисотенную или тысячу! И всегда мимо! После этого Миша обычно шел в бар, брал стакан сока, доставал блокнотик и начинал в нем что-то строчить. А через полчаса снова за стол, и так пока деньги не кончатся. По два дня ничего не ел – только сок апельсиновый пил. Миша был настоящей достопримечательностью нашего клуба. У игроков существует поверье, что если подержаться за рукав неудачника, то тебе в этот день повезет. Многие постоянные клиенты даже специально просили сообщать им, когда играет Глимскинд, чтобы его рукав потрогать. Поэтому Миша всегда был желанным посетителем в любое время и в любом виде, на него даже никой дресс-код не распространялся. Он всегда был какой-то мятый и неухоженный. Другого бы в таком виде и к порогу не подпустили, а у Миши это воспринималось как фирменный стиль, типа математик-неудачник.
– А где же он брал такие деньги на игру? Если я правильно понимаю, Глимскинд нигде официально не работал, – озадаченно перебил Львовича Егор.
– Не знаю. Казино – не налоговая инспекция, чужими доходами не интересуется. Впрочем, Миша играл не так уж и часто – всего пять-шесть раз в год. Может, он у Буянова по дому работал. Скопит жалованье за несколько месяцев, и в казино. Хотя какой из этого чудака работник? – Львович недоуменно развел руками. – Казалось, что так будет всегда: Миша приходит, проигрывает и уходит, а через пару месяцев возвращается и снова проигрывается до копейки. Но шесть лет назад произошло невероятное – Миша выиграл! Это был настоящий шок – неудачнику повезло! И как повезло – у него сыграли три пятитысячных ставки за VIP-столом! Выигрыш – чуть больше полмиллиона! В тот вечер Миша впервые пил в баре вместо сока шампанское и его, естественно, развезло. По правилам казино постоянного клиента с крупным выигрышем отвозит домой не обычный клубный шофер, а кто-нибудь из охранников. В тот вечер дежурным извозчиком был я. Глимскинд был нетрезв, возбужден и очень весел. Около метро он купил огромный букет цветов и всю дорогу нес какой-то вздор про Паскаля, и ханаанейское шестеричное счисление. Лез обниматься и говорил, что теперь его рабство кончилось, и он, наконец-то, женится на какой-то Стелле. Я про ханаанейскую систему запомнил, потому что «Москву – Петушки» почти наизусть знаю. Помнишь там ханаанейский бальзам из денатурата и политуры? «Выпить стакан ханаанейского бальзама – в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того метафизический намек», – с откровенным удовольствием и удивительной точностью процитировал Львович легенду советского самиздата. – Было такое ощущение, будто Глимскинд сам в ту ночь полстакана этого бальзама тяпнул. А возле дома он, не глядя, выгреб мне из кармана целую охапку чаевых и… навсегда исчез.
– В смысле навсегда исчез?
– Он на моих глазах зашел в дом астролога Буянова и с тех пор ни в нашем казино, ни в каких других не появлялся, и никто больше ничего о нем не слышал…
Львович снова достал свою фляжку, трижды перекрестился и сделал несколько глотков.
– Может быть, он женился на своей Стелле и завязал с игрой… а может, подался разорять Лас-Вегас…
По поведению и интонации Львовича было ясно, что ни то, ни другое Глимскинду не удалось, однако Егор решил не заострять на этом внимание.
– А какое отношение к этой истории имеет мой отец?
Львович неспешно закурил и выдержал длинную паузу, явно решая какой-то терзавший его вопрос. Потом жестко раздавил сигарету о край тарелки-пепельницы и решительно встряхнул головой, словно сбрасывая с себя какое-то наваждение.
– Раз уж эта история окончилось такой печалью, то я расскажу тебе все. Мы с твоим отцом всегда работали в одну смену, но на разных постах. Я, как бывший десантник стоял «на воротах», а он, будучи технарем, обычно дежурил в мониторной. Так было и в тот вечер. Когда я отвез Глимскинда и вернулся в казино, там все стояли на ушах. Еще бы – наш хозяин по поводу выигрыша Миши неожиданно примчался посреди ночи едва ли не из Европы! Бывало, что у нас люди выигрывали и больше чем по миллиону, но это никогда не вызывало такого переполоха. Словом, меня сразу же потащили к хозяину. Тот сидел в мониторной вместе с директором службы безопасности и твоим отцом. Втроем они смотрели запись игры Глимскинда. Когда я пришел, мне устроили форменный допрос. Куда я отвез Мишу? Что он делал? Что говорил? Когда я упомянул о Паскале и ханаанейском шестеричном счислении, хозяин буквально из кресла выпрыгнул: «Все сходится! Выигрышная система существует!». Он трижды заставил меня рассказать о поездке с Глимскиндом, а сам все слово какое-то чудное повторял, похожее на славяне. То ли хисяне, то ли ксистяне. Словом, чистый дурдом! Наш хозяин вместе с твоим отцом тогда до чуть ли следующего вечера изучали видеозаписи. Не знаю, о чем они разговаривали, но с этого дня у Толи и появилась навязчивая идея о системе. «Есть, – говорит, – выигрышная система игры в рулетку. Ее еще Паскаль открыл, а теперь Глимскинд вычислил. И наш хозяин уверен, что она есть. Он всю жизнь ищет людей, знающих систему». Я спрашиваю: «И кого он нашел кроме Глимскинда?» Никого, – отвечает, – но такие люди есть!» Упертый был твой отец. «Ты же в казино работаешь, – говорю, – каждый день видишь, до чего игра людей доводит! И, главное, знаешь, что эта зараза не лечится!» А он твердит свое: «Я по записям расшифрую систему. Хочешь на сто баксов поспорим?» Ну, мы и поспорили. Если бы тогда знать, чем это дело кончится… Словом, Толя стал играть. Не в нашем казино, конечно, а в других. На работу стал приходить невыспавшийся. Ни с кем не разговаривает, лицо измученное, глаза красные как у кролика. Ночью в мониторной сидит, и носом в стол клюет. Кому такой охранник нужен? Вот его с работы через несколько месяцев и попросили. Тогда Толик пошел охранником в детский сад. Зарплата, конечно, не та, но и спроса особого нет. Сутки продремал – трое свободен. Играй, не хочу. Со мной перестал встречаться. Мы последние два года только перезванивались. Говорил, что вот-вот откроет систему. А я, дурак, только смеялся… «Твои сто баксов, – говорю, – у меня всегда в портмоне лежат». А вчера я даже радовался за него. Ну, все, думаю, казино закрыли, и твоя игра, Толик, закончилась». И она, действительно, закончилась… навсегда…
Львович хрипло вздохнул, отвернулся от Егора и достал носовой платок. Несколько минут оба сидели молча. У Егора сложилось странное впечатление, что Львович все же не рассказал ему чего-то самого важного.
– И это все?
– Вроде бы все, – как-то не очень уверенно ответил отставной десантник. – Я, пожалуй, пойду. Что-то я себя уж слишком скверно чувствую. Когда будут похороны?
– Не знаю, как экспертизу проведут, – Егор едва сдержался, чтобы не выругаться, вспомнив эксперта и следователя.
– Ну, я пойду?
– Идите. Я, пожалуй, сегодня здесь заночую.
Егору, действительно, совсем не хотелось возвращаться в уже не свою, пустую и неуютную квартиру, в которую, возможно, ломились коллекторы и судебные приставы. Когда за Львовичем захлопнулась дверь, он лег на диван и стал складывать картинки из трещинок на пожелтевшем от табачного дыма потолке.