Пролог
Дизайнер обложки Екатерина Хотунцева
Редактор Акмарал Агдаулетова
© Марго Эрванд, 2018
© Екатерина Хотунцева, дизайн обложки, 2018
ISBN 978-5-4490-6522-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
– Это твое окончательное решение?
– Да. Думаю, я смогу.
– Это непростой путь. Это самый большой опыт из всех, предложенных тебе на выбор.
– Я знаю.
– У тебя еще есть возможность передумать. У меня нет уверенности в твоей готовности.
– Я хочу пройти этот путь. Я смогу.
– Хорошо, пусть будет так, но помни – я всегда буду рядом с тобой.
– Я знаю.
– И еще одно: постарайся слышать себя в любом состоянии тела…
История
«В последнее время я все чаще стала задаваться вопросами о том, что ждет меня в конце пути. Нет, я не боюсь умереть. Просто интересно, а что же будет потом. Тишина и вечный покой? Или все-таки продолжение следует? Вопросы хорошие, только вот задать их, увы, некому… Нет никого, кто бы мог дать стопроцентный ответ, а мне бы хотелось его услышать…
Хотелось бы понимать, к чему вообще весь этот театр? Кто наш зритель? Создатель? Зачем ему это? Мы же, вроде как, все его дети, и он всех нас одинаково любит. Но почему тогда роли у нас разные? И разные настолько, что в пору усомниться и в любви, и даже в родстве.
Нет, я не сомневаюсь. Скорее наоборот…
…я хочу уверовать. Поверить и понять к чему и для чего все это. В чем смысл жизни?»
(Из дневника Катерины Чумак. 13 сентября, 2017 год)
Я сидела на гигантской деревянной черепахе. Его крепкие руки нежно обнимали меня за талию. И он что-то шептал мне на ухо. Я чувствовала его дыхание и легкое прикосновение губ. Мурашки по коже. Я засмеялась и, слегка обернувшись назад, быстро чмокнула его в щеку.
Во дворе было шумно, на игровой площадке было много детей. Они во что-то играли, кричали и смеялись бегая друг за дружкой. А мы продолжали обнявшись сидеть на черепахе, наблюдая за детскими забавами.
– А ты хотела бы, чтобы у нас был ребенок? – спросил меня он.
– Да, – не раздумывая, ответила я. – Я часто думала об этом. Даже представляла каким он мог бы быть…
– И кем ты его видела? Девочкой или мальчиком?
– Мальчик. Я бы хотела, чтобы он был похож на тебя.
– Я думаю, мы могли бы стать хорошими родителями…
– Да, наверное…
В этот момент к черепахе подкатился маленький мяч. К нам наперегонки бежали дворовые мальчишки. Они кричали и смеялись, стремясь одержать первенство в этой гонке. Я хотела им помочь, но стоило мне потянуться к мячу, как я проснулась…
В комнате было темно и только громкий стук моего сердца нарушал ночную тишину. Я поднялась с кровати и включила свет, от которого тут же болезненно зажмурилась. Пять утра. Но меня интересовало не время. Рядом с часами на прикроватной тумбочке вот уже десять лет стоит его портрет, с которого он всегда улыбается мне, как живой.
– Спасибо, что снова пришел… Что услышал мои молитвы… Десять лет тишины, и вот ты снова рядом… Скоро мы снова будем вместе навсегда. Осталось совсем чуть-чуть, любимый…
Прежде чем вернуться в кровать, я нежно прикоснулась губами к портрету и прижав его к сердцу, выключила свет.
***
В храме было светло и довольно тихо. Служба закончилась несколько минут назад, но я продолжала стоять возле иконы Божьей Матери. Святой лик девы всегда завораживал меня, заставлял остановиться. Можно только гадать, какая мудрость скрывается за этой легкой улыбкой и нежным ласкающим взглядом.
– Добрый день, я не заметил тебя во время службы, – раздался за спиной приятный мужской голос. Я могла не оборачиваться, потому как и без этого знала кто со мной говорит. Это был мой друг Игумен Алексей.
– Здравствуй, а я недавно подошла. Опоздала, – честно ответила я, приветствуя его улыбкой.
– Хочешь исповедоваться?
— Нет, хочу поговорить с другом.
– Господь – самый лучший друг и советчик в любых вопросах.
– Не спорю, но сегодня мне нужен ты, – ответила я, устанавливая свечу в кандило перед иконой Божьей Матери. – Хочу поговорить с тобой, можно?
– Можно. Подожди меня на скамье.
Кивнув головой и, молча перекрестившись, я пошла к выходу, в то время как отец Алексей подошел к другим прихожанам храма.
Скамья стояла во дворе, возле родника со святой водой, и уже давно стала для нас местом неформальных дружеских бесед. На улице было сыро от вчерашнего дождя, и ветрено. Осень в этом году наступила неожиданно рано. Календарь убеждал, что сегодня только семнадцатое сентября, однако по ощущениям зима уже стояла на пороге. В плаще было неуютно и зябко. Но несмотря на внутренний дискомфорт я все же села на скамейку, любуясь маленьким храмом, неожиданно гармонично вписавшимся в городской ландшафт. Купол церкви перекликался с высотками, украшенными золотым орнаментом, а фасад, выкрашенный в небесно-голубой цвет, находил поддержку не только в небесной синеве, но и отлично смотрелся на фоне величественных гор, которыми был опоясан город.
– Ты не замерзла? – услышала я голос Алексея. Я так увлеклась, что даже не заметила как он подошел и сел рядом. – Что-то случилось?
– Не знаю, это сложно объяснить. У тебя здесь уютно. Мне нравится твой храм…
– Это храм Господа Бога, и я просто служу ему.
– Ты помнишь нашу первую встречу?
– Думаю, да. Тебе тогда нужна была помощь и ты пришла к Богу.
– А встретила тебя и даже не узнала…
– Меня сложно узнать в этой рясе с бородой. Мало кто в детстве мог подумать, что я приму постриг и стану игуменом.
– Наверное, но я тебя все равно не помнила. А пришла тогда в церковь, чтобы просто поставить свечку Денису. Я всегда так делаю, в день его рождения.
– Да, я знаю. Ты хочешь об этом со мной поговорить?
– Нет, наверное, какой смысл все это снова ворошить. Он умер. Такое случается.
– Увы, но это так.
– Ты помнишь, что ты мне тогда сказал?
– А это важно?
– Да, для меня это важно. Ты сказал, что Денис не хотел умирать, это не было его решением. Это просто судьба, испытание уготованное ему Богом.
– Я и сейчас так думаю.
– А еще ты сказал, что только мне решать каким будет мое завтра, какой будет моя жизнь. Почему? Почему я могу решать каким будет мое завтра, а Денис не мог?
– С тех пор прошло уже десять лет. Почему ты спрашиваешь об этом теперь?
– Просто вспомнила недавно и уже не смогла забыть. Да, прошло уже десять лет, а я продолжаю топтаться на месте.
– Это не так, и ты сама это знаешь. Ты большая молодец, и я рад, что Господь указал тебе верный путь.
– Да, мне он указал путь, а Денису – выход…
– Не играй словами. На все воля Божья. Но в тот момент я не мог сказать тебе ничего другого. Ты вспомни, в каком состоянии ты была. И чтобы ты хотела тогда от меня услышать?
– Не знаю. Правду.
– Катя, я не понимаю тебя.
– Я сама себя не понимаю. Я снова стала думать о смерти. Разве это нормально?
– Я не считаю дикостью мысли о смерти. Это естественно…
– Сомневаюсь. Леш, мне плохо. Я не справляюсь больше…
– Проси Господа о помощи! Он всех нас слышит и любит…
– Вот в этом я как раз очень сильно сомневаюсь. Я часто стала думать, о том что ты мне говорил все эти годы. О Боге, о вере, о его любви и всем остальном. Нет, я больше не верю в Бога, понимаешь? Не нужно мне сейчас ничего говорить. Просто я так чувствую, думаю. Я много думаю обо всем этом…
Алексей сидел рядом и смотрел куда-то вдаль. Его лицо было спокойным и умиротворенным, что я даже усомнилась в том, что он меня вообще услышал. Я ждала хоть каких-то эмоций, но он молчал. Пауза затянулась настолько, что я уже и не надеялась на продолжение разговора.
– Ты записываешь свои мысли, как я тебе советовал?
– Да, начала недавно. Но я не понимаю, чем это мне поможет. К чему все эти игры с пером?
– Просто пиши, тебе нужно выплеснуть эти чувства. Бумага все стерпит.
– Ты слышал, что я сказала? Я не верю больше в Бога! Его нет!
– Не смей говорить так в его доме, – осадил меня Алексей, но при этом лицо его оставалось таким же спокойным, как и прежде. – Он тебя любит и всегда будет ждать. Ты его дочь, и рано или поздно ты сама все поймешь и найдешь свой путь к Богу! А пока просто пиши, не сотрясай воздух страшными словами…
Он не сказал больше ни слова, просто перекрестил и пошел прочь, бубня себе под нос какую-то молитву.
Наверное, я все-таки обидела его своими словами. Но мне больше не с кем об этом поговорить. Я надеялась, что он меня хотя бы услышит. Видимо, я ошибалась…
– Я больше не приду, – почему-то вслух сказала я в пустоту. Вокруг не было никого, кто мог бы меня услышать, но я была уверена, что тот, кому нужно, все понял.
***
Поход в церковь и разговор с Алексеем не принесли желанного покоя, а только разбередили старые раны. На сердце было тяжело, боль и тоска раздирали мою душу на части. Я брела по улицам не слыша и не замечая ничего вокруг. Мои глаза горели и щипали, но я не могла выдавить из себя и слезинки. Наверное, я уже выплакала весь свой жизненный ресурс слез. Мне хотелось кричать. Нет! Выть от горя и отчаяния, но я сдерживалась. Возвращаться в клинику для душевнобольных, куда меня двенадцать лет назад упекли собственные родители, не хотелось. Лучше сразу в могилу, чем в безликую палату с решеткой на окне.
С этими мыслями я вошла в парк и тут же свернула с центральной аллеи, чтобы насладиться тишиной и уединением этого сквера. Я привыкла гулять тут часами, погружаясь в свои мысли и воспоминания. Здесь было сложно встретить даже случайного прохожего – наверное, поэтому звук шагов за спиной произвел на меня такое впечатление. Я вздрогнула и резко обернулась, но сзади никого. Странно, я была уверена, что за мной кто-то шел. Внутри поселилась необъяснимая тревога. Продолжать бродить среди деревьев и кустарников мне расхотелось, и я ускорила шаг.
Вновь оказавшись на людной и шумной улице нашего мегаполиса, я наконец смогла унять дрожь в теле и прекратить озираться по сторонам в поисках невидимого преследователя. Такие приступы паники мне были несвойственны прежде. Но, как любит говорить мой психоаналитик Марина, все когда-то случается с нами впервые.
Следуя своим привычным маршрутом, я вошла в книжный магазин. Просторный зал, заставленный стеллажами, располагал к увлекательному поиску нужной литературы. Здесь можно было найти книгу на любой вкус: проза, поэзия, роман, детектив, триллер… Но художественная литература – это не мое. Мне и в своей жизни хватает драмы, трагедии и переживаний. Полки с пометками «психология», «самопознание», «духовная литература и философия» – вот мои бессменные фавориты. В зале было несколько книгочеев, внимательно изучающих пестрые корешки книг. Я легко стала частью этого действа, медленно просматривая полку с новинками, когда ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Мне стало неприятно, внутри все сжалось. Я резко повернулась, но никого не увидела. Только стеллажи с книгами. Неприятный холодок пробежал по коже, и я поежилась, снова кутаясь в свой плащ.
Я водила пальцем по корешкам книг, шепотом проговаривая названия, большинство из них уже давно были в моей домашней библиотеке. Многие из них я уже успела прочитать не по одному разу, а они все еще продолжали считаться «новинками». Парадокс.
– «Псих или не псих» – прочитала я. Название заинтриговало, и я потянула на себя толстую книгу. Автор был мне не известен, но это не мешало книге выглядеть привлекательной в моих глазах. – 5000 тенге, интересно…
– Неожиданный выбор. Есть сомнения? – услышала я за спиной мужской голос. Он прозвучал так близко, что я вздрогнула и уронила книгу. Талмуд тяжело упал к моим ногам. Незнакомый мужчина, в черной ветровке, тут же опустился и поднял ее с пола. – Прости, я не хотел тебя пугать.
– Мы знакомы? – Легкая дрожь пробежала по моему телу.
– Ты меня не узнаешь? – продолжал играть со мной в игры мужчина со взъерошенными темными волосами и легкой щетиной на лице.
– Я вас не знаю, и если вы сейчас же не отойдете, я позову охрану, – прошипела я, делая шаг назад.
– Катюх, ну ты что? Какая еще охрана? Ну ты даешь, это же я, Вадим! – пропел мужчина, расплываясь в улыбке.
Несмотря на то, что он назвал меня по имени, я сделала еще один шаг назад, озираясь по сторонам в поисках охранника или продавца. В соседней секции с современной прозой две женщины тихо обсуждали какую-то книгу. Это меня успокоило, хотя я продолжала чувствовать волнение, гуляющее по моим венам. Я снова посмотрела на мужчину, стоящего передо мной. Его лицо было добрым и, казалось, искренне радостным, хотя, и совершенно мне незнакомым.
– Простите, но вы обознались.
– Да, как это так? Я знаю, что это ты – Катя Чумак.
– Хорошо, пусть так, но я, вижу вас впервые.
– Да не смеши! Это же я, Вадим Юдин.
Сочетание Вадим Юдин казалось знакомым, но не более.
– Ну, ты что? Неужели я так сильно изменился? А ты вот, все такая же красавица. Я тебя сразу узнал! Даже не поверил своим глазам.
Он улыбнулся и дружески хлопнул меня по плечу. Я дернулась и отшатнулась назад, продолжая всматриваться в своего неожиданного собеседника. Он был одет в темно-синий спортивный костюм. От него пахло табаком и приятным парфюмом с цитрусовыми и древесными нотками. Из-под кустистых рыжеватых бровей на меня с радушием смотрели серые глаза. Его сложно было отнести к той публике, которую я обычно встречала в книжном магазине. Едва ли его вообще интересовали книги, тем более те, что находятся в этой секции.
– Вы за мной следили?
– Ты это так шутишь сейчас? – спросил он, хмуря брови, но при этом продолжая улыбаться.
– Нет, не шучу. Что вы тут делаете? Как вы меня нашли?
– Да я же сказал, случайно увидел…
– Где? В сквере? Это вы шли за мной?
– Нет, какой сквер? Я здесь тебя увидел и сразу подошел.
– Вы читаете книги по психологии?
– Нет, зачем мне это, тоже скажешь! Это жена попросила купить, – ответил он, но тут же поправился, – бывшая жена, мы уже полгода как в разводе.
– Понятно.
– Все еще не вспомнила меня?
– Нет, простите. Мне пора идти.
– А как же книга? Передумала?
– В другой раз.
– Кать, ну не уходи так. Мы так давно не виделись, давай хоть поговорим немного.
– Я вас совсем не помню, простите.
Я развернулась, чтобы уйти, но следующие его слова пригвоздили меня к месту.
– Я дружил с Денисом. Мы с ним вместе учились в университете. Помнишь, как мы однажды пешком ходили на Иссык-Куль? Это было его последнее лето.
Этот поход я помнила, как ничто другое, но вот кто был в составе той веселой и беззаботной компании уже давно стерлось из памяти. Денис вычеркнул себя из моей жизни, а я в ответ поступила также со всеми, кто мог мне хоть как-то напомнить об этом. Двенадцать лет я стойко держала эту оборону, но эти его слова пробили мою броню. Глаза предательски быстро наполнились слезами, а ведь я серьезно думала о том, что больше неспособна на это.
***
Он пытался меня успокоить, несмотря на протесты с моей стороны. Он сбивчиво извинялся за все, чем мог меня обидеть. Я мало его слушала. Мне хотелось одного, чтобы он наконец исчез. Хотелось снова остаться одной, в этом уютном книжном магазине, где все уже давно успело мне стать понятным и родным. Этот магазин был моим местом, моей тихой гаванью. А он все испортил. Его появление внесло смуту.
– Давай хотя бы просто выпьем кофе, – наконец, я расслышала его просьбу. Он пристально смотрел на меня. В его холодных серых глазах было столько тепла и нежности, что я не смогла отказаться.
– Хорошо, давайте выпьем кофе.
В книжном магазине находилась небольшая кофейня с маленькими круглыми столиками и удобными креслами, ярких и даже нелепых расцветок. Я любила пить здесь кофе и читать. В этот раз я буду пить кофе и разговаривать с человеком, которого даже толком не помню. Это странно…
– Ну, давай, рассказывай, как у тебя дела? – поинтересовался Вадим, как только мы сели у окна.
– У меня все хорошо, – ответила я, отворачиваясь к окну. Мне было неудобно находиться в его компании. Неприятно чувствовать на себе его пристальный взгляд.
– Хорошо, понял, тогда давай я о себе рассажу. Как уже сказал, я был женат. У меня есть дочь, и она живет с моей бывшей супругой. Я ее очень сильно люблю, и стараюсь сделать так, чтобы она не страдала от того, что мы с ее мамой больше не вместе. Я юрист, но работать по профессии так и не довелось. Так что это только диплом…
Он продолжал что-то говорить, но я его уже не слушала. Его слова о профессии снова ковырнули меня за живое. Денис тоже учился на юриста, но не ради корочки. Он хотел бороться за справедливость, отстаивать права невиновных и обиженных. Он искренне верил, что сможет что-то изменить, если не в мире, то в жизни многих. Но его мечтам не суждено было сбыться. Это просто жестокая судьба, испытание посланное Богом ему, а заодно и мне.
Разговор у нас не клеился. Нас объединяло прошлое, нас объединял Денис, но о нем мы не говорили. А мне хотелось. Я могу часами говорить о нем, как о живом, как о человеке, с которым рассталась буквально пару дней назад, а ведь между нами уже двенадцать лет…
– А книгу ты эту серьезно хочешь купить? – спросил он, указывая пальцем на талмуд с броским названием «Псих или не псих», который теперь лежал на краю нашего столика.
– Почему бы и нет, – пожимая плечами, ответила я.
– Тебе не о чем волноваться. У тебя все хорошо. Как я уже сказал, ты все такая же красавица, как и раньше.
Он приподнял свой стакан с кофе, как если бы это был фужер и собирался со мной чокнуться. Чокаться мы не стали. Натянуто улыбнувшись я снова отвернулась к окну. Речи о том, как я прекрасна и молода, я устала слышать от мамы. Зеркало, что висело в ванной комнате и приветствовало меня по утрам, неустанно убеждало меня в обратном, и ему я верила охотнее. Годы не были добры ко мне, и в свои 30 лет я выглядела даже старше своих сверстниц. Боль и тоска никого не красят…
– Как дела у родителей?
– Все хорошо. У ваших?
– Надеюсь тоже, они уже год как на кладбище.
– Простите.
– Ничего страшного, я уже привыкаю к этому.
– К этому нельзя привыкнуть.
– Да, ты права, я не правильно выразился. Где ты работаешь?
– В благотворительном фонде «Жизнь в руках», но не думаю, что это название вам о чем-то говорит.
– А вот и зря! Вы организовываете горячее питание для бездомных. Я читал про ваш фонд в новостях.
– Мы не только кормим, но еще организовываем ночлег, медицинскую помощь. Есть случаи, когда нам даже удалось вернуть в социальную жизнь людей, подыскав им достойную работу. Мы много всего делаем.
– Молодцы! Я сам был удивлен, узнав, что у нас тоже есть такая организация.
– Мир не без добрых людей.
– Ты еще рисуешь?
– Нет.
– Да ты что?! У тебя так здорово получалось, я был уверен, что у ты станешь художницей, как и мечтала.
– Увы, но не всем мечтам суждено сбыться, – выдавила я, чувствуя как новая волна боли и тоски растекается по венам, пульсируя где-то у самого горла. Рисование было моей страстью. Но вот уже двенадцать лет как я не подхожу к мольберту, не набираю краски, не вожу кистью по холсту. Все это в прошлом.
– Жаль. У меня есть пара твоих картин, которые ты рисовала в то лето. Я их люблю.
– Понятно, но я больше не рисую, – ответила я, вставая. – Мне уже пора.
***
По выходным наш двухэтажный дом в верхней части города выглядел особенно пустынным и холодным. На эти два дня родители уезжали гостить к моей старшей сестре, где вдоволь могли насладиться общением с единственным внуком – Антоном. Я же так и не смогла наладить отношения с этим семилетним мальчуганом, который, несмотря на свой юный возраст, уже искусно умел манипулировать всеми, кто попадал под очарование его голубых глаз. Со мной этот трюк не прошел, и наши взаимоотношения с племянником ограничивались подарками на праздники и редкими совместными посиделками. Меня это устраивает.
Заварив себе чашку чая, я села в кресло и открыла книгу «Псих или не псих». Жаль, что я купила ее лишь бегло прочитав описание. За броским названием и привлекательной аннотацией скрывался совершенно посредственный, к тому же, плохо написанный текст. Читать расхотелось. На подоконнике возле книжного шкафа стояла небольшая коробка, куда я уже успела сложить все ранее прочитанные и наскучившие мне книги, а также те, которыми моим родителям было не жалко поделиться с нуждающимися. «Псих или не псих» занял свое место среди книг по кулинарии, дамских романов и психологических головоломок.
– Только зря потратила деньги и время, – вслух посетовала я, одергивая тюль. Бегло глянув в окно я увидела чей-то силуэт у наших ворот. Мое появление точно спугнуло кого-то, заставив спрятаться за ель. Внутри все сжалось. Неприятный холодок пробежал по спине. Неужели за мной действительно следят? Но кто? И зачем?
Крадучись, словно кто-то наблюдает за мной, я вернулась на кухню и, прячась за занавеску, стала внимательно смотреть по сторонам. На улице было тихо и безлюдно, но я продолжала еще какое-то время вглядываться в окно, пытаясь разглядеть невидимый силуэт, метнувшийся к придорожной ели. Но за окном не было ни души. Удивительно, но сегодня, впервые за последние одиннадцать лет, что мы живем тут, я всерьез пожалела о том, что у нас нет собаки.
Одиннадцать лет назад родители продали нашу старую квартиру и купили в верхней части города участок с ветхим домишкой. Во многом это странное решение было продиктовано заботой обо мне, жить в нашем дворе я больше не могла. Все вокруг мне напоминало о Денисе, и я часто срывалась и вновь и вновь оказывалась в частной психиатрической клинике. Долго так продолжаться не могло.
Больше трех лет наша семья из четырех человек ютилась в двухкомнатной, плохо отапливаемой хибаре, в то время как на заднем дворе отец развернул строительство большого родового гнезда. Но к тому моменту как дом был пригоден для жилья, моя сестра Софья выскочила замуж. Для нас же троих дом из пяти спален, кухни и гостиной был явно великоват. Но несмотря на это, я себя здесь чувствовала комфортно – слишком много пространства, чтобы не быть постоянно у всех на виду.
Снова бегло глянув в окно, и, наконец, успокоившись, я поднялась к себе в комнату.
***
По понедельникам я обычно работаю в приюте, но вот уже месяц, как помогаю ребятам на передвижной станции оказания первой медицинской помощи. Толку от меня здесь мало, но людей в фонде не хватает, приходится выручать. Как обычно, я сидела в машине и бессознательно что-то рисовала ручкой в записной книжке, когда наш санитар начал громко спорить с какой-то женщиной на улице.
– Да что вы мне все врете! Тоня сказала, что ваши люди Петьку вчера забрали! Я же просила вас не трогать моего мужа! Ну что вы за народ такой? Скоты! – возмущалась она. Я слегка приоткрыла шторку на стекле и разглядела пожилую худощавую женщину, с гневной гримасой на лице. Она стояла в нескольких шагах от машины и угрожающе махала руками.
– Вы меня вообще слышите? – пытался разрешить спор Ринат. – Нас тут вчера не было. Мы дежурим здесь только по понедельникам и пятницам. И я понятия не имею кто ваш муж!
– Ну совсем хорошо! Хоть не врали бы! Куда вы его отвезли? Мне, что, снова по всем больницам и моргам звонить? Знаю я вас, шарлатаны, прикидываетесь добрячками, а на самом деле людей на органы забираете! – на одном дыхании выпалила она, после чего резко развернулась и пошла прочь, продолжая озираться и причитать.
За все эти годы, что я работаю в благотворительном фонде, мне не раз доводилось становиться свидетелем разных сцен непонимания, отчуждения и даже критики в наш адрес, но этой старушке удалось меня поразить. Я долго смотрела ей вслед, пока ее хрупкий силуэт не скрылся среди ветхих двухэтажных домов. На улице снова стало тихо. Ринат о чем-то разговаривал с пожилой парой. Моя помощь ему не требовалась, а потому я продолжила рисовать. Лицо старушки было таким живым и ярким, оно по-прежнему стояло у меня перед глазами, и я легко его зарисовала на странице блокнота. У меня здесь было собрано уже немало лиц, за каждым из которых скрывались боль, разочарование, печаль. За последние десять лет я встретила много людей с искалеченной судьбой, и, по сути, я была одной из них. Мне повезло лишь в том, что родители мои еще живы и могут удерживать на плаву, иначе я бы уже давно камнем упала вниз. На самое дно…
На улице вновь стало шумно, и, выглянув в окно, я увидела уже знакомую мне старушку в компании другой пожилой женщины. Они обе что-то яростно старались доказать Ринату, в то время как он пытался измерить давление пожилому мужчине. Нехотя, отложив блокнот с ручкой в сторону, я выбралась из своего укрытия.
Неприятный резкий запах ударил мне в нос, и я поморщилась едва глянув в сторону бездомного. К этой вони невозможно было привыкнуть. Ринат понимающе улыбнулся мне одними только глазами, на его лице была одета плотная маска.
– О, еще одна вылезла! Куда моего мужа подевали? – старушки переключились на меня. Они стояли на небольшом отдалении от машины, не решаясь подойти ближе. И по выражению лиц, а также взглядов, что они бросали на бездомного, его соседство отпугивало их лучше всяких слов.
– Добрый день. Могу я вам чем-то помочь?
– Конечно можешь! Куда мужа моего увезли? Я же просила вас не трогать его!
– Извините, но, как вам уже сказал мой коллега, нас тут вчера не было.
– Да, вчера здесь был красный фургон. Но тут только вы всегда стоите, так что это были ваши люди! – подлила масла в огонь круглолицая женщина в темной вязаной кофте, стоявшая рядом.
– Слышала, что Тоня сказала? – оживилась старушка, разыскивающая своего мужа. – Тоню не обманешь.
Женщины были настроены решительно и оставались невосприимчивы к моим доводам, но я продолжала попытки донести до них свою мысль.
– Хорошо, давайте допустим, что вчера здесь действительно дежурили наши люди, тогда ваш супруг может находиться либо в нашем приюте, либо в городской клинике, в том случае если ему нужна была квалифицированная помощь медиков.
– Это тебе сейчас понадобится помощь медиков! – не сдавалась старушка, замахиваясь на меня кулаком. – Куда Петьку увезли? Я вас по-хорошему спрашиваю!
– Тебе помочь? – поинтересовался Ринат, уже успевший к этому моменту освободиться.
– Да как тут поможешь. Они уверены, что наши люди забрали супруга этой женщины.
– Отлично, тогда мы можем отвезти вас в наш приют, и вы уже на месте разберетесь, есть ли у нас ваш муж или нет. Нам все равно этого бедолагу везти надо.
– Вы, что думаете, что я поеду в одной машине с этим вонючкой? – брезгливо поморщив нос, протянула женщина, едва взглянув в сторону бездомного, который все это время ссутулившись стоял возле своих пакетов и что-то отчаянно искал на дне одного из них.
– Ваше право. Кать, оставь ей наши координаты, пусть сама решает, – пожав плечами бросил Ринат, возвращаясь к машине.
– Да как вы со мной разговариваете! Я жаловаться на вас буду! – возмущалась женщина, гневно морщась.
– Он вам правильно сказал, – вступилась за своего коллегу я. – Мы вас можем отвезти в приют, и вы сами посмотрите есть ли среди вчера прибывших ваш супруг. Но если вас это не устраивает, вот наша визитка, приезжайте в любое удобное для вас время.
– И вы что, предлагаете мне ехать с этим бомжом? Он же смердит и, наверняка, болеет чем-нибудь.
– Во-первых, он такой же человек, как и мы с вами. А во-вторых, если вы боитесь заразиться, у вас есть альтернатива, – ответила я, указывая пальцем на визитку, что женщина держала в руках.
– Хорошо, мы поедем с вами, – наконец, сдалась она.
– Что значит мы? Я-то уж точно не обязана ехать в такой компании. Мне обед готовить надо, так что, Ася, дальше ты уже сама, – капитулировала женщина по имени Тоня. Похлопав по плечу свою подругу-соседку, она пошла прочь.
Мы с женщиной сели сзади, бездомного Ринат посадил рядом с собой на свободное сидение. Он открыл окна, но это не спасало нас от ароматов пахучего пассажира. Легкий ветерок трепал мои волосы, каждый раз ударяя в нос новым букетом зловоний. Прикрываясь рукавом свитера, я смотрела за окно. Женщина то и дело громко кашляла, шипела, вздыхала, бросала косые взгляды то в мою сторону, то в сторону источника зловоний.
– Можно посмотреть? – спросила она, обращаясь ко мне, в руках у нее был моя записная книжка. Она была уже открыта. – Неожиданно. Хорошо получилось. Меня никогда и никто не рисовал.
Женщина с интересом изучала свой портрет, который я успела набросать буквально несколько минут назад.
– Простите, я не должна была…
– Мне нравится, – оценила мою работу она, не давая мне возможности принести извинения за свой поступок. Не дожидаясь моего разрешения, она продолжила листать страницы, совершенно забыв о своей агрессии и недовольстве в наш адрес и адрес вонючего попутчика. Забирать блокнот я не стала, хотя мне и не нравилось показывать свои наброски незнакомцам.
Она бегло просматривала портреты других горожан, которых я встречала на своих уличных дежурствах или видела в приюте. Скорее всего, она пыталась найти среди десятка лиц своего мужа, но нашла нечто другое. Помимо портретов случайных людей, я также люблю делать зарисовки мест, запавших в душу. Двор, в котором я выросла, в котором прожила восемнадцать счастливых лет был как раз одним из них. Женщина замерла, изучая до боли знакомые мне дома, окруженные хвойной стеной. Массивную деревянную площадку, где каждый игровой элемент представлял собой животного: медведя, зайца, волка, лису.
– Вы жили здесь? – спросила она, подняв на меня глаза полные боли и тоски.
– Да, много лет назад.
– Мы тоже жили здесь, это вверх по Ленина, – ответила она, водя пальцем по странице. – Но я вас не помню.
– Я вас тоже. Мы жили там двенадцать лет назад.
– Понятно, – протянула женщина, не удостоив меня даже взгляда. Вместо этого она продолжила листать блокнот, с какой-то необъяснимой тревогой и надеждой.
Эти чувства поселились и во мне, потому как зарисовки нашего двора были не единственным приветом из прошлого. Сложно было объяснить, но я с замиранием сердца ждала, когда она перевернет еще несколько страниц и увидит его. Меня можно было и не помнить, я всегда была серой мышкой, но он бесспорная звезда двора, надежда и опора родителей. Он – это все, что у меня было, а теперь его портрет, нарисованный ручкой в блокноте, – единственное, что мне осталось. Она перелистнула страницу и оцепенела. Ее руки крепко сжали мой блокнот, как если бы она собиралась его разорвать на части. Она снова посмотрела на меня, и глаза ее горели огнем ненависти и презрения. Такая реакция меня шокировала.
– Ты знаешь этого мерзавца? – прошипела она.
– Никакой он не мерзавец! – ответила я, выхватывая у нее из рук альбом. Позволять ей смотреть мои рисунки было ошибкой. – И да, я его знала. Он умер, двенадцать лет назад.
– Мне ты этого можешь не говорить. Мне никогда не забыть тот год, и все благодаря ему! Он убийца и трус!
– Вы обознались. Это Денис Голубев.
– Все верно, я эту рожу в жизни не забуду. А помру, так и на том свете достану, коль здесь не успела. Мразь! – сказала она, плюнув под ноги.
У меня внутри все кипело от злости, гнева и боли. Я чувствовала, как слезы наполняют глаза, как обручем сдавила горло обида и тоска.
– Вы ошибаетесь, Денис был замечательным человеком! Он был порядочным, честным и добрым. Он бы никогда и никого не обидел! Я знаю о ком говорю! – на одном дыхании выпалила я, чем привлекла внимание сидящих впереди мужчин.
– Кать, что случилось? – поинтересовался Ринат, оборачиваясь ко мне, на перекрестке.
– Эта женщина городит всякую чушь, и я не хочу больше этого слушать!
– Пара минут – и мы на месте.
Женщина смотрела на меня, и по ее щекам катились слезы. Меня же трясло от внутреннего напряжения и злости.
– Я знаю, что говорю. Он убил мою дочь, – выдавила она, после чего резко отвернулась к окну и до конца нашей поездки так и не глянула в мою сторону.
***
Я выскочила из машины, едва мы подъехали к приюту. На улице было свежо и прохладно, а я не могла никак надышаться, словно чьи-то невидимые руки удушающе сжимали мне горло. Злость продолжала гулять по моим венам, доставляя свой яд в каждую клеточку тела. Мне кажется, я физически ощущала боль, которую она причиняла мне. Ринат помогал пассажирам выйти из машины, я же быстрым шагом шла прочь, стараясь ни с кем не встретиться даже взглядом. Мне нужно было побыть одной и успокоиться.
Во внутреннем дворе приюта стояла беседка. Внутри было мокро и грязно после вчерашнего дождя, но зато она была пуста. Для меня это было важнее. Не обращая внимание на жухлую листву, я села на скамью, чувствуя как слезы начинают одна за другой медленно катиться по щекам. Мне было обидно, что я не смогла постоять за Дениса. Стыдно, что этот горький ком и боль внутри помешали мне поставить на место эту выжившую из ума старуху.
«Денис – убийца» – это смешно. Он самый добрый и самый порядочный человек, которого я когда-либо встречала. Он адвокатом хотел быть, чтобы людей защищать, а не убивать.
– У тебя все нормально? – услышала я за спиной мелодичный голос Надежды. Я кивнула головой, оттирая слезы. – Что случилось? Почему ты плачешь?
– Это не важно, – отмахнулась я, вставая. Дышать все еще было трудно.
– Кать, я же не враг тебе. Ринат сказал, что эта женщина тебя как-то обидела…
– Она сама не знает, что говорит. Я не должна была так реагировать на ее слова.
– А что она сказала?
– Сказала, что Денис виновен в смерти ее дочери.
– Твой покойный друг?
– Да.
Дрожь с новой силой начинала бить мое тело изнутри.
– А это не так? – спросила Надя. Ее лицо было спокойным и безмятежным как всегда, в то время как глаза были полны нежности и печали.
– Это гнусное вранье.
– Тогда почему ты придаешь такое значение ее словам? Важно не то, что думают другие, а то что думаешь и чувствуешь ты сама. Слушай свое сердце, оно тебя не обманет.
Она нежно улыбнулась, указывая пальцем мне в грудь. Надежда была самой старшей в фонде. У нее никогда не было своей семьи, сначала она помогала матери ухаживать за тяжело больной бабушкой, после в специальном уходе уже нуждалась ее мать. А двенадцать лет назад, когда Надежда Агашева похоронила мать, она вдруг обнаружила себя никому не нужной, одинокой сорокатрехлетней женщиной. Потребность ухаживать и помогать другим и привела ее в этот фонд, где она вновь обрела семью. Молодежь уважительно звала ее «тетей», для меня же она всегда была добрым и понимающим другом. Она была ровесницей моей мамы, но, в отличие от нее, не стремилась учить меня жизни, раздавая ценные советы. Напротив, она была деликатна и добра со мной, с самого первого дня нашего знакомства. Десять лет назад игумен Алексей снабдил меня рекомендательным письмом и, насколько мне известно, лично ходатайствовал о моем принятии на работу. И все же мне пришлось проходить такую процедуру, как собеседование. И Надежда Агашева была тем человеком, что больше часа сидел со мной в комнате, терпеливо задавая разные вопросы. Эта процедура стала для меня большой неожиданностью, потому как я была убеждена, что для работы в приюте берут всех подряд, главное – чтобы было кому работать. Но она заверила меня в том, что фонду «Жизнь в руках» нужны особенные люди, и я ей поверила. Мне хотелось стать частью такого общества, а еще важнее, осознавать, что я действительно буду кому-то нужна. Я сама не поняла, как профессиональные вопросы плавно перетекли в личные, и я начала пласт за пластом поднимать историю своей жизни. Обычно меня всегда тяготят наводящие вопросы, чужое внимание и любопытство, но с Надей все было по-другому. Она не пыталась давать оценку моему душевному состоянию, ей не было любопытно, в ее глазах я видела только сострадание и заботу. Все то, чего мне всегда не хватало. И я ей доверилась, поведав свою трагедию от начала и до конца, не боясь быть непонятой и осужденной. Двенадцать лет назад мы обе перенесли мощное потрясение в жизни, которое раскололо наши жизни на «до» и «после», и эту встречу в приюте мы обе восприняли как знак судьбы…
– Наверное, мне нужно поговорить с этой женщиной, – сказала я.
– Не торопись, – ответила мне Надя, предлагая сесть на скамью. – Она нашла своего мужа в ночлежке, и они ушли.
– А мы уверяли ее, что его у нас нет…
– Вы не могли этого знать. Он сам вчера попросился к нам. Вот ребята его и привезли.
– Понятно.
– Не думай об этом, давай просто посидим и подышим воздухом. Сегодня так свежо и тихо, – протянула Надя, прикрывая глаза и блаженно улыбаясь робким лучам солнца.
Торопиться мне было некуда, и я села рядом на скамью, но желанный покой в сердце не пришел. Слова женщины продолжали терзать мою душу.
***
За выходные в приюте появилось пять бездомных, одной из которых была беременная молодая женщина. Одетая в грязное тряпье, она кругами ходила по комнате, гордо выпячивая свой округлившийся живот. Как правило, женщины в ее положении редко попадают к нам, предпочитая центры поддержки матерей-одиночек, и можно было только гадать чем наш благотворительный фонд привлек ее внимание. Но меня это не интересовало. Я застыла в дверном проеме, любуясь ее мягкими формами. Удивительно, как порой может быть несправедлива судьба. Мы с Денисом часто думали о том, как когда-нибудь станем родителями. Мечтали о малыше, которого с детства окружим любовью и вниманием. Но жестокая судьба распорядилась иначе. Материнство, семья – все это в один миг стало для меня неисполнимой мечтой…
– Че уставилась? – рявкнула она, вызывающе смотря в мою сторону. Между нами было не меньше двух метров, но я почувствовала как противно воняет у нее изо рта. Обычно так пахнут заядлые курильщики. – Че, брюхатых никогда не видела?
– Простите, я просто хотела узнать, может, вам что-то нужно? – спросила я, не обращая внимание на ее тон и манеру говорить.
– Иди куда шла! Сама разберусь.
– Бога ради. Вас уже внесли в журнал регистраций?
– Ваша главная уже все сделала, еще два дня назад. Так что ты опоздала. Кстати, она обещала принести поесть, но так и не вернулась.
– Я могу вас отвести в столовую, – протянула я, мысленно пытаясь понять о ком говорит девушка. Главной у нас была только Гульмира Аскаровна, но в приюте она появлялась редко.
– Валяй! – скомандовала она, хватая с кровати какую-то бесформенную тряпичную сумку. Переваливаясь как гусыня она медленно вышла из комнаты.
Здание нашего приюта несколько раз перестраивалось, а потому многие комнаты были соединены между собой узкими коридорами, по одному из которых и нужно было пройти, чтобы из спален попасть в столовую.
– Давно тут работаешь? – спросила она, озираясь по сторонам.
– Десять лет.
– Ого, и на кой черт оно тебе надо? Тоже сирота: ни кола, ни двора?
– Нет, мои родные живы, слава богу. Мне здесь нравится.
– Еще одна, сердобольная нашлась! Откуда вы такие беретесь?!
Отвечать я не стала, тем более, что мы уже вошли в просторную и светлую столовую. Обеденное время уже давно прошло, и только грузная женщина, в сером длинном платье-мешке, тщательно натирала столы, опрыскивая их каким-то аэрозолем.
– Еды нет, надо было вовремя приходить. Это вам не ресторан, когда захотел – тогда пришел! Соблюдайте порядок! – прогремела она, даже не оборачиваясь в нашу сторону.
– Верунь, ну ты гроза, – поприветствовала ее я. Женщина обернулась лукаво улыбаясь. – Может, сделаешь исключение для беременной женщины?
– Пять лет в фонде, а беременную первый раз у нас вижу. Как тебя угораздило-то к нам попасть? – решила проявить участие Вера, вытирая руки о свой передник.
– Таблетки у вашего медика спереть пыталась, а он поймал меня, – прожевала девушка, блуждая взглядом по комнате. – Ну, пожрать-то дадите?
– Понятно. Жрут, деточка, на помойке, а у нас едят! Садись за стол, что-нибудь придумаю, – ответила Вера, после чего покачала головой и, закатив глаза, ушла на кухню.
Девушка, шаркая ногами, прошла к столу и, отодвинув стул, тут же плюхнулась. На вид ей было не больше двадцати лет, и, судя по тому как она ершилась и хамила, воспитанием ее занималась улица.
– Вам еще что-то нужно? – спросила ее я.
– А, ты еще тут? Нет, порядок.
– Может быть, лекарства? Что вы искали у нашего медика?
– А че, можешь достать? – оживилась она, оборачиваясь ко мне. – Мне бы что-нибудь, чтоб от этого избавиться…
Девушка с невозмутимым выражением лица показывала рукой на свой живот, как будто у нее под сердцем была какая-то злокачественная опухоль, а не подарок, посланный богом. У нее внутри была маленькая жизнь, а она искала лекарства, чтобы от нее избавиться. Я опешила. Мои глаза округлились, а рот непроизвольно открылся в изумлении. Мне много хотелось ей сказать, но от этой гневной тирады ее спасло внезапное появление в дверях Надежды.
– Вот ты где, а я уже испугалась, что ты ушла! – тараторила она, запыхавшись. – Я же просила тебя никуда не ходить и подождать меня в комнате.
– Прости, – извинилась я, продолжая испытывать неприязнь к девушке. – Она хотела поесть, и я ее привела сюда.
– Да, я знаю. Но ей нужно есть больше витаминов, я бегала за свежими фруктами, – ответила Надя.
– За ней приедут из центра поддержки матерей-одиночек?
– Нет, пусть пока у нас останется, – ответила Надя, подходя к своей подопечной. – Пойдем, я все оставила в комнате.
– А че-нить посущественнее фруктов ты принесла? Я уже третий день их жру, – возмущалась девушка, выходя с Надеждой из столовой. Я проводила их взглядом.
Надежда всегда была внимательна и участлива с бездомными. Во многом, именно ее стараниями несколько людей, опустившихся на самое дно, смогли вернуться к прежней жизни. Но то с какой заботой и волнением она смотрела на эту наглую, невоспитанную девицу, готовую убить своего малыша, было все же странным и неожиданным даже для меня.
– Ну, где эта пигалица пузатая? – прогремела Вера, появляясь у меня за спиной с подносом еды.
– Прости, Верунь. Уже не нужно, – пожав плечами и виновато улыбнувшись, ответила я.
– Я вам что, девочка на побегушках? Надо – не надо! Все, никаких исключений! – проворчала она, скрываясь на кухне.
***
Родители уже сидели за столом, когда я вошла в дом. Они о чем-то говорили, но их голоса стихли, как только я хлопнула дверью. Скорее всего, неустроенная жизнь их тридцатилетней дочери вновь была на повестке. Оставалось только гадать, что послужило толчком на этот раз: страх, сплетни, невыигрышное сравнение… Мне все равно. Сегодняшний день был слишком тяжелым и насыщенным, в моей голове не было свободного места для глупых домыслов и бредовых идей мамы. Я слышала ее скользящие шаги мне навстречу, а потому отвертеться и пробежать незамеченной в спальню мне не удастся.
– Ты как раз к столу, мы с отцом только сели, – прощебетала она, останавливаясь в дверях.
– Хорошо, я только руки помою, – ответила я.
В ванной комнате пахло лавандой. Палочка благовоний горела на подоконнике, посылая в воздух струйку ароматного дыма. Маму этот аромат успокаивал, меня раздражал. Но с моим мнением в этом доме никто и никогда не считался…
Я сжала палочку двумя пальцами, ощутив как уголек больно обжог кожу. Тысячи маленьких горячих иголок вонзились в мою плоть, впрыскивая в кровь свое живительное тепло. Я закрыла глаза наслаждаясь этим чувством. Наслаждаясь тишиной и внезапно наступившим покоем. Слезы медленно катились по щекам, а я продолжала стоять у окна, медленно покачиваясь из стороны в сторону.
– Катя, у тебя все нормально? – донесся до меня голос мамы, стоящей где-то за дверью.
– Да, я сейчас, – бросила я, нехотя открывая глаза. Чья-то тень мелькнула перед глазами и тут же скрылась в темноте, возвращая мне мое же отражение. Я отшатнулась, испуганно вглядываясь в окно. Никого. Только я вновь смотрюсь в него как в зеркало.
Помыв руки, я присоединилась к родителям. Ужин дома всегда проходил при богато накрытом столе, точно мы ждали гостей. Раньше мне это нравилось, но с тех пор как я начала работать в приюте, мое отношение к еде сильно изменилось.
– Что ты хочешь, доченька? – спросила мама, усаживаясь на свое место, по правую руку от отца.
– Я не голодна, салат поем, – ответила я, чмокнув отца в щеку и сев напротив матери.
– Глупости не говори, ты посмотри, на кого ты похожа? Кожа да кости! – не сдавалась она, накладывая мне на тарелку тушеное мясо с овощами и салаты.
– Я столько не съем, а выбрасывать еду нельзя!
– Ну так и не надо выбрасывать! Ешь!
Улыбнувшись, я начала водить вилкой по тарелке. Спорить или ругаться было бессмысленно. Мама все равно останется при своем мнении, отстаивать которое будет до конца, не гнушаясь повысить голос или даже закатить истерику. На меня эти ее театральные выступления уже давно перестали действовать, а вот папа привыкнуть так и не смог. В последний раз наша словесная перепалка с мамой закончилась его сердечным приступом, и у меня не было желания испытывать судьбу еще раз.
– Софа тебе привет передала. Ты давно с ней уже не виделась и даже не созванивалась. Это нехорошо. Она твоя единственная сестра!
– Хорошо, я позвоню ей на неделе.
– Может быть, мы все вместе сходим куда-нибудь на этих выходных? Или ты снова в церковь пойдешь? – допытывалась мама, не сводя с меня глаз. – Тебе это еще не надоело?
– Что именно? – спросила я, встречаясь с ней взглядом. Ее благородное лицо выражало холодное спокойствие, в то время как янтарные глаза, обрамленные голубым мерцанием косметики, горели возбуждением.
– Тратить свою жизнь впустую! – ответила она, сложив свои тонкие красные губы в подобие улыбки.
– Мне жаль, что ты так считаешь, – сказала я, отставляя тарелку в сторону. – Я наелась!
– Не смей дерзить мне! Пока все не съешь со стола, не встанешь!
– Люба, перестань! – вступился за меня отец. – А ты тоже, давай, характер не показывай. Ешь!
Я вернула тарелку на место, но аппетит от этого не появился.
– Софа хочет тебя познакомить с одним молодым человеком, – протянула мама. – Кажется, он был не то нашим соседом, не то членом вашей компании, может, ты даже его помнишь.
– Это вряд ли, – ответила я, вспоминая сегодняшнюю случайную встречу из прошлого. Я ее не узнала, а между тем она хорошо знала Дениса, и для нее он был убийцей. – Кстати о соседях, я сегодня встретила одну женщину из нашего двора, но я ее совершенно не помню.
– Может, она жила позже нас…
– Нет, она жила там в те же годы. Я нарисовала ее портрет, может, посмотришь? – спросила я, чувствуя, как волна возбуждения побежала по венам, заставляя мое сердце бешено стучать в груди.
– Ты снова рисуешь? – удивленно изогнув правую бровь, спросила мама. Она прищурилась и смерила меня оценивающим взглядом.
– Да, немного. Это успокаивает, – промямлила я. Знакомить маму со своими набросками не входило в мои планы, но, похоже, все изменилось.
– Рада слышать, – резюмировала она, свысока наблюдая за тем, как я бегаю за своим блокнотом. Слегка запыхавшись, я подошла к ней, раскрыв альбом на нужной странице. Она отодвинулась от стола и приосанилась на стуле, чувствуя свою значимость. Медленными, грациозными движениями она достала из кожаного зеленого футляра свои очки и не спеша одела их. – Ну, давай, посмотрим!
Она взяла блокнот в руки и стала пристально изучать набросок. Я смотрела на него вместе с ней и вновь видела перед глазами лицо этой женщины. Видела боль и тоску в ее глазах. Мне было искренне жаль ее, ведь все эти годы она живет в обмане.
– Да, я от тебя ждала большего, – выдохнула мама, снимая очки. – И это ты называешь портретом? Стыдно!
– Мам, я не просила тебя оценивать мою работу. Ты помнишь эту женщину?
– Ну, не знаю. Наверное, это Ася Кисанова, хотя тут такая мазня, что это скорее догадка, чем утверждение! – брезгливо сморщив нос, ответила она, закрывая альбом, даже не пытаясь посмотреть другие мои работы.
– Кто это? Я ее не помню совсем.
– Можно я тоже посмотрю? – вклинился в нашу беседу папа, протягивая руку. Я передала ему блокнот, продолжая сверлить взглядом мать.
– Она жила, кажется, в доме напротив. Я с ней тоже мало общалась. У нее сын был ровесником Софы, вот мы и виделись иногда на площадке.
– Нет, ты что-то путаешь. Она сказала, что у нее была дочь.
– Ничего я не путаю. Дочь у нее была чуть постарше и к тому времени уже ходила в сад. Но она погибла. Это случилось как раз в тот год, что и Денис умер. Помню, тогда во дворе все шушукались и страшились – ждали третьи похороны.
Я почувствовала, как внутри все сжалось, точно чьи-то сильные руки скрутили мои органы в тугой узел, где-то на уровне пупка. Я отодвинула соседний стул и села.
– Что значит – ждали третьи похороны?
– Ой, ну примета есть такая, дурацкая, если до сорока дней первого покойного в районе умирает еще кто-то, то будут еще и третьи похороны. Но все это чушь полная! Никто тогда так и не умер, правда, Витя?
– Да, я-то откуда знаю, – пожав плечами ответил отец, отрываясь от моего блокнота. – Не знаю, что тебе не понравилось, как по мне, так у тебя, дочка, замечательные рисунки. Не слушай мать, она это не подумав брякнула.
– Вот еще! Не надо тут ерунду городить, – взвилась мама. – Она и сама знает, что я ей добра желаю, но эти работы никуда не годятся. Срамота!
– Люба, уймись уже! – цыкнул на нее отец. Мама бросила в его сторону угрожающий взгляд, но продолжать перепалку не стала. Поджав губы, она величественно встала.
– Кать, убери со стола, пожалуйста. Я что-то устала уже, – сказала она, удаляясь в зал.
Я кивнула головой, продолжая безвольно сидеть на стуле, толком не чувствуя ног. Мне было дурно от маминых слов, от того, с какой легкостью и пренебрежением она говорила о событиях тех лет. О событиях, перевернувших и искалечивших мою жизнь.
***
«Оказывается, смерть приходит либо за одним из нас, либо берет сразу троих… Для меня это неожиданное открытие. Интересно, кто первым сделал такое умозаключение, которое словно вирус распространилось по миру, поразив человеческий разум.
Сегодня им инфицировали меня, но я не хочу разносить эту заразу. Не хочу сеять смуту и страх. Я в это не верю. Не верю в такую закономерность, хотя во всем этом, наверное, все же есть связь. А что, если в этой истории действительно был кто-то третий?…»
(Из дневника Катерины Чумак. 30 сентября, 2017 год)
Я частый гость в этом просторном кабинете, погруженном в таинственный полумрак, искусно созданный союзом плотных штор, глубокого синего цвета, и настольной лампы с пузатым абажуром, выполненным в восточном стиле. Массивная кожаная мебель, цвета кофе с молоком, всегда радостно принимает меня в свои объятия, но в этот раз я не хотела и не могла лежать. Возбуждение внутри пружинило с такой силой, что мне было сложно даже сидеть. Я часто вскакивала и начинала ходить кругами, озираясь по сторонам в поисках невидимых подсказок. Но если эти странные картины с руническими символами и могли говорить, то в диалог они вступали не со мной. Мой рассказ был сбивчивым. Я часто теряла мысль, путалась и начинала все сначала. Садилась в кресло и снова ходила из стороны в сторону. Но Марина никогда не пыталась меня остановить и силой успокоить. Она терпеливо сидела за столом и ждала. Она умела ждать так, как ни один другой специалист, к которым меня когда-то водила мама. Наверное, поэтому она и стала моим психоаналитиком.
– Я не понимаю, что мне с этим делать, – выдохнула я, опускаясь в кресло. Возбуждение прошло, и я почувствовала себя уставшей и измученной. Мое тело безвольно откинулось назад, и только кончики пальцев безотчетно водили по подлокотникам, выискивая мелкие шероховатости. Но поверхность была гладкой и мягкой.
– Почему ты считаешь, что тебе нужно что-то с этим делать? – спросила Марина, открывая наш сегодняшний сеанс психоанализа.
– А что, мне нужно просто взять и забыть? Понимаешь, все эти годы я искала ответы, искала подсказки везде, где только могла. Но все двери были закрыты. Это сложно объяснить, но в последнее время что-то происходит вокруг. Что-то незримое и необъяснимое, но я это чувствую, – говорила я, безотчетно кусая ногти.
– Погоди. Давай, разберемся во всем по порядку. О чем ты говоришь? Что происходит вокруг?
– Я не знаю. Мне кажется, за мной кто-то следит.
– Понятно, – протянула Марина, едва заметно сделав какую-то пометку в своем блокноте.
– Только не надо думать, что я схожу с ума или у меня появляются какие-то мании, – выдавила я, чувствуя как волна возбуждения накатывает на меня с новой силой. Я встала, возобновляя свои метания по комнате.
– Я так и не думаю. Хорошо, допустим, что за тобой действительно кто-то следит, но кому это может понадобиться? Для слежки должны быть какие-то серьезные мотивы.
– Да, наверное. Но я не знаю, кому это нужно, – пожав плечами ответила я, возвращаясь в кресло. – Ладно, это не так важно.
– А что тогда важно для тебя сейчас?
– Понять почему все это всколыхнулось только теперь. Понимаешь, не десять лет назад, не пять, не год, а именно сейчас. Двенадцать лет я жила словно в вакууме, но теперь меня буквально атакует мое же прошлое. Почему?
– Может быть, просто пришло время?
– Для чего?
– Все эти годы ты отчаянно цеплялась за прошлое. Твои мысли остались в той ситуации, и ты проживала ее каждый день снова и снова, может быть, сейчас пришло время закрыть эту главу своей жизни и идти дальше?
– А как я могу ее закрыть? Я пытаюсь с этим жить, но это не просто, – я наклонилась вперед и попыталась впиться пальцами в подлокотник. Натянутая кожа неприятно скрипнула, но не поддалась мне. – Почему эта женщина считает Дениса убийцей?
– Мне кажется, ты не тому человеку задаешь этот вопрос.
– Ты думаешь, мне стоит с ней встретиться.
– Не уверена, что это поможет тебе или той женщине. Ведь это ничего для вас не изменит. Ты идеализируешь Дениса и никогда не примешь такой информации. Та женщина же, напротив, все эти годы жила и знала своего обидчика в лицо. У нее есть виновный, и она не откажется от него только потому, что это причиняет боль тебе, – объясняла Марина, вращая обручальное кольцо на своем пальце.
– А что думаешь ты? Ты считаешь, что та женщина права? – простонала я, чувствуя дрожь во всем теле.
– Я этого не говорила. И в данной ситуации едва ли могу быть вашим арбитром.
– Марина, прошу тебя, помоги мне.
– Для этого я здесь и сижу, но я не понимаю, в чем именно ты ждешь моей помощи? – разведя руки в стороны, ответила она, откидываясь на спинку своего кресла. – Мы с тобой много говорили обо всех этих событиях, о той трагедии. И, мне казалось, ты уже нашла все нужные ответы, чтобы наконец, принять все как есть. Но сейчас я в замешательстве.
Я слушала ее, глядя куда-то сквозь. Ее слова, словно острый нож невыносимо резали меня по ушам. Я закрыла уши руками, слыша как гулко отдается в них стук моего сердца. Марина продолжала что-то говорить, но у меня перехватило горло, и я почувствовала как по щеке скатилась слеза.
– Кать, почему ты плачешь? – спросила Марина, протягивая мне стакан воды. Теперь она стояла передо мной, слегка присев на край своего стола.
– Я хочу к нему, понимаешь? – простонала я, встречаясь с ней взглядом. Пелена горьких слез туманила мне картину, но даже сквозь нее я смогла разглядеть удивление и страх в глазах опытного психоаналитика. – Я хотела уйти к нему в это воскресенье, понимаешь? Это его дата, его годовщина. Двенадцать лет, а для меня как будто это все было только вчера. Я устала. Я так больше не могу.
Марина молчала, а я уже не могла сдерживаться. Волна боли и отчаяния била меня изнутри. Слезы душили меня, я все тряслась, неестественно скрючившись на кресле, но продолжала говорить:
– Я постоянно думаю о нем. Думаю о смерти. Я не боюсь умереть. Мне не страшно. Я просто хочу, чтобы все это прекратилось. Понимаешь? Я не могу так больше жить! Я уже давно все для себя решила, я несколько месяцев шла к этому. А теперь? Эта женщина считает его убийцей! Денис умер почти сразу после ее дочери. А что, если это не несчастный случай? Марина, я теперь постоянно думаю об этом… а что, если это не его судьба?
***
В приюте было шумно. Как и всегда, во время обеда, постояльцы громко разговаривали между собой. Их голоса сливались в какофонию, изредка нарушаемую зычными репликами Веры и звоном металлической посуды. Я плотнее закрыла дверь в прачечную – мое традиционное рабочее место. Когда я только пришла в приют, эта комната должна была стать промежуточной в моей карьере, но я здесь задержалась уже на десять лет…
Впервые перешагнув порог этой серой каморки, я чуть не вырвала, от чудовищной вони, стоявшей внутри. Принимая меня на службу, Надя уверяла в том, что в мои обязанности будет входить работа на кухне и в общем зале, помогая бездомным в адаптации и возможном возвращении в социум, но вместо этого она привела меня в затхлую комнатенку, попросив подменить одну из сотрудниц на посту. Тщательно скрывая свое разочарование и ужас от увиденного, – все вокруг было забито какими-то вонючими пакетами и тюками, к которым было страшно даже приближаться, не то что брать в руки, – я согласилась. Обмотавшись шарфом как защитной маской, я принялась разбирать тюк за тюком, следуя инструкциям Надежды: рваное и не подлежащее восстановлению – в мусор, грязное, но целое – в стирку, все что находится между – на склад, для дальнейшего решения, но предварительно постирать и погладить. Я выполняла эти указания, убеждая себя в том, что это первый и последний рабочий день в этом фонде, но фотография, вывалившаяся из одного тюка, заставила раз и навсегда изменить мое отношение к этому месту, к этим вонючим вещам и их владельцам. Несколько снимков были сложены стопкой и тщательно упакованы в пластиковый пакет, видимо, с целью спасти их от возможных погодных и жизненных условий. С одной стороны этого сверка на меня смотрела счастливая семья: муж, жена и маленький ребенок. На заднем фоне стояла нарядная елка, недвусмысленно давая понять – фото сделано в канун нового года. С другой стороны была фотография этого же мужчины, но уже в белом халате и колпаке. Он стоял возле монитора и, не глядя в камеру, изучал какой-то рентгеновский снимок. Эти картинки мало вязались с грязным пакетом, на котором биркой висело имя владельца – грустный Юра.
Старика в застиранной голубой майке и брюках с вытянутыми коленками я запомнила на всю жизнь. Мне было сложно поверить, что обрюзглый мужчина, с пожелтевшим лицом и черными кривыми зубами, когда-то был тем подтянутым и импозантным молодым человеком в больничном халате, или же главой семьи. Но его потускневшие зеленые глаза, сохранили свой огонь и глубину и все сомнения отпали, это был действительно некогда успешный хирург, муж и отец очаровательного мальчугана – Смирнов Юрий Николаевич. Однако его уже давно и никто не называл по имени отчеству, после неудачной операции с летальным исходом больного он запил. Два года на его запои закрывала глаза не только семья, но даже больница, однако чуда не случилось. Очередная ошибка стала фатальной уже не для больного, а для него самого. Он оказался на улице, а потом и в нашем приюте. Он был частым гостем в этих стенах, и к моменту нашей встречи замышлял уже пятый побег на волю, но не случилось. Его история произвела на меня такое впечатление, что я не смогла хлопнуть дверью и пойти прочь. Я вновь и вновь приходила на работу: куталась в шарф, брызгала духами свое рабочее место, только чтобы выдержать жуткую вонь прачечной. Но отнюдь не жажда стирки двигала мной, а судьба грустного Юры. Я переживала за него как за родного или друга, мне хотелось верить, что у него еще есть шанс все исправить. Мне хотелось верить в чудо, и оно случилось. Через два месяца пребывания в приюте я увидела как он блестяще освоил профессию – сапожника. Да, это не хирургия, но он вновь держал в руках иголку с ниткой. Он ушел из приюта через шесть месяцев после нашего знакомства и никогда больше так и не вернулся, я же осталась в приюте на целых десять лет… И за это время я не только привыкла к едким запахам многоликой жизни, но и по-настоящему полюбила свою работу в прачечной, где, оставаясь незаметной для других, я украдкой наблюдала за истинными чудесами жизни…
Разобрав последний тюк грязного белья, я загрузила стиральную машинку и села на стул возле двери, открыв свой блокнот. Незнакомцы смотрели на меня с каждой страницы, но я невидящими глазами пролистывала каждого из них в поисках единственно важного. Лицо Дениса с очаровательными ямочками на щеках смотрело на меня. Десятки маленьких морщинок, словно лучи солнца собирались в уголках его глаз, когда он вот так улыбался.
Я медленно водила пальцами по контуру его лица. Для меня это был не просто портрет, набросок ручкой. Для меня это был осколок души, который жаждал любви и тепла. Одинокая слеза упала на лист. Я открыла глаза и ужаснулась. Он продолжал улыбаться, но при этом выражение его лица едва заметно изменилось. Его правый глаз заблестел, и уже через мгновение капля медленно скатилась вниз, оставляя после себя след растекшихся чернил. Портрет безвозвратно испорчен. Но сейчас это было уже неважно…
– Это я, ты меня слышишь? – раздался за спиной женский голос с хрипотцой. В коридоре уже давно было тихо, а потому на секунду мне показалось, что кто-то вошел ко мне в прачечную. Я отодвинулась от стены, оттирая слезы, но дверь была по-прежнему закрыта.
– Нет, я все еще тут, – продолжала хрипеть женщина. Я тихонько встала со стула и прижалась ухом к двери. Я не видела ее лица, но ее голос и манера говорить мне казались знакомыми. – Да подожди ты, у меня тут кое-что срастается, похоже! Думаю, смогу срубить еще немного деньжат. Ну потерпи, говорю же, у меня тут верняк! Все, мне надо идти, а ты мозги не парь, родоков крутни.
В коридоре все стихло, и я услышала тяжелые шаги. Меня охватила паника и я быстро вернулась на свое место, слыша лишь свое учащенное дыхание и собственное биение сердца. Никогда прежде мне не доводилось подсматривать или подслушивать, и этот дебют мне тяжело давался.
Не успела я сесть на свой стул, как дверь в прачечную со скрипом открылась, и в мою каморку вошла беременная девушка.
– О, старая знакомая! – хмыкнула она, бросая мне на стол какой-то пакет. – Тут мои вещички, постираешь?
От мешка воняло табаком и чем-то кислым, отчего в комнате сразу стало трудно дышать. Откашлявшись, я встала и убрала пакет в шкаф, к остальным таким же тюкам, предварительно нацепив на него бирку с пометкой «Беременная». Девушка следила за моими движениями с недоверием, а увидев как я заполняю ярлычок, протянула:
– У меня вообще-то имя имеется! Меня зовут Таня.
– Буду иметь в виду, – ответила я, оставляя все как есть. – Что-то еще?
– А че это ты такая борзая стала?
– Не поняла, о чем вы говорите?
– Ну, не знаю. Ладно, проехали. Кстати, лекарства мне больше не нужны.
– Вы передумали?
– Типа того, – пожав плечами ответила она и вышла из комнаты.
Я снова осталась одна. Сев на свой стул, я отложила в сторону блокнот, бередить старые раны мне расхотелось, и я вновь и вновь прокручивала в голове бессовестно подслушанный телефонный разговор беременной с неизвестным. При других обстоятельствах я вряд ли бы так насторожилась, но Надя сильно изменилась в последнее время. Моя добрая подруга по-настоящему привязалась и прониклась судьбой этой девушки, и мне не хотелось бы, чтобы кто-то использовал ее в своих коварных планах.
Стиральная машинка громко вздрогнула и стихла, издав три призывных сигнала. Белье постирано. Положив перед собой тазик я сгрузила в него влажные вещи и, отодвинув в сторону, полезла за новой партией в шкаф. На глаза попался пакет с биркой «беременная».
«Почему бы и нет?» – пронеслось в мыслях, и я вывалила на пол его содержимое.
Вонючее тряпье бесформенной кучей упало к моим ногам. От резкого запаха я даже прикрыла нос рукой, но не отступила. Сев на корточки, я начала аккуратно перекладывать каждую вещь из одной стопки в другую, предварительно тщательно обшарив карманы, если таковые только имелись. Улов мой был небольшим и не особо говорящим: пара фантиков от леденцов, таблетка анальгетика, надкусанная сушка и пустой конверт. Слегка пожелтевшая от времени бумага с тусклым изображением букета васильков в правом верхнем углу – это был конверт 70-х годов, когда-то, много лет назад, в таких конвертиках моя бабушка дарила мне деньги на день рождения. С тех пор много воды утекло: бабушки уже давно нет в живых, а такие конверты уже утратили свою актуальность. Я покрутила его в руках, он мало вязался с остальными находками. Скорее всего, он принадлежал прежнему хозяину этой давно вышедшей из моды куртки из варенной джинсы, но никак не этой нахальной Татьяне, явно неспособной на такую сентиментальность. Выбрасывать его я не стала, вместо этого я поднесла его к лицу и… понюхала. Удивительно, но он совсем не вонял, от него приятно пахло не просто бумагой, а настоящим книжным шкафом. Для меня это был запах детства, так же пахли те конверты, что дарила бабушка. Их я, увы, не сохранила, этот же бережно сложила в свой блокнот…
Загрузив новую партию в стиральную машинку, я взяла тазик с чистым бельем и покинула свое рабочее место. В коридоре было тихо, только какой-то скрюченный старичок стоял возле телефона. Сверяясь со своей маленькой записной книжкой он пытался кому-то позвонить.
«Как жаль, что он меня опередил, иначе я могла бы нажать кнопку повтора и услышать с кем говорила Таня», – пронеслось в мыслях.
– Ой, дочка, помоги, старику. Ни черта не вижу, какая тут цифра? – окликнул меня он.
***
Сразу после обеда, согласно штатному расписанию приюта, всех постояльцев разбивали на группы по интересам. Так у каждого из них появлялся шанс получить либо начальное образование, и наконец, научиться читать и считать, либо даже освоить какое-то ремесло. Удивительно, но эти новые возможности мало кто по-настоящему ценил. Увы, но для людей опустившихся на самое дно, от нас было нужно немного: горячая еда, одежда и крыша над головой. Они с радостью оставались у нас и даже пытались соблюдать все правила, но только до тех пор, пока их не начинало раздирать на части желание выпить, покурить или понюхать какую-нибудь гадость или того хлеще – сделать одурманивающую инъекцию. Конкурировать с такими страстями было непросто. Однако Надежда до последнего билась за каждую заблудшую душу, пытаясь вывести ее на свет. Вот и сейчас она сидела в маленькой светлой комнате в окружении трех женщин, пытаясь разжечь в них любовь к рукоделию.
Я прислонила тазик к стене и замерла в дверях, боясь нарушить это таинство. Одетая в длинное черное платье, с белыми накрахмаленными воротником и манжетами, она мне напоминала монашку. И сходство это можно было найти не только в ее целомудренном одеянии. Ее взгляд был участливым и сопереживающим, даже сейчас, когда она пыталась научить женщин вязанию на спицах. В уголках ее губ жила едва уловимая блаженная улыбка, придающая ее правильным тонким чертам лица особое свечение. Она была бесхитростна и наивна в своем стремлении помогать другим.
– Эту петлю мы просто снимаем и далее делаем накид, – пропела она, объясняя беременной девице схему вязания.
– Да ни хрена у меня не получится! – буркнула девушка, бросая на стол свои спицы. Она нахмурила брови и, выпятив живот, начала его гладить. – И вообще мне это надоело.
Две другие женщины на мгновение оторвались от своих спиц, смерив ее взглядом, после чего продолжили проворно перебирать спицами.
– Танечка, ты, главное, не нервничай. С первого раза мало у кого получается, но ты не сдавайся. Давай я покажу тебе еще раз, – ответила Надя, наклоняясь к ней.
Мне стало неприятно. Эта Татьяна не вызывала доверия, а может быть, я просто придираюсь? Может это банальная ревность? С того дня, как у нас в приюте появилась эта девушка, мы с Надей толком даже не общались, и мне этого не хватало. Тяжело вздохнув, я поудобнее обхватила таз с бельем и зашагала на внутренний двор.
На улице было тепло и солнечно. Легкий ветерок нежно трепал кроны деревьев, посыпая дорожки желто-красным ковром. Я зажмурилась и жадно вдохнула. Только оказавшись на улице, можно было в полной мере осознать, какая внутри царит тяжелая атмосфера.
Развесив белье на веревках, я ощутила себя уставшей и опустошенной. Возвращаться в душные, затхлые коридоры совсем не хотелось. Медленно прогуливаясь по тропинкам, шурша пестрой листвой под ногами, я добрела до скамейки, укрытой под ветвями плакучей ивы. Здесь было уютно и свежо, и отсюда открывался потрясающий вид на приют, окруженный молодыми хрупкими березами. У меня уже было несколько рисунков, сделанных как раз под этой ивой, но каждый раз, оказываясь в ее плену, я находила что-то новое и необычное вокруг. Сегодня меня заворожило небо. Пушистые белоснежные облака лениво плыли по бездонному лазурному небу, точно корабли, подгоняемые ветром. Я вглядывалась в их размытые формы, пытаясь разглядеть в них что-то или кого-то… Долгих десять лет Алексей уверял меня в том, что Денис сейчас на небе, где-то там в воздушной глубине. Как жаль, что я его не вижу… Как жаль, что я больше в это не верю…
– Не помешаю? – поинтересовалась Надя. Она задумчиво смотрела на меня с легкой улыбкой на губах. Я улыбнулась, и она села рядом. – Сегодня хорошая погода. Тепло.
– Да, вот сижу наслаждаюсь, – ответила я, отрываясь от небесной красоты.
– Понятно, мы с тобой давно не разговаривали. Как у тебя дела?
– По разному.
– Если не хочешь говорить со мной, я пойму. Главное, не замыкайся в себе. Я знаю это состояние подавленности и тоски, это плохие советчики, поверь мне.
– Я стараюсь, но не всегда получается.
– Главное, не сдавайся, тогда у тебя все получится!
Надежда выглядела умиротворенной и, казалось, действительно верила в то, о чем говорила. Нечто подобное не так давно она сказала и беременной девице, пытаясь вдохновить ее рукоделием. Воспоминания об этой девице меня неприятно резанули.
– Почему эта девушка, Таня, осталась у нас? Она твоя знакомая?
– Нет, мы не были знакомы прежде. А почему ты спрашиваешь?
– Мне показалось странным то, что она осталась у нас и то, как ты ее начала опекать.
– Я вообще люблю опекать и заботиться о других.
Повисла странная пауза, в которой чувствовалась какая-то неловкость и недосказанность.
– Она хотела избавиться от малыша, а это мало того что грех большой, так еще и опасно для жизни. Ей же рожать уже через месяц. Знаю, можно было ее сразу отправить в центр поддержки матерей-одиночек, но мне так спокойнее. Я хочу дать ей шанс начать все сначала. Она спесивая, конечно, с характером. Но я уверена, это все напускное. Это все ее щиты, понимаешь?
– Возможно, – согласилась я, вспоминая щиты, с которыми нам уже не раз доводилось встречаться. Увы, но среда обитания накладывает отпечаток не только на образ жизни, но и на самоопределение. – Я просто волнуюсь за тебя.
– Спасибо, Катюша, но это лишнее. Я знаю что делаю, поверь мне…
***
Это был самый тяжелый день в году, но я его всегда ждала с каким-то особенным трепетом. Я вставала рано утром, когда на улице еще было темно. Одевала свое старое черное платье. Собирала волосы в тугой высокий хвост, который неизменно прятала под черной косынкой перед выходом. Мама утверждает, что черный меня старит и уничтожает. Но в этот день он не мог нанести мне никакого вреда. Я спускалась вниз и начинала печь блины. И уже через полчаса стопка ажурных блинов и кулек шоколадных конфет тяжелой ношей ложились на дно моей сумки. Это был мой своеобразный ритуал, который я соблюдала вот уже одиннадцать лет.
Набросив на плечи плащ, я вышла из дома. На улице было прохладно и ветрено. Плотные грозовые облака висели так низко над землей, что я физически ощущала их груз. В воздухе чувствовалось какое-то зловещее напряжение.
Этой дорогой я езжу только два раза в год, но несмотря на это, знаю ее наизусть: каждый дом, дерево. Я сидела на заднем сидении старенького Жигули и, прислонившись головой к стеклу, закрыла глаза, мысленно совершая путешествие в прошлое. Путешествие в далекий 2005 год. В тот день я мало что видела и понимала вокруг. Мои глаза были опухшими и красными от слез. Сердце билось где-то у самого горла, сильно затрудняя дыхание. Иногда мне казалось, что еще мгновение – и все остановится. Все смолкнет и перестанет существовать, я провалюсь в небытие, оставляя позади боль и слезы. Но какая-то неведомая сила каждый раз возвращала меня назад, в мою мучительную реальность. Я помню тот день буквально по секундам. Он изменил мою жизнь раз и навсегда.
– Мы приехали, – прохрипел водитель. – С вас 1200 тенге.
Я протянула нужную сумму и вышла из машины. Погода ухудшилась. Порывистый ветер больно хлестал по лицу. Поправив косынку, я инстинктивно съежилась, словно это могло меня как-то защитить то ли от холодного потока воздуха, то ли от начинающейся грозы. Не обращая внимания на дождь, я быстрым шагом вошла в массивные металлические ворота. Ворота, отделяющие мир мертвых от живых.
Городское центральное кладбище встретило меня звенящей тишиной. Сотни лиц с интересом смотрели на меня с каменных изваяний. Многие из них в прошлом были выдающимися деятелями культуры, спорта, политики. Их могилы были величественными и помпезными, но при этом такими же холодными и заброшенными, как и все остальные. Смерть стерла грани социального неравенства, и только эти гранитные глыбы отчаянно кричали о статусе покойного. Мне они были неинтересны и, пройдя еще один проулок вглубь погоста, я купила у местной старушки небольшой букет садовых роз, после чего сразу же сошла с центральной аллеи. Это была одна из сотни безликих тропинок, с обеих сторон огороженная разнообразными металлическими заборами. Я медленно брела вперед, чувствуя как тяжелые капли дождя смешиваются с моими слезами и тонкой струйкой стекают вниз по щекам. Но даже сквозь эту пелену я разглядела металлический крест с приколоченной фотографией. Осторожно отворив калитку, я вошла в его холодное и мрачное пространство. Маленький клочок земли, который Денис делил со своими бабушкой и дедом, был застелен толстым ковром опавшей листвы, которая сейчас шелестела под каплями дождя.
Я сняла с оградки примотанный пакет, в котором хранились веник и маленькие грабельки. Много лет назад, когда я впервые рискнула оставить здесь этот рабочий инвентарь, у меня были серьезные опасения распрощаться с ним раз и навсегда. Но вот уже больше пяти лет, как пакет висит на ограде, не привлекая внимания прохожих.
Дождь усилился. Я чувствовала каждую каплю, тяжело ударяющуюся о мой плащ. Мои ботинки были насквозь мокрыми, и я пожалела, что не надела резиновых сапог. Выбившаяся прядь волос холодной сосулькой болталась перед глазами, хлестко ударяя по щекам. Но это не мешало мне продолжать сметать листву с могилы.
– Ты почему без зонтика? – раздался за спиной мужской голос. Он прозвучал так громко и неожиданно в этой гробовой тишине, что я даже испугалась. Сжав в руках веник, словно это было какое-то серьезное оружие, я обернулась назад. Под огромным черным зонтом стоял мужчина в спортивном костюме. Его лицо выглядело знакомым, но мне было сложно вспомнить кто он. Я посмотрела ему прямо в глаза. Его это не смутило и не испугало. Он стойко выдержал это испытание, глядя на меня с непонятной нежностью, на которую были только способны эти холодные серые глаза.
– Снова не узнаешь? – поинтересовался он, укрывая меня зонтом.
– Кто вы? – спросила я, делая шаг назад снова под дождь. И только сейчас я заметила огромный букет больших красных роз, что он держал в руках. Выходит он здесь не случайно.
– Я уже начинаю привыкать снова и снова знакомиться с тобой. Это же я, Вадим Юдин.
– Что вы тут делаете?
– Наверное то же, что и ты. Я пришел к другу, сегодня его день.
За эти одиннадцать лет, что я хожу сюда, это был первый раз, когда мое уединение с Денисом нарушал кто-то третий. Это было неожиданно и… неприятно. Но он прав, это не мой день и я не имею права запрещать ему что-либо.
– Никогда вас тут раньше не встречала.
– Да я и не ходил. Виноват…
– Виноват?
– Ну, да. Мне давно надо было прийти сюда, но все времени не хватало. Если бы не та случайная встреча в книжном магазине, может быть, я и в этот раз забыл бы об этом дне. Так что спасибо.
Могила выглядела чистой и ухоженной, как и должна была. Зеленые глаза Дениса с укором смотрели на меня. В них не было ни любви, ни нежности. Он был слишком серьезным и важным на этом последнем фото. Этот снимок выбирала его мать, здесь он ей казался солидным и взрослым, а как по мне – совершенно чужим. Но все же это был он. Его плотно сжатые губы, узкий нос горбинкой и слабый намек на ямочки на щеках. Как жаль, что он не улыбается с этого портрета.
Я аккуратно положила перед ним свой скромный букет цветов и домашние заготовки. Он всегда любил мои блины и эти шоколадные конфеты, и мне было приятно думать, что я его радую и теперь. Тяжело вздохнув, я подошла к портрету и, протерев его от дождя, нежно прикоснулась к нему губами. Мне было неловко делать это прилюдно, но это тоже было частью нашего с Денисом ритуала, и я не могла его нарушить.
Я отошла в сторону, позволяя Вадиму возложить цветы на могилу. Он благодарно кивнул и, передав мне свой зонт, сделал пару шагов вперед. Шикарные голландские розы плотным ковром укрыли могилу от проливного дождя, а Вадим вернулся под зонт, встав рядом со мной. Несколько минут мы стояли, едва соприкасаясь плечами, слушая как отчаянно барабанит дождь по натянутому зонту.
– Давай я подвезу тебя, – нарушил тишину Вадим.
– Спасибо, но я как-нибудь сама, – ответила я, делая шаг в сторону, но при этом все еще оставаясь в укрытии зонта.
– Ты смеешься? Ты же промокла уже вся! Денис бы мне этого не простил, верно ведь говорю, дружище? – пошутил Вадим, обращаясь к портрету. Это выглядело странным, но мне понравилось. Я сама частенько разговаривала с Денисом как с живым. Увы, но его портрет молчал и теперь. Вместо этого порывистый ветер с новой силой ударил мне прямо в спину, задрав вверх полы плаща. Холод пронзил меня насквозь, и я задрожала всем телом.
– Хорошо, спасибо, – согласилась я.
– Ну вот и славно. Пойдем, пока тропинку не размыло, – ответил Вадим, подгоняя меня легким похлопывающим движением где-то на уровне талии. Я вздрогнула от такой наглой вольности, но ничего не сказала. В последний раз глянув на родную сердцу могилу, я позволила незнакомому мужчине увести меня за собой.
***
Большой черный внедорожник поприветствовал нас коротким гудком и быстрым подмигиванием фар. Он был припаркован сразу за воротами кладбища, из которых мы выбежали, подгоняемые разбушевавшейся стихией. Вадим открыл передо мной дверь на переднее пассажирское кресло и я, не раздумывая, села на сидение, застеленное меховой накидкой. Он оббежал машину и уже через мгновение сидел за рулем.
– Ну и погодка! – посетовал он, перебросив на заднее сидение огромный зонт. Я смотрела перед собой, наблюдая как барабанит по стеклу дождь. Одна за другой тяжелые капли звонко ударялись о поверхность, расплывались и стекали ручейками вниз. Мне было неловко находиться в этой машине. Быть в обществе незнакомого мужчины. Я злилась на свою слабость, на свое легкомысленное согласие.
– Ты завтракала? – спросил он, заведя машину.
– Нет, но я не голодна. Если не сложно, отвезите меня…
– Что значит не голодна? Уже 10 утра, самое время и позавтракать. А потом я сразу отвезу тебя туда, куда скажешь! И давай уже заканчивай мне выкать. Я старше тебя всего-то лет на пять, не больше.
Отвечать я не стала. Он лукаво улыбался, бросая на меня взгляды на светофорах, но я делала вид, что не замечаю этого. Мне были непонятны эти странные знаки внимания. Мне было трудно объяснить эти наши случайные встречи…
Несколько колокольчиков приятно пропели у нас над головами, когда Вадим толкнул дверь, пропуская меня вперед. Приятный запах кофе и свежей выпечки возбуждал аппетит, и я услышала как заурчал мой желудок. Я стыдливо посмотрела по сторонам, но, похоже, никто этого не услышал. В кафе было тепло и уютно, и хотя зал был практически пустым, официантка провела нас к самому дальнему столику у окна, с видом на детскую площадку. Вадим попытался помочь снять мне верхнюю одежду, но я взглядом и жестом остановила его. Он улыбнулся в ответ и, небрежно скинув свою куртку на спинку кресла, сел за стол. Он внимательно следил за тем, как я повесила на вешалку в углу свой плащ и косынку. Я чувствовала его взгляд даже когда стояла к нему спиной. Это ощущение было для меня в новинку, и оно меня пугало.
– Как тебе книга? – поинтересовался он, когда я села напротив него в кресло насыщенного бордового цвета.
– Какая книга? – спросила я, одергивая несуществующие складки на моем скромном, мало вписывающем в окружающий интерьер, платье.
– Ну про психов, которую ты тогда купила, – небрежно бросил он, поднимая со стола карту меню.
Конец ознакомительного фрагмента.