© Роман Назаров, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Желание космонавта
Когда в тот памятный вечер, закурив папиросу, мать села к нему на кровать – и очутилась далеко от него, если смотреть в перевернутый телескоп, – совсем крохотная, пуская ненастоящий дымок, – он еще не знал, о чем пойдет разговор, но лишь смутно догадывался, что последует новый сюрприз, очередное предложение. Например, поехать к бабушке, или непременно заглянуть в магазин «Одежда»: завезли костюмы, и надо сходить примерить. Здесь шуршало огромное количество вариантов, он пожалел, что не ушел гулять, и звали, звали ведь пацаны играть в футбол. Мать скучным жестом поправила крашеную гриву и достала, как будто из воздуха, сложенный надвое листок. «Сына… я вот подумала… Тебе скучно, я вижу. Ну, в общем, посмотри», – говорила она, передавая ему глянцевое сокровище. Он с напускным интересом заглянул в разворот, где мелькнула его призрачная фамилия, несколько знакомых цифр и снова: пионерский лагерь «Солнечный», июль, медицинская справка (уже почему-то заполненная).
И, может быть, спустя пару дней он начал бы упираться, капризничать, как случилось в прошлом году, но одноклассница Кудрявцева с верхнего этажа (вспомнил, как мучительно долго тащил из школы ее портфель) заявила, что, во-первых, в «Солнечном» есть Дом творчества со специальным кружком по астрономии – она подмигнула ему лукаво, но он не заметил, – во-вторых, имеется превосходный бассейн, а также речка для жарких дней, и, в третьих, в городе нечего делать, чебурашка, не напрягайся, у меня тоже путевка на вторую смену, весело будет. И он поехал, как если бы сто лет только тем и занимался, что разъезжал по пионерским лагерям, и вместе с ним – уже в автобусе – голубоглазая Кудрявцева, сладкая от леденцов.
Но и здесь, далеко от города, он почти наизусть знал чужую систему ходов: новые знакомства, подружки, вечерние массовки – на общепринятом сленге, и небесноглазая девочка уплывает, испаряется: «Эй! Пойдем на танцы?.. Эх ты, космонавт!». Он, подняв голову, смотрел ей вслед. Кто-то обнял его за плечи. Обернулся. Сияющая пионервожатая, полненькая (и как это она смогла залезть в такие узкие джинсы?), часть лица – от губ до глаз – залита огненными точками, она с первых дней старалась приблизить его к себе, терпеливо подбрасывая конфеты, улыбки, нежности; он уходил в Дом творчества: там, на рабочем столе, медленно росло его сонное детище: точный макет «Союза» – как потом на невидимой леске будет плыть космический корабль, повиснув над его головой, среди звезд, им нарисованных школьной акварелью.
Но до осуществления проекта было время: вставлять, вырезать, приклеивать, поправлять… И сейчас он оставался собой недоволен. Прикладывая к низу макета кусок обшивки, случайно задел локтем бумажного летчика, сломал ему шею и примял живот, а вчера он полдня убил на изготовление одного лишь скафандра, теперь же придется начинать заново.
Отложив игрушечное кресло для второго пилота, он мимоходом взглянул на часы и с сожалением подумал, что пора, нужно идти на обед. Выйдя из душного зала, слева – радиорубка, с лестничной площадки сквозь оконное стекло он увидел свой отряд, Кудрявцева за руку с Серым – соседом по койке – идут в столовую. Пионервожатая, задержавшись, крутит головой по сторонам, ищет его, отставая. Он пробрался через кустарник и вышел к ней. Возбужденная и улыбающаяся, она, показывая жадные белые зубки, потрепала по голове, обняла, нашептывая: «Опаздываешь, малыш! А как твои дела? Закончил?». Он насупился, промолчал, никак не планируя говорить с ней об этом, и что она смыслит в астрономии, толстая Света, привет из балета, вот Кудрявцева и Серый – монпансье и равнодушие – в столовой давно пьют какао.
После обеда – когда «Солнечный» ворочался в крахмальных пододеяльниках – небо раскололось, прогремело, и хлынуло что-то бархатное, с боем. Горячая подушка, кусачая простыня: шло замкнутое сражение, враг не сдавался, но затем крошки были сметены на пол, подушка перевернута обратной стороной Луны, спасительно-ледовитой, и сон, обычно такой недосягаемый, скрутил его в калачик, быть может, как однажды – меня, словно выжимая из тела виноградный сок, и когда я проснулся, увидел, что добрался не то электричкой, не то поездом дальнего следования до незнакомого провинциального городка. Машинист объявил, что дальше не поедет, поэтому пассажирам следует выйти из вагонов. В ужасном расположении духа я вышел на перрон и осмотрелся.
Справа от старинного одноэтажного вокзала по заброшенной железнодорожной ветке кто-то в форме космонавта стремительно мчался на дрезине. Скорость дрезины была такой высокой, что, врезавшись в загородительную полосатую балку, человека в форме космонавта подбросило ввысь, а через полминуты он лежал на рельсах мертвый. Я подошел к нему, проверив пульс и послушав дыхание, установил летальный исход. Около вокзала на скамейке сидели двое: мужчина и женщина. Чтобы взять их в свидетели смерти космонавта, я двинулся к ним, но тут обнаружил, что они спят или на самом деле притворяются. Я тронул мужчину за плечо, тот открыл глаза и сказал, что ничего не видел. Женщина глаз не открывала, но когда я на нее посмотрел, она пожала плечами. Откуда ни возьмись, у меня под рукой оказался большой картофельный мешок, в который я незамедлительно уложил труп. Взвалил мешок и направился по дороге к наблюдаемому впереди киоску. За стеклом – огромное количество игрушечных кораблей типа «Союз» и цветные карты созвездий видимой Вселенной. Я задумал купить киоск со всеми товарами, но нигде не было продавца, и я отправился дальше. По пути встретил группу людей. Среди них попались знакомые мне лица. Я спросил, где находится местный морг. Мне сказали, что короче будет, если идти параллельно вот этому светло-серому забору и «с первым же просветом свернуть направо». Поправив мешок, пошел по указанному пути. Метров через пятьдесят я заметил щель в заборе и, подумав, нерешительно шагнул за перекладину и попал в самый центр мусорной свалки. Из-под ног отрывались тучи заразных мух и гнуса и кружили вокруг меня. Во рту пересохло, резкая боль пронзила живот, словно в невидимые недра желудка провалился гвоздь. Я застыл от ужаса. Сильное зловоние заставило меня опомниться, я повернулся и вышел на свободу. Мешок с трупом по-прежнему висел за плечом. Наконец, я нашел местный морг. В просторном уютном зале, где на полках вдоль стен, развалившись в странных позах, лежали покойники, я познакомился с медицинским персоналом. Это были две симпатичные девушки и одна дряблая бабка. Пока работники морга обмывали тело космонавта, я забавлял девушек описаниями своих приключений. Между тем бабка почему-то захлопала в ладоши и девичьим голосом крикнула, оборачиваясь к мертвецам: «Подъем, ребята, подъем!».
Пробуждение, вначале неосознанное, сменилось картиной: Светка-ракетка тащит у соседа напротив одеяло, смеется, напоминает, что завтра открывается родительский день, а вы, шалопаи, лежебоки, не хотите заботиться о чистоте своего лагеря, и лес задумчивый погряз в мусоре, и кто, как не вы, – он закруглила свою мысль в девичьей. Серый вдруг вскочил с ногами на постель: «Пацаны, кончай спать, все на очистку леса!». Завизжали, заскрипели пружины.
…На огрызку леса, думал он, на уборку огрызков. Ну почему я должен куда-то переться, макет не закончен, и ведь всех потащат – тонуть в хвое, где смола липнет к рукам, ногам, лицу, где сыро, холодно – после дождя. Он, медленно одеваясь, следил за вторым выходом, там мало кто ходит, стоят ящики с поломанными игрушками, если только не заметит Людмила Аркадьевна – воспитательница, – из ее комнаты хорошо наблюдается веранда, дверь на крыльцо.
Он проскочил-таки, с восторгом ощущая прыгающее сердце, но его, взволнованного, поймали в Доме творчества у самой радиорубки, откуда – абсолютно невозможно! – вышла пионервожатая Света, оскалившись, напомнила еще раз, что все идут в лес собирать мусор, и что никаких исключений быть не может.
Скучный лес принял его под кроны сосен, и, утопая по щиколотку во мху, он брел следом за Кудрявцевой, далеко впереди маячил Серый, близко-близко, чуть ли не над ухом – это уже солнечная Света – не убежать, не скрыться. И голые черные, коричневые деревья, запутываясь в зеленом болоте кустарника, проплывали, проскакивали то назад, то вбок, или проваливаясь, или подскакивая на блестящий холм. Где уж тут размахнуться, думал он, где уж тут разбежаться, отрезая квадратные метры занятого пространства для бетонных площадок, космодромов, радиолокационных баз? Мокрые листья, стянутые паутиной, просачиваясь сквозь гусиную кожу, раздражают, чтобы затем без памяти его влекло вниз, через овраги, где сырая земля отдаст свой могильный запах на растерзание. А может, это лишь предчувствие очередного сна, он и сам не заметил, как отряд ушел, скрылся за светло-серой стеной забора – только легкое воспоминание осталось с ним.
На мягких чавкающих переходных кочках оживал белый туман, ему по колено, по спуску к реке, маленькой журчащей речушке, он двигался, соединяясь с водой – ветер, песок, желтая кувшинка на поверхности – не достать, – соединяясь, размахивая руками, только не нужно кричать – услышат, найдут. За спиной уже чей-то далекий веселый смех, лесной крик-эхо, визг.
За миллиард парсеков от того места, где он сейчас находился, где-то в глуши Вселенной, они втроем – он, Серый и еще один, если осторожно предположить, Сатана – шли по пустынной планете, не имея с собой ни крошки хлеба, ни глотка воды. И Серый, нет, несчастный Серенький, конечно, первым начал сдавать, жаловаться на головную боль, сумасшедшую жару и невероятную усталость. И вот, остановившись, Сатана хладнокровно выполнил его, создателя ситуации и Первого пилота, желание мести: накрыл бедного Серого кровавым плащом и задушил тонкими стальными пальчиками.
…Его так передернуло, что он чуть было не скользнул с обрыва, успев вовремя схватиться за пучок цветной травы. По-над болотной заводью, в поисках камыша или случайной, забытой, потерянной лески с поплавком и прочими сателлитами удочки, он приближался к мрачной стене леса: река неумолимо сворачивала, предательски беря за какую-то искусственную возвышенность, по которой надо было подниматься вверх. Уже несколько раз из глубины сердца подсказывали дрожащим голосом, что пора бы вернуться в лагерь, что за глупости, чебурашка; он поскользнулся снова, теперь ему помогли могучие корни старой сосны. Карабкаясь, с трудом вылез на удобную площадку, и впереди раздался… крик его матери, звонкими струнами заплутавший среди деревьев. Он автоматически пошел на звук, который сквозь невысокий ельник и плотный слой боярышника вывел на поляну, и перед ней он замер, холодея, наблюдая действующую картину. Возле умело построенного костра пионервожатая Света тянула из рук воспитательницы окровавленную голову Серого, воспитательница отбрыкивалась, визжала, и Света, опустив голову, подскочила к костру. И в тот момент он увидел, что над пламенем, нанизанная на вертел, словно земляника на тонкий стебелек, висела Кудрявцева – обугленная спина, остатки догорающего платья. Вожатая Света надавила на рычаг – и Кудрявцева (в действительности – Второй пилот) закрутилась по оси. Вокруг же костра по всей поляне были разбросаны изуродованные тела, да еще близ молодой елочки, рядом с вырванной по самое бедро ногой, валялся целлофановый пакетик, наполовину заполненный лесным – грязно-белыми пятнами мусором: бумажки, обертки, обрывки газет. Он было приоткрыл рот, не удержался – набежали слезы, – что-то промычал, но, опомнившись (одноухая голова Серого, теперь неизбежно близкого, выпала из цепких пальцев Людмилы Аркадьевны, покатилась), отступил на шаг, и – когда под ним звонко треснул несуществующий сучок – вожатая и воспитательница оглянулись как по команде, уставились на него, обе как будто вспоминая, восстанавливая обдуманный давным-давно план: как завести отряд в лес, как успеть их всех связать, развести костер, в каком месте заранее припрятать соль и перец, другую звездную приправу, – он почувствовал э т о в их оцепенении, вздрогнул и попятился.
Бездна, в которую он стремительно падал, во мгновение ока закрутила перед ним захватывающие кадры. Друг за дружкой те проносились в черное поднебесье и уже превращались над его головой в океан звезд, чуть ли не касаясь до испуганного тела, чуть ли не пожирая его испуганный бессмысленный взгляд, удаляющийся все глубже, все быстрее, – бездна катастрофически росла, и даже смола, даже мокрая хвоя, речная свежесть не спасали его, улетающего в черную мглу. И даже я не остановил его – он уже спал, вероятно, свернувшись под сосной листком с чужого дерева; я говорил ему: у каждого своя голова на плечах – в то время я забирал из морга мертвого космонавта, прощался с девушками, помню, старуха закрыла лицо белой марлей и дышала из-под нее. Так, с флагом, она и запомнилась мне, и по известной бриллиантовой дороге, по собственным следам, вдоль светло-серого забора я шел к вокзалу, пока не догадываясь, что меня занесет туда: и отвратительные мушиные тучи, и зловонная топь, грязь до самого горизонта – все это вновь обрушилось на меня разом и без предупреждения. И вот, перешагнув обратно невидимую линию, я вновь встретил группу людей – да, там действительно были мои знакомые, несколько человек (но как их звали?) – и я спросил, как пройти к вокзалу, мне не задумываясь ответил один усатый тип, что нужно идти, держа ориентиром вон тот киоск, «а за ним то, от чего удаляются со звуком».
И снова северным блеском окутала меня тоска: карты – созвездия Ориона, Льва, Змееносца и прочие, прочие, совсем невероятные, которых никто никогда не видел… Стоп! Здесь есть карты не только видимой, реальной, но и невидимой, невозможной и, значит, несуществующей Вселенной. Туда не добраться даже… даже нуль-транспортировкой – таким фокусом окутала меня та самая пропасть, теперь недоступная: продавца не было, киоск закрыт, очевидно, все ушли на вокзал, к которому уже подползала длинная электрическая змея, наезжая на ту, предыдущую, и превращаясь в нее. Не долго думая, я поднялся на перрон и сел в совершенно пустой вагон, а внутри него, свисая с потолка, качался бумажный макет советского космического корабля. Некоторое время я пытался его достать, подпрыгивая, и однажды, слегка коснувшись упругой обшивки, я увидел, что это не корабль, а плечо мальчика – он, просыпаясь, встряхнул головой, разогнувшись, огляделся: вечерний лесной запах тут же накрыл его, приближалась теплая ночь. Стоя у реки с оголенным окровавленным плечом, которое успел расчесать, пока спал, он глядел на противоположный берег, удаленный от его глаз огромным фантастическим расстоянием – иногда он мог так смотреть, словно через большой перевернутый телескоп.