7. Путь рабов
Когда дело доходило до порабощения местного населения и отправки на юг, русы были безжалостны. Известные «своими размерами, телосложением и храбростью» викинги-русы «не возделывали поля и жили грабежом», как писал один из арабских авторов[532]. Сельским хозяйством занимались порабощенные местные жители. Было захвачено так много рабов, что даже само их название – славяне – произошло от слова slave, которое означает раб[533].
Со своими пленниками русы обращались очень бережно. «Они хорошо относятся к рабам, одевают их соответствующе, так как они для них – объект торговли», – писал один из современников[534]. Рабов перевозили по рекам, они оставались прикованными все время, пока корабли преодолевали пороги[535]. Высоко ценились красивые женщины, их продавали на рынках Хазарии и Волжской Булгарии, а затем их переправляли дальше на юг. Но перед этим их похитители вступали с ними в половые контакты[536].
Рабство было важной частью общества викингов, частью его экономики, и не только на Востоке. Значительная часть литературы и письменных источников с Британских островов показывает, что наипервейшей целью атак длинных судов были не насилие и грабеж, как принято думать, а захват живых пленников[537]. «Спаси нас, Господи, – молил один из франкских проповедников, – от диких северян, которые разрушают нашу страну; они забирают… нашу молодежь, невинных мальчиков. Мы умоляем тебя спасти нас от этого зла»[538]. Вдоль путей, по которым перевозили рабов, исследователи находили скобы, наручники и замки. Особенно в Северной и Восточной Европе. Новые исследования показывают: то, что долгое время считалось загонами для скота, на самом деле предназначалось для людей, которых должны были продать в таких местах, как, например, Новгород, где на пересечении Великой и Холопьей улиц находился рынок[539].
Желание получить прибыль от работорговли было очень велико. Некоторые скандинавы получили от местных правителей лицензию на грабеж новых регионов и захват пленников, другие же стремились захватить в плен друг друга. «Как только один из них ловил другого, – писал один сведущий клирик XI века, – он без всякой жалости продавал его в рабство своим же товарищам или варварам»[540].
Многим рабам было суждено оказаться в Скандинавии. Как говорится в одной известной древнескандинавской поэме, «Песне о Риге» (‘Rígsþula’), общество было поделено на три категории: аристократия (jarlar), свободные люди (karlar) и рабы (ðrælar)[541]. Многих посылали туда, где за хорошие образчики платили много денег, и нигде не наблюдалось такого спроса, как на оживленных и богатых рынках Итиля, с которых товары поставлялись в Багдад и другие города Азии, а также в другие части мусульманского мира, включая Северную Африку и Испанию.
Готовность потребителей платить высокую цену позволила торговцам получать хорошее денежное вознаграждение и заложила основу стимулирования экономики Северной Европы. Если судить по найденным монетам, во второй половине IX века наблюдался всплеск торговли, в это время развивались Балтика, южная часть Швеции и Дания, особенно быстро росли города Хедебю, Бирка, Волин и Лунд. Так же много монет было найдено на обширной территории России вдоль течения рек. Находки говорят об увеличивающемся уровне торговли обмена, особенно после того, как стали находить монеты, которые были отчеканены на территории Центральной Азии, прежде всего в Самарканде, Ташкенте (Аш-Шаш), Балхе и на территории всех торговых и транспортных путей современного Афганистана[542].
Огромный спрос на рабов наблюдался не только в северных регионах. Большие партии рабов импортировались из Африканских регионов, к югу от Сахары. Один из работорговцев хвастался тем, что он продал более 12 000 черных рабов на рынках Персии[543]. Рабов также захватывали в тюркских племенах Центральной Азии. Как отмечает один из авторов, они высоко ценились за смелость и находчивость.
Если нужно выбрать «самых ценных рабов», отмечает другой автор, самых лучших из них привозят из «земель тюрков. Среди всех рабов на земле тюркским рабам нет равных»[544].
Некоторое представление о масштабах работорговли можно получить при сравнении с работорговлей в Римской империи, которая была изучена гораздо подробнее. Недавние исследования показали, что Римской империи требовалось от 250 до 400 тысяч новых рабов каждый год, чтобы поддерживать их число на должном уровне[545]. Размер рынка в арабоговорящих странах был определенно больше: учитывая, что спрос на рабов был аналогичным, территории исламского мира простирались от Испании до Афганистана, следовательно, количество требуемых рабов было гораздо больше, чем было нужно Риму. Хотя источников, посвященных этой теме, очень мало, тем не менее представление о масштабах мы можем получить. В одном из источников говорится о халифе и его жене, у которых было по тысяче рабынь, в то время как в другом упоминается не менее чем четыре тысячи. Рабы у мусульман, так же как и в Риме, были вездесущи и молчаливы[546].
Сравнение с Римом так же полезно для понимания того, как именно покупали и продавали рабов. В Римской империи богатые люди соревновались за обладание ценными пленниками, которых привезли из-за границы империи. Диковинки ценились за их внешний вид, к тому же они были прекрасной пищей для разговоров. Также играли роль и личные предпочтения, например, один богатый аристократ настаивал на том, чтобы все его рабы были одинаково привлекательны и одного возраста[547]. Как говорится в более позднем пособии по купле-продаже рабов, подобные идеи были очень популярны среди мусульман. «Из всех черных (рабов), – пишет один из авторов XI века, – нубийские женщины самые послушные, нежные и вежливые. Их тела стройны, а кожа гладкая. Они хорошо сложены… уважают своего хозяина, как будто они были рождены служить». Женщины народа беджа, чей дом находился там, где сейчас располагаются Судан, Эритрея и Египет, «имеют золотистый цвет лица, красивы, они хорошо сложены, их кожа нежна; они хороши в постели, но их нужно забирать из родной страны, когда они еще совсем юны». Тысячу лет назад за деньги нельзя было купить любовь, но можно было купить все остальное, что только пожелаешь[548].
Другие путеводители предлагают одинаково полезные советы. «Собираясь покупать рабов, будьте осторожны, – пишет автор XI века из Персии в работе, известной как «Кабус-наме» («Записки Кавуса»). – Особенно сложная наука – покупать рабов мужчин, так как многие из них только выглядят хорошо, но на деле выходит все наоборот». «Многие думают, что покупка рабов – такая же форма торговли, как и все остальные, – добавляет автор. – На самом деле, искусство покупки рабов – это отдельная ветвь философии»[549]. Один из авторов дает следующие советы. Остерегайтесь желтизны кожи, это верный признак геморроя. Будьте осторожны с красивыми мужчинами с красивыми волосами и глазами – «мужчина, обладающий такими качествами, или бабник, или предпочитает быть посредником». Уложите свою будущую покупку, «надавите с двух сторон и внимательно осмотрите на предмет воспалений или боли. Еще раз поищите «скрытые дефекты», такие как дурной запах изо рта, глухота, заикание или уплотнения на деснах. Следуйте этим инструкциям (и многим другим кроме них), и вы не будете разочарованы[550].
Невольничьи рынки, процветавшие по всей Центральной Европе, были полны мужчин, женщин и детей, которые ожидали отправки на Восток и ко двору в Кордобе, где в 961 году находилось больше 13 000 рабов[551]. К середине X века Прага стала основным торговым центром, привлекающим викингов-русов и мусульманских торговцев, которые продавали и покупали олово, пушнину и людей. В других городах Богемии можно было купить муку, ячмень, кур и, конечно, рабов, которые, по свидетельству одного из еврейских путешественников, продавались по очень разумным ценам[552].
Рабов также приносили в дар мусульманским правителям. В начале X века, например, посольство Тосканы в Багдаде преподнесло аббасидскому халифу аль-Муктафи большое количество ценных подарков, среди которых были мечи, щиты, охотничьи собаки и хищные птицы. Среди прочих даров, предлагаемых в знак дружбы, были 20 славянских евнухов и 20 особенно красивых славянских девушек. Цветы юности из одной части света были привезены, чтобы потакать чьим-то желаниям в другой[553].
Масштабы междугородней торговли были настолько велики, что, когда Ибрагим ибн Якуб проезжал через Майнц, он был поражен тем, что продавалось на местных рынках. «Это потрясающе, – писал он, – что в таких далеких западных землях можно отыскать травы и специи, которые растут только на Дальнем Востоке, например перец, имбирь, гвоздику, нард и сыть длинную. Эти растения были привезены из Индии, они растут там в изобилии». Однако его поразило не только это. Ибн Якуба сильно удивил тот факт, что серебряные динары и монеты, отчеканенные в Самарканде, были в ходу в данной местности[554].
На самом деле влияние мусульманских монет имело гораздо больший размах, и так продолжалось еще некоторое время. Около 800 года король Оффа из Мерсии (территория Англии), создатель знаменитой дамбы, которая должна была защитить его владения от набегов валлийцев, скопировал дизайн исламских монет для изготовления своих собственных. Он выпускал монеты с надписью «Offa rex» («Король Оффа») на одной стороне и неидеальной копией текста на арабском языке на другой, несмотря на то, что этот текст ничего не значил для тех, кто использовал эти монеты в королевстве[555]. Большой клад был найден в Куэрдейле в Ланкашире. Сейчас он хранится в Музее Эшмола в Оксфорде. Там же находится большое количество аббасидских монет, отчеканенных в IX веке. Эта валюта достигла Британских островов, которые по меркам исламского мира были настоящей глушью.
За товары, которые начали в изобилии ввозить в Европу в IX веке, платили доходами от продажи рабов. Специи и лекарства, которые в источниках упоминаются как предметы роскоши, пользующиеся большим спросом, или медицинские препараты первой необходимости – все это оплачивалось доходами от торговли людьми[556]. Не только викинги-русы получали прибыль от все повышающегося спроса на рабов: купцы из Вердена сделали целое состояние на продаже евнухов, как правило, мусульманским покупателям в Испании. Еврейские торговцы, которые занимались междугородней торговлей, также поставляли «молодых юношей и девушек» наряду с евнухами, по крайней мере так говорят арабские источники того времени[557].
Другие источники тоже отмечают роль, которую еврейские торговцы играли в перевозке «рабов – юношей и девушек» из Европы, а также в кастрировании молодых людей по прибытии, возможно, в качестве некой жуткой процедуры сертификации[558]. Работорговля обещала приносить неплохой доход, поэтому на Восток свозили рабов не только из Европы: мусульманские предприниматели тоже подключились к делу. Они совершали набеги на земли славян из северного Ирана и, хотя захватывали население в плен, благоразумно «оставляли их мужское начало и тела нетронутыми»[559].
Таких пленников тоже делали евнухами, и они высоко ценились. Как писал арабский автор того времени, если взять близнецов-славян и кастрировать одного из них, он несомненно станет более умелым, будет обладать «более живым умом и умением вести разговор», чем его брат, который останется невежей и глупцом и будет проявлять признаки врожденного простодушия славян.
Считалось, что кастрация может очистить и улучшить ум славянина[560]. Однако как отмечал все тот же автор, этот метод не срабатывал на «черных», чьи «природные способности» только ухудшались после операции[561]. Масштаб трафика славянских рабов был столь велик, что даже повлиял на арабский язык. Слово евнух (ṣiqlabī) происходит от этнического термина, имеющего отношения к славянам (ṣaqālibī).
Мусульманские торговцы были очень активны в Средиземноморье. Мужчины, женщины и дети свозились со всей Северной Европы в Марсель, где был оживленный невольничий рынок. Иногда рабов передавали на второстепенные рынки, например, в Руан, где живой товар из Ирландии и Фламандрии продавали третьим лицам[562]. Рим был еще одним ключевым центром работорговли, хотя многие и находили это отвратительным. В 776 году папа Адриан I осудил продажу людей как скота и обрекание мужчин и женщин на продажу «отвратительным сарацинам». Некоторые из них, как он утверждал, поднялись на борт корабля по собственной воле, «не имея другой надежды на выживание» из-за голода и ужасающей нищеты последнего времени. Тем не менее «мы никогда не опускались до таких постыдных поступков», как продажа христиан, писал он, «и Господь запрещает нам это»[563]. Рабство было так широко распространено в Средиземноморье и арабских странах, что даже сейчас самые обычные приветствия между людьми имеют отсылки к работорговле. По всей Италии, когда люди встречаются, они говорят друг другу «скьяво», на венецианском диалекте, или «чао» – более распространенный вариант. И это слово изначально означало вовсе не «привет», а «я твой раб»[564].
Некоторые считали, что пленение христиан и продажа их мусульманским хозяевам непростительны. Одним из них был Римберт, епископ из Бремена, который периодически бывал на рынках Хедебю (сейчас это место на границе Германии и Дании) в конце IX века и выкупал тех, кто исповедовал христианскую веру (но только их)[565]. Такую чувствительность разделяли далеко не все. Среди тех, кого не трогала работорговля, были жители бесперспективной лагуны на самом севере Адриатики. Основу их благосостояния составляла работорговля и человеческие страдания. Именно это превратило данное место в жемчужину средневекового Средиземноморья – Венецию.
Когда дело доходило до бизнеса, венецианцы доказывали, что они могут быть успешными. Ослепительный город поднялся из болот. Город, украшенный чудесными церквями и великолепными палаццо, был построен на доходы от прибыльной торговли с Востоком. Хотя сегодня мы воспринимаем Венецию как часть славного прошлого, ее росту способствовала готовность продать будущие поколения в рабство. Венецианские торговцы присоединились к работорговле уже во второй половине VIII века, когда Венеция только зарождалась, хотя для того, чтобы начать получать серьезный доход, потребовалось время. На то, что она, в конце концов, этого добилась, указывает ряд договоров, заключенных столетием позже. В этих договорах Венеция соглашается связать себя некоторыми ограничениями на продажу рабов, включая возвращение рабов в другие города Италии, если их незаконно привезут в Венецию на продажу. Эти договоренности отчасти явились реакцией на возвышение города, попыткой подрезать Венеции крылья со стороны тех, кого устрашил ее успех[566].
В краткосрочной перспективе эти запреты были обойдены группой захватчиков, которые пленяли нехристиан из Богемии и Далмации и продавали их, получая хорошую прибыль[567]. В более долгосрочной перспективе, однако, был возобновлен нормальный бизнес. Договоры конца IX века с местными правителями, которые якобы были обеспокоены тем, что на их рынках продавали не только рабов, но и вольных людей, соблюдались лишь на словах. Венецианцев обвиняли в том, что они охотно продают подданных соседних земель, независимо от их вероисповедания[568].
В конце концов, объемы работорговли стали сокращаться, по крайней мере, уменьшился поток рабов из Восточной и Центральной Европы. Одной из причин этого было то, что викинги-русы переключились с междугородней торговли на рэкет. Их внимание сконцентрировалось на выгодах, которые получали хазары от торговцев, проходивших через их города, например Итиль, благодаря сборам на транзит товаров через территорию хазаров. Знаменитый персидский географический трактат «Худуд аль-Алам» утверждает, что основу экономики хазаров составляли доходы от налогов: «Благосостояние царя хазарского основывается в основном на пошлинах»[569]. Другие мусульманские авторы неоднократно отмечали существенные налоговые поступления, полученные хазарскими правителями от коммерческой деятельности, включая сборы с жителей столицы[570].
То, что различные племена платили дань кагану, неизбежно привлекло внимание викингов-русов. Один за другим данники Хазарии переходили под покровительство новых повелителей. Ко второй половине IX века славянские племена Центральной и Южной России не только платили дань скандинавам, им было запрещено продолжать платить «хазарам на том основании, что в этом не было никакого смысла». Вместо этого следовало платить лидерам русов[571]. Аналогичный подход практиковался в Ирландии, где бизнес по защите капиталов вытеснил работорговлю. После постоянных атак в течение года, говорится в анналах Санкт-Бертен, ирландцы согласились платить ежегодную дань в обмен на мир[572].
На Востоке это произошло незадолго до того, как действия русов вылилось в открытую конфронтацию с хазарами. После серии набегов на мусульманские торговые компании в Каспийском море, в результате которых «пролились реки крови» и которые продолжались до тех пор, пока викинги-русы не «награбились вдоволь и устали от набегов», были атакованы сами хазары[573]. Итиль был разграблен и полностью уничтожен в 965 году. «Если на ветвях останутся листья, один из русов обязательно их унесет, – писал один из авторов. – Не осталось ни единой виноградины, ни единой изюминки (в Хазарии)»[574]. Хазары были удалены из уравнения, и прибыль от торговли с мусульманским миром потекла рекой в направлении Северной Европы. Об этом свидетельствуют залежи монет, найденные вдоль водных путей России[575].
К концу X века русы стали доминирующей силой в западной части степи. Они контролировали земли, которые простирались от Каспийского моря и до самого Дуная через север Черного моря. Один источник говорит об оживленности рынков, которые они теперь курировали. Там можно было приобрести «золото, шелк, вино, разнообразные фрукты из Греции, серебро и лошадей из Венгрии и Богемии, а также пушнину, воск, мед и рабов у русов»[576]. Тем не менее их власть над этими землями не являлась абсолютной. Отношения с кочевыми племенами зачастую были напряженными из-за конкуренции за ресурсы. Это было отлично продемонстрировано, когда постоянный лидер русов того времени был казнен кочевым племенем печенегов. Они отпраздновали захват князя в плен, а позже его череп был доверху наполнен золотом. Его сохранили как трофей и использовали в качестве ритуальной посуды[577].
Тем не менее в ходе X века контроль русов над водными путями и степями продолжал крепнуть, а пути на юг становились все более безопасными. Этот процесс сопровождался постепенной трансформацией коммерческой, религиозной и политической ситуации. Одной из причин этого являлось то, что после периода стабильности и достатка, который длился примерно 300 лет, Багдадский халифат столкнулся с рядом неудач.
Процветание привело к ослаблению связей между центром и окраинными землями, что, в свою очередь, создало почву для раздоров: местные власти почувствовали свободу и вступили в конфронтацию друг с другом. В 923 году Басра была разграблена шиитами, а еще через семь лет было совершено нападение на Мекку, в ходе которого из Каабы был украден священный черный камень[578].
Необычайно суровые зимы в 920–960-х годах только усугубили положение. Условия были такими плохими, что нехватка продуктов стала обычным делом. Люди были вынуждены «выбирать зерна ячменя из помета лошадей и ослов и есть их», – писал один автор. Массовые беспорядки и гражданские волнения не заставили себя ждать[579]. По словам армянского летописца, после семи лет неурожая в 950-х годах «многие сошли с ума» и бездумно бросались друг на друга[580].
Внутренние беспорядки позволили новой династии, Буидам, установить политический контроль над большей частью основной территории халифата в Иране и Ираке, должность халифа стала номинальной, и его полномочия были сильно урезаны. В то же время в Египте режим был полностью свергнут. В версии «арабской весны» X века мусульмане-шииты, которые до этого смогли построить эмираты в Северной Африке и были более или менее независимы от суннитского халифата Багдада и Кордобы, перебрались в столицу Египта – Фустат. В 969 году, на фоне катастрофического положения во время ежегодного разлива Нила, из-за которого многие погибли и начался голод, в Северной Африке разгорелась революция[581]. Новыми повелителями стали Фатимиды. Они, так же как и мусульмане-шииты, смотрели на вопросы законности, власти и наследия, оставленного Мухаммедом, по-своему. Их подъем имел серьезные последствия для единства мусульманского мира: люди начали задавать фундаментальные вопросы о прошлом, настоящем и будущем ислама.
Переворот и последовавший за ним спад коммерции привели к тому, что викинги-русы обратили свое внимание на реки Днепр и Днестр, впадающие в Черное море, а не на Волгу и Каспийское море. Они перенесли свое внимание с мусульманского мира на Византийскую империю и великий город Константинополь, известный в скандинавском фольклоре как Mikli-garðr, или Миклагард, что означает «великий город». Византийцы отнеслись к вниманию русов с осторожностью. Налет 860 года стал полной неожиданностью как для жителей, так и для городской стражи.
Патриарх Константинополя причитал, вопрошая, кто эти «яростные и дикие» воины, которые «громят окрестности, уничтожают все», «вонзают свои мечи во все, не жалея ничего и никого. «Тем, кто погиб первым, повезло, – отмечал он. – По крайней мере они не узнали, какие ужасы последовали за этим[582].
Доступ русов на рынки Константинополя четко регламентировался властями. Договор X века оговаривает, что в город одновременно допускается всего 50 русов, проходить они должны через четко указанные ворота, их имена должны быть тщательно переписаны, а в городе за ними следовало внимательно наблюдать. Ограничения также налагались и на то, что они могут покупать или продавать[583]. Русы были признаны опасными людьми, требующими особого, осторожного обращения. Тем не менее, в конце концов, отношения стали нормализовываться, наладилось взаимодействие с такими городами, как Новгород, Чернигов и прежде всего Киев, которые из торговых полустанков превратились в укрепленные города[584]. Принятие правителем русов Владимиром христианства в 988 году было очень важным событием, так как привело к созданию церковной сети под управлением священнослужителей, присланных из Константинополя, и неизбежным культурным заимствованиям. Эти факторы в итоге повлияли на все, начиная с икон, предметов культа и внешнего вида церквей до стиля одежды русов[585]. С течением времени экономика русов становилась все более меркантильной, а военизированное общество все более урбанизованным и космополитичным[586]. Из Византии привозили на продажу предметы роскоши, такие как вино, масло и шелк, при этом торговцы выписывали чеки на бересте[587].
Смещение фокуса внимания русов с мусульманского мира на Константинополь стало результатом явного сдвига в Западной Азии. Последовательные императоры воспользовались нестабильностью и беспорядками в Аббасидском халифате. Многие восточные византийские провинции были потеряны во время мусульманских завоеваний, и это привело к реорганизации основ имперского управления провинциями. В первой половине X века положение стало меняться. Одна за другой территории, которые использовались для организации нападений на имперские территории в Анатолии, восстанавливались. Крит и Кипр были возвращены. Это способствовало установлению стабильности в Восточном Средиземноморье и на Эгейском море, которые десятилетиями находились во власти арабских пиратов. Затем в 969 году великий город Антиохия, важный коммерческий центр и крупный производитель текстиля, также был захвачен[588].
Такой поворот судьбы стимулировал возрождение христианского мира. Это также означало перенаправление многих активов и доходов из Багдада в Константинополь: налоговые и таможенные сборы, которые раньше направлялись в халифат, теперь пополняли имперскую казну. Это возвестило о начале золотой эры Византии, периода возрождения искусств и интеллектуального расцвета среди философов, ученых и историков. Началось масштабное строительство церквей и монастырей, а также учреждение таких организаций, как правовые школы, где обучали судей, которые могли осуществлять надзор за растущей империей. Именно Византия получила наибольшую выгоду от разрыва отношений между Багдадом и Египтом в конце X века: в конце 980-х годов император Василий II пришел к соглашению с новопровозглашенным халифом из рода Фатимидов, тем самым установив формальные торговые связи и пообещав, что его имя будет упоминаться в ежедневных молитвах в мечетях Константинополя скорее, чем у его соперников Аббасидов в Багдаде[589].
Оживление рынков в столице империи, подпитываемое экономическим и демографическим ростом, еще больше дестабилизировало положение аббасидского халифата. Результатом стала переориентация торговых путей с Востока и явный сдвиг от континента в сторону Хазарии, Кавказа и Красного моря. Пути, которые способствовали процветанию Мерва, Рея и Багдада отошли на второй план благодаря судоходным путям вдоль береговой линии. Несомненно, Фустату, Каиру и прежде всего Александрии был дан неплохой толчок для развития[590]. Византия была хорошо расположена и вскоре стала пожинать плоды новых взаимоотношений с Фатимидами: со второй половины X века, как следует из арабских и еврейских текстов, торговые корабли круглосуточно отправлялись из портов Египта в Константинополь[591].
Египетский текстиль начали ценить по всему Восточному Средиземноморью. Белье, произведенное в Тинисе, оказалось востребовано после того, как Насир Хосров, один из величайших писателей Персии, написал следующее: «Я слышал, что правитель Византии однажды послал сообщение султану Египта и предложил сотню городов в обмен на один только Тинис»[592]. Появление амальфийских и венецианских купцов в Египте, начиная с 1030-х годов, и из Генуи тремя десятилетиями позже показывает, что и другие народы были готовы открывать новые источники товаров[593].
С точки зрения русов и новой северной торговой сети изменение важнейших торговых путей, по которым с Востока привозили специи, шелк, перец, изделия из дерева и другие товары, имело небольшие последствия: теперь не нужно было выбирать между христианским Константинополем и мусульманским Багдадом. В то же время наличие двух потенциальных источников товаров лучше, чем всего один. Шелк поставлялся в Скандинавию во внушительных количествах, о чем свидетельствует находка более чем ста шелковых фрагментов на корабле, найденном в Осберге в Норвегии, а также захоронения викингов: шелковые одежды из Византии и Персии хоронили вместе с их владельцами как предметы роскоши[594].
В середине XI века все еще находились те, кто хотел сделать состояние в землях ислама на востоке, как это делали их предки. В качестве примера можно привести руническую надпись с камня на берегу озера Меларен возле Стокгольма в Швеции, установленного в середине XI века женщиной по имени Тола в память о ее сыне Харальде и его братьях по оружию. «Они прошли долгий путь в поисках золота», – говорится на нем, им сопутствовал успех, но затем они погибли «на юге, в Серкланде», который, к слову, находился на землях сарацин – мусульман[595]. Исследователями был найден еще один камень, установленный Гудлифом в память о сыне, который встретил свой конец на Востоке, в Хорезме[596]. Такие тексты, как «Сага об Ингваре Путешественнике», брате Харальда, также увековечивает путешествия, в которых скандинавы отправлялись к Каспийскому морю и дальше. Кстати, недавние исследования показывают, что постоянные поселения викингов в то время встречались даже в Персидском заливе[597].
Однако всеобщее внимание все больше концентрировалось на христианском Востоке и Византии. По мере расширения горизонтов Западной Европы появился интерес к посещению земли, где жил, умер и воскрес Иисус Христос. Паломничество в Иерусалим стало престижным[598]. Открытие Священного города еще раз подчеркнуло скудность христианского наследия Западной Европы по сравнению с Византийской империей. Елена, мать императора Константина, начала процесс переноса священных реликвий еще в IV веке.
К XI веку удивительная коллекция была существенно расширена и включала в себя такие реликвии, как гвозди, которыми был распят Иисус, терновый венец, плащаница, часть Честного и Животворящего Креста Господня, а также локон волос Девы Марии, голову Иоанна Крестителя и многое, многое другое[599]. Напротив, в Европе было совсем мало реликвий. Хотя короли, города и церкви становились все богаче, у них было мало общего с Иисусом Христом и его учением.
Иерусалим и Константинополь, как дом и защитник христианства, привлекли огромное количество людей на христианский Восток, в частности в столицу империи, люди прибывали сюда, чтобы торговать, заниматься бизнесом или просто пройтись по Святой земле. Жители Скандинавии и Британских островов состояли в элитном корпусе варягов (варяжской страже), которому была доверена охрана самого императора. Служить в этом отряде стало своего рода традицией. Так, например, Харальд Сигурдссон, будущий король Норвегии (известный как Харальд Суровый), служил в этой бригаде, прежде чем отправиться домой[600]. В XI веке зов Константинополя был слышен по всей Европе. В летописях отмечается, что в XI веке он был домом для выходцев из Британии, Италии, Франции и Германии, Киева, Скандинавии и Исландии. Торговцы из Венеции, Пизы, Амальфи и Генуи основали в городе колонии, чтобы покупать товары и отправлять их домой[601].
По-настоящему важные места находились не в Париже, Лондоне, Германии или Италии, они располагались на Востоке. Города, которые были связаны с Востоком, были особенно важны, например, ключевыми являлись Херсон, Крым, Новгород, которые были связаны с Шелковым путем, проходящим через всю Азию. Киев стал стержнем средневекового мира, о чем свидетельствует брачный союз между правящими домами, заключенный во второй половине XI века. Дочери Ярослава Мудрого, который был Великим князем Киевским до 1054 года, вышли замуж за королей Норвегии, Венгрии, Швеции и Франции. Один из его сыновей женился на дочери короля Польши, в то время как другой взял жену из правящей династии Константинополя. Браки, заключенные в следующем поколении, были даже еще более впечатляющими. Русские княжны вышли замуж за королей Венгрии и Польши и могущественного императора Германии Генриха IV. Помимо прочего, показательным стал брак Владимира II Мономаха, князя Киевского, с Гитой, дочерью Харольда II, короля Англии, который был убит в битве при Гастингсе в 1066 году. Правящая династия Киева имела наилучшие связи во всей Европе.
Все новые и новые города возникали по всей России, и каждый являлся новой жемчужиной на ожерелье. Такие города, как Любеч, Смоленск, Минск и Полоцк, обрели величие, как перед этим Киев, Чернигов и Новгород. Очевидно, этому способствовал тот же процесс, который уже наблюдался в Венеции, Генуе, Пизе и Амальфи, – усиление власти и рост благосостояния. Главным ключом к успеху был бизнес с Востоком.
Аналогичная ситуация наблюдалась и в южной Италии. Одно из самых потрясающих достижений Средневековья, норманнские наемники, которых изначально призвали в Апулию и Калабрию, в начале XI века стали одной из основных сил Средиземноморья. За одно поколение они свергли византийских казначеев и затем обратили свое внимание на мусульманскую Сицилию, прибыльные земли и стратегически важный пункт, соединяющий Северную Африку и Европу, контролирующие Средиземноморье[602].
В каждом случае приход к власти был ускорен развитием торговли и получением доступа к желаемым товарам. В конечном счете, практически не имело значения, где проходила разделительная линия между христианами и мусульманами, лучшие рынки находились в Константинополе, Итиле, Багдаде или Бухаре, а с XI века – в Махдии, Александрии и Каире. Хотя многие источники утверждают, что огромное значение имели политика и религия, для большинства купцов и торговцев эти вопросы были осложнениями, которые лучше бы избегать. На самом деле, проблема была не в том, где и с кем торговать, а в том, как оплачивать предметы роскоши, которые могли бы принести хорошую прибыль. С VIII по X век основным предметом торговли являлись рабы. По мере того как экономики стран Западной и Восточной Европы становились все более устойчивыми и из исламского мира поступало все больше серебряных монет, города росли, а их население увеличивалось. Вместе с этим возрастал уровень взаимодействия, который, в свою очередь, привел к повышенному спросу на монетизацию, который превышал, например, спрос на пушнину. Когда это произошло, местные сообщества стали более сложными, искушенными и развитыми. В городах начал появляться средний класс. Теперь в качестве основной валюты на Востоке стали использовать деньги, а не людей.
Магнетические силы, которые притянули людей со всей Европы, ощущались и на Востоке. Границы, которые были установлены мусульманскими завоеваниями в ходе экспансии в Центральной Азии, к XI веку уже практически исчезли. Разнообразные мусульманские династии по всей Центральной Азии долгое время нанимали в армии людей из степей. Так же поступали и халифы Багдада. И только императоры из Константинополя в то же самое время привлекали людей из Северной и Западной Европы. Такие династии, как Саманиды, активно нанимали солдат из племени тюрков, обычно в качестве ghulām, или войска рабов. Но так как им стали доверять не только рядовые позиции, но и должности в командовании, совсем скоро они захотели власти и для себя тоже. Служба должна была позволить им реализовать амбиции, но не приводить к тому, чтобы они завладели ключами от королевства.
Результаты оказались впечатляющими. К началу XI века в центре Газни (теперь это восточная часть Афганистана) возникла новая империя, основанная потомками тюркского генерала, который мог выставить на поле боя такую огромную армию, что один из современников сравнивал ее с ордой «саранчи или муравьев, бесчисленных, неизмеримых, как песок в пустыне»[603]. Газневиды завоевали земли, простирающиеся от Восточного Ирана до Северной Индии, они стали покровителями изобразительных искусств и литературы. Они также отстаивали интересы таких выдающихся писателей, как Фирдоуси, автора знаменитой «Шахнаме», одной из жемчужин раннесредневековой персидской поэзии. Недавние исследования показали, что великий поэт никогда не ездил в Афганистан, чтобы представить свою работу лично, как предполагалось ранее[604].
Турки из Карахнидского государства также получили выгоду от того, что Багдад ослаб, и установили контроль над Трансоксианой, захватив владения к северу от Амударьи (великая река Оксус, которая течет вдоль границ Узбекистана с Туркменистаном), и заключили договор с Газневидами о том, что река должна служить границей их территорий[605]. Как и их соседи, Карахниды покровительствовали процветающим в то время ученым. Пожалуй, один из самых знаменитых сохранившихся текстов – это «Диван лугат ат-турк» (первый энциклопедический словарь тюркского языка) автора Махмуда аль-Кашгари, который утверждает, что центр мира – столица государства Карахнидов Баласагун в Центральной Азии. То, как это блестящий эрудит видел мир вокруг, было отражено в прекрасной карте[606].
Многие другие удивительные тексты создают атмосферу утонченности и рассказывают о динамичном и богатом обществе. Особенно выдающийся текст – поэма Kutadgu Bilig («Благодатное знание»), написанная в конце XI века в Карахнидском государстве Юсуфом Баласагуни. Поэма наполнена советами, которые охватывают множество вопросов, начиная с того, что правитель должен реагировать на проблемы спокойно и не показывать гнева, и заканчивая тем, как вельможе организовать званый обед. Современные книги по этикету содержат много полезных практических сведений, но совершенно невозможно не очароваться автором, который тысячу лет назад давал советы, как организовать хороший званый обед. «Почистите бокалы и скатерти. Освежите весь дом и мебель. Выберите еду и напитки так, чтобы затронуть струны сердец ваших гостей», – советует автор. Он призывает следить за тем, чтобы бокалы были наполнены, щедро и благосклонно встречать опаздывающих: никто не должен уйти с праздника голодным или рассерженным[607].
Честолюбивые царьки нуждались в таких советах не меньше, чем современные нувориши, которые хотят быть уверены, что они использовали правильный дизайн интерьеров и подают гостям правильную еду и напитки (как утверждает автор Kutadgu Bilig, следует подавать воду с вареньем из розы – это беспроигрышный вариант). Некоторые, более решительные, правда, не прельстились идеей организации собственного двора и употребления причудливой пищи. Они нацелились на гораздо больший приз – Багдад. Начиная с конца X века, сельджуки, выходцы из союза гузских племен (в основном они проживали в районе современного Казахстана), начали активно развиваться. Они доказали, что умелая смена сторон и оказание услуг местным властям могут принести неплохую выгоду. Это было незадолго до того, как они обрели настоящую власть. Между 1020-ми и 1030-ми годами сельджуки умело взяли контроль над многими городами, такими как Мерв, Нишапур или Балх, которые сдавались один за другим. Затем в 1040 году они разбили Газневидов, нанеся поражение сильно превосходящим силам противника в битве при Данданакане[608].
Стремительный рост сельджуков от рабов до правителей был закреплен в 1055 году, когда они явились в Багдад по приглашению халифа и свергли непопулярную и бесполезную династию Буидов. Были отчеканены монеты с именем вождя Тогрул-бека и отдан приказ прочитать во имя его хутбу (проповедь). Это было сделано для того, чтобы верующие благословляли его правление во время ежедневных молитв. В дальнейшем, чтобы показать величие своего положения в Багдаде и по всему халифату, Тогрул присвоил два новых титула – сначала титул султана, а затем «царя Востока и Запада», опоры государства и правой руки Покровителя правоверных[609].
Здесь не обошлось без иронии. Имена сыновей основателя династии показывают, что сельджуки изначально были христианами или даже иудеями. Такие имена, как Михаил, Израиль, Моисей и Иоанн, позволяют предположить, что сельджуков обратили в веру миссионеры патриарха Тимофея или же торговцы, которые принесли иудаизм в Хазарию[610]. Хотя время и обстоятельства их обращения в ислам неизвестны, определенно было тяжело придерживаться религиозных взглядов, которые не были широко распространены среди мусульманского населения, и не потерять так быстро обретенную власть. Если бы они достигали успеха более медленными темпами, мир мог бы измениться и во главе государства Востока могли бы стоять христиане или иудеи. Сельджуки решили принять новую религию, и именно немусульманские выскочки стали защитниками наследия Мухаммеда, защитниками ислама и хозяевами одной из самых могущественных империй в истории.
Еще до того, как они захватили власть в столице Аббасидов, Византия уже была обеспокоена подъемом сельджуков. Их неуклонный рост побудил другие кочевые племена с окраин совершать все более дерзкие набеги в глубь Балкан, на Кавказ и Малую Азию, приводя местное население в ужас стремительностью своих атак. Их лошади, как утверждал один из очевидцев, были «быстрыми как орлы, с твердыми, как скала, копытами». Они набрасывались на города, «как ненасытные, голодные волки на кусок мяса»[611].
Будучи обманутым, император Роман IV Диоген в попытке укрепить оборону на востоке вместе с большой армией вышел из Константинополя, чтобы в 1071 году столкнуться с катастрофой в битве при Манцикерте, где византийские войска были застигнуты врасплох и уничтожены. В знаменитом сражении, которое до сих пор отмечается как день рождения Турции, имперские войска были окружены, разгромлены, а император был взят в плен.
Правитель сельджуков, Алп-Арслан поверг правителя Византии на землю и поставил ногу ему на горло[612]. На самом деле сельджуки и правительство в Багдаде были гораздо меньше обеспокоены деятельностью Византийской империи, чем действиями халифата Фатимидов в шиитском Египте. Эти две силы немедленно сцепились в борьбе за контроль над Иерусалимом. Пока длилась эта борьба, отношения, установленные с Константинополем, были не слишком сердечными, но благоприятными благодаря наличию взаимных интересов, которые заключались в «сужении» кругов вокруг Малой Азии, что выражалось в типично степных набегах и требовании дани в обмен на мир. Для Византии это грозило разрушением и без того хрупкой экономики провинций; для сельджуков это был вызов авторитету их лидера со стороны вождей местных племен. Большую часть двух десятилетий император и султан сотрудничали, дойдя в своих обсуждениях до возможного брака, который связал бы две династии. В 1090-х годах, однако, баланс нарушился, так как империя сельджуков вступила в период кризиса. Это позволило выскочкам из Малой Азии серьезно поднять ставки и увеличить свои владения, что давало им видимость независимости от Багдада. Такое положение сильно раздражало Византию[613].
Одно бедствие следовало за другим, и очень скоро христианская Византия была поставлена на колени. У императора все еще оставалось несколько козырей, и он предпринял решительный шаг: могущественным вельможам по всей Европе, включая папу Урбана II, были разосланы обращения. Обращение к папе было последней отчаянной попыткой Византии не упасть в пропасть, но в то же самое время это был рискованный шаг: за 40 лет до этого эскалация конфликта между римской и константинопольской церквями привела к расколу, в результате чего патриархи и императоры были отлучены от церкви, а священнослужители грозили друг другу геенной огненной. Частично споры касались вопросов о том, происходит ли Святой Дух от Сына или же от Отца, однако основным вопросом являлась конкуренция за контроль над верующими христианами. Обращение к папе означало сглаживание различий и попытку восстановить отношения, однако это было проще сказать, чем сделать[614].
Посланники императора нашли папу в Пьяченце в марте 1095 года. Они «умоляли Его Святейшество и всех верующих христиан оказать помощь против язычников в защите святой церкви, которая была практически уничтожена неверными, которые покорили регион вплоть до самых стен Константинополя»[615]. Папа очень быстро понял, что именно было поставлено на карту, и предпринял немедленные действия. Отправившись на север, он созвал церковный собор в Клермонте, где и объявил, что долг христианских рыцарей – отправиться на помощь собратьям на Востоке. После этого Урбан начал изнурительный поход с целью получить поддержку могущественных аристократов, прежде всего во Франции, уговаривая и убеждая их принять участие в большом походе, который должен был окончиться в Священном городе Иерусалиме. В час нужды на Востоке казалось, что церковь может объединиться[616].
Призыв к оружию возымел огромный успех. Большое количество христианских паломников отправилось посетить святые места уже за десятилетия до просьбы папы о помощи. В мире, где наблюдались тесные связи между Западной Европой и Константинополем, новости распространялись быстро. Из-за неурядиц в Малой Азии и на Среднем Востоке пути паломничества были закрыты, появились тревожные сообщения об успехах тюрков в Анатолии, которые сопровождались наглядными отчетами о страданиях христиан на Востоке. Многие из них были убеждены в том, что апокалипсис близок. Призыв Урбана к оружию получил большой отклик: в 1096 году десятки тысяч христиан отправились в Иерусалим[617].
Множество имеющихся материалов показывают, что большинство из тех, кто отправился на Восток, были мотивированы верой и сообщениями об ужасах и зверствах, творившихся там. Крестовый поход запомнился как религиозная война, но его основные последствия были мирскими. Первое большое сражение между силами Европы за статус, богатства и престиж в далеких землях, вызванное перспективой богатой наживы, должно было вот-вот начаться. Ситуация изменилась таким образом, что у Запада внезапно появился шанс стать ближе к сердцу мира.