Глава 4
Когда я вновь сел за руль, мне вспомнились последние слова Парвиза:
– Три-четыре дня позаботиться о них! Завтра день мороженого. Мороженого!
Я тяжело вздохнул. Невероятный день! К новому положению дел еще привыкать…
Повышение в должности: был наблюдателем за пушками и минометами, а стал… Я хлопнул по рулю ладонью.
«А если бы сегодня утром я не сел в этот фургон? Если бы я вообще не стал разговаривать с этим упрямцем, который сейчас лежит на реанимационной койке под капельницей, если бы я не поверил его сладким посулам?..»
Но дело было сделано, и смена обязанностей произошла. Водитель кухонной машины! Мне страшно было даже представить реакцию Асадоллы, длиннобородого минометчика, когда он увидит, как один из его наблюдателей орудует поварешкой на раздаче пищи. Когда после этого я вернусь на наблюдательный пункт и, как обычно, отдам команду: «Внимание! Прицел правее сто, меньше двадцать, как поняли?» – Асадолла обязательно расхохочется и ответит: «Иди-ка лучше своим делом займись, поваренок! Что на обед сегодня? Котлеты из баклажанов?»
Нет, это невыносимо. Любым способом нужно было избавиться от этого фургона! Кстати…
«Почему я раньше об этом не подумал? Ведь есть же отец Джавада, да помилует его Аллах! Вот он-то и может…»
Я должен буду поговорить с ним и со всем смирением упросить вновь сесть за руль фургона. Да, после неожиданной гибели его сына он отказался от этой работы, и всё же…
Ситуация как-то должна быть исправлена. А завтра я уже получу из ремонта свой мотоцикл…
«Провалились бы эти социальные клиенты! Инженер-кошатник вполне может получать, как люди, еду в мечети. До половины нашего солдатского пайка уходит на этих людей. Или взять эту сумасшедшую: я ей сказал, нужен кусок материи, а она тут же сорвала платок с головы, словно лишь предлога ждала. Но Парвиз – негодяй… Поделом ему, что вместо отпуска он получил три больших осколка, теперь на мозги мне не будет давить. Бог услышал мои молитвы…»
Я ехал в сторону штаба. Нужно накормить ребят. Но как быть со штабом дивизии?..
Я остановил фургон на улице позади здания главного городского банка, теперь занятого штабом дивизии. Улицу перегораживали мусорные баки, полные отходов: вот уже много дней солдаты не вывозили их. Две линялые собаки вяло рылись в мусоре. Когда я остановил машину, большая черная собака в испуге бросилась бежать, а собака поменьше, серого окраса, лишь вынула голову из пакета с мусором и посмотрела на меня. Я вышел из фургона и, как прикованный, уставился в ее глаза. Но она не реагировала и продолжала смотреть на меня. Я аж глаза вылупил: очень хотелось ее напугать. Но она – ни в какую! У меня сейчас было важное дело, а иначе, в обычных обстоятельствах, я, может, полчаса бы потратил на эту игру, но добился бы своего.
Полуденное солнце полностью завладело асфальтом улицы и всей округой. Я замахнулся на собаку, а она опять не шелохнулась. Вообще никакой реакции. Уже пройдя мимо, я резко повернулся в ее сторону. И опять никакого эффекта! Словно вообще меня не видит…
В будке стоял караульный солдат в каске и с винтовкой со штыком. Караульная будка вся, за исключением дверцы входа, была обложена мешками с песком. Эти мешки могли только остановить осколки, прилетающие издали, но взрыв даже легкой мины в нескольких метрах снес бы и будку, и солдата, и впечатал бы их в стену банка…
Часовой меня не остановил – это было необычно. Он проводил меня взглядом, когда я вошел внутрь. На всех стенах всё еще висела банковская реклама:
«Открыв туристический счет, вы всегда имеете деньги в кармане!»
«Счастье – это дальновидность, а будущее – в кредитах под залог вклада!»
Я вошел внутрь. Вот конторка банка, за ней рабочие столы составлены вместе, и на них разложена большая карта. Карта закрыта толстым стеклом, под которым видны магические пятна и полосы: наши позиции обозначены синим, вражеские – красным. Даже издали я увидел разрыв в красном поле, небольшой синий овал, который есть не что иное, как наш окруженный город!
Над столами склонились офицеры, среди них – майор. А еще один развалился свободно и держит двумя руками чашку с дымящимся чаем. У одного офицера на погонах блестели две массивные звезды; такая же, но одна, была на каждом погоне майора. После того первого столкновения, очень обидевшего майора, я прилагал все усилия к тому, чтобы не обратиться к офицеру, назвав его по званию ниже того, которое он реально имеет. При этом я помнил, что чем больше звезд, тем – наверняка – выше звание.
Я медленно наполнил грудь воздухом и перевел дух.
– Господин майор!
Все посмотрели на меня, и в их взглядах выразилось изумление. Майор с озабоченным видом что-то указал им на карте и пошел ко мне, обогнув конторку в передней части комнаты. Немного поколебавшись, предложил мне сесть на один из металлических стульев для посетителей.
Мы сели друг против друга, и я взглянул ему в глаза. А он в мои глаза вовсе не смотрел. Проследив за его взглядом, я понял причину его замешательства. Вся моя одежда была в высохшей крови Парвиза. Я должен был объясниться:
– Тот самый водитель кухонного фургона… Он был ранен после вашего отъезда.
– Видно, что много крови из него вытекло. Больших проблем у него не возникло, иншалла?
Я хотел сказать: «Нет, кроме того, что его внутренности разорваны в клочья, и ему влили два пакета крови, и четыре дренажные трубки торчат из живота…»
– Нет, врач говорит, что, вообще-то…
– Господин майор Фахими!
Его позвали из-за конторки. Тот самый офицер, у которого на одну звезду было больше!
– Простите, пожалуйста! – майор торопливо поднялся и отошел.
Я стал смотреть на люминесцентные лампы, питаемые мощным генератором и ярко освещающие весь зал, потом подумал о ребятах, всё еще голодных, ожидающих фургон Парвиза. И каждый миг беседы майора с тем офицером всё увеличивал мое напряжение.
«Заканчивайте, уважаемый! У вас был разговор со мной. И вот он вклинивается, и вы начинаете говорить с ним! Вернись же сюда, уважаемый!»
Я невольно правой ногой толкнул ножку столика передо мной.
Майор вернулся и сел напротив меня.
– Лучше перейдем к сути дела. Дорогой! За несколько прошедших дней вы заметили что-то необычное или странное на том берегу реки, в секторе, где ведете наблюдение?
– Что, например?
Он молчал, и молчание его длилось. Мне стало любопытно. На той стороне реки, что там было? Пальмовые рощи на глубину три километра, в которых маскировались минометы; шоссейная дорога из Фао в Басру; однообразие пустыни, тут и там нарушаемое земляными укреплениями, в которых спрятаны орудия… Всю эту информацию насчет земляных защитных сооружений мы уже два месяца регулярно передаем уважаемому господину майору, бесплатно и безвозмездно, на рабочих кальках… И что нового мы должны были увидеть?
– Так значит…
И опять он медлил. Я пожал плечами в знак непонимания. Он решил пояснить свой вопрос:
– Два дня назад было обстреляно наше орудие!
– Ну что ж, постоянно наши орудия обстреливаются артиллерией врага. В этом нет ничего нового.
– Я понимаю вас. Но в этот раз возник куда более серьезный вопрос, чем раньше. Два дня назад, рано утром, мы выпустили первый снаряд по их батарее. Не прошло и одной минуты, как прилетел ответный вражеский снаряд, прямо в то укрепление, из которого был сделан наш выстрел. Нам повезло в том смысле, что в этот момент солдаты-артиллеристы вышли из капонира за новыми снарядами. После этого я сам отдал приказ прекратить огонь. Однако вчера в полдень, после первого же выстрела… Угадайте, что случилось?
– Они открыли ответный огонь по батарее!
– Не по батарее! А ответный снаряд взорвался на бруствере перед тем самым орудием, которое стреляло. Солдат из артиллерийской прислуги был тяжело ранен, и неизвестно, выживет ли.
Дело принимало необычный оборот. Каждая наша батарея имела как минимум шесть орудий, размещенных внутри земляного укрепления на разных расстояниях друг от друга и нацеленных в разные стороны. В предыдущих случаях ответный огонь врага поражал, грубо, район всей батареи, пальмовую рощу, иногда соседние глинобитные домики. Но сейчас майор вел речь об удивительной точности в наведении вражеского ответного огня, в обнаружении цели.
– Может, по вспышкам засекли во время ночной стрельбы, или агентура сработала!
– Меньше недели, как мы передислоцировались на новые позиции. Ночью еще не стреляли, так что по вспышкам враг никак не мог засечь нас. Что касается вражеских агентов… Вы, наверное, меня не поняли. Я сказал, что их огонь поразил то самое орудие, которое по ним выстрелило.
Я был ошеломлен услышанным.
«В чем же состояла моя работа в это время? Что я должен был заметить и не заметил?»
Он вновь поднялся с места и подошел к конторке. Указал одному из офицеров на стол позади карты и что-то коротко произнес, чего я не расслышал. Офицер подал ему письмо, и майор, возвращаясь ко мне, просматривал его. По красной печати наверху бланка я понял, что письмо секретное. Он сел напротив меня. Да, письмо было с грифом «Совершенно секретно»!
– Будьте добры, прочтите!
Я удивленно протянул руку. Впервые на моей памяти армейский офицер давал бойцу сил самообороны секретный военный документ. Я взял письмо. Вверху, как это принято, провозглашалось имя Аллаха, а ниже стояло: «Главный штаб Группы войск “Юг”», тут же – эмблема сухопутных войск.
Текст письма был таков:
«Согласно полученным разведывательным данным, противник на нашем театре военных действий ввел в бой радарную установку «Цимбелин» французского производ ства. В этой связи предписывается в срочном порядке собрать и передать в Главный штаб любую информацию, касающуюся указанного радара, для принятия мер по уничтожению его силами авиации».
Я поднял глаза от текста. Интересно, какое отношение этот радар имеет к артиллерии? Письмо продолжалось так:
«Характеристики радарной установки «Цимбелин».
Согласно имеющимся сведениям, этот радар является наиболее технически совершенным сред ством обнаружения артиллерийских орудий, минометов и ракет среднего радиуса действия, причем погрешность в его работе не превышает +/– 5 метров. От радара сведения передаются на линию огня противника, и наши орудия подвергаются прицельному подавлению. К сожалению, нет никаких фотографий установки, неизвестны также ее габариты. Косвенная информация указывает, что способ работы радара основан на обнаружении орудийных стволов в процессе их работы. Другими словами, радарная установка после нашего выстрела засекает движение снаряда, математическим методом вычисляет его траекторию и в точности определяет место, откуда был сделан выстрел.
Заключение:
Предписывается предпринять следующие меры:
Наблюдателям передового базирования установить местонахождение указанного радара.
Командирам артиллерийских подразделений после попадания под точный ответный огонь противника немедленно менять местоположение всей батареи».
Письмо было скреплено печатью и подписью Командующего Группы войск «Юг», а копии расписаны получателям, обозначенным лишь номерами.
Значит, я и Амир должны приклеиться к окулярам биноклей и выискивать радар. Но оставался важный вопрос…
– Господин майор! Поскольку нам неизвестны ни внешний вид, ни силуэт радара, ни его габариты, например, похож ли он на корабельный радар, который крутится над головой, или скорее на тарелку противовоздушных сил, а может, на что-то другое… Каким образом мы его найдем? Допустим, мы его даже видим, и он не замаскирован. На нем ведь не будет написано: «Дорогой наблюдатель! Это радар «Цимбелин»!»
– Что ж, наша работа по меньшей мере столь же трудна, как ваша, – ответил майор. – Следует менять положение всех орудий, согласно приказу. А после того, как найдут новое место и сделают окопы и насыпи капониров, после первого же выстрела радар их обнаружит. В любом случае…
– Хорошо. Согласен. Я передам ребятам…
– А куда вы так торопитесь? – спросил майор. – Я просил принести вам чаю.
– Нет, лучше мне поскорее ехать и начинать искать радар.
Ни в коем случае майор не должен был догадаться, что я сегодня кухонный работник и спешу надеть засаленный передник, чтобы поварешкой отмерять в миски бойцов баклажанный хореш.
Он подал мне руку. Я откозырял на прощанье. Офицеры были заняты разговором над картой. Опять я прошел через вестибюль и двор и, не взглянув на часового в будке, зашагал по улице. Моя окровавленная одежда наверняка всех, кто меня видел, повергала в шок.
Я миновал полные мусора баки. Собака всё еще была здесь. Но теперь она разлеглась в тени баков.
А возле колеса фургона я увидел скатерть, в которую был завернут хлеб! Она была раскрыта, и хлеб вытащен. Всё было ясно. Хлеб-то был в крови Парвиза!
Я поскорее вернул скатерть и хлеб в кузов. По крайней мере четыре лепешки были в красных пятнах крови. Хотя вся моя одежда была окровавлена, я все-таки старался руками не трогать эти пятна на лаваше. Эти лепешки я отделил от остальных и бросил их в мусорный бак. Они перевернулись в воздухе и, ударившись о край бака, упали на асфальт.
Собака пепельного цвета неспешно поднялась и, хромая, подошла к лепешкам. Ее правая лапа была покалечена, а на морде виднелась рана от осколка. Обнюхав лепешки, она начала с них слизывать кровь. Я содрогнулся, нужно было уезжать отсюда. Лучше бы я эти лепешки в реку кинул. Там, правда, они бы достались акулам…
Нужно было думать об обеих моих задачах. Доставить еду бойцам и начать искать радар. Первое мне делать не хотелось, но, раз уж так выпало, один раз сделаю. Второе – дуэль с артиллерией врага – меня очень привлекало, хотя я понимал, что шансы обнаружить то, внешний вид чего неизвестен, близки к нулю.
Я завел двигатель, тронулся и вскоре газанул, пригнув голову внутри кабины, чтобы так миновать зону риска. А риск для меня был в том, что майор и другие офицеры могли увидеть меня за рулем кухонного фургона.
«Помоги Бог расхлебать ту кашу, которую ты заварил, Парвиз!»