Глава 7
Кто первый назвал Экваторианцев Экваторианцами – уже никто не помнит. Возможно, в других частях Вселенной они называются по-другому. Но мы, земляне, называем их так.
Когда посмотришь на захватывающее своей бархатной чернотой и россыпями звезд небо с любой точки вышеупомянутой уже Восточно-Европейской равнины, можно увидеть созвездие Девы. Непонятно теперь, как древние углядели в этих раскинутой паутине звезд образ Эригоны или Деметры, но свет Спики, одной из ярчайших звезд полушария, в действительности светит нам оттуда неугасимым светочем любви и нежности.
Но, подобно всем созвездиям, Дева тоже обманщица. Когда человек смотрит на созвездия ночного неба, то видит группы алмазных россыпей и складывает неверное представление, что звезды в созвездии находятся рядом, тесной семейкой.
Но это лишь видимость, подобно тому как обманка лишь видимость благородного металла. Спика – одна из самых ярких звезд созвездия Девы – находится по галактическим меркам практически здесь, под боком у земного Солнца. Но облако серебряной крошки рядом…
Сквозь Деву светит нам несметное сонмище галактик, располагающихся на другой стороне Метагалактики, в миллионы раз дальше, чем пресловутая Дева. Чужой, неизведанный, страшный своей непохожестью мир. Свет добирался к нам оттуда почти полтора миллиарда лет…
И там была жизнь. Раньше.
Потерянная цивилизация… Она давно стала легендой для всех рас обозримой Вселенной, потому что потонула в невероятной силы смерче древнейшего водородного взрыва, что смёл на своем пути десятки тысяч планетных систем.
Не оставив и следа. Не это ли напоминание о бренности всего в нашем подлунном мире? Лишь легенды, ветвясь и передаваясь из уст в уста, из темных суеверий переходя в электронные тома приключенческих романов, пережили тех, кто в столь древнее время правил галактиками.
К легендам прислушивались. Они несли темную и неясную, таившуюся между строк мысль – к этой вселенской катастрофе, уничтожившей за несколько мгновений всю цивилизацию Экваторианцев, сотни миллиардов живых и надеющихся на лучшее существ, не была причастна взорвавшаяся не вовремя шальная сверхновая. Это было убийство. Это было оружие.
Оружие.
Это слово произносили тысячами лет миллионы существ. Одни – со страхом и неприятием. Другие – с напускным безразличием, граничащим с безрассудством. Третьи – с вожделением и узким взглядом прищуренных глаз в будущее.
Оружие, способное на всё. Способное бездумно и насмешливо разрушить галактику и покончить со всеми проблемами, таящимися в ней. Оружие, одним нажатием на кнопку отнимающее жизнь миллиардов. Оружие, способное под угрозой страшной смерти подчинить себе всё и вся, устранить соперника и сделать владельца властелином Вселенной.
Это оружие было очень нужно тем, кого называли именем маленького зверька, способного струей вонючего донельзя газа испортить жизнь остальным. И только что они получили ключ.
Изобретателем меморизатора – прибора, позволяющего вспомнить свое прошлое, был Ментор. Талантливый физик и организатор, он был истинным Леммингом, но вместе с тем и одним из последнего миллиона оставшихся в живых альгенов – старейшей гуманоидной расы в данном секторе Вселенной.
Раса была известна тем, что ее представители без малейшей печали покидали свои морщинистые, истощенные старостью тела и брали себе новые и молодые. Не под влиянием матушки-природы, а по собственному самоопределению, ибо хорошо знали – никто не умер. Творец лишь выбросил стершееся от времени, с секущимися волосками перо, не удостоив его и взгляда, потому как впереди его ждала, трепеща от нетерпения, новая, полная приключений и вдохновения повесть. Новое перо было лишь инструментом, от которого требовались твердость и надежность.
Соответственно, и память о жизни в прошлом теле оставалась всегда при них. Странная мутация постоянно сокращала число альгенов, и те миллионы, которые еще жили на просторах галактик, были живой памятью Вселенной.
Одним из первых Ментор, революционер до мозга костей, увидел некоторые взаимосвязи в происходящем вокруг пространственно-временном континууме, чему несказанно помогло, что он, будучи альгеном, помнил не десятки, а тысячи лет. Он провел параллели, экстраполировал происходящее на сотню лет вперед, и…
И увидел, что следующей тысячи лет, которая казалась такой естественной для обывателей Вселенной, может и не быть. Количество Леммингов, превращающихся в Скунсов, исчислялось в геометрической прогрессии, и через сотню лет оно бы достигло точки невозврата. Увидеть Вселенную в качестве одного большого зоопарка Ментору не хотелось.
Исследования в то время сосредоточились на том, как развить человеческую память. Ментор скитался по галактикам, приходилось ему быть и дервишем пустынь, и управляющим далеких диких планет, и мореходом на хлипких судах развивающихся рас… Кем только не приходилось! Ментор работал с людьми, проводил опыты, и лабораторией его была не комната, отблескивающая пробирочным стеклом, а весь окружающий, падающий и взлетающий, радующийся и горюющий, любящий и ненавидящий мир.
Основным положением его теории было то, что, если человек будет помнить всё, его деградация, длящаяся миллионы лет, прекратится, и жизнь придет в нормальное русло. Для этой цели и был изобретен меморизатор.
Но предпосылки оказались неверными. По прошествии нескольких лет Ментор увидел, что вспоминание не делало человека более способным и не останавливало его саморазрушение. Меморизуемый человек мог желать убить человека, собрата своего, чтобы завладеть его деньгами или женщинами, но после процедуры меморизации его желание просто подкреплялось новыми способами это сделать, взятыми им из позабытого прошлого.
Намерения оставались враждебными. Коэффициент интеллекта не менялся.
Борьба должна была вестись совершенно не с тем, с чем боролись до сих пор. Но с чем?
База была поднята на ноги и на голову одновременно. Выходные отменены. Сон отменен. Потому что было лишь два дня.
Скунсы перехватили программу меморизатора. Что это значило – было понятно даже младенцу. Это значило, что через пару дней, когда они построят меморизатор, оружие Экваторианцев будет воспроизведено в памяти, сооружено и применено. Вот и всё, что это значило. Это значило конец мира. Апокалипсис. Судный день.
Лиза, переодевшаяся к тому времени в серый непарадный костюм офицера, шла в другую часть базы по тридцатиметровому надземному стеклянному переходу к тому, кого ей охарактеризовали как «забавного, немного сумасшедшего старика». На той стороне, в нескольких метрах от стекла, едва видимо, как мыльный пузырь, переливалось силовое поле, окружавшее станцию.
Поле защитит от осколков и ракет, подумала Лиза. Но защитит ли оно от человека, собирающегося совершить зло против другого живого существа? Нет… Поле не сможет. Есть в мире лишь одна защита от враждебного намерения и безразличия – это другой человек, человек с любовью в сердце и ясной логикой в уме.
На металлической, под старину двери профессора висела табличка «Входите!». Лиза постучалась и тихонько приотворила дверь.
– Профессор? Это Лиза, которая… которая Ментор.
– А-а! Входите, барышня!
Барнс оказался и правда немолод. На его испещренной старческими коричневыми пятнами голове совсем не было волос, но улыбка вполлица снимала с него лет тридцать. Он встал из-за стола, на котором сидел за небольшим мерцающим мониторчиком, и радушно распахнул руки:
– Добро пожаловать в жилище старого отшельника, дорогая!
Лиза тоже улыбнулась и козырнула ему.
– Вы здесь не очень давно, сэр? При моем прежнем присутствии на базе Вас еще не было на посту.
– Как Вы правы, как Вы правы, многоуважаемая Лиза! Восьмой год я сменяю на посту социолога моего предшественника. А почему, позвольте спросить? А потому что, многоуважаемая, не каждый в силах помочь пяти тысячам персонала в одиночку. Но что это я? Садитесь, дорогая.
Лиза присела на такой же старый, как и сам профессор, стул, покрытый тряпочкой с неясным желто-зеленым узором. Она чувствовала себя легко и по-домашнему в берлоге этого добродушного неуклюжего медведя.
– Я насчет проведения тестов. Вы знаете, о каких тестах идет речь, сэр?
– Как не знать, барышня! Сорок лет преподавания в Гарвардском колледже рассказали мне всё о тестах, многоуважаемая! Сорок лет обучения у своих же учеников рассказали мне очень многое. Вы представить себе не можете, дорогая, насколько многому наставнику нужно научиться у своего ученика. Учителя приходят работать в школы – хорошо ли они подготовлены для такого чарующего действа, как отправление новой личности в мир, где каждый норовит урвать кусок пожирнее? Вот такие дела, барышня. А как с этим у вас, в Союзе, я имею в виду, в России?
Лиза вспомнила вечное ворчанье класса на любого преподавателя любого предмета, и расхохоталась, забыв, зачем пришла. Барнс, довольный, откинулся на спинку вертушки.
– Вот так-то, барышня! Где основы? Где основы, я вас спрашиваю? Где? Нет никаких основ!
Возбудившись, он заходил по маленькой комнатке от двери к платяному шкафу.
– Вот заканчивает студент колледж, и спросите его, что он помнит из… истории, к примеру? Да, спросите! Он вам скажет – была битва при Ватерлоо! О, это он знает – еще бы! Был такой вопрос в билете – когда была битва при Ватерлоо! Он точно помнит, когда она была – в… О боже! Забыл!
Профессор так живо играл речь свою и студента, что Лиза не могла удержаться от улыбки.
– А теперь спросите – почему? Да, почему? Почему он забыл, что это был 1815-й? Это же было в его билете! А я вам скажу, барышня! Я вам скажу!
Профессор застыл на мгновение и вдруг резко поднял свой корявый указательный палец перед носом.
– А зачем ему это знать? Да! Зачем? Понимаете, дорогая? Где основы?
– Профессор, за Вами словно гонится тот самый студент, который не знает про Ватерлоо! – Заливаясь, проговорила Лиза сквозь смех.
– Да, действительно! Как вы правы, милая, как вы правы! Но к чему я веду: кто сказал ему, зачем нужна история? Да, вопрос именно такой – зачем? Зачем ему запоминать эти глупые даты и воевавшие стороны, если студенту доподлинно известно – никогда в жизни более ему не придется сдавать такой экзамен. Вот вы, дорогая, – вам кто-нибудь говорил в школе, зачем нужна история?
Лиза покрутила в памяти школьные годы счастливые, и то, что она нашла, это что «надо быть образованным», о чем и сказала Барнсу.
– Точно, милая! Так они и говорят! Знаете, кто так говорит? Те, кто не знает, зачем нужна история! Именно так, родная! Вот если бы вы спросили у человека, зачем ему еда, а он бы ответил, что для того, чтобы положить ее в холодильник, вы бы что подумали? Вот так-то, барышня! Все это большие оправдания, просто оправдания.
Барнс вдруг выпучил глаза и, воровато оглянувшись по сторонам, сделал очень загадочное лицо.
– Барышня… – Он поманил ее пальцем. – Я хочу вам открыть секрет, который тщательно скрывался серыми кардиналами этой Вселенной… Это цель такого предмета, как история… Подойдите, я скажу вам на ушко…
Лиза не смогла отказаться от такой игры и крадучись подошла.
– Милая, вы не представляете… – Барнс снизил голос до шепота.
– Цель существования истории и смысл ее знания состоит в том, чтобы знать, какие деяния были сделаны правильно, чтобы повторить их, и какие ошибки были сделаны живыми существами, чтобы их не повторять…
Барнс вдруг сделался серьезным.
– Барышня не думает, что старый маразматик сошел с ума? Я говорю это, потому что в Вашей работе это знание ох как потребуется…
– Профессор, – в тон ему сказала Лиза, – то, что вы говорите, я прошла на своей шкуре много раз. Повеселили вы меня, однако, изрядно! Но теперь кое-что придется изучить и нам вместе. Нам нужны четыре человека. Двое из них – это я и Макс Нильгано, его я протестировала еще в бытие Ментором. Нужны еще двое. И времени нет на поиски в других галактиках. Нужны двое с базы.
Профессор покачал головой.
– Мистер Нильгано? Но он же лексготт!
– А Экваторианцы, профессор, это и не раса. Это бывшее место жительства.
– Ну что ж. Надеюсь, твой тест верен, Лиза, – сказал Барнс, садясь обратно за компьютер. – Ты хоть представляешь, сколько времени потребует тестирование?
– Представляю. Но нам нужны еще двое – и эти двое должны быть с этой базы. На базе пять тысяч человек. Значит, нужно сделать пять тысяч тестов в течение суток.
Профессор секунду подумал.
– Кто будет делать?
Лиза улыбнулась в пространство.
– Есть тут один смышленый паренек.
Смышленым пареньком, само собой, оказался Ролекс.
Тест был своеобразным – работать на меморизаторе мог любой человек, но Лизе нужен был экваторианский период. Нужны были люди, что помнили экваторианский период. Но чтобы помнить экваторианский период, нужно было жить в том же суперкластере в экваторианский период. А учитывая то, как бесшабашно-веселые существа в поисках развлечений любили носиться по галактикам этой разнообразнейшей Вселенной, когда бремя деградации было еще не так сильно… Вероятность того, что среди пяти тысяч человек отыщется тот, кто был там около четырех с половиной миллиардов лет назад, была не слишком велика. Именно тогда завершился период существования цивилизации, о достижениях которой боялись даже помечтать далекие наследники-потомки.
Лиза в спешке вызвала по рации Ролекса, без лишних слов посадила его перед меморизатором и организовала дело так, чтобы к прибору постоянно стояла небольшая очередь освободившихся на пять минут людей. Ролекс должен был посадить человека на меморизатор и произвести несложную операцию с клавиатурой, после чего меморизатор показывал, где был этот человек указанное время назад. Человек вставал, садился новый человек, и все повторялось.
Оставив Ролекса, Лиза пошла в другой зал. Там, под пристальным вниманием самого коммандера, с перепутанными кабелями и под искрами электросварки, стояли три короба строящихся меморизаторов. Пошла проверка настроек, калибровка, доводка, и Лиза, как создатель, добровольно залезла в самое чрево этой мешанины, нырнула в тихий омут микросхем и утонула в нудной работе по выискиванию мелочей, которые могли помешать делу.
И, наконец, в середине прошедших суток Леммингам улыбнулась судьба – невозможное свершилось. Даже ранее намеченного крайнего времени нашлись двое людей, которые подходили по всем параметрам. И один из них – о радость для Лизы! – был сам Ролекс, который, не будь дураком, первым протестировал самого себя.
Вторым был механик поста энергоживучести базы Ник Сканки, высокий детина, похожий на Маленького Джона. Он улыбался своей белозубой улыбкой и выглядел очень добрым, но Лиза не хотела бы, чтоб он своей лапищей похлопал ее по плечу!
Последняя половина вторых суток ушла на то, чтобы потренироваться. В обширном светлом зале с четырьмя стоящими недалеко друг от друга меморизаторами поставили еще одну интересную штуковину.
Центральное место перед пультом оператора, похожим на клавишную установку рок-музыканта, занимал экран размером примерно два на два метра, разделенный на четыре квадрата. Три квадрата светились неярким светом, на них мелькали картинки, словно кто-то очень быстро переключал каналы телевизора. С частотой от одной картинки в минуту до нескольких десятков мелькали какие-то виды, темнота, снова какие-то планеты, солнца, иногда люди.
Оператор настраивал меморизаторы. Последний, левый нижний квадрат, принадлежал Лизе. Он был пуст – Лиза бегала то к Ролексу, то к Сканки, то к оператору, и, яростно и богато жестикулируя, координировала действия. Наконец, Лиза была удовлетворена. Она собрала последний брифинг для оператора, Макса, Ролекса и Ника в своем любимом зале с орнаментом под прозрачным куполом.
– Перед тем, как мы начнем, мне нужно прояснить с вами несколько моментов, связанных с меморизаторами, раз уж даже на изучение самого основного времени нет, – Начала она, расслабленно развалившись на диване, когда все трое расположились вокруг нее на креслах.
– Во-первых – картины, которые вы вспоминали, – это не воображение. Система памяти человеческой такова, что когда человек видит происходящее вокруг, память автоматически создает точнейшую копию этого. Не будем углубляться в то, в каком месте. Точнейшая копия, грубо говоря, является маленькой вселенной того мига, в который это было сохранено, – причем согласно каким-то механизмам, которые мне пока неизвестны, сохраняется и большая часть окружения. Это чудо, но это так. По моим последним исследованиям, память человека хранит в себе точнейшую копию окружения как минимум на растоянии нескольких тысяч километров во все стороны от существа.
Раскрытые рты ребят были точной копией раскрытого в беспрецедентном изумлении рта Ментора, когда он узнал об этом. Лиза, однако, продолжала.
– Поэтому, когда вы появитесь в своей памяти, вам будет видимо обычное пространство, которое вы видите в общей для всех вселенной, но осознавайте, что вокруг есть еще то, чего вы не видите – и куда вы можете попасть.
Она сделала паузу.
– Во-вторых, оператор, которого я уже проинструктировала, – Лиза показала рукой на Магараджу, имевшего такое необъяснимое прозвище уже неизвестно откуда, – оператор может перенести сознание одного человека в память другого человека, так как меморизаторы объединены в сеть. Это создает эффект присутствия, поскольку необходима скорость и слаженная работа всех четырех сразу.
Магараджа, сложив руки ладошка к ладошке, слегка поклонился остальным. «Ну да», – подумал Ролекс, – «вот поэтому и прозвали». Однажды он заметил индуса сидящим в позе лотоса в стеклянном переходе между частями базы, когда тот думал, что его никто не видит. Магараджа неподвижно созерцал звезды и что-то шептал себе под нос.
– В-третьих, – вернула Лиза Ролекса к реальности, – меморизатор имеет одну важную функцию. Он может уничтожить память. После этого к ней нельзя будет вернуться, причем нельзя вернуться будет никому вообще.
Эта функция всегда вызывала у меня устойчивое отвращение – не в моих принципах забирать у человека то, благодаря чему он может обрести знание и свободу. Память будет утеряна безвозвратно. И, хотя в данный момент этим можно воспользоваться ради простого выживания, я заранее прошу прощения за это действие. Я не знаю, как работает этот механизм, но он есть.
Лиза вздохнула.
– И в-четвертых – Скунсы засекут нас рано или поздно. Их меморизаторы настроятся на нашу волну, и они появятся в вашей памяти словно наяву. Поэтому будьте готовы. А теперь – за дело.
Ребята вошли в зал с меморизаторами, и под взглядом техников, полных надежды и доверия, сели за приборы. Магараджа, вздохнув, махнул рукой, и, сказав «Поехали!», зажмурил глаза и нажал на кнопку старта. Приключение началось.