Глава 6
Убийство, особенно столь жестокое, как убийство Лейлы Садыковой, накладывает некий отпечаток на то место, где оно произошло. В пространстве словно все еще витает не только дух погибшего, но и образ убийцы. Неразоблаченный, он вынашивает в извращенном сознании свои жуткие планы; оставаясь во мраке, он выслеживает свою будущую жертву. И никто не может чувствовать себя в безопасности.
Именно такая атмосфера тщательно скрываемого страха царила в клинике пластической хирургии. Пациенты были подавлены случившимся, а сотрудники шарахались друг от друга, при этом делая вид, что никто из них не поддался панике.
Уход доктора Адамова в отпуск за свой счет у многих вызвал облегчение. Верили или не верили окружающие, что Лев Назарович лишил жизни медсестру Садыкову, но без него стало как-то спокойнее. Меры по обеспечению безопасности были усилены. Появление частного сыщика тоже внесло свою лепту в сглаживание ситуации – в расследование включились дополнительные силы, значит, убийца будет найден и понесет заслуженное наказание.
Днем дела в клинике текли своим чередом, но к вечеру в воздухе появлялись повышенные нервозность и подозрительность. Люди то сбивались в кучки, то, напротив, сторонились друг друга. Они начинали чаще оглядываться и предпочитали поскорее покинуть помещение, если оставались в нем одни. В злополучную дежурку, где погибла Лейла, сестрички заходили по двое-трое и так же выходили. Никто не желал оставаться на ночь – главному врачу пришлось назначать на дежурство сразу двоих. Вездесущая тетя Поля утратила весь свой пыл и уже неохотно подменяла ночью других санитарок. После восьми часов вечера кабинеты врачей и коридоры клиники пустели, пациенты разбредались по палатам – многие из них проявили желание после ужина запереться у себя. Но, поскольку замков на дверях палат не было предусмотрено, самые трусливые придвигали к дверям стулья и чуть ли не сооружали баррикады.
Все это Смирнов успел заметить, когда выходил в комнату для курения. Периодически, между беседами с персоналом, ему хотелось отдохнуть, собраться с мыслями и побаловаться сигареткой. По дороге он ко всему внимательно присматривался и прислушивался. В курительной до него долетали обрывки разговоров, он мог наблюдать поведение курящих врачей и медсестер.
Посещение больничной столовой добавило впечатлений. Здесь можно было выбрать за стойкой блюда самому, а можно было сделать заказ, и тогда за дополнительную плату повара приготовят любой деликатес, а официантка обслужит, как в ресторане. Желающим еду разносили по палатам – словом, сервис по европейским стандартам.
Смирнов заказал себе стейк и пиво. Молоденькая девушка, которая принесла ему мясо и открытую бутылку «Баварского», пожаловалась на плохой аппетит посетителей.
– И доктора, и пациенты перестали кушать, – заученно улыбаясь, говорила она. – Мы готовим в два раза меньше, чем обычно, и все равно много остается.
– Нервы... – неопределенно сказал сыщик.
Официантка согласно кивнула головой, но развивать тему не осмелилась.
Готовили в столовой отменно, мясо получилось мягким, сочным, с хрустящей, хорошо зажаренной корочкой. Всеслав с удовольствием ел, рассматривая остальных ужинающих. Люди действительно брали в основном салатики, молочное и десерт, явно отказываясь от мясных блюд. Происшествие в клинике повлияло не только на настроение, но и на кулинарные пристрастия.
Крепких спиртных напитков не подавали. «А зря! – подумал Смирнов. – Для профилактики оказалось бы как нельзя кстати!»
Наевшись, он вернулся в кабинет Адамова – обдумать, каким способом остаться в клинике на ночь. Во-первых, надо сделать вид, что он уходит, а во-вторых, присмотреть подходящее укрытие и затаиться в нем. Лучше всего подойдет какая-нибудь кладовка, которой редко пользуются.
Разумеется, если такой целью задастся сотрудник, для него это пара пустяков. Он или она отлично знает уклад жизни клиники, расположение помещений, их предназначение и то, как часто их посещают. Постороннему это будет труднее, но возможно. Вот как ему, Смирнову.
У сыщика почти не было сомнений, что он сможет незаметно остаться в клинике, повторить путь убийцы и скрыться. Однако эксперимент всегда удается только в рассуждениях.
Всеслав посидел еще немного в кабинете, пока движение в коридоре, голоса и другие звуки не стихли, вышел, закрыл дверь и направился к хозяйственным помещениям. Он захватил с собой набор отмычек и присматривался к замкам запертых дверей. Коридор свернул вправо, и как раз за поворотом Смирнову приглянулась небольшая дверка, которую, похоже, открывали редко. Он оглянулся и прислушался. В холле в это время обычно работал телевизор, но сюда звуки не доносились. Где-то за одной из дверей разговаривали, слов было не разобрать. Эх, была не была! Сыщик достал отмычки, быстро и легко открыл замок, нырнул внутрь комнатушки и плотно прикрыл за собой дверку. Его обступили темнота, тишина и запахи дезинфицирующих средств, которыми, впрочем, пропахло все в клинике.
Через минуту он включил миниатюрный фонарик, осмотрелся. Комнатка представляла собой нечто среднее между складом поломанного или устаревшего оборудования и местом хранения вещей, отслуживших свой срок, но еще могущих пригодиться. Здесь были сложены бывшие в употреблении шторы, покрывала, пустые цветочные горшки, стояли две искусственные елки и картонные коробки, по всей видимости наполненные елочными игрушками и гирляндами.
Смирнов осмотрел дверь, ее можно было закрыть изнутри, что он и сделал. Пришла мысль: «Возможно, именно здесь прятался убийца!» Но сыщик ее прогнал. Это уж слишком просто. Он прикинул, сколько ему придется торчать в тесной пыльной кладовке, и огорчился. Сесть некуда, разве что на корточки. Постояв полчаса, он все-таки опустился на корточки, устроился поудобнее, привалившись спиной к поставленным одна на другую коробкам, и закрыл глаза. Думать о том, что дома Ева приготовила вкусный ужин, а в спальне его ждет мягкая постель, совсем не хотелось.
«Тяга к экспериментам серьезно ухудшает условия жизни, – вяло подумал Всеслав. – Кое в чем теория гораздо привлекательнее практики. Ну с какой стати я обрек себя на эти мучения? Нормальный человек давно валялся бы на диване и смотрел телевизор».
Громкие шаги по коридору отвлекли его от процесса самобичевания и заставили насторожиться. По шуму и долетавшим до него словам Всеслав догадался, что вахтер с дежурной медсестрой обходят помещения. Они заглядывали в открытые двери, убеждались в отсутствии посторонних и шли дальше. Закрытые же проверяли. Они остановились у двери, за которой притаился сыщик, подергали ее.
– Заперто, – зевая, сказал вахтер. – Порядок.
Их шаги стали удаляться, и Смирнов с облегчением перевел дух. Его эксперимент удался. Теперь он мог дождаться удобного момента, выйти, пробраться к дежурным сестричкам и...
Он решил, что покидать убежище несколько рановато. Во-первых, вахтер с медсестрой не успели еще все обойти и вернуться, а во-вторых, пациенты если и заснули, то некрепко. Мало ли? Лишний ночной переполох не пойдет на пользу ни персоналу, ни больным. Хотя какие они больные? Перекраивают свои лица, тела в угоду моде или по еще более непонятным мотивам. Врожденное уродство исправить, последствия травмы, шрамы, ожоговые рубцы убрать – это бывает необходимо. Но как раз такие пациенты в клинику обращались редко.
– Какая тебе разница? – спросила бы Ева. – Твое дело – не учить людей, а помогать им защищать себя от чужих злых намерений.
Он вспомнил о Еве и забеспокоился. Она не хотела оставаться на ночь одна, чего-то боялась. Нервы разыгрались? В любом случае надо было, наверное, побыть с ней. Впрочем, уже поздно сожалеть, следует довести до конца начатый опыт.
Чтобы не терять зря время и не заснуть ненароком, Смирнов пустился в размышления. Почему он зациклился на медиках или на посторонних? Мог ли совершить убийство пациент, например? Тогда уж – пациентка. Главный врач сделал для сыщика расклад, какие и кому делались операции и кто лежал к клинике в день – вернее, в ночь – убийства. Это были в основном женщины разного возраста, не считая мальчика десяти лет и двух девочек. Детей сыщик исключил сразу, а дамы... тоже сомнительно. С какой стати им зверски убивать медсестру? Версия не выдерживала критики.
«А ревность? – возразил Смирнову внутренний голос. – Разве не могло у Адамова быть интимной связи с пациенткой? Она замечает, какие взгляды бросает на доктора Лейла Садыкова, и расправляется с ненавистной соперницей».
– Ладно, оставим это в качестве рабочей гипотезы, – прошептал сыщик. – Но зачем взяли сердце? Что это? Акт устрашения? Болезненно-маниакальное проявление? Джек-потрошитель тоже извлекал из мертвых тел органы...
Шаги в коридоре помешали ему додумать эту мысль до конца. Кто-то – Всеславу показалось, что их двое, – остановился недалеко от комнатки, где он прятался. Женский голос приглушенно произнес:
– У меня просто мороз по коже, когда я прохожу по этому коридору. Ты не боишься?
– Боюсь, – ответил второй женский голос, охрипший. – Потому и позвала тебя, чтобы одной не ходить. Давай открывай!
Послышался звук, как будто кто-то пытается открыть замок.
– Может, ключ не тот?
– Да тот, только этот замок заедает. Давно пора сменить!
Они ковырялись ключом в замке и разговаривали.
– Ты веришь, что Адамов убил Ляльку? – спросил первый голос.
– Не знаю. Мне даже думать о таком страшно!
– Говорят, он свою первую жену...
Смирнов неловко повернулся, чтобы придвинуться поближе и лучше слышать, и задел какую-то не то палку, не то карниз, который с грохотом упал. Женщины притихли.
– Что это? – спросила одна.
– О-о-ой! Бежим!
Громко кричать они не посмели – благодаря строгой выучке, но дали такого стрекача по коридору, что сыщик понял: если они поднимут шум, ему несдобровать. Нужно срочно выбираться.
Хирург Адамов тоже не спал в эту ночь. Перед его внутренним взором прошла вся его жизнь: беззаботное детство, школьные годы, учеба в мединституте, студенческие вечеринки, женитьба... Две вещи играли для Левы главную роль – медицина и женщины. Может, потому он и посвятил себя пластической хирургии.
Женщинам свойственно заблуждаться и приносить жертвы во имя этих самых заблуждений. Ну разве не безумие – придавать значение форме груди или носа, морщинам, складкам и прочим «недостаткам» внешности? Доктор Адамов понимал тех представительниц прекрасного пола, для которых тело являлось непременным атрибутом профессии – артисток, моделей и стриптизерш. Но все остальные?!
Дамы приходили к нему в клинику и платили не за операции, а за собственные ожидания, которые сплошь и рядом не оправдывались. Тогда они приходили вновь и вновь, с твердым убеждением – стоит еще что-то убрать, еще что-то подправить, и судьба им улыбнется, мужчины окажутся у их ног и принесут им не только свои сердца, но и кошельки. Парадокс заключался в том, что с той же целью обращались к пластическим хирургам женщины уже замужние и прекрасно обеспеченные. Свои внешние данные они считали залогом будущей стабильности и неизменности достигнутых благ.
Как они ошибались! Жизнь идет, течет, бежит – она не может стоять на месте, сколь бы ни было привлекательным это место. Изменения... их ничем не остановишь, а тем более бессилен против них хирургический скальпель.
На каком году своей блестящей врачебной практики доктор Адамов прозрел? Он дошел до того, что начал отговаривать потенциальных пациенток ложиться на операционный стол. Они принимали это за новый вид рекламы и становились еще настойчивее. Что бы он ни предпринимал, его клиентура росла вместе со славой и доходами. Он был обречен на успех! Рядом поднимались, набирали силу, как сорняки, зависть и недоброжелательство.
Так же складывались и личные отношения Льва Назаровича с прекрасными дамами – легко, красиво и без малейших усилий с его стороны. Женщины влюблялись в него сразу, как только встречались с горячим взглядом его цыганских глаз. На самом деле они любили не его, Леву Адамова, а собственные, порой ошибочные представления о нем. Они влюблялись в доктора, в хирурга, в солидного, удачливого мужчину... и не видели, а главное, не хотели видеть его истинное лицо. И этого он не прощал им.
Женитьба на Елене, сулившая неземное блаженство, принесла разочарование и боль. Куда делась через год брака беззаветно влюбленная в Левушку красавица однокурсница, на которой мечтали жениться все студенты мужского пола, аспиранты и молодые преподаватели? Болезненная страсть – Елена стремилась к полному подчинению себе супруга, безраздельному владению им. Бурный, частый секс начал утомлять и раздражать Адамова. Он даже подумывал, а не развивается ли у него импотенция на почве переутомления? Отказ от ласк Елена воспринимала как охлаждение и признак супружеской измены. Она тайно страдала, не смея прямо спросить мужа о причине такого положения вещей, и рисовала в своем воображении многочисленные несуществующие романы ее Левы с пациентками, медсестрами и врачихами. Это истощало и без того хрупкую нервную систему Елены: она перестала спать, принимала все более сильные снотворные, накручивала себя до истерического состояния, которое вынуждена была подавлять. Рождение дочери, на которое оба супруга возлагали определенные надежды, только усугубило ее душевную драму.
Доктор Адамов не то чтобы не видел этого – он не хотел видеть. Они оба продолжали притворяться счастливой влюбленной парой. Елена – потому что панически боялась даже намека на разрыв, Лев Назарович – потому что ему так было удобно. Он ненавидел «выяснение отношений» и недвусмысленно дал понять жене, что сие ни при каких обстоятельствах не допустимо. Адамовы настолько искусно все скрывали, что даже их домработница Анфиса Карповна ничего не замечала. Она обожала красавицу хозяйку, а перед доктором просто благоговела.
Рождение Аси на первых порах приковало к себе все внимание Елены. Девочка непрерывно болела, и Адамова вынуждена была оставить работу детского врача в ведомственной поликлинике. Она целыми днями сидела дома, возилась с больным ребенком, а когда здоровье Аси временно улучшалось, предавалась ревнивым мыслям о горячо любимом супруге. Доктор много консультировал, оперировал, сутками пропадал в клинике – он действительно был занят, но Елена думала по-другому. Она рисовала себе сцены разврата, которым занимался ее муж с молоденькими бесстыжими сестричками, и медленно закипала. Слабое здоровье дочери выматывало ее силы – бессонные ночи, нервное напряжение лишали ее всех желаний, кроме жажды супружеских ласк. Елена перестала за собой следить, у нее не оставалось на это времени, перестала чем-либо интересоваться, кроме одного: где находится ее муж, чем он занимается? С кем он? Ее спасали, держали на плаву природная красота, которая не нуждалась в особом уходе, и любовь к дочери.
Горький, молчаливый упрек в ее глазах, неуемная жажда секса выводили Адамова из себя. А что он мог сделать? Каяться ему было не в чем, оправдываться не за что, но чувствовал он себя без вины виноватым. Страх за жизнь ребенка лишал его привычного покоя, скрытое недовольство жены побуждало его бежать из дома, погружаться с головой в работу. Только в операционной он оставался один на один с пациентом и своим искусством хирурга, отвлекался от житейских неурядиц. Он творил чудеса! И чудеса эти порождались его стремлением заслониться от неудобной стороны существования. Он достиг наивысшего мастерства в игре, которая называлась «уход от реальности».
И все же по-настоящему неуютно Адамов ощутил себя после смерти Елены. То были цветочки, осознал он, ягодки впереди. Во-первых, на его руки свалилась Ася с ее хворями, а во-вторых, у Льва Назаровича появилась тайна. Вернее, тайны. В которых он боялся признаться даже самому себе.
Похороны жены прошли скромно, не в том смысле, что Адамов пожалел денег: на церемонии присутствовали только самые близкие – его и ее родители, несколько коллег и соседи, пожелавшие проводить Елену в последний путь. Анфиса Карповна попрощалась с хозяйкой дома и осталась с Асей. Тащить больную девочку на кладбище в такой холод и ветер не представлялось возможным.
Доктор Адамов смотрел, как засыпают могилу его жены, как летят на крышку дорогого гроба комья мерзлой земли, и думал, что все это происходит не с ним. Не он купил и привез несметное количество живых цветов, словно воздавая Елене недополученное ею при жизни. Не он сидел на немноголюдных роскошных поминках, слушая трогательные и слезливые речи. Не он вернулся в опустевшую, пропахшую свечами и хвоей квартиру. Не он...
Лев Назарович смотрел на все происходившее словно со стороны. Он замечал свои промахи и огрехи – не те слова, которые должны были быть сказаны, не те движения, не то выражение лица.
– Плохая, фальшивая роль, Лева, – не одобрил он собственного поведения. – Пора менять амплуа.
Роль богатого, преуспевающего холостяка нравилась ему куда больше. Но к ней приклеился довесок – безутешный вдовец с ребенком. Доктор Адамов пытался делать вид, что довеска не существует. Увы, тщетно. Его жалели, ему сочувствовали, ему жаждали помочь... преимущественно дамы, конечно. Пришлось сменить работу. В новом коллективе Лев Назарович не распространялся о своем прошлом, придерживаясь имиджа одинокого мужчины, увлеченного медициной гения, хирурга-виртуоза.
Он снова прятал голову в песок, думая, что ему удастся перехитрить самого себя. Он предпочитал забыть о том человеке, который пришел к нему на следующий день после смерти Елены и сказал... Лучше было не вспоминать ни того визита, ни тех слов, ни дрожь, охватившую сильное и здоровое тело хирурга Адамова. Ни того обещания, данного им незнакомцу в состоянии аффекта.
Анфиса Карповна, слава богу, согласилась присматривать за Асей. Девочка к ней привыкла, и доктора это устраивало. Отдать Асю ни своим отцу и матери, ни родителям покойной жены он не мог. Мотивировал это Лев Назарович благородными побуждениями – дескать, ребенка должны воспитывать родители, а подбрасывать чадо кому бы то ни было – предательство и малодушие. Ему, хирургу Адамову, подобная слабость характера не свойственна, поэтому он, невзирая на трудности, будет растить Асю один.
На самом деле причина такой героической непреклонности была другая. Шестилетняя Ася оказалась не по возрасту смышленой и наблюдательной: она могла сболтнуть лишнее. Проводя целые дни с дедушкой и бабушкой, девочка невольно проговорилась бы о том, что Адамов желал скрыть. Он никогда не говорил с дочерью о смерти Елены, щадя чувства ребенка, и не знал ее мыслей. Догадывается ли она? Да или нет – лучше не рисковать. Болтовня Аси могла дорого ему стоить.
Анфиса Карповна была предана доктору настолько, что ее он не опасался. Неповоротливый, туповатый деревенский ум домработницы так и не отточился за годы жизни в столице. Наверное, Анфиса не избежала участи других подобных женщин и в глубине души была влюблена в своего хозяина. Разница в возрасте, воспитании и общественном положении делала ее чувство безнадежным и смешным. Вряд ли она даже себе признавалась в нем. Но быть рядом с хирургом Адамовым, частенько находиться с ним в одной квартире, ухаживать за ним и его дочерью составляло все ее блаженство. Она искренне любила Елену Павловну, потому что ее любил Адамов, но когда хозяйка покинула сей бренный мир, Анфиса испытала странное ощущение горькой свободы. Теперь она одна будет окружать заботой Льва Назаровича, этого знаменитого человека!
Так прошло четыре года. Адамов понял, что домработница отлично справляется с хозяйством, но она никудышная воспитательница для Аси. Девочка растет неотесанной, некому привить ей изысканный вкус и хорошие манеры, всерьез заняться ее здоровьем, интеллектуальным развитием.
За этот период в жизни доктора появлялись женщины, но мысль о женитьбе не приходила ему в голову. Любовные связи длились недолго, и Лев Назарович разрывал отношения, как только они переходили определенную грань. Едва женщина начинала предъявлять на возлюбленного какие-то права, этим отношениям наступал конец. Безжалостный и бесповоротный.
– А не жениться ли тебе, Лева? – однажды очень по-дружески, с искренним участием спросил хирурга главный врач Семенов. – Мы, мужчины, всегда в делах. Девочке нужна мать.
Неожиданно эти слова засели в уме Адамова. Семейная жизнь с Еленой отчасти стерлась в его памяти, покрылась туманом... Он приступил к поискам матери для Аси. Привыкший к свободе, Лев Назарович не собирался ее терять. Вторая жена, если таковая будет, займет строго отведенное ей место – ни на йоту больше. Он остановил свой выбор на Кристине.
Второй брак оказался не таким, как первый. Надо ли говорить, что Анфиса Карповна с первого взгляда невзлюбила новую хозяйку. Ася отказывалась привыкать к мачехе. В семействе Адамовых началась скрытая холодная война. Доктор применил свой излюбленный прием: окунулся в работу и романтические отношения с молоденькими сестричками. Конечно, он симпатизировал Лейле Садыковой, свежей, как весенний бутон, и покорной, как настоящая восточная женщина.
И вот к чему это привело! Лейла мертва, а ему грозит обвинение в убийстве...