Шапка Мономаха. Глава 1. Имя бога (Алла Дымовская, 2008)

Ухала сова. Особенно сквозь туманную дымку предрассветного пробуждения звуки эти рождали таинственную жуть и, пожалуй, могли напугать мальчишку, не имеющего пока ни единой «чаши врага» в доме и «золотой чаши» у пояса. А вот Арпоксай был воин и имя носил гордое, в честь одного из сыновей Таргитая-Геркулеса, и он никак не позволил бы себе убояться какой-то там совы.

Но и Арпоксаю было страшно. Нет, не ночной птицы, с возмущением встречавшей ненужное ей утро, а самой глухоманьей чащи, сквозь которую едва пробирался даже его увертливый, чуткий к опасностям конь Лик, ведомый за поводья. Больше всего Арпоксай опасался заблудиться и не исполнить возложенного на него приказа, спешного и отданного в тревоге, а значит, ему, царскому посланцу, и в самом деле выходила причина для страха. И в лесах, и в открытых для полета стрелы степях он, бывалый воин, всегда знал, куда ему идти, нестись верхом или вести караван из крытых, домашних повозок. Он и сейчас знал, несмотря на мглу, что направляется точно к востоку от разлога Каменного Брода. Но как найти волхва, если тот сам не захочет, чтобы его нашли? Как обнаружить скрытый шатер из лапчатых веток, вросших в этот лес, словно поваленный ненастьем бурелом? И Арпоксай не выдержал, закричал во мглу, будто соперничая с ухающей совой и наперекор ей:

– Э-э-э-г-а-й-й! И-э-э-х-э-т!

Сова немедленно заткнулась, словно подавилась свежепойманной мышью, но это и был весь толк. Арпоксай остановил легким шлепком коня и тоже замер на месте. На том самом месте, где полагалось и быть обиталищу жреца. Некогда полагалось. Но когда это было? И что сто́ит знание места перед могущественнейшим ведовством, и кто знает, не остыло ли оно, это место, давным-давно от благоухающего травами жара очага знаменитого колдуна? Арпоксай глубоко втянул воздух тонкими ноздрями, и ни малейшего намека на домашний, уютный дым ему не случилось уловить. Он с шумом выдохнул, конь Лик заржал в ответ. Видимо, беспокоили лесные духи. Арпоксай на всякий случай поспешил успокоить духов, зазвенел золотой чашей у пояса, словно давал понять: я свой, из рода царевича Скифа, рожденного во чреве Девы-Змеи. Духи отстали.

Арпоксай привязал коня, сел на землю, в задумчивости пожевал кусочек коры. Ехать так, наобум, сквозь давно не хоженную чащу, было глупо. Оставаться на месте – бессмысленно. А промедление сей день зрелось ему подобным смерти. Лучше уж пусть поберут его мрачные лесные духи темного космоса, чем возвратится он обесчещенным и увидит своими глазами, как окончилось страшное дело в долине невров. Ведь и Гелон уже сожжен, святилище Арея разрушено, и выдернут железный меч. А царь понадеялся на него, некогда любимого ученика и будущего преемника великого мага, чью ношу он, Арпоксай, многие луны назад оттолкнул от себя, пожелав взять на плечи плащ воина. Может, поэтому старый волхв и не хочет теперь показаться ему, да и жив ли он вообще? Арпоксай совсем озяб в неподвижности и от хлада земли запахнул потуже тот самый плащ, который он добыл в боях вместо сокровенных знаний, предложенных так щедро жрецом в обмен на тяжкий труд совсем иного рода. Но и плащ, роскошный его плащ, целиком из человеческой кожи без малейшего чужеродного клочка, гордость и достоинство его ранга, совсем не грел, да и не для того был сделан его же собственными, Арпоксая, руками.

Он не заметил, когда явилась тень. Ни шороха, ни движения, ни даже дыхания из воздуха – ничто не заставило его оглянуться. Только конь заржал опять, но не тревожно и жалобно, а с некоторой радостью удивления, как будто почуял кобылицу.

Тень, очень тонкая, прямая, такая неподвижная, без прозрачности и лица, стояла позади него у кривой, узловатой старой березы. Арпоксай тотчас догадался, что нашел, и немедленно бросился перед тенью ниц, раскинув руки крестообразно в стороны. Так и лежал, пока великий волхв не приблизился к нему и край его шубы из птичьих перьев не коснулся щеки воина. Не вставая, глухо в землю проговорил Арпоксай для тени подобающие ее званию слова:

– Приветствую тебя, Велесарг, Открывающий Врата и Управитель Душ. Если тебе нужна моя кровь – испей ее до капли, если нужна моя плоть – накорми своего зверя, – сказал он и не ошибся, тайком глянув в сторону. Исподволь, мимо тени. Так и есть, из дымки светились два желтых, веселых демонических глаза. Значит, Тох-ой, огромный ручной камышовый кот, как всегда следовал за своим хозяином.

Рядом упала ветка. Арпоксай сразу же понял данный ему знак, встал с земли. В лицо жрецу он не посмотрел, это вышло бы невежливо после долгих лет разлуки, и Арпоксай сделал вид, что считает волоски в редкой, длинной седой бороде волхва. А вот Тох, умный зверь, кинулся ему в ноги, урча и топорща пышные усищи. Конечно, это был совсем не тот Тох-ой, обитавший приживалом у волхва в те стародавние времена, когда и сам юный Арпоксай состоял в учениках, но каждого нового своего дикого кота после приручения жрец называл Тохом. А в первый год собственного послушничества Арпоксай застал и древнего, слепого от старости, изначального Тоха, он же и похоронил зверя у орехового куста; он же, Арпоксай, поймал в приречных зарослях его преемника и помогал приручить. Дикие коты любили его, чувствовали издалека, а Тох-ой Второй всегда следовал за ним на охоте. И вот теперь еще один носитель славного кошачьего имени выказывает ему расположение. Арпоксай достал из поясного мешочка кусок вяленого конского мяса, кинул рядом с кошачьей мордой. Тох немедленно принял лакомство, мурлыканьем обещая вечную свою дружбу.

Жрец тем временем направился в лес. Арпоксай заспешил следом, щелкнув языком и этим самым дав команду Лику, чтоб следовал за ним. Знал, что колдун ждать не будет и во второй раз не придет к замешкавшемуся.

Хижина отстояла всего-то на несколько десятков шагов, а значит, Велесарг и подавно расслышал, как горюет у его порога бывший ученик, но не вышел, хотел помучить и наказать. Что же, за дело. Арпоксай примотал поводья Лика к молодому буку, росшему подле полуземляного домика, крытого ветками накрест, сам же сел у проема сплетенной из тростника двери. Входить без приглашения не годилось, тем более официально не прощенному ослушнику. Но время, гроза людей и богов, заставляло его торопить церемониал. И Арпоксай нарочно звякнул золотой чашей у пояса. Он знал прозорливость старого своего учителя, надеялся на то, что мудрый жрец поймет: не грешное неуважение, а лишь жестокость обстоятельств заставляют царского воина быть поспешным до неприличия в его звании.

Велесарг вышел из хижины вон, дважды распахнул и закрыл дверь. Это и означало приглашение. Правда, весьма прохладное. Вот если бы жрец проделал то же самое три раза, то можно было надеяться на теплый прием. Арпоксай отстегнул с боевого пояса меч, снял с плеча «горит» со стрелами, то и другое прислонил к молодому буковому деревцу, подмигнул на всякий случай Тоху, мол, охраняй! При себе оставил только короткий кинжал – не для защиты вовсе, а вдруг старик смилостивится и накормит у своего очага. Уж кто-кто, а Велесарг – любитель вяленого медвежьего мяса. Сам не охотится, да и не по силам это жрецу, но в виде подношений принимает всегда, хотя и не от всякого. От медвежьего мяса Арпоксай точно не отказался бы, в степи оно почиталось за настоящее лакомство. Хотя уж какое там мясо, если дверь перед ним распахнули только дважды. Впрочем, седой старец-волхв совсем незлобив, пусть и обидчив без меры, но если отойдет душой, то и мяса даст вволю, и свой замечательный напиток из меда диких пчел тоже выставит на земляной пол хижины.

Войдя внутрь, Арпоксай, потупившись, скромно сел у двери на кучу плотно связанного хвороста. Уж первым заговорить с волхвом он не мог никак, тут ему пришлось ждать. Впрочем, совсем недолго.

– Что привело тебя в мой лес, ничтожный потомок великих отцов? – спросил жрец, всем тоном своего голоса демонстрируя воину нерасположение. Но и любопытство одинокого затворника, почти забытого в уединении, явно слышалось в вопросе.

Арпоксай тут же осмелел, да и негоже царскому скифу носить печать робости на устах и на челе. Он поднял глаза на старца. И его каленное в боях и крови сердце немедленно зашлось от полузабытого чувства. От жалости. Древний волхв, некогда могучий телом Велесарг, был теперь совершеннейшие кожа да кости. Прозрачная вислая кожа и хрупкие немощные кости. Словно старая птица на насесте, что вот-вот свалится от дряхлости вниз, чтобы уже никогда не взлететь. Сходство довершали и заостренный, чуть ли не в предсмертной маске, нос, и шуба из шкурок лисиц с нашитыми при помощи жил разноцветными перьями. А вот глаза остались все те же, прозрачные, завораживающие, бездонные, как вода в горном озере. Как искры в отблесках хрусталя с Рипейских гор. Как светлая мощь богов, глядящая на тебя с того света. Волхв держался все так же прямо и твердо, на одних этих глазах и держался, и больше неоткуда ему было взять сил, Арпоксай видел это слишком хорошо. Тем более медлить было нельзя. Бог смерти и северного ветра Вайю уже коснулся чела его бывшего учителя.

– Меня послал к тебе один из трех басилеев. – И тут уж Арпоксай, набрав воздуху во всю тугую, в цепях мускулов, грудь, сказал все начистоту: – Меня прислал хакан Иданфирс.

Сказал и замер в опасливом ожидании, не попросят ли его немедленно вон, и спасибо еще, если жрец не нашлет на него какую-либо напасть. Из всех трех братьев басилеев именно Иданфирс насмешками своими, учиненными прилюдно обидами заставил некогда могущественнейшего из волхвов удалиться на северо-восток в леса к Итилю. Царевич Иданфирс водился тогда с греками и даже ездил во Фракию, далеко за Борисфен, чуть не до самой Халкидики ездил, говорят. Но то все сплетни, нечего степняку делать среди меловых скал и масличных рощ. Однако греческих послов привечал, особенно ионийцев, и тех, кто бежал от мидийского войска, тоже пригревал у себя. Они-то и вбили в голову молодому басилею неуважение к древнему ведовству волхвов, искусству смиренному, но иногда необычайно грозному в умелых руках.

А вот Арпоксай – совсем другое дело. Он тоже слушал сказания о Дардане, сыне Зевса-Папая и прекрасной Электры, и о победе над Тифоном, и о битве царя богов со сторукими гигантами. Но и помнил, кем был прежде. И в голове его горели золотые нити, еще в детстве искусно вставленные умелой рукой жреца прямо в мозг. Он помнил себя еще мальчиком – как устрашился деревянного с железной кромкой зубила, что должно было взрезать его череп, а еще тогда он боялся боли, в первый и в последний раз в своей жизни. Тогда же волхв дал выпить ему напитка из меда и стал смотреть на Арпоксая своими небывалыми глазами. И страх ушел, а боли не случилось вовсе. Зато когда все нити легли на свои места, мальчик Арпоксай стал слышать и видеть то, чего никогда не слышал и не видел прежде. Еще он страшно гордился тем, что из всех многих детей, отобранных по велению жреца, Велесарг избрал именно его, сына Гнура, внука Орика, себе в ученики. Избрал, как оказалось, напрасно. Буйная кровь все-таки взяла свое. И хотя Арпоксай по-прежнему имел непревзойденный нюх на опасности и предвидел мысли врагов, но вот мысли природы и духов оставили его в тот день, когда он поверг к царским стопам первую, добытую в бою, голову и сделал свою первую чашу из черепа побежденного им воина. А теперь он явился в дом своего учителя с именем его оскорбителя на устах.

– Видимо, плохи дела у нашего грека, если дело дошло до моих немощных костей, – глухо сказал ему жрец, но странно, не было в голосе его насмешливой вражды и колючей мести. Грустно звучали слова, и печален сидел волхв.

– Иданфирс молит тебя забыть и молит тебя помочь, – сказал Арпоксай, не считая нужным добавить еще что-то. Когда молит царь, надо ли прибавлять к сказанному?

– Я знаю. Я знаю многое. И больше, чем ты думаешь. А ты говоришь мне о том, о чем известно даже моему Тоху, – ответил волхв. Тут же движением его руки был явлен и кувшин с медовым напитком. – А остальное найди и возьми сам, если ты еще не позабыл моих домашних привычек.

Неужели так скоро им получено прощение? Арпоксай подивился про себя, но достал и деревянные чаши, поискал и нашел мясо. Заботливо порезал его на куски, лучшие положил перед старым жрецом. Значит, дело еще хуже, чем думал он, и даже хуже, чем, может быть, думал сам хакан Иданфирс.

– Гистасп Дарий достиг Меотиды и перешел Танаис, Гелон сожжен дотла, – начал свою печальную повесть царский посланец, но тут же понял: волхву это известно и без него. – Теперь два лагеря стоят один против другого. Хакан загнан в угол, а Дарий желает непременной битвы. Но мы драться не можем. Не оттого, что воинам недостанет храбрости!

– А оттого, что невры предали вас. Что же, хакан принес на их земли войну, хотя они об этом и не просили. Велико ли войско у Дария?

– Четверо на одного нашего всадника и семеро на каждого пешего воина, – честно ответил Арпоксай, и смысл его слов был ужасающ. – Но лучше уж мы поляжем в битве все до последнего лядащего конюха, лучше перережем наших жен и детей, чем…

Волхв не дал ему договорить:

– С этим вы справитесь и без меня. Только чем же лучше такой конец? Может, Иданфирсу покориться для виду и тем временем призвать на помощь брата? А жены и дети пусть останутся целы. Не слишком ли велика плата за вашу гордыню?

– Басилей Скопасис далеко, и ему никак не успеть в срок. А гелоны вот-вот готовы взбунтоваться, они считают, что предводительствовать войском должен третий брат, хакан Таксакис. Нам только надо выиграть время.

– Время вас не спасет. Дарий придет опять и опять, пока войско его сильно. Он не оставит народ скифов в покое, пока не отомстит за ваши набеги на его земли, – сказал старый волхв, и сказал чистую правду.

– Что же тогда нас спасет? Когда выхода нет, спрашивают не сильного, но мудрого. Затем хакан и послал меня в твой лес, – взмолился Арпоксай, видя, что жрец готов помочь. – Забудь давнюю обиду, ради крови твоего народа! Ради наших сыновей, что еще на руках матерей, если не ради царя, который только по молодости лет ошибся в выборе истинных друзей!

– Я уже забыл. И я научу хакана, что ему делать, – тихо ответил жрец, взял с ножа кусочек медвежьего мяса и стал задумчиво и с усилием жевать его почти беззубым ртом.

– Значит, ты готов отправиться со мной в путь? Тогда нам надо торопиться. До лагеря три дня езды. И то, если Лик идет под моим седлом. Но с нами обоими это будет ему не по силам, а значит – четыре дня, – прикинул вслух Арпоксай, уже готовый немедленно тронуться в путь. Ветер удачи переполнял каждый его вздох, и он готов был лобызать колени старца за то, что тот так быстро согласился мчаться на помощь его несчастному царю.

– Я не поеду с тобой, мальчик Арпоксай, тебе все придется донести и исполнить самому, – все так же тихо, судорожно глотая слюну, произнес Велесарг.

– Но почему? Ведь ты сказал, что поможешь моему царю? Почему же ты не желаешь ехать со мной? – Арпоксай так неожиданно был огорчен и удивлен и даже не стал возражать против того, что старый жрец называет его не как царского воина, а как в далеком детстве «мальчик Арпоксай». От этого обращения стало еще тревожней, но и только.

– Оттого, что моя помощь будет стоить моей жизни. Впрочем, если ты желаешь терять драгоценные крохи времени и дальше, что ж – после свези своему царю вдобавок и мой труп. Только не позволяй хоронить меня в кургане.

Арпоксай тут же и замолчал, не смея возразить волхву. Никогда Велесарг не говорил слов зря, в отличие о тех, кто зря его не слушал. Значит, жрец затевает нечто столь важное и таинственное, что непременно должно принести пользу хакану Иданфирсу. Иначе не стал бы он платить своей жизнью. Но и спрашивать далее Арпоксай не захотел, и без того все увидит и услышит, так зачем напрасно нагонять ветер? Он потянулся за чашей, чтобы налить медового напитка учителю и себе. В хижине Велесарга, ни в этой, ни в других, где он некогда жил, не было ни одной «чаши врага», сделанной из черепа недруга и обтянутой кожей его же скальпа. Хотя мужество и достоинство настоящего царского скифа определялись количеством вызолоченной внутри посуды из черепов и числом хорошо выделанных полотнищ из человечьей кожи, прикрепленных к верхушкам копий или растянутых на «досках славы». А подобные Арпоксаю, наихрабрейшие из храбрых, еще и носили длинные, до пят, плащи, и каждый свидетельствовал о необозримой череде скошенных, как трава, противников в лютом от крови бою. Ничего подобного не водилось в убогой землянке волхва с дымным от сырого хвороста очагом. И никогда жрец не поднял руки ни на одно человеческое существо, разве что иногда нещадно трепал нерадивого мальчишку-ученика, то ухватив за длинные волосы, то за ухо – всегда отчего-то за левое. Но Арпоксай знал: как раз отсутствие чаш из черепов и происходило именно от наивысшей храбрости, великого мужества подвига одиночества и ясного, доброго видения мира самым мудрым из волхвов на всем квадрате вселенной, от бесконечных гор на одном ее краю и до безбрежного океана на другом. И никакие свидетельства чаш здесь не имелись в нужде. Велесарг потому и стоил всех царских воинов вместе взятых с их конями, что находился где-то недосягаемо высоко над их суетной славой и доблестью, вот теперь оказавшимися почти бесполезными перед лицом страшной опасности.

Старый жрец допил свой мед и встал. Молча, одним жестом сухонькой руки, чуть видной из-под пышных перьев его шубы, пригласил Арпоксая за собой. И Арпоксай вдруг почему-то понял, что волхв Велесарг вовсе не пожалел для него слов, а просто берег силы, нужные ему… для чего? На этот вопрос у Арпоксая не было ответа, но внутреннее чувство его, как бывшего ученика колдуна, предсказывало нечто ужасное и вместе с тем захватывающее. Арпоксай не знал даже, что сильнее толкало его вперед за учителем – студеный, как дыхание зимнего моря, страх или щекочущее любопытство.

Они недалеко ушли. На ближней поляне лежал обычный, грубо стесанный камень, честь и пупок богини Апи, супруги Зевса-Папая, подле которого жрец и творил главные свои обряды. Посейдону-Тагимасаду он не приносил жертв и вообще мало почитал этого конского царя, бога – сотрясателя земли. Велесарг, лекарь и проводник душ, не привечал разрушителей, и лишь боги, хранители порядка, равно светлые и темные, получали от него приношения и делились с ним высшей мудростью мироустройства.

– Отодвинь его прочь, – повелел жрец, когда вместе они подошли к камню Апи.

Арпоксай даже и не нашелся что ответить на подобное предложение святотатства – как он, не до конца посвященный, может даже прикоснуться к божественному пупку?

– Отодвинь его прочь. Богиня не будет в обиде. Она лишь хранит. И отблагодарит того, кто избавит ее от тайного клада, – успокоил его волхв.

Арпоксай хоть и усомнился, но сделал, что было велено, про себя все же испросив у Апи прощения. Под камнем оказалась крохотная ямка, а в ней бронзовый ящичек с кулак величиной, весь позеленевший от сырости и долгого лежания в земле. Волхв кивнул, и Арпоксай послушно вытащил измазанный глиной тайник, передал учителю и тут же поспешно водрузил камень на место. Быть может, богиня сделает вид, что она ничего не заметила?

– Открой и посмотри! – скорее попросил, чем приказал, Велесарг и протянул своему бывшему ученику бронзовый сундучок, целиком умещавшийся на ладони.

На тайничке не было никакого вовсе замка, и Арпоксай с легкостью откинул чуть замшелую крышку. И ахнул. Прямо из бронзовой тьмы и высушенного мха на него смотрел ужасный глаз Девы-Змеи. Ровный овал, гладкий, как серебряное зеркало, и такой же блестящий, а в зелени его плыли черные небесные бури и изумрудные волны. И только немного спустя, вздохнув еще раз, словно вынырнув на поверхность из глубины вод, Арпоксай увидел, что это не глаз живого существа, пусть и чудесного, а лишь драгоценный камень, подобный тем, что некогда привозили киммерийцы со стороны Рипейских гор еще во времена царя Лигдамида. Но все же перед ним лежал в гнездышке из сухих коричневых мхов не совсем обычный камень. Арпоксай тоже ведь некогда был наполовину волхв, и золотые нити в его голове не утратили своей силы, а только как бы покоились сном. И вот теперь им пришлось пробудиться. Изумрудный глаз, чем дольше Арпоксай смотрел в его глубины, тем более наводил на него совершенно настоящий ужас. Еще немного, и произойдет непоправимое нечто, и он увидит то, от чего не станет возврата и с чем Арпоксай должен будет сразиться, без надежды на победу. Ибо гнетущая сила в камне не имела ничего общего с чем-либо виденным или прочувствованным когда-либо раньше.

– Довольно! – крикнул резким, вороньим голосом жрец, и Арпоксай пришел в себя. – Дай его мне!

– Зевс и Арей! Да что же это такое? – все еще не избавившись от ужасного наваждения камня, вскричал Арпоксай, и лес птичьим карканьем наказал его за непристойный шум.

– Это – ИМЯ БОГА! – произнес жрец так, словно он был в царском шатре и вещал в трансе, накурившись трав и предсказывая судьбу.

– Имя бога? Но какого бога имя может нести этот зеленый глаз, в котором так и светится несчастье? – не понял Арпоксай, хотя и чуял присутствие истины.

– Любого, которого ты призовешь, если тебе достанет могущества. Я сам добыл его из скалы, когда странствовал на восток, добыл, рискуя телом и душой, и только потом, выйдя из недр пещеры на свет, я увидел, что принес в подлунный мир. И ужас объял меня. И я спрятал камень и доверил его превышней Апи, чтобы она сторожила скрытый в нем дух. Ибо ИМЯ БОГА – это имя того, кто в камне. Я дрался с НИМ, и ОН сбежал от меня в изумрудную даль, но я взял ЕГО в плен и, глупец, принес в мир людей. Но и великое зло может иногда сослужить великую службу.

– Но отчего ЕГО так зовут, Имя Бога? – спросил Арпоксай, стараясь даже не глядеть в сторону камня. Одно его присутствие в лучах восходящего над деревьями солнца навевало на отважного воина смертную тень.

– Оттого, что ОН хотя и служебный дух и привязанный к месту, но принимает имя того божества, которым его заклинают. И в заклятии непременно должны быть начало и конец. То, что ОН должен исполнить, тот, чьим именем это должно быть исполнено, и то, что может разрушить исполнение. Такова ЕГО жизнь до конца времен Папая-Зевса и отца его Крона.

– Но у меня не хватит сил ЕГО заклясть. Я знаю это, – предупредил Арпоксай.

– И я знаю это. Сил хватит у меня. Теперь ты понимаешь, почему я не смогу отправиться с тобой к хакану Иданфирсу. Но ты передашь ему условие победы и мудрость, которую я вложу в твои уста. Ибо прежде чем исполнится срок, Дарий Гистасп должен утратить разум. А теперь слушай внимательно и запоминай.

Старый жрец говорил долго, а Арпоксай едва слышно повторял за ним и знал, что это последний его урок у великого и мудрого учителя. А потом волхв попросил его отойти прочь и сесть на землю поближе к самому древнему на поляне дереву. Арпоксай послушно устроился под кряжистым буком, стал смотреть. И никакой страх не заставил бы его пропустить хоть что-нибудь из происходящего у камня Апи.

Сначала была только полная тишина, и даже птицы над головой перестали петь и словно бы превратились в каменные изваяния на ветках, ни один лист не шевелился, ни одна пылинка не играла в солнечном луче. Только Тох прижимался мордочкой к теплому боку Арпоксая, пытался спрятаться в складки плаща и иногда с тоской шипел и впивался когтями.

Жрец неподвижно стоял, держа на протянутой вперед ладони зеленый глаз, вторую руку отведя в сторону для равновесия. Будто меч Арея на вершине святилища. И скоро воздух вокруг исполнился звоном. Тох зашипел еще сильнее и впился Арпоксаю в руку, продрав и кожаный нарукавник верхнего кафтана. А звон все нарастал, до визга, до свиста мириадов стрел, выпущенных из мириад скифских луков. И тут вспыхнуло, и жреца и каменный глаз объял текучий изумрудный пламень. Арпоксай видел сквозь зеленые пляшущие языки только, как старый волхв что-то кричит, но море изумрудного огня не пропустило наружу ни звука. А в золотых нитях воина-волхва билась одна-единственная мысль – о том, что ничего ужасней он никогда не видел и не увидит, пока жив на этой земле.

Вой пламени перешел в запредельный звук, и Арпоксай задрожал всеми жилками тела и, почти утратив сознание, углядел лишь на грани бытия, как изумрудный столб словно степным смерчем закружил жреца и как Велесарг вертится на месте волчком, все так же раскинув руки. Потом из кокона зеленых искр вылетела белая, чудесная молния – вверх, от земли к небу, и изумрудный пламень опал, рассыпался с непередаваемым на человеческом языке стоном, словно разверзлось царство мертвых. Волхв мгновение еще стоял на ногах, но Арпоксай не успел подбежать к нему и подхватить старца на руки. Велесарг рухнул на траву у камня Апи. Жрец был мертв и выпит до дна, зеленый глаз выпал из его ладони и откатился прочь, и черные бури с морскими волнами уже не играли в нем. Теперь среди росы лежала просто драгоценная вещица, которую так любят носить на своих диадемах придворные скифские женщины. Но сила присутствовала в нем, только теперь никто, кроме Арпоксая или другого мага или волхва, не смог бы разгадать и обнаружить ее.

Арпоксай подобрал зеленый глаз, снова уложил его в бронзовый ящичек. Но не захотел повесить на пояс, а бережно отнес и опустил в одну из торб, притороченных у Лика поперек седла. После вернулся и совершил то, что было последней просьбой его учителя. Он выкопал могилу под камнем Апи, теперь уже не боясь гнева богини, и похоронил в ней последнего из великих волхвов Скифии, Управителя Душ, который открыл свои последние Врата в последнее из всех Царств.

Тох-ой, жалкий и по-кошачьи несчастный, сел рядом с могилой и просительным, неотвязным взглядом преследовал заканчивавшего ритуальное песнопение воина.

– Ну, уж так и быть, – вздохнул Арпоксай. И подхватив Тоха на руки, запихнул кота в походный мешок. Жена будет рада, такой подарок сбережет его дом-повозку от дурного глаза, и к тому же камышовые коты лучшие сторожа для младенцев. – А теперь в обратный путь. И уж придется бедному Лику обогнать все попутные ветры.