Глава 2
Проснулся Матвей ближе к полудню. Рядом с кроватью, на стуле, лежали аккуратно сложенные его рубаха и штаны. Всё было выстирано и накрахмалено. Под стулом стояли начищенные сапоги, накрытые свежими портянками. Он оделся и вышел из комнаты. Дома никого не было. С улицы доносились голоса играющих детей. Матвей вышел во двор. На крыльце резвились Андрейкины сыновья. Они то заскакивали, то соскакивали с нижней ступеньки, соревнуясь, кто дальше прыгнет.
– Здорово жавётя, казаки! – прервал он их соревнования.
– Свава Богу! – ответили мальцы в один голос, не отрываясь от своего важного занятия.
– А куды ж все подевались-то? – поинтересовался Матвей у племянников.
– Все на лаботе, – ответил тот, кто постарше. – А бабушка в оголод пошва.
– А, ну понятно. Он вдруг вспомнил, что вчера, даже не познакомился с ребятнёй.
– Как же звать-то вас, казаки, – спускаясь по лестнице, и садясь на нижнюю ступеньку, поинтересовался дядька, – давайте знакомиться, что ли?
– Василь Андеевич Бандуин, – старательно выговорил старшой, съедая буквы. – А енто блатик мой, Федька.
– И сколь же вам годьев то, братья Бандурины?
– Читыли, – показывая четыре пальца на руке, гордо заявил Василий. – А Федьке тли. Он протянул вторую руку, с отогнутыми тремя пальцами.
Фёдор продолжал своё занятие по прыжкам в длину со ступеньки, не обращая внимания на разговаривающих.
– А ты Сенькин батька, я знаю. И блатик маво батьки, – с умным видом выдал Вася.
– Эт ты верно подметил, дружище, – Матвей потрепал его за чуб.
На крыльце появилась Мария Тимофеевна, с пучком зелёного лука в руке.
– Ой, проснулся ужо, сынок? Ну как ночевал? Выспалси, отдохнул? – затараторила она в своей манере, как клушка кудахчет возле своих цыплят.
– Да, слава Богу, отдохнул, как заново народилси.
– Ну, айда за стол, сынок, вон, пойди умойси. Мать показала на бочку с водой, стоящую на углу дома. – Ковшик там, рядом, на гвоздике.
– А ну, казаки, пойдём, подсобите. Матвей встал со ступеньки, подняв на руки обоих племянников, и прошёл к бочке.
– Давай Васятка, поливай на голову. Зачерпнув ковшом воды, он протянул его мальчугану.
Женщина накрывала на стол, когда сын с внуками завалились в дом. Мокрые по уши, они шумно резвились.
– А ну, окаянныя, сидайте, хватайте ложки, – улыбаясь, прикрикнула она на них.
Они уселись за стол, продолжая хихикать и толкаться, заведённые водными процедурами.
– А ну-ка, – Мария Тимофеевна строго взглянула на внучат. – Как надоть вести сабе за столом? Ребятишки притихли.
Матвей сделал жест глазами, и мимикой лица дал понять, что бабушка права. Он сидел, глядя на этих мокрых сорванцов, и думал, сколько же в нём нерастраченной отцовской любви, которую ему нужно, просто жизненно необходимо на кого – то излить.
– Отец зараз с утра, к председателю ходил, – присаживаясь рядом, начала мать. – Гутарил на счёт работы для табе в колхозе. Хотять табе пастухом определить. У нас ноняшний год, в колхозе, почитай, около тысячи голов дойных. Пастухов не хватаить.
– Ну, пастухом, так пастухом. Я мамань, любой работе буду рад, главное що дома.
– Надоть табе зараз, али завтрева, в сельсовет сходить, на учёт встать.
– А що тянуть то, зараз и схожу. Толь в начале, до погосту пройдусь. Поклонюсь, да поздоровкаюсь. А сельсовет то хде нанча?
– Да в станичном правлении и есть.
– Ну, тады не заплутаю.
Матвей встал из-за стола, и поклонился. – Спаси Господи за хлеб, за соль.
– Та на здоровье, сынок. На здоровье.
– Пойду я пройдусь, а вы, слухайте бабушку, – обращаясь к племянникам, улыбнулся Бандурин.
– Дядька Матвей, мозьно зараз с тобой? – запросились мальчишки.
– Нет, казаки, давайте вы на хозяйстве, а мне нужно одному пройтись. Он застегнул ремень и вышел.
Память не подвела. Матвей без труда нашёл могилы родных. Недалеко друг от друга, стояли пять крестов, возвышающиеся над небольшими холмиками. Он встал перед ними на колени.
– Ну, вот я и дошёл до вас, мои дорогие.
Перекрестившись, Матвей дотронулся лбом до земли, горячей от палящего солнца. Вокруг стояла звенящая тишина. Только невидимые сверчки нестройно играли на своих скрипках, и разноцветные стрекозы летали на – перегонки с бабочками. Он поднялся, и подошёл к крайнему кресту.
– Бандурина Евдокия Трофимовна. Родилась в 1899, померла в 1931, – прочитал Матвей вслух.
– Прости, Евдокиюшка моя любимая, не успел я. Тринадцать лет ждал я нашей встречи, а вон оно как довелось встренуться. Он присел на корточки, и положил руки на холмик, обнимая его.
– Сколь годьев думал о табе, мечтал сжать в своих объятьях, расцеловать, а осталось толь землю сухую обнять. Матвей шептал слова, которые хотел сказать жене при встрече, лёжа на её могилке. Глаза наполнились скупыми слезами.
– Ну, ты не беспокойся за сына, милая, всё будет хорошо. Спи спокойно моя любушка. Бог даст, свидимся ещё.
Погрузившись в воспоминания, Матвей, посидев некоторое время у могилы жены, откланялся, и подошёл к братьям.
– Бандурин Кирьян Семёнович, родился в 1890, помер в 1915. Бандурин Савелий Семёнович, родился в 1893, помер в 1918, – прочитал он опять вслух, надписи на крестах.
Память начала рисовать картинки из прошлого. Вот, они с братьями, бегают босяком по лужам. Вот, батька порет их за проказы. Вот, они, сверкая лампасами, на конях мчатся по степи. А вот, он уже провожает старших братьев на службу.
Картинки из детства, сменились слезами матери, рыдающей над телами убитых сыновей. Бело – синее, задубевшее лицо Кирьяна, две неделе болтающегося в гробе, на пути с фронта до дому. Порубанное тело Савелия, привезённое казаками на бричке, летом восемнадцатого, которые и рассказали семье, как геройски сложил голову их сын, в борьбе с большевиками.
– Простите, братушки, Христа ради, за всё. Он трижды перекрестился, и поклонился до земли.
– Герои вы мои дорогия. Матвей сделал шаг, и, оказавшись между крестами, положил на них руки, как бы обняв братьев за плечи.
– Пусчай земля вам будет пухом, братушки. Царствие вам Небесное и вечная память. Ну, а мы, с Андрейкой меньшим, и за себя и за вас постараемся жить.
Отойдя от них, он подошёл к крестам, где были похоронены его дед и бабушка. Их Матвей не помнил. Бабушка умерла ещё до его рождения, а дед, когда ему было два года. Старшие братья хорошо помнили деда, особенно эпизод посажения на коня. В детстве, они часто вспоминали, как в три года, отец с дедом сажали их на коня, по старинному казачьему обычаю. Матвей же уже не застал его, и этот обряд отец совершал один.
Постояв у родных могил ещё минут пятнадцать, придаваясь воспоминаниям, он попрощался с ними, и, откланявшись, пошёл в станицу.
На пороге сельсовета, на него наскочила девушка, спешно выбегающая из дверей.
– Ой, извините, пожалуйста, – поднимая на Бандурина большие, карие глаза, повинилась она за свою неуклюжесть.
– Да ничего страшного, бывает, – отреагировал он с улыбкой, на её извинения. – Ты сама – то не зашиблись?
В этот момент, из двери появился лысоватый мужичок, лет сорока пяти, небольшого ростика.
– Беляева, ты ещё здесь? А ну бегом на ферму, я те сказал. И до конца смены чтоб ни шагу.
Девушка побежала, размахивая из стороны в сторону, длинной, чёрной косой, выбившейся из-под платка.
– Эт Настасья Беляева, чи ни? – поинтересовался Матвей, у закуривающего папиросу, лысоватого мужичка.
– А вы кто будете? – не ответив на вопрос, резко и грубовато, оборвал его тот, протирая платочком испарину, со своей лысины.
– Бандурин я, Матвей Семёнович, – ответил он, со спокойствием в голосе, показывая собеседнику, что нет причин для грубости. – К председателю иду я.
– Ну, так вот и идите к председателю, – всё с тем же раздражением в голосе, рявкнул тот, нервно пуская клубы дыма.
Матвей, молча зашёл в раскрытую дверь.
Постучав в кабинет, с надписью на табличке «Председатель Пустовал Пётр Аркадьевич», он услышал из—за дверей, – Войдите.
– Здорово жавётя, – поздоровался Матвей входя.
– Здоров, здоров, – отрываясь от разложенной на столе газеты, ответил черноволосый, с густыми, чёрными усами человек, сидящий под портретом Ленина. – Вы по какому вопросу?
– Да мне бы на учёт встать. Матвей отметил для себя контраст общения, которое только что, состоялось на крыльце.
Мягкий, спокойный и уравновешенный голос председателя располагал к общению.
– А фамилия ваша как? – поинтересовался тот, всё тем же мягким голосом.
– Бандурин Матвей Семёнович.
– А, всё, понял, понял, Семён Евсеевич сегодня заходил. Я Пётр Аркадьевич Пустовал, – он встал из—за стола, и протянул ему руку.
– Ты присаживайся, Матвей Семёнович, – выдвигая стул, проявил гостеприимство председатель. – Мы с отцом уже договорились. Он гутарит, ты конюх знатный.
– Ну, есть немного, – засмущался Бандурин, давно не испытывая отцовской протекции.
– Ну, вот и хорошо. До зимы поработаешь пастухом, а там на конюшню тебя определим.
– Да я за любую работу, главное що дома. Тринадцать лет дома не был, истосковалась душа по родным краям. Манера общения Пустовала располагала к доверительному разговору.
– Да, за тринадцать лет жизня наша сильно поменялась, – перебил его Пётр Аркадьевич. – И ты, наверное, тоже изменился, а Матвей Семёнович? Председатель вопросительно посмотрел на него.
Бандурин понимал, на что намекает Пустовал.
– Вот смотри брат, что пишет газета «Красный казак». Он взял её со своего стола, и положил перед Матвеем.
– Партия и Советская власть верят нам с тобой в том, что мы приложим все усилия, для того, чтобы обеспечить нашу молодую республику продовольствием. Председатель смотрел на Бандурина испытывающим взглядом, пытаясь увидеть его внутренность. Матвей понимал, что тринадцать лет отсидки, за борьбу против Советской власти, наложили на него соответствующий отпечаток, с которым ему предстоит жить, всю оставшуюся жизнь.
– В этом году, нам поставили двойной план, который мы не смогли выполнить, – продолжал Пётр Аркадьевич. – В связи с чем, на сегодняшний день, положение у нас, прямо скажу, критическое. И товарищ Сталин, надеется, что станичники поймут эту ситуацию правильно, и приложат максимум усилий, для выхода из сложившегося кризиса. Страна нуждается в продовольствии. И кроме нас, и таких как мы, дать его ей некому. Пустовал, завершающе хлопнул по столу ладошкой, и встал. – Вот такая вот история, брат.
Выглянув из кабинета, он крикнул. – Денис Моисеевич, зайди ко мне.
Через минуту, в кабинет вошёл лысоватый мужичок, который на крыльце давал нагоняй Насте Беляевой.
– Вот, знакомьтесь, Денис Моисеевич Фрисман, бригадир молочной фермы, – представил вошедшего председатель.
– А это Бандурин Матвей Семёнович. Зачисли его пастухом, и пускай с завтрашнего дня приступает.
– Да мы знакомы уже, – буркнул Фрисман.
– Ну, вот и добренько, не буду вас задерживать.
Бандурин встал, и протянул на прощание руку.
– Я надеюсь, вы меня правильно поняли, Матвей Семёнович, – пожимая ему руку, уточнил Пустовал.
– Я вас понял, Пётр Аркадьевич, до свидания. Матвей вышел из кабинета. Следом за ним вышел Фрисман.
– Бандурин, зайди в отдел кадров, оформись, и завтра в шесть часов, я тебя жду на ферме. Всё понял? – всё в той же грубой манере проворчал он ему в спину.
– Да понял, що не понять то. Матвей зашёл в кабинет отдела кадров.
Уладив в сельсовете все дела, он направился к дому Беляевых. Дверь открыл парень, по виду ровесник его сына.
– Здорово жавёшь, казаче! – протягивая руку, поприветствовал его Матвей.
– Слава Богу, – ответил тот, пожимая руку в ответ.
– А ты хто, дядь? – поинтересовался парень.
– Да я сосед, с соседней улицы, Бандурин Матвей.
– Эт Сенькин батька, чи ни?
– Да, Сенькин. Мне бы Настасью Михайловну увидеть. Дело у меня до неё.
– Так она на ферме.
– А когда дома будет?
– Ну, вечером, часов в восемь.
– Добро, я тогда зайду вечером. Попрощавшись, Бандурин ушёл.
В полдевятого, Матвей снова постучался в дверь Беляевых. На пороге его встретила Настя.
– А, это вы приходили?
– Да, я. Ну как вы, не зашиблись сегодня? – с иронией улыбнувшись, спросил он, не зная с чего начать разговор.
– Да нет, не зашиблась. А вы что, это хотели узнать? На Настином лице образовалось недоумение.
– Нет, Настасья Михайловна, не это. Я сидел в одном лагере с вашим отцом, – не став подыскивать слова, выдал Бандурин.
– Что с ним? – Тяжело выдохнув, Настя взглянула в его глаза. Он молчал, на мгновение растерявшись, от её пронзительного взгляда.
– Пойдёмте в дом. Она взяла его за руку и завела. – Садитесь, рассказывайте, токмо пожалуйста не молчите.
Анастасия усадила его за круглый стол, стоящий посреди комнаты. Сама села напротив. Рядом примостились двое её братьев.
Матвей рассказал им о гибели отца. Настя сидела, прикрывая рот ладонью, боясь разрыдаться. По её щекам текли слёзы. Парни сидели молча, с хмурыми лицами, с трудом сдерживая эмоции.
– Спасибо вам. – Настя, вытирая слёзы, посмотрела на Бандурина. – Спасибо большое. Она поднялась из—за стола. Матвей поднялся с ней.
– А где он похоронен, – заглядывая в его глаза, спросила девушка.
– На лагерном погосте. Могилка за номером 3684.
Настя подошла к нему, и, обняв, зарыдала, прижавшись к его груди, не в силах больше держаться. Он обнял её, ничего больше не говоря. К ним подошли мальчишки, и, прижавшись с обеих сторон, тоже тихо заплакали.