15
Вечерние улицы подсвечены, но не фонарями, фонари сейчас ударились в экономию, и не окнами домов. Вечерние улицы подсвечены тайной и тайна сквозит во всем: в черных дворах (точнее, в провалах между домами, город забыл что такое дворы), в черноте движутся тени и решают свои темные проблемы и обсуждают свои теневые стороны жизни. Бульвар кое-где проколот насквозь спицами постусторонних огней (по ту сторону закусочные с громкой музыкой и потными лицами) но в общем-то бульвар темен. В его темноте слышны голоса всех калибров: голосочки, голоски, голоса, голосища, голосины. Беседуют, вижжат, орут, ругаются, голосят, смеются. Это земные тайны, но в берегах древесных крон течет небесная река и так и хочется остановится, задрав голову, и посдслушать, о чем шепчутся там, наверху. И звезда с звездою говорит – почему бы и нет? Угадал ведь он, не бывав в космосе, «спит земля в сиянье голубом»?
Надвинулся автомобиль – наглая жирная иномарка – и, не торопясь, провел полосой света по глазам как кисточкой.
Валерий прикрыл глаза ладонью. Из двора выскочил игривый доберман и со свирепым лаем набросился. За ним выскочил голос: «не бойтесь, он не кусается», а за голосом его хозяйка. Нужно будет купить газовый балончик, – подумал Валерий. Один раз получат, второй раз не полезут. Он пошел дальше.
У угла дома номер тринадцать трое мальчиков постарше выворачивали карманы маленькому. Маленький негромко плакал и обещал рассказать папе. Старших это не пугало. Наша будущая элита, – подумал Валерий, – как раз эти пробьются. Не каждый, но каждый третий пробьется. А папа ничего не сделает. Скорее всего ему и не скажут. Он стал вспоминать преступления недавнего времени, которые так или иначе запоминались.
Убийство Листьева в подьезде. Уже радиостанции стольких стран передавали траурное сообщение и все все знали, каждый знал, но наше радио передавало бодренькие народные танцы. Хотя и там, на радио, уже все знали, но только не получили указки сверху. Убийц не нашли. В прошлом месяце – муж вышел и сел в машину, в его квартиру позвонили; жена открыла мужу, но это был не он. Задушили шарфом. Убийц не нашли. Тогда же – две женщины, живущие в одной квартире, найдены мертвыми в разных местах города. Не знаю как вторая, а первая умирала долго. В нее всадили отвертку прямо в вагоне трамвая. Всадили отвертку восемнадцать раз. Она села (уступили все же сидячее место!) и истекала кровью. Никто не сообщил в милицию. Через шесть остановок женщина сошла и села на скамье. Там ее и нашли утром, мертвую. Полтора месяца назал убили ученика, утром, на глазах у соседей. Затащили в собственную квартиру и стали медленно, без опаски убивать. Крики и грохот были слышны даже на улице. «Не убивайте, я молодой, я не хочу умирать!» – был улыбчивым, незаметным, волосы с рыжинкой. Сидел за четвертой партой у окна. Убийц не нашли.
Где-то здесь, за кустами сирени, прятался телефон. Скелет будки на каменном возвышении, а внутри – телефонное сердце, иногда бьется, иногда молчит. Валерий поднял трубку – телефон был жив и громок; наверное, недавно сменил своего предшественника, умершего на посту.
– Алло, Люда?
– Кто звонит? – голос весел, на полуноте оборванноего смеха, весь дрожит от нетерпения, хочет досмеяться.
– Это Лерик. Я сейчас к тебе приду.
Смех отдрожал, повисла пауза.
– Ты не хочешь?
– Хочу, но…
– Я приду без всяких «но».
Люда зашептала в трубку:
– Сейчас сколько? Восемь. Подожди до вечера. До одиннадцати. Я буду тебя ждать, дверь будет открыта. Сейчас я не могу.
– Я приду в девять, – сказал Валерий, – и пусть дверь будет открыта.
Он повесил трубку.
У телефона стоял страшно воняющий пьяный (после того что случилось, Валерий не выносил запаха спиртного – все же, клиническая смерть, это не шутки). Пьяный подвинулся так близко, как подвигаются только влюбленные женщины или вдрызг пьяные и начал шептать: шптптптшптпттшп.
– Что? – спросил Валерий.
– Ну, я немножко выпил, то есть, я это, я много выпил, я не знаю… (на этом месте пьяный уперся своим лбом в лоб Валерия, для равновесия)… я не знаю. Но мне надо домой…
– Ты не в ту сторону идешь, – ответил Валерий, – выходи на асфальт и иди прямо, все прямо и прямо, потом повернешь.
– А ты мне скажешь, где повернуть?
– На проспекте Ильича.
– А, Ильича! – обрадовался пьяный, – я пошел…
– Иди.
Валерий снова набрал номер, подождав, пока проедет машина и осветит темный диск.
– Это опять я.
– Что ты хочешь?
– Почему ты сказала, что оставишь дверь открытой, я ведь могу позвонить?
– У нас сломался звонок.
– Ты с кем сейчас?
– Сама.
– Тогда говори громче, не шепчи.
– Я не шепчу, это телефон, – она повесила трубку и обвела взглядом комнату.
В комнате было еще двое. Первый – мужчина лет сорока пяти, невысокого роста, плотный, с выразительным лицом и умными глазами. Глаза хитрят, прикидываясь простоватыми. Глубокая морщина у левой брови и совсем нет морщины у правой. Брови подпрыгивают, реагируя на каждое слово собеседницы. Чем-то напоминает киноартиста, на самом деле – декан экономического.
Рядом с ним на диване, дежурная студентка – тонкое симпатичное лицо, белая блузка (белая до той степени чистоты, которая недоступна мужскому глазу) под блузкой на все готовая плоть. Плоть просвечивает в нужных местах. Ниже – шортики в голубую полоску, короткие, но с длинной бахромой. Волосы того оттенка крашенности, который увидишь у каждой второй в метро.
Люда позвала ее глазами и ушла в кухню.
– Что такое? – спросила студентка и ярко улыбнулась.
Улыбка была чуть напряженной, чтобы не показать жвачку на передних зубах. Так улыбаются дети, когда боятся, что леденец отнимут.
– На сегодня все, – сказала Люда, – уходи. Дальше я сама.
– Нет, – сказала студентка, – я еще не обо всем договорилась.
– Я договорюсь за тебя.
– Обещаешь?
– Да.
– Ну смотри.
Они вышли в зал.
– Сергей Иванович, меня прогоняют, – сказала студентка, и принадула верхнюю губку.
– Кто тебя выгоняет?
– Это я, Сержик, – ответила Люда. – Я хочу быть только с тобой.
Сержику было вполне все равно и студентка убралась.
– Возьми мой автомобиль! – крикнул он напоследок.
Студентка кивнула и прикрыла за собой дверь. На лестнице она встретила худого и очень черного грузина с тончайшими усиками над губой.
Грузин уперся рукой в стену и не отходил. Студентка прошлась взглядом по руке: у плеча кожа была темной, у локтя – совсем темной, а кисть вполне могла принадлежать негру.
Неравномерный окрас – признак породы.
– Чего хочешь? – спросила она.
– Что ты так сразу, чего хочешь, чего хочешь? – обиделся грузин и убрал руку.
Студентка пожала плечами и прошла. Метрах в двадцати стояла машина декана вместе с шофером. Шофером была женщина, очень нервная на первый взгляд, в огромных очках (дужки крепились снизу к стеклам), с напряженным лицом и подрагивающими длинными пальцами на руле.
– Сказал, чтобы ты меня отвезла.
– Возвращаться нужно?
– Я думаю, не раньше утра.
– Тогда поехали.
– Что-то там не чисто, – сказала студентка.
– Не наше дело, – ответила шофер.