Глава первая
Ее пение воспаряло над неумолчным ропотом моря, и он внятно слышал его.
Тем сумрачным теплым утром сквозь почти молочной белизны туман, который был в своем совершенстве подобен снегу и успокаивал – как смирительная рубашка или саван, мальчик шел с определенной осторожностью, чтоб не споткнуться о камень или о выступающий из земли древесный корень. В его голове звучала чужая песня без слов, справа и слева колыхались размытые темные пятна, и казалось, что в лесу позади школы, на этих неожиданно загадочных задворках некогда досконально знакомого места, обитала его тайна, очень личная, неповторимая, причем она была помещена сюда нарочно, дабы в заданный час пробудить к жизни куколки неких истин в душе и быть маяком, указующим путь в тумане – путь безотклонный, маршрут всей жизни – ясно прочерченный, четкий и неотменимый, как навечный шрам или навечная татуировка.
Не только мрачный голос моря был причиной того, что исчезнувший в тумане мир воспринимался так обостренно. А что до моря, то оно, кстати говоря, не должно быть так близко – ведь не должно, да? По крайней мере не в этом направлении. Нет, не должно.
И все же море здесь – было. Каким-то образом песня подсказала ему это, даром что она без слов. Море здесь быть – должно. И к нему торопился он в тот день, что был уложен в ватную чашу туманного утра, коего воздух был тепл и солоноват, – а песня пульсировала, как кровь в артерии.
Ветка хлестнула мальчика по плечу, и он ощутил влажный поцелуй листьев. Шарахнувшись от одного темнеющего у самых глаз ствола, чуть было не стукнулся лбом о другой. После секундного смятения он пришел в себя и снова двинулся вперед – уверенной поступью.
Люди довольно быстро привыкают к лондонским туманам. Даже американский мальчик достаточно быстро наловчился перемещаться в непроглядном тумане – не пугаться каждой тени, а только проявлять разумную осторожность, верно оценивать искаженное расстояние, не удивляться тому, как туман обгладывает звуки, и всегда ставить ноги так, чтобы не поскользнуться на слякотных улицах.
Сейчас мальчик шел по лесу, полубессознательно ориентируясь на поющий голос, – в поисках того, кто поет. Эти поиски начались, быть может, до того, как он проснулся. Да и вообще все происходящее казалось причудливым продолжением причудливого сна.
Он не помнил, как встал, оделся, вышел из дома. Было ли все это? Впрочем, неважно. Главное, что-то когда-то уже происходило с ним на морском берегу – да, у самого моря. Надо пойти туда и выяснить все до конца. Он предчувствовал, что найдет море там, где моря никогда прежде не было. Если он проснулся – а проснулся ли он? – то песня без слов, звучавшая во сне, не смолкла с пробуждением. Песня принадлежала сну и реальности, если реальность – была. Песня подсказывала, направляла…
Он продолжал идти. Волглая от тумана одежда прилипала к телу, сырость проникла в башмаки. Тропа вела вниз по склону – и мало-помалу лес редел, хотя темные силуэты деревьев еще мелькали в тумане; да, еще и колокол где-то гудел: краешек сознания воспринимал его монотонно-медленное басовито-простецкое буханье – подголосок воздушно-легкой, эфирной песни без слов.
Уже в самом начале спуска ноздри его ощутили крепкий соленый морской воздух, и он невольно ускорил шаг. Скоро, уже скоро…
Склон вдруг стал круче. Откуда-то донеслись вскрики чаек, и несколько темных теней прочертили белизну над ним. Легчайший ветерок пахнул в лицо еще более резким ароматом моря.
Крутая тропинка наконец вывела мальчика на плоское место. Неожиданно он ощутил под ногами песок и перестук голышей. Стал слышен шум волн. Чайки громко ссорились в небе. А звук колокола почти пропал.
Пение как бы и не стало громче, но казалось ближе. Он повернул влево – туда, откуда слышалась призывная мелодия, и прошел мимо последнего прибрежного дерева – кажется, пальметты.
Туман чуть ожил и явственно двигался в направлении воды. Местами, в прогалах, можно было различить голыши и песок под ногами. Кое-где туман змеился у самой земли, мимолетно образуя странные фигуры. Подойдя к самой кромке воды, мальчик остановился, нагнулся и опустил обе руки в набегающую волну. Затем вознес омоченный волной палец к губам.
Море было явью. Теплое и соленое – как кровь.
Волна лизнула носки его башмаков, и он попятился. Повернулся и зашагал дальше совершенно уверенно – теперь он с точностью знал, куда идти. Он шел быстрее и быстрее. А вскоре и вовсе пустился бежать.
Почти сразу же споткнулся, но тут же вскочил – и упрямо помчался вперед. Похоже, он как-то вышагнул из реальности – и снова очутился в своем сне. Сейчас он слышал металлический звяк колокольчика на бакене в каком-то канале справа. Шум самого моря внезапно стал громче. Вверху пролетела большая птичья стая – крики этих птиц отличались от крика чаек и любых других птиц, которых он когда-либо слышал. Далекий колокол возобновил – теперь где-то за его спиной – свое монотонно-медленное басовито-простецкое буханье, отвечая на неритмичный перезвон бакенного колокольчика солидно, густо.
А вот пение… Впервые оно стало слышнее. Казалось, теперь оно совсем уж близко.
Нечто темное возникло прямо впереди, поперек тропинки. Что-то вроде холмика или…
Мальчик снова споткнулся, взмахнул руками, стараясь не упасть. Но падал – и сразу же, как он начал падать, пение прекратилось. И оба колокола – большой вдалеке и маленький поблизости – разом замолчали. Ему навстречу неслись мрачные зубчатые стены и зияющие бойницы – что-то вроде сумрачного многобашенного замка на песчаном холме у глади небольшого озера. Он падал прямо на эти стены – нестерпимо быстро…
Туман как нарочно разошелся, словно поднимая занавес, перспектива резко изменилась – далекое стало близким, и сумрачный внушительный замок оказался строением из мокрого песка на холмике возле озерца оставшейся после прилива воды.
Как он ни старался извернуться при падении, его вытянутая вперед рука снесла башню, да и главные ворота были непоправимо разрушены.
– Не смей! – взмыл возмущенный крик. – Противный мальчишка! Не смей!
Девочка подскочила к нему и стала колотить его маленькими кулачками – по плечам, по голове, по спине.
– Про… простите, пожалуйста, – залепетал он. – Я вовсе не хотел. Я просто упал. Я помогу. Я все восстановлю…
– У-у, негодник!
Кулачки прекратили свою работу.
Он сделал шаг назад, чтобы как следует рассмотреть девочку.
Глаза ярко-серые. Над высоким лбом вьются каштановые волосы. Ручки такие нежные, пальчики такие длинные… Голубенькая юбочка и белая блузка были в песке, а подол юбки сильно промок. Пухлые губки девочки дрожали, пока она осматривала разрушения, метая гневные взгляды в сторону «негодника». Однако из серых глаз не выкатилось ни одной слезинки.
– Простите, пожалуйста, – снова пролепетал он.
Она демонстративно отвернулась от него. А через мгновение вдруг размахнулась босой ножкой. Бац! – и еще одна стена рассыпалась. Бац! – и еще одна башня рухнула.
– Не надо! – закричал он и кинулся к ней. – Остановитесь! Пожалуйста!
– И не подумаю! – взвизгнула девочка, с остервенением двигаясь вперед и норовя довершить разрушение. – Вот так! Так!
Он схватил ее за плечики, а она вырывалась и брыкалась и крушила песочный замок.
– Да будет вам, будет… – повторял он.
– Эй ты, не трогай замок этого бедолаги! – донесся голос из-за их спин.
Они разом оглянулись и увидели выходящую из тумана фигурку.
– Ты кто? – почти в один голос спросили они.
– Эдгар, – ответил незнакомый мальчик.
– Ха! Меня зовут точно так же! – сказал первый мальчик, наблюдая за приближением второго.
Пришелец остановился в паре шагов от них.
Казалось, он вышел не из тумана, а из зеркала – до такой степени он напоминал первого мальчика! Они были похожи, как близнецы. Волосы, глаза, родинки, черты лица – все было одинаково. Сходство не ограничивалось этим: рост, фигура, жестикуляция, голос – похоже было все, вплоть до одинаковой школьной формы, надетой на обоих.
Девочка оторопела, позабыла о замке и медленно поводила головой из стороны в сторону.
– Меня зовут Анни, – сказала она негромким приятным голоском. – А вы совсем как братья… как близнецы.
– С этим замечанием трудно не согласиться, – солидно изрек второй мальчик.
– Да, может показаться, что мы братья, – сказал первый мальчик.
– Ты зачем ломаешь его замок? – строго спросил второй Эдгар.
– Этот замок мой, и его сломал – он, – сказала девочка.
Второй Эдгар улыбнулся первому, а тот лишь тряхнул головой и пожал плечами.
– Ладно. А почему бы нам втроем не восстановить замок? – предложил второй. – Могу поспорить, мы втроем построим крепость краше прежней, согласна… Анни?
Девочка одарила его улыбкой.
– Хорошо, – сказала она. – За дело.
Все трое опустились на коленки вокруг разрушенного замка. Анни взяла палочку и стала проводить бороздки в песке, намечая план будущего строения.
– Главная крепость замка будет вот здесь, – начала она, – и я хочу много-много башен…
Они работали в полном молчании довольно долго. Оба мальчика вскоре скинули свои башмаки и возились в песке босыми, как и Анни.
– Эдгар, – сказала девочка спустя некоторое время.
– Да, – отозвались разом оба мальчика.
Все трое рассмеялись.
– Так нельзя, – сказала Анни первому. – Чтобы я могла вас различать, одного имени недостаточно.
– Моя фамилия – Аллан, – ответил он. – Эдгар Аллан.
– А я – Эдгар Перри, – сказал второй мальчик.
Мальчики опять уставились друг на друга.
– Что-то я тебя тут не встречал, – сказал Перри. – Ты тут гостишь или как?
– Я хожу в здешнюю школу, – ответил Аллан, махнув рукой в сторону обрывистого холма, с которого он спустился.
– В которую? – спросил Перри.
– Манор-Хаус. Это вон там, на холме.
Перри наморщил свой широкий лоб и медленно покачал головой.
– Ничего не знаю про школу на холме, – сказал он. – Впрочем, я не очень хорошо знаю здешние места. Но я учусь в школе, которая называется точно так же – Манор-Хаус. А тебя там не видел. Сегодня я вышел прогуляться… – Он покосился на Анни, которая при словах Аллана повернула голову и посмотрела на холм так, словно видит его впервые. – А ты знаешь школу на холме? – обратился к ней Перри.
– Я не знаю ни той школы, ни другой, – сказала она. – Но эти места – мои. Я хочу сказать, я знаю окрестности как свои пять пальцев.
– Занятно, что у вас обоих – американский акцент, – произнес Аллан.
При этом замечании Анни и Перри недоуменно уставились на него.
– А как же иначе? – сказала Анни. – У тебя тоже американский акцент.
– Слушай, а ты где живешь? – вдруг спросил ее Перри.
– В Чарлстоне.
Перри заерзал, не поднимаясь с колен.
– А ведь Чарлстон – это в Америке… – задумчиво сказал он. – Как-то странно все это. Штука в том, что точнехонько перед тем, как я вышел на прогулку и притопал сюда, на это самое место, оно мне снилось…
– И мне!
– И мне…
– …и как будто я уже здесь, и не один, а с вами двумя.
– Мне снилось в точности то же!
– И мне.
– Надеюсь, мы уже не спим?
– Вроде как нет.
– А все-таки я чувствую себя очень чудно, – промолвил Аллан. – Как будто все происходит на самом деле – и все же понарошку.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Перри.
– Ну-ка, опусти руки в воду, – велел Аллан.
Перри покорно потянулся вбок – к озерцу, возле которого Анни построила свой песчаный замок.
– Ну и что? – сказал он, поводив рукой в воде.
– Чувствуешь? Морская вода такой теплой не бывает!
– В этом прудике она задерживается после прилива и успевает прогреться, – возразил Перри.
– Море такое же теплое, – сказал Аллан.
Перри вскочил на ноги и побежал к линии прибоя. Аллан стрельнул глазами в сторону Анни, которая залилась смехом. Оба вдруг разом подхватились и помчались вслед за Перри.
Через несколько секунд вся троица весело резвилась в море – хохоча, притапливая друг друга, плескаясь водой, а волны закипали у их ног.
– Ты прав! – прокричал Перри. – Море никогда не бывало таким теплым! Что это ему вздумалось?
Аллан пожал плечами.
– Возможно, оно такое горячее, потому что где-то далеко-далеко солнце жарит вовсю. А потом волны несут тепло сюда, к нам…
– Мало похоже на правду. Скорее это течение – ну как река посреди океана…
– Оно такое теплое, потому что я так захотела, – сказала Анни. – Вот почему.
Оба мальчика вытаращились на нее, а она звонко рассмеялась.
– Вам кажется, что это не сон, – продолжала она, – потому что снится не вам. Снится мне. Вы помните, как вы сегодня поутру проснулись, а я – нет. Поэтому я думаю, что это мой сон и это мое место.
– Но я живой! Я совсем не призрак из сна!
– И я настоящий!
– Я вас пригласила к себе в гости – вот и все объяснение.
Оба мальчика принялись с хохотом окатывать ее водой.
– А что… может, я и права! – чуть менее уверенно произнесла Анни, увертываясь от проказников. Потом и сама стала плескать в них водой.
Затем они вернулись к строительству замка. Их одежда несколько раз промокала насквозь, несколько раз высыхала – потому что время от времени они бегали проверять температуру и настроение моря.
В промежутках между купаниями новый замок подрастал. Этот замок был и больше, и внушительнее прежнего – того, что ненароком разрушил Аллан. Башни торчали во все стороны, как веточки спаржи. Толстые стены бежали вверх-вниз по песчаным холмикам – то выдаваясь вперед, то отступая. Песок смачивали в прудике рядом, где сновали крохотные крабы, поблескивали чешуей рыбки, а среди обломков камней и кораллов и пустых раковин таились моллюски.
От избытка чувств Аллан схватил перепачканную песком ладошку Анни.
– Какой чудесный замок ты придумала! – воскликнул он.
Щечки ее вспыхнули. Но им предстояло вспыхнуть еще больше, потому что в следующий момент и Перри завладел ее ладошкой – второй.
– Правда, правда! – с жаром поддержал он Аллана. – И если это сон, ты самая лучшая в мире сновидица!
Позже Аллан никак не мог отчетливо вспомнить, как и когда закончилась эта встреча на берегу. Помнил только прилив дружеской симпатии к Перри, словно они и впрямь были – благодаря какому-то чуду – братьями. Однако чувство к Анни было другим, более глубоким. Одновременно он был уверен, что и Перри любит ее всем сердцем…
Все это время небо было сероватым, а море оставалось зеленым-презеленым, жемчужно проблескивая в тумане. Солнце выходило, но ненадолго. Для моря и неба время, казалось, остановилось: на берег набегали по-прежнему теплые волны, а чуть пасмурное теплое утро позабыло, что надо переходить в день.
– О Боже! – внезапно с испугом в голосе произнесла Анни.
– Что там такое? – разом вскрикнули оба мальчика, поворачиваясь в ту сторону, куда неотрывно смотрели ее широко раскрытые глаза.
– Т-там… в в-воде… – пролепетала она. – Мертвяк, да?
Пелена тумана над берегом прорвалась в одном месте. Что-то, опутанное водорослями и каким-то тряпьем, лежало у кромки воды – наполовину на берегу, наполовину в воде. В немногих просветах между водорослями виднелось что-то вздутое, белое, цвета рыбьего брюха. Похоже на человеческое тело. Было трудно сказать определенно, что там, за путаницей водорослей, – действительно ли утопленник. Да и струйки тумана, что вились над берегом, мешали разглядеть предмет как следует.
Перри встал на ноги и произнес:
– А кто его знает! Может, мертвяк. А может, и нет.
К этому моменту Анни закрыла лицо ручонками и смотрела сквозь пальцы. Аллан завороженно таращился на таинственную кучу водорослей.
– Стоит ли нам допытываться, что это такое? – продолжал Перри. – Вероятней всего, просто большой ком водорослей и всякой дряни, в котором застряли и сдохли несколько рыб. Если мы туда не пойдем и не посмотрим, то сможем дать волю нашему воображению. Понимаете, что я имею в виду? Хотите с чистой совестью рассказывать всем приятелям, что видели утопленника на берегу? Тогда не ходите проверять. Может, там действительно утопленник.
Пока Перри рассуждал, странный предмет у кромки воды опять исчез в тумане.
– А ты-то сам что об этом думаешь? – спросил его Аллан.
– Водоросли и всякая ерунда, – убежденно ответил Перри.
– Это покойник, – твердо возразила Анни.
Аллан рассмеялся.
– Вы не можете быть правы – оба одновременно.
– Почему не можем? – внезапно рассердилась Анни.
– Мир устроен так, что такого быть не может, – наставительно сказал Аллан.
Он встал и направился сквозь туман в сторону тела.
– А я думаю – иногда может, – донесся ее голосок.
Туман над берегом колыхнулся и вновь разошелся. В неожиданном разрыве Аллан увидел, что волны уже утащили обратно таинственную массу, хотя она все еще находилась в нескольких шагах от берега. Разрешить загадку казалось плевым делом.
Но, когда он решительно зашагал вперед, спускаясь по пологому песчаному берегу, ветер мигом нагнал стену тумана между ним и морем. Однако расстояние было ничтожным, так что он, конечно же, не заблудится. Он шел дальше по прямой и ожидал, что босые ноги вот-вот зашлепают по воде…
– Аллан! Алла-а-ан! – донесся до него голос девочки. Казалось, она была далеко-далеко.
– Ты где, Аллан? – в свою очередь окликнул его Перри. Было такое впечатление, что и он кричал с расстояния в целую милю.
– Погодите, – отозвался Аллан, – я уже возле этой штуковины.
Похоже, они еще что-то кричали ему, но Аллан не разобрал слов. Он продвигался вперед в густом тумане и недоумевал, где же вода.
Внезапно он ощутил, что идет вверх по склону. Снова над ним нависала темная скала. Почва стала тверже, ноги больше не чувствовали прибрежного песка. Над ним странно крикнула птица.
– Э-текели-ли! – примерно так звучал этот крик.
После этого он побежал. Споткнулся и полетел кувырком.
А затем… а затем… после многих затем…
А затем мне почудилось, будто нечто сверкнуло со стороны песка. Мгновение – и это сверканьице взметнулось к моему лицу и тюкнуло меня по лбу.
Это случилось, когда я направлялся обратно в форт, возвращаясь из хижины Леграна. Я и не подозревал, что в тот момент моя жизнь круто изменилась – и навсегда. Надо сказать, у меня и прежде случались странные видения. Однако им было далеко до нынешнего. Ведь прежде я заранее предощущал, предсознавал начало видения. Теперь все случилось внезапно.
Когда невесть откуда взявшийся золотой жук врезался мне в лоб, я и думать не думал, что он был провозвестником того, что все в моей жизни изменилось – притом необратимо, насовсем.
Я высмотрел на песке упавшую золотую блестку и залюбовался тем, как лучи октябрьского солнца, что клонилось к закату, играли на крохотном тельце. Мне было известно, что некоторые жуки имеют металлическую окраску – золотистую, серебристую, порой красоты чрезвычайной. Но этот… Какого-то неизвестного вида – по крайней мере, мне неизвестного.
Опустившись на колени, дабы получше разглядеть его, я подивился рисунку на его спинке. До меня вдруг дошло: черные пятнышки на спинке расположены так, что в целом жук напоминает крошечный золотой череп.
С ближайшего куста я сорвал лист побольше, осторожно завернул в него сверкающее насекомое и положил добычу в карман. Занесу Леграну, когда пойду к нему в следующий раз. Находка его заинтересует. Если он не определит, что это за жук, то хоть выскажет пару-другую занимательных догадок.
Я поплелся дальше вдоль берега – несмотря на славную погоду и любопытную находку, я был в плену уныния. Рассеянно взирая на строй темных туч у горизонта, я молил небо послать мне решительный и добрый поворот в судьбе – и не ведал, что тот – в определенной мере – уже дарован мне.
Справа от меня, в противоположной от моря стороне, вились густые, почти непроходимые заросли вечнозеленого душистого мирта. Люди, как я слыхал, называют его могильщиком – и оглянуться не успеешь, как кладбище зарастает этим непроглядным кустарником. И все-таки странно это – пережить сон наяву после того, как он годами снился тебе, и внезапно осознать, что он всегда был частью яви. А потом, когда дух радостно воспарил, сон наяву вдруг мигом отбирают у тебя – прежде чем ты ухватил его смысл. И остаешься ты дурак дураком, словно ограбленный, словно внезапно обездоленный: наличие тайны доказано, а разгадка упорхнула.
Только что я, так сказать, взирал на кусок своей жизни в новом свете, и нате! – все отнято, невосстановимо отнято. Какая злая воля способна так изощренно дразнить: осуществить твою самую заветную и совершенно несбыточную мечту – и умыкнуть это осуществление спустя считанные мгновения!
Я досадливо наподдал ногой прибрежный голыш, прислушиваясь к далекой грозе, приглушенный грохот которой раскатился по-над волнами. Мало того, что все мое миропонимание опрокинулось в течение нескольких минут – я не настолько склонен к самоанализу и метафизическим умствованиям, чтобы это могло парализовать меня ужасом, – то, как случилось случившееся, было предвестием грядущей роковой гибели и являло мое полное бессилие защитить от нее призрачную возлюбленную.
Я прошел, думается, не меньше мили, прежде чем тропинка повернула от моря – в прогалину меж кустами мирта. Эта аллейка вела в глубь острова. Тени кустов наползали друг на друга – вечерело, солнце докатилось до самого горизонта.
Пройдя до конца миртовой аллейки, я остановился как вкопанный. Что-то было не так. Я протер глаза, тряхнул головой, но видение не исчезло.
За речушкой, в которую прилив нагонял воду, на добрую милю тянулось болото. Вот за ним они и стояли, чуть багровые в первых сумерках, – два поросших лесом холма, которых там, могу поклясться, сроду не было. Да, происходило нечто странное, весьма странное, но я не мог взять в толк, что именно. Сколько я ни таращился на перемену в пейзаже, две незнакомые гривы торчали на прежнем месте.
Я двинулся дальше по тропинке, которая вела в западном направлении. Вскоре завиднелись мерцающие огоньки далекого Чарлстона – по ту сторону залива. Часть чарлстонских огней уже скрадывал быстро поднимающийся туман. Туман накатывал с необычайной скоростью – я даже остановился понаблюдать за ним.
Мне казалось, что город по ту сторону залива расположен несколько иначе, чем прежде, когда я рассматривал его с этой же точки.
Впрочем, в голове у меня была такая сумятица, а туман заглатывал окрестности столь проворно, что я ни в чем не был уверен. Туман возбуждал мою память, и моему мысленному взору представлялась Анни, дитя-девочка-женщина из моего сна. На протяжении многих и многих лет мое воображение снова и снова порождало Анни – я привык видеть опору своей жизни в этой возвратной фантазии. Сперва Анни была моей детской подружкой, затем каким-то чудесным образом стала подрастать вместе со мной. Она владела необъяснимой способностью увлекать меня в царство истерических видений – или это все-таки я зазывал ее туда? Видения случались, как правило, на морском берегу – именно там я встречался с Анни, моей излюбленной галлюцинацией, с моей леди из тумана…
Наши взаимоотношения исчерпывались редкими свиданиями. А кем, собственно говоря, могла она стать для меня, эта девушка из тумана – не то гостья, не то хозяйка моих видений? Она была продуктом тайных помрачений ума – обожаемый товарищ по играм, своего рода подруга, если не сказать больше…
Анни. Существо нереальное. Конечно, нет. Во время всех наших встреч она была не более вещественна, нежели туман, за коим я сейчас наблюдал. Точнее, я был убежден в ее нереальности – до позавчерашнего дня, когда мир мой навсегда опрокинулся.
Тогда я шел по городской улице, слегка сонный после плотного ужина. Совсем как сегодня ветерок с моря волок за собой струи тумана, которые протягивались поверх длиннющих трепетных теней. Стояла осень, а потому море казалось еще сырее. Витрины магазинов оживляли сумерки игрой света. Спаниель терпеливо поджидал хозяина возле общественного туалета. Пыль на дороге посверкивала. Пронзительно галдя, в сторону моря темными силуэтами умелькнули какие-то птицы. Мне вдруг стало не по себе. Но крик я услышал только через несколько секунд после этого.
Пожалуй, я нашел единственно правильные слова для описания того, что произошло, – потому что порядок ощущений был именно такой: сначала мне стало не по себе, а крик был услышан позже. Я бы соврал, если бы сказал: «Раздался крик, и я понял, что она рядом».
Буквально через мгновение-другое после крика из-за угла выкатила карета – этакая черная махина на высоких колесах; рессоры визжат, сбруя скрипит, а смуглый извозчик так и нахлестывает, так и нахлестывает лошадей да как-то по-волчьи скалится. На повороте карету занесло – едва не опрокинулась, но нет, выровнялась и пронеслась мимо меня, обдав пылью. Однако ж я успел заметить ее личико в окне – она, Анни. Взгляды наши встретились на десятую долю мгновения – она была явно ошарашена тем, что увидела меня, и я услышал ее новый отчаянный крик. Впрочем, не могу сказать с уверенностью, что губы ее при этом пошевелились, да и несколько прохожих поблизости ничем не показали, что слышали отчаянный призыв.
– Анни! – вскричал я в ответ, но карета уже проехала мимо и неслась дальше – вдоль по улице, которая вела в сторону моря.
Я кинулся стремглав за ней. Собака залаяла мне вслед. Кто-то крикнул мне что-то насмешливое и хохотнул. Карета грохотала передо мной, а я мчался в шлейфе пыли и мало-помалу отставал.
Прежде чем я добежал до угла улицы и решил вернуться с проезжей части на деревянные мостки тротуара, я зашелся от кашля. Глаза противно слезились. Карета удалялась.
Я побежал медленнее, уже не стараясь нагнать экипаж. Достаточно проследить его путь. С тротуара, когда пыль успевала немного улечься, это было проще. Но тут карета свернула, и я помчался как угорелый. Только добежав до угла и вновь увидев ее в отдалении, я опять сбавил темп погони.
Вдруг мне показалось, что я слышу ее голос:
– Эдди! Помоги мне, Эдди! Боюсь, мне дали какого-то дурманного зелья. Я уверена – они хотят причинить мне зло…
Я прибавил ходу, благо теперь бежал с холма вниз. Было нетрудно догадаться, что карета направляется в гавань, – считай, она уже там. Я продолжал безумный бег – позабыв обо всем на свете, кроме того, что в опасности женщина, реальность которой была сомнительной для меня еще несколько минут назад. Уж не знаю как, но материальный мир изловчился перетащить к себе мою прекрасную леди теней и мечтаний, пустынных берегов и туманов. И сейчас материальный мир довершает кражу: увозит Анни в порт на визжащих рессорах. Ей позарез нужна моя помощь – а я совсем не уверен, что подоспею вовремя.
В своих опасениях я не ошибся. Пока я бежал к пирсу, похитители успели пересадить Анни из экипажа в шлюпку. Карета стояла пустая – извозчика нет, дверца нараспашку. А шлюпка уже подходила к черному кораблю под всеми парусами.
Корабль был странноватой конструкции – то ли фрегат, то ли бриг (в кораблях не разбираюсь – служу в сухопутных войсках). Судя по отменному вооружению и явной быстроходности, парусник мог быть капером. Клянусь, я вновь услышал ее отчетливый крик о помощи – даром что расстояние было изрядным. Покуда я сыпал бессильными проклятиями и оглядывался – на чем бы мне добраться до корабля, шлюпку подтянули к борту, и матросы стали передавать наверх что-то большое – очевидно, потерявшую сознание женщину.
Я изо всей мочи заорал – но хоть бы один из матросов обратил на меня внимание! Да и поблизости, на пирсе, никто не понимал, с какой стати я развопился. Меня подмывало броситься в воду и плыть к паруснику. Однако простой здравый смысл подсказывал, что от горе-спасителя сумеют избавиться одним ударом весла.
Тут мне почудилось, что с корабля отозвались на мои вопли. На борту парусника кто-то что-то выкрикивал. Но через несколько секунд послышался звяк поднимаемой якорной цепи – крики оказались приказами команде.
Будучи бессилен что-либо предпринять, я наблюдал, как корабль медленно разворачивается и начинает ложиться на другой галс, ловя парусами крепчающий ветер и быстро удаляясь. Помощников у меня нет; подходящего для погони корабля я не смогу раздобыть ни уговорами, ни силой. А и будь у меня быстроходное суденышко – на что я годен в одиночку?
Словом, топтался я на пирсе как последний олух, сквернословил и смотрел, как похищают мою Анни, кладя конец нашим по-своему глубоким и сложным отношениям – даром что это довольно неординарные отношения.
Таково было происшествие, которое целиком занимало мои мысли в последние два дня и погружало в такое уныние, которое не развеяли ни несколько часов в компании умницы Леграна, ни находка удивительного золотого жука.
Но сейчас, по пути в форт Моултри, у меня возникло предчувствие, что нынешним вечером я не вернусь в казарму, ибо на якоре в четверти мили от берега качался черный парусник странноватой конструкции. Я мог поклясться, что это тот самый корабль, на борт которого была доставлена похищенная Анни.
Было это позже. Намного позже. Шатаясь – шел. Очень сильно шатаясь.
Он брел, сильно шатаясь, – его водило на ходу. Искал ее. Если он и плыл морем, то ничего не помнил о путешествии. Но как иначе он мог переместиться из американской деревушки Фордхем в это королевство? Быть может, свежий воздух хоть немного прочистит мозги. Между недавними событиями в памяти зиял провал. Чета Валентайнов была очень добра к нему, равно как и миссис Шю. Но пробел в памяти между теми событиями и его нынешним местонахождением был до того необъясним, что впору задуматься, не сошел ли он с ума. Да, от прошлого его отделяла некая черная бездна – бездонная, как сон без сновидений или смертный сон. Однако вряд ли он мертв – разве что после смерти те же ощущения, когда порядком наклюкаешься.
Он помассировал свой массивный выпуклый лоб, медленно обернулся и посмотрел в сторону, откуда пришел. Следы терялись в густом тумане уже в пяти-шести шагах. Он воззрился на отпечатки собственных башмаков – дудки, обратно по ним не вернешься; стоял покачиваясь и прислушивался к гулу моря. Через какое-то время он повернулся и двинулся в прежнем направлении. Он знал, куда идет. В место особое, где должно справлять праздники души. Почему сейчас? Что нынче за момент? Чего-то он вспомнить не мог, чего-то вспомнить не желал. Тут как со словом, которое вертится на языке, – чем больше стараешься, тем меньше надежды на успех.
Как же его, однако, качает! Раз он даже упал. Невзирая на добросовестные попытки, он не мог припомнить, где так набрался. Если он действительно пьян, то в честь чего он пил?
Внезапно шум волн стал слышней. В прогалах тумана темнело небо – чернее, нежели обычно, – здесь оно таким не бывало. Да, это то самое место, то самое…
Он поковылял вперед – в голове просветлело, и чувство утраты объяло его с новой силой – тягостное, непреодолимое. Но с возвращением тоски вернулась частичка памяти. Он припомнил: стоит малость постараться, и тут кое-что можно найти. Он двинулся в глубину острова. Не прошел и нескольких шагов, как перед ним выросло нечто темное, огромное.
Он брел вверх по пологому склону; песка стало меньше, хотя голос моря звучал с прежней силой. Силой воли он заставил себя шагать тверже. Темные очертания перед ним были размера гигантского. Он прищурился – темная масса оказалась не такой уж большой, ее контуры стали четче. Сжав зубы, с горящими глазами, он заторопился вперед.
Подойдя к заветному месту, он медленно протянул дрожащую руку и коснулся холодного серого камня. Потом пал на колени – у самого порога – и долго-предолго стоял так, не шевелясь.
Когда он наконец поднялся с колен, море шумело пуще прежнего, а одна волна лизнула его башмак. Даже не оглянувшись, он снял запор и открыл черную железную дверку. Внутри было сыро. Он пробыл там очень долго – среди теней, прислушиваясь к голосу моря и птичьим крикам.
Лишь спустя какое-то время, гораздо позже, в ином месте и в более спокойном состоянии, он начертает: «Я был дитя, и она дитя в королевстве у края земли…»
Вниз, к берегу…
Мы шествуем по жизни, следуя за нитью своей судьбы, окутанные невнятными и все же неотступными воспоминаниями о своей дожизненной судьбе, уходящей в пучины прошлого и ужасной.
Эти тени былого особенно тревожат нас в юности; однако мы никогда не путаем их со снами. Мы ведаем, что это именно воспоминания. В юные годы разница настолько отчетлива, что ни на мгновение не обманывает нас.