Вы здесь

Чёрная кошка, или Злой дух. Чёрная кошка, или Злой дух (Михаил Пронин)

Чёрная кошка, или Злой дух

Я думала, что буду делать в этом мире совсем не то, что делаю, и раз я делаю не то, что думала, не всё ли равно, что я думала?

М. Башкирцева

1

Меня разбудили визгливые, радостно-возбуждённые голоса. Я открыл левый глаз и спросонья попытался протереть его правой рукой. Но вместо собственной десницы увидел… крошечную кошачью лапку, которую кто-то – неужели я сам? – подносит к моему лицу. Инстинктивно я отпрянул – и кошачья лапка, чёрная, вся в мелкой вздыбленной шёрстке, дёрнулась вслед за мною.

Всё ещё туго соображая, я открыл и второй глаз и в сердцах ругнулся: «Блядь!», но прозвучало это почему-то как жалобное «Нм-мм-мя-я-ааа!». А прямо перед собой я увидел с изнанки бортик трухлявой шапки-ушанки, внутри которой я, надо полагать, прежде и спал, а также две смеющиеся громадные человечьи рожи – мужика и женщины, – всячески сюсюкавшие и умилявшиеся мне.

– Ой, какой чёрный симпатяга! – звонко заверещала баба. – Посмотри, Коля, по-моему, это породистая кошечка. Давай подарим Нинке на день рожденья?

– Да, это настоящая ориенталка, – гордо отозвался старческим дискантом некто, как я догадался, державший в руках шапку, где возлежал я. – Двоюродная сестра сиамских кошек! Сто баксов – и эта прелесть ваша! Посмотрите, какие у неё светло-зелёные глазки – всё-всё понимают…

Шапку, служившую мне лежанкой, раскрыли пошире, и мне стало холодно, снежинки, тучно кружась, беззаботно опускались на мою почти лишённую растительности шкуру – и я заорал благим матом. Но вместо семиэтажной родной, русской речи из уст моих опять раздалось истеричное мяуканье.

Итит твою мать! Где разум, где логика? Кошмарный сон какой-то… Впрочем, я напрасно тешу себя тем, что сплю: нет, всё происходит наяву, я не свихнулся – холодрыга, пробирающая до мозга костей, тому порукой, – и однако, я стал… маленьким котёнком. Во байда!

При этом я совершенно не помню, кем я был до того как проснулся на дне старой зимней шапки, понимаю лишь, что ощущаю себя человеком, зрелым мужчиной, – да, у меня мужская душа! Настолько мужская, что мой словарь изрядно отягощён табуированной лексикой – хоть кандидатскую по матерщине защищай. Кроме того, чувствую, что малый я довольно начитанный – в университетах, поди, мудак, обучался?

Как там у Салмана Рушди: «Реальность может обладать метафорическим смыслом, но всё-таки остаётся реальностью». Поэтому надо успокоиться и сосредоточиться. И всё тщательно проанализировать и взвесить. По всей видимости, ситуация после моего пробуждения такова: я мужчина неопределённого возраста, сравнительно образованный, хотя любитель крепкого словца, значит скорее всего русский по национальности, и я почему-то нахожусь в хрупком теле породистого котёнка…

За какие такие грехи? Может, в прошлой жизни был патологическим бабником и заразил не менее шестисот женщин сифилисом вкупе со СПИДом? Или прожил её без смысла, вообще никого не любя, не уважая и не прощая? В Бога не веровал, ближним не помогал? А может, в минувшем своём земном воплощении я подло издевался над животными? Вон в Питере как-то (откуда я мог узнать об этом случае?) притянули к суду начальника военного госпиталя – старшего офицера, который на глазах у солдат срочной службы бросил в топку трёх щенков, а ранее аналогичным способом сжёг заживо нескольких кошек, – может, и я был таким же? Ох, не знаю…

Вот и не верь, блин, в реинкарнацию. Конечно, переселиться в тщедушное тельце совсем юного кота – это всё же пристойней, чем стать баобабом или скунсом преклонных годов, но почему снова не человеком? И отчего я не помню даже мало-мальских фактов собственного прежнего существования?

В романе сильно недооценённого белорусского писателя Владимира Короткевича «Колосья под серпом твоим» рассказывается о загадочной болезни, которой подвержены были лишь жители Полесья. Заболевший погружался в многочасовой сон, близкий к летаргическому, и переживал в сновидениях события своей давно отшумевшей жизни: например, спящему представлялось, что он тевтонский рыцарь, рубит-колет направо и налево всякую нищую чухню, но затем на льду какого-нибудь недопромёрзшего озерца его достают мощным ударом палицы, он слетает с закованного, как и сам, в латы коня, бухается на лёд, пробивает его очугунелой, бездумной башкой и медленно, медленно уходит под воду, мучительно захлёбываясь. Больной при этом умирал вместе с героем своего сна. Болезнь эта, по словам Короткевича, называется мроя. Другое её название ява – поскольку ей подвержены также аборигены одноимённого индонезийского острова. Правда, писатель не пояснил, как удалось узнать о содержании сновидений заболевших этой необычной болезнью, если все они скончались, не пробудившись ни на минуту. Так или иначе, случившееся со мною не совпадает с симптомами, описанными белорусским автором. Я-то, напротив, проснулся, а не погрузился в сон, и не мёртв, а очень даже жив… Трупы не мёрзнут, им всё равно, а я вот весь содрогаюсь от дубняка!

У разных заумных философов много чего понаписано, что происходит с человеком после его физической смерти. Но я-то теперь точно знаю, что с ним может происходить. Любая хуйня. Любое волшебство. Ничего мы толком не ведаем ни о жизни, ни тем более о том, что за краем её. Просто связь с Богом никогда не прерывается. И это здорово. Аминь.

Меня ненадолго извлекли из заскорузлой, но всё-таки тёплой шапчонки. Мама, роди меня обратно! Снегом мне залепило лицо, то бишь мордочку, я ору со страху, и тут меня прячут на необъятной груди моей новой хозяйки, или как она там теперь будет называться, в недрах её дорогущей шубы. Видимо, сто долларов – эта моя красная цена, саркастически усмехаюсь я сам себе, пока меня несут в нехилую новенькую иномарку. По-моему, это джип. Блядь, в предыдущих своих жизнях я явно скверно разбирался в автомобилях.

Мы едем куда-то, и я понимаю, что путешествие в шикарном рыдване не останется моим последним приключением на сегодня.

– Ой, как Нина обрадуется! – вдруг громогласно заверила невесть кого обладательница шубы, одной рукой поддерживая меня, а указательным пальцем другой нежно массируя мне холку. Хотя с женщиной никто и не спорил: грузный важный мужик за рулём, очевидно её супруг, молча кивнул, не отрывая взгляда от дороги, а я и вовсе притих, успокоенный нежданной эротической лаской.

У станции метро «Октябрьское поле» – значит, в животное я перевоплотился не в Кислодрищенске каком-нибудь, а в Москве, ну что ж, и то хлеб! – к нам подсела та самая пресловутая Нина. Ни хера она мне не обрадовалась:

– Ну, какой страшненький! Бедный, дрожит весь… Ребята, я ведь серого котёночка хотела, а этот как смоль…

Но потом оттаяла вроде и стала их благодарить. Ничего девушка. Малость за тридцать, наверно, но с ней ещё очень даже можно замутить, и сразу видно, что незлая. Нос чуть с горбинкой – реинкарнация Анны Ахматовой, быть может? Мордатому владельцу то ли джипа, то ли неджипа она, как я понял, приходится родной сестрой, и меня ей прикупили действительно в подарок на день рождения. Значит, это у неё я буду жить, а не у сангвинической толстушки, выложившей за меня толику ненаших денег. Жаль. С другой стороны, не жил я богато – не фиг и начинать.

По пути Нина поделилась с родственниками предположением, что её муж Андрей будет в восторге от меня, поскольку давно мечтал завести кошку. Как так кошку, подумал я. В том смысле, что не собаку, или речь идёт именно о половой принадлежности? Но я-то кот, эй, ребятишки, очнитесь! И вообще уже пора чего-нибудь пожратушки – в пузе урчит-бурчит. Тут я продолжил протяжно и доходчиво, как мне кажется, мяукать.

Наконец приехали. По-моему, это уже не Москва. Все-таки загнали меня за можай. Ладно. Вваливаются всей компанией в однокомнатную квартиру на первом этаже. На пороге – тот самый Андрей, мечтавший о котёнке. На, бля, получай! Ты хотел комиссарского тела?

– О, какой красавчик! – восхищённо завопил хозяин. – Да он едва дышит, давайте его скорее на диван. Пусть согреется.

– Это не красавчик, а красавица, – поправила Нина. – Кошечка, как ты и хотел.

Ну, здесь меня, натурально, пробил озноб. Мало что без спросу инкорпорировали взрослого мужика в беззащитную мелкую животину, и подморозили, и оставили не евши, не пивши, так ещё и самкой определили!.. Протестуя, я инстинктивно схватил себя обеими передними лапками за яйца… нету, нет никаких мужских причиндалов!!! Только дырочки… «Корнет, блин, вы женщина?» – обречённо всплыло в моём одичалом мозгу.

И тут после всех диковинных передряг этого чумного дня я не выдержал… ох, ну что там говорить… и как есть обдристался! Жидкий понос полился из моей жопки, как нечистоты из лопнувшей трубы отстойника; я промочил старый пыльный диван насквозь, и он резко изменил окраску – с неопределённо-тёмной на светло-коричневую. Бр-р-р!.. Мне стало так стыдно… Я начал энергично загребать левой лапкой под себя, чтобы как-то скрыть следы учинённого мной нечаянного непотребства, да куда там!.. В спёртом воздухе зимнего жилища неотвратимо повисло характерное для уличного армейского нужника амбре. Мяу, однозначно! Как там у Сталина: «Обстоятельства, в которые мы попадаем, всегда сильнее наших намерений».

Хозяева мои остолбенели, конечно, но быстро вышли из ступора. Запричитали, что ничего, мол, страшного, принялись самоотверженно обтирать меня, обосранный диван и чуть ли не самих растерявшихся гостей. И смех и грех, в общем.

2

Так началась моя кошачья жизнь у Нины с Андреем. Жизнь, наполненная нелепыми перипетиями, гнусными событиями, прелюбопытнейшими открытиями.

Надо признаться, что при всей неестественности существования свободолюбивой кошки в мире и без того интеллектуально ограниченных, да ещё зажатых всяческими условностями людей у неё находится немало поводов для сиюминутной радости, а то и для мгновений абсолютного счастья. Я вдруг открыл, что гибкость моего кошачьего тела, гибкость его позвоночника – это поистине великое преимущество, дарованное Богом созданиям высшим, превосходящим человека в возможности получения физических удовольствий. Ведь отныне я сам себе могу делать минет! Это неописуемо!!! Ну, мужчины-то меня поймут… Ой, блядь, не минет… это для котов, а для кошек это называется куннилингус. Ну да всё равно, значит, тогда женщины меня поймут! Лизать у себя самой промежность и ловить от этого нестерпимый кайф в любое удобное время – пожалуй, такому пониманию смысла жизни могли бы позавидовать миллионы самок человека. Ведь тогда можно было бы не испытывать отчаянного стыда мастурбации, душевных мук от одиночества или от разочаровывающей неполноты сексуальных ощущений! Более того, если пожелаешь, можешь сама себе полизать и анус – извращение, конечно, зато как приятно!

Почему человек в ходе эволюции не догадался развить в себе достаточную гибкость тела? Вся история человечества, возможно, была бы иной – без войн, убийств, лютой ненависти… Ну, посудите сами, коты часто убивают друг друга? А кошки? То-то и оно… Как там у Солженицына: «Мы очень давно и глубоко заражены… убеждением, что человек выше всего. Нет, есть высшие ценности. С ними надо соотнестись и по ним идти как по звёздам».

И вот мне-то, отъявленной «высшей ценности», хозяева после недолгих друг с другом препирательств, однако нимало со мной не соотнесясь, взяли да и придумали имя.

Ох, ёптыть!.. Ну и фантазия у этих современных двуногих… Словом, назвали меня до безобразия пошло: Тина. Да-да, блядь, породистому, грациозному, истинно независимому живому существу натурально приклеили ярлык каких-то отстойных болотных водорослей. Андрей этот, звон-муде, сообщил супружнице своей Нине, что вычитал то ли у Хигира, то ли ещё у какого шарлатана, будто бы гармоничные отношения возможны лишь между теми одушевлёнными особями подлунного мира, у которых клички, то бишь погонялы-имена, хотя бы отчасти совпадают по звучанию. Идеально, мол, если в обозначении имён собравшихся жить вместе тварей Божьих есть одинаковые гласные, а ещё лучше аналогичные согласные. Вот, мол, – вдохновенно вешал жене лапшу на уши болтливый Андрей, – он с ней счастлив в браке, потому что в её имени есть две буквы, «органично, хотя и инверсивно» входящие в состав его собственного имени. Причём одна из них – согласная, что «особенно ценно»! По этому случаю, блин, в приютившей меня семейке было радости полные штаны.

А в имени Тина, безостановочно разглагольствовал далее этот мудила Андрей, присутствуют те же две буквы, что и в именах её хозяев (у Нины так и вообще три), посему кошка с такой кличкой должна-де «мирно ужиться с нами». Кроме того, заметил Андрей, прикольно было бы дать «черномазенькой четвероногой прелестнице» – каково мне, зрелому мужику, слышать в свой адрес этакие фамильярные дефиниции, эх, ебёна мать!.. – имя «великой темнокожей певицы Тины Тёрнер». Выходило, что меня назвали в честь Тины Тёрнер – спасибо хоть, что не Тины Канделаки, уж этого позора я бы точно не пережил…

Мне постелили на полу сложенный вчетверо ворсистый зимний шарф. Отныне это моё спальное место. Рядом дверь на кухню и в крошечную прихожую. Но я ведь не собака какая-нибудь драная, чтобы спать при входе, неусыпно охраняя покой ненаглядных хозяев! И в первую же ночь, едва Андрей и Нина улеглись на чужой облезлой тахте почивать, – как выяснилось позднее, они снимали скромное жильё в подмосковном городишке за сумасшедшую прорву долларов, – я стал во всю свою юную глотку мяукать, чтобы и меня допустили на пресловутую тахту. От входной двери на полу дико дуло, и я никак не мог заснуть на своём колючем шарфике, а потом, мне было несносно грустно ворочаться в бессонном одиночестве на этом импровизированном ложе.

Супруги, говна собачьи, надо отдать им должное, при всей своей абсолютной неопытности по части общения с благородными животными вскоре допёрли, чего я требую, и Андрей, не включая электричества, налетев во тьме кромешной на стул и спросонок негромко матюкнувшись, забрал меня в постель. Как равного. Ну, или как равную – они ведь не догадывались, что я мужчина.

Заснуть, однако, не удалось. Эти придурки уложили меня не между собой, чего я несомненно заслуживал, а с краю, и когда кто-либо из них, некрепко и нервно спящих, поворачивался с боку на бок – особенно в этом преуспел Андрей, словно его шилом в жопу тыкали, как только он, гулко вздохнув, проваливался в сон, – я падал на пол с высоты сантиметров в сорок, вполне травмоопасной для столь маленького котёнка, каким был я. Нина бессознательно-похотливо сопела, всегда чутко пробуждаясь от тупого звука упавшего предмета, и я, ползая по щелястому паркету и пронзительно пища, уже сгорал от острого вожделения – и не только плотского вожделения лично к ней, а вообще, ко всем дамам любых пород и статей, – тогда как сомнамбулический Андрей, будто ленивый зомби, дежурно шарил костлявой ручонкой под тахтой, ища меня, свалившегося, чтобы водрузить опять на опасный край нелепого семейного одра.

Конец ознакомительного фрагмента.