3
Запах
Декер заорал, когда платформа навалилась на него, всем весом вдавливая в мягкий песок.
Конечно, ему было страшно – перспектива быть раздавленным тяжелой техникой приводила в ужас, – но основной проблемой стала внезапно пронзившая его боль. Что-то находившееся под землей – наверное, одна из этих чертовых трубок – уткнулось в ногу, и, когда платформа его придавила, Декер почувствовал резкий укол.
Потом горячая струйка потекла в ботинок – но вовсе не потому, что он обмочился.
«Я истекаю кровью».
Но он все же приказал себе сохранять спокойствие, хотя остальные принялись в испуге выкрикивать его имя. Паника здесь была совсем ни к чему. Более того, она могла превратить просто плохую ситуацию в критическую.
– Бадехо, мне нужна вся твоя сила на той стороне платформы, – сказал Декер. – Попытайся заякорить эту штуку. Иначе она меня раздавит.
Техник не стал тратить время впустую. Он кивнул и сорвался с места, на бегу подзывая других рабочих на помощь. Все они прекрасно понимали, что стоит на кону. Полностью нагруженная платформа весила килограммов пятьсот. Сдвинься она еще немного, и Декеру очень повезет, если ему только отрежет ногу. Скорее всего, платформа просто его расплющит.
Нужно было стабилизировать эту чертову штуковину.
Бронсон, забыв о злости, рванул к главному лагерю за врачами. Рэнд пристроился рядом с Декером.
– Поболтай со мной, – сказал он. – Что там у тебя внизу происходит?
– Кровь там из меня течет. И это очень плохо, – Алан поморщился и через силу сделал несколько глубоких вдохов. – Хочешь мне сказать, что не надо было лезть не в свое дело?
– Не в этот раз, – Бронсон покачал головой и посмотрел на него сверху вниз. – Может, я попытаюсь тебя вытянуть?
– Нет! – от одной этой мысли Декера передернуло. – Нет. Я намертво застрял. Если дернусь, мне точно что-нибудь оторвет.
– Понял, – Люк слегка побледнел, – трогать тебя не стоит. – Потом он оглянулся и проорал: – Эй там! Заякорите эту чертову хреновину!
Бадехо и те, что были с ним, что-то прокричали в ответ, но Декер ничего не услышал – в ушах шумело. И еще он не чувствовал опоры под ногами. Вообще никакого сопротивления почвы там, где должна была стоять его нога. Это значило, что он либо болтается в пустоте, ни на что не опираясь, либо конечность просто онемела. Ни то, ни другое ему не нравилось. Без опоры ситуация становилась еще хуже, чем он думал. Если кремниевая трубка продолжит крошиться, вся платформа рухнет на него и раздавит в лепешку.
С другой стороны, если нога онемела, это могло означать, что серьезно задет двигательный нерв, или, еще хуже, что ее уже отрезало.
Нет, такого быть не могло. Пусть опоры он не чувствовал, но нога болела так, что явно еще находилась на своем месте. Впервые в жизни Декер порадовался тому, что у него что-то болит.
Платформа затряслась и заскрипела, пробоотборник вздрогнул и закачался из стороны в сторону с амплитудой, ненормальной для промышленного оборудования.
– Вот дерьмо, – пробормотал Декер внезапно севшим голосом. – Чертовски глупая смерть, Люк.
– Ты не умрешь. Ты мне должен кучу денег, – Рэнд поднялся и посмотрел в направлении дальнего края платформы. – Сейчас они закрепят эту штуковину.
«Проиграешь такому пару партий в покер – и он никогда не даст тебе об этом забыть».
Нависавшая над ним платформа снова дернулась, но на этот раз стала отползать в противоположную сторону. Декер выдохнул с протяжным фууууух и стал надеяться на лучшее. В ушах все еще шумело, но уже потише. Потом он заметил какое-то движение слева от себя.
К нему направлялись Марковиц и Хершель. У Марковиц в руках была походная аптечка с аварийным набором медикаментов, а на лице – обеспокоенное выражение. Впрочем, она всегда так выглядела. Хершель же был, как всегда, спокоен. Совершенно бесчувственный человек, но, по опыту Декера, это качество в принципе присуще врачам.
Хершель махнул рукой Рэнду:
– Как думаете, сможете его вытащить по моей команде?
Тот кивнул и встал на колени. Хершель крикнул Бадехо:
– Эй, у вас там все готово?
– Да! – донеслось в ответ. – Будто сами не знаете!
«Голос у Бадехо такой, словно он врет». Возможно, в Декере говорил стресс – а может, и нет. Все вокруг выглядели очень нервными, и он догадался, что это из-за того, что сам он бледный как смерть. Он мог видеть свои руки, и они были бледнее, чем обычно – такие серовато-белые. «Интересно, сколько крови я потерял?» Он понятия не имел, но голова нехорошо кружилась.
Было такое чувство, словно не только нога, но все его тело висит в воздухе.
– Так, парни, я сейчас, кажется, вырублюсь, – сказал он не своим голосом.
Марковиц кивнула и стала рыться в чемоданчике с медикаментами. Хершель опустился на колени рядом с Рэндом и склонился так, что его лицо было в сантиметрах от лица Декера. Куда приятнее было бы, если бы это Марковиц так к нему наклонилась, но тут уж, как говорится, не до жиру.
Напряжение шло от Хершеля волнами, но его лицо оставалось совершенно невозмутимым.
– Все с вами в порядке, Декер, – сказал он, – хватит ныть. Все под контролем.
Декер кивнул. Говорить он больше не мог.
Воздух был затхлый и мертвый, но в темноте это не имело никакого значения. Они спали. Изредка один или двое просыпались на какое-то время, достаточное для того, чтобы обследовать окружающее пространство, а потом снова погружались в оцепенение.
Во время сна тратилось меньше энергии. Они становились очень слабыми, но продолжали жить. Только это было важным. Жизнь. Жизнь ради колонии.
Часто они чувствовали вибрацию с поверхности. Наружу выдвигались разведчики и видели бури, рвавшие в клочья окружающую среду, мощными ударами, словно молоты по наковальне, переделывавшие мир. Ярость стихии была одной из причин их сна.
Что знали разведчики – знали все.
Они устроили это гнездо для того, чтобы дождаться лучших времен. Когда появятся новые источники пищи и жизни.
Внезапно повеяло свежим воздухом. Совсем чуть-чуть, недостаточно, чтобы разбудить их. Но вот то, что появилось потом, все изменило.
Кровь.
Их органов чувств достиг запах крови, порождавший надежды. И хотя эта тень запаха сама по себе была слишком слаба, чтобы вывести их из спячки, случилось кое-что еще. Кремниевый канал, донесший до них воздух с запахом крови, принес нечто, против чего они не могли устоять – след врага.
Эта вонь врывалась в их сознание, проникая сквозь тайные полости и проходы, в течение десятилетий создаваемые ими в их оцепенелом существовании, и вызывала непреодолимое желание выйти из спячки и защищаться.
Они пришли в движение, и в движении осознали себя.
Осознав себя, они ощутили присутствие.
Их ненависть разгоралась.
И если бы пламя их ярости могло жечь, они сожгли бы весь мир.
Декер наблюдал, как ловкие руки Хершеля срезали с него штаны, обнажив зияющую кровоточащую рану в верхней части бедра. При мысли о том, что Марковиц увидела его таким, им на мгновение овладел иррациональный ужас. Нет ничего менее привлекательного, чем мужчина, оказавшийся совершенно беззащитным, а Декер в этот момент был слишком обнажен, и в прямом и в переносном смысле.
Но тут уж ничего не поделаешь. Марковиц занесла руки над раной, сперва притупив боль местным анестетиком, а затем тремя быстрыми уколами. Сначала Алан почувствовал холод, а потом все чувства пропали. Впрочем, это и к лучшему: он ощущал беспокойство медиков, когда те смотрели на его искалеченную ногу. Каких бы ужасов он себе ни вообразил, они, похоже, были с этим согласны.
Тем не менее эти двое продолжали действовать – быстро и очень сноровисто, что говорило о долгой совместной работе. Они общались друг с другом отрывистыми фразами и жестами, и каждый раз, когда в поле его зрения попадали их руки, Декеру казалось, что перчатки все обильнее покрываются кровью.
Рэнд тоже был рядом, вполголоса бормоча какой-то вздор; говорил Декеру, что с ним все будет в порядке, что он будет «в полном ажуре» – черт его знает, что это значило, – но Декер чувствовал, что его приятель врет.
Однако постепенно настроение медиков стало меняться, и он это тоже почувствовал. Что бы там они с ним ни делали, пока он пялился в небо, они явно начинали расслабляться. «А это хороший знак, верно же?» Возможно, это признак того, что они каким-то образом сумели справиться с травмой. Алан на это надеялся. Боли он больше не ощущал, но чувство, что он плывет куда-то, не исчезало. Декер облизал губы. Язык во рту как будто приклеился к зубам и небу.
Он наклонил голову влево, и поле зрения сместилось. Теперь вместо неба он смотрел прямо на Марковиц. Слегка наклоняясь над ним, доктор прикасалась к нему руками, и Декеру открывался прекрасный вид на ее грудь. Вот только рукава у Марковиц были красными почти по локоть, а рядом возвышалась целая гора пропитанных кровью марлевых салфеток. И выражение лица было такое серьезное, какого ему раньше видеть не доводилось.
– Ну, вот и все. Наконец-то!
Голос Хершеля звучал радостно и как-то очень издалека, хотя вот же он, стоит совсем рядом. Но, если судить по голосу, с тем же успехом он мог бы быть на окраине Ратлиджа, километрах в двухстах отсюда.
– Слава богу, – также откуда-то издалека откликнулся Рэнд.
Марковиц ничего не сказала, только театрально вздохнула. Он в ответ собрался отпустить какую-нибудь фривольную шутку – ну, такие уж были у них отношения, – но губы почему-то не слушались, и в голову не приходило ничего толкового.
Потом она выпрямилась, посмотрела на него сверху вниз, и ее темно-карие глаза потеплели. Она испытывала огромное облегчение, и он почувствовал исходящую от нее теплую волну симпатии. Это была не любовь, и, совершенно точно, не физическое влечение, а просто симпатия. «Вот незадача». Она улыбнулась и что-то сказала ему, только Декер не разобрал что.
Ему просто нравилось, как двигаются ее губы.
Потом он расслабился и почувствовал, что растворяется в темноте. Иногда, время от времени, бывает неплохо вот так расслабиться и куда-то уплыть.
Ненависть ударила в него, словно приливная волна.
Враг!
Злобное существо, которое сжигало, убивало и отнимало. Самое неуместное в их мире, очищенном и персонализированном. Это была сама смерть.
Лицо мягкое, бледное и слабое, как лица новых носителей, живых существ, которых принесли в жертву ради рождения нового роя.
Но этот был другим. Он был отмечен.
Этот…
«Что за черт?» Голова Декера дернулась, и он вздрогнул. Что-то происходило, и это было похоже на взрыв в самой глубине его сознания. Он это чувствовал, видел, пробовал на вкус, но не через свои органы чувств.
Алан чувствовал рвущийся к нему рев, волну чувств, которые ни с чем не были связаны, которые он просто не способен был осознать. Только одна мысль явилась в его сознании невероятно четко.
Этот должен умереть.
Подавляющее чувство ненависти. Это было хуже, чем тонуть, потому что он не мог вдохнуть, не мог пошевелиться, не мог никому дать знать о том, что с ним происходит. Он чувствовал гнездо змей, извивавшихся у него в мозгу, волну отвращения, смешанного со страхом и… еще с чем-то.
Это оставляло маслянистый след в сознании и странный осадок в душе. Ненависть наваливалась на него, стремилась раздавить. Он вздрогнул, попытался крикнуть, но ничего не вышло. Его тело оцепенело. Глазные яблоки двигались под веками, которые он не мог разлепить. В ушах стоял звон, вроде того, когда водишь пальцем по краю хрустального винного бокала, он заглушал все, кроме искаженного до невозможности испуганного крика Марковиц.
А потом ненависть врезалась в него, ударила, подобно молнии, оставляя след в его сознании и в его теле.
Декер попытался что-то сказать, но не смог разжать стиснутые зубы.
Попытался вдохнуть, захватить легкими глоток свежего воздуха – не получилось. Он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, вместо этого его грудная клетка просто судорожно вздрагивала и замирала.
Его ноги дернулись, и боль в бедре – сейчас отдаленная, как раскаты грома, доносившиеся с другого конца долины – вдруг вернулась в полной мере. Потом снова стал слышен шум, тревожная суматоха, и он почувствовал, как чьи-то руки схватили его за ногу. Мир, в котором все это происходило, был столь далеко, что Декер чувствовал только прикосновение, но не его причину.
Его руки вцепились в песок, пальцы напряглись в безуспешной попытке выбраться из громадной, все разрастающейся ямы злости, которая отторгала от себя весь мир и пыталась заглотить его целиком. Неужели ненависть бывает такой сильной? Ни с чем подобным Декеру не приходилось встречаться. И вообразить такое он тоже не мог.
Алан снова попытался закричать, но вместо этого тело его напряглось, искореженное приступом, спина выгнулась и глаза закатились. Его челюсти раскрылись и снова сомкнулись, заставляя зубы вонзаться в язык, заливая рот горячей красной кровью, чтобы заткнуть ему глотку собственным страхом.
Он не мог произнести ни слова, но сквозь окровавленные губы удалось выдавить стон. Мышцы были напряжены до предела, он бился о землю, извивался, не в силах справиться с чувствами, кипевшими в его душе.
Наконец темнота, в сторону которой он плыл, обрушилась на него, помрачила его разум и ввергла в беспамятство, заполненное одной лишь ненавистью – и осознанием того, что нечто необъяснимое желает его смерти.