Чужак в стране чужой. Часть II. Его несуразное наследство (Р. Э. Хайнлайн, 1961)

За последние сутки на третьей от Солнца планете стало двумястами тридцатью тысячами людей больше – прирост, не очень заметный на фоне пятимиллиардного населения. Южно-Африканское королевство, ассоциированный член Федерации, получило очередной вызов в Верховный Суд за преследование белого меньшинства. Совет властелинов моды, собравшийся в Рио, постановил удлинить юбки и прикрыть пупки. Три боевых спутника Федерации безмолвно бороздили небо, грозя смертью каждому, кто осмелится нарушить покой планеты; коммерческие спутники нарушали покой планеты непрестанным потоком рекламы. На побережье Гудзонова залива осело полумиллионом передвижных домов больше, чем к тому же самому дню в период прошлогодней миграции. По случаю начавшегося голода Ассамблея Федерации объявила рисовый пояс Китая зоной бедствия; Синтия Дюшес, известная как Богатейшая Девица Земли, откупилась от шестого мужа. Жизнь шла своим чередом.

Согласно заявлению преподобного доктора Дэниела Дигби, верховного епископа Церкви Нового Откровения (попросту говоря – фостеритов), он поручил ангелу Азраилу направлять сенатора Федерации Томаса Буна и ожидает не позже вечера получить Божественное подтверждение; зная веселенькие нравы фостеритов, неоднократно уже громивших газетные редакции, информационные агентства передали это сообщение без каких-либо комментариев. В детской лечебнице Цинциннати родился сын Гаррисона Кэмпбелла-шестого и супруги оного. Выносила его и произвела на свет суррогатная мать, а счастливые родители развлекались тем временем в Перу. Доктор Гораций Квакенбуш, профессор свободных искусств Йельской школы богословия, призвал вернуться к вере и взращиванию духовных ценностей. Разразился грандиозный скандал, связанный с мошенничеством в спортивном тотализаторе; в нем оказались замешанными тренер и половина профессиональных игроков футбольной команды Вест-Пойнта. В Торонто трое химиков, специалистов по бактериологическому оружию, были отстранены от работы за эмоциональную неустойчивость; они заявили, что будут апеллировать к Верховному Суду Федерации. Верховный Суд отменил решение Верховного Суда Соединенных Штатов по делу «Рейнсберг против штата Миссури», связанному с пересмотром прав голосов на первичных выборах членов Ассамблеи Федерации.

Его превосходительство достопочтеннейший Джозеф Э. Дуглас, генеральный секретарь Всемирной Федерации Свободных Наций, апатично ковырялся в своем омлете, внутренне возмущаясь, неужели же человек не имеет права за завтраком выпить чашку приличного кофе. По экрану с оптимальной для чтения скоростью бежали строчки его персональной газеты, подготовленной ночной сменой информационного бюро. Сканер, разработанный компанией «Сперри», имел обратную связь, так что строчки двигались только тогда, когда на них смотрели; если читатель отворачивался, то бегущие строки замирали. Дуглас, собственно, не читал сейчас газету, а смотрел на экран только для того, чтобы не встретиться глазами со своей командиршей, сидевшей напротив. Миссис Дуглас вообще не читала газет, у нее были другие способы узнавать все существенное и необходимое.

– Джозеф.

Дуглас поднял глаза, и экран замер.

– Да, дорогая?

– У тебя какие-то неприятности?

– Что? А почему ты так думаешь, дорогая?

– Джозеф! Уже тридцать пять лет, как я штопаю твои носки, трясусь над тобой, как над малым ребенком, и оберегаю тебя от чего только можно, – так неужели же я не увижу, когда у тебя неприятности?

А ведь самое хреновое, признал про себя Дуглас, что она и вправду видит. Ну куда, спрашивается, глядели мои глаза, когда я подписывал с этой женщиной бессрочный брачный контракт? В старые добрые времена, когда Дуглас был всего лишь членом Законодательного собрания штата, нынешняя миссис Дуглас работала у него секретаршей. Их первый контракт – соглашение о сожительстве сроком на девяносто дней – заключался с единственной целью сэкономить предвыборный фонд, снимая в гостиницах один номер вместо двух. Оба они согласились тогда, что имеют исключительно деловые намерения, а «сожительство» будет означать не более чем проживание под одной крышей; кстати сказать, она никогда – даже в те далекие времена – не штопала ему носки!

И как же это вышло, что все вдруг изменилось? В биографии миссис Дуглас «Тень величия: история одной женщины» утверждалось, что будущий супруг сделал ей предложение по окончании первых своих выборов, во время подсчета голосов, – и что его романтическую страсть не устраивал никакой вариант, кроме старомодного («пока смерть нас не разлучит») брака.

Ну что ж, кто же решится оспаривать официальную версию?

– Джо-зеф! Ты что, так вот и будешь молчать?

– А? Да нет, дорогая, ерунда. Просто я сегодня очень плохо спал.

– Знаю. Ты что, думаешь, я не знаю, когда тебя поднимают среди ночи?

– А откуда тебе, собственно, знать, если твои апартаменты в другом конце дворца, чуть не в пятидесяти ярдах от моих?

– Женская интуиция. И что же такое сообщил тебе Брэдли?

– Дорогая, оставим это, пожалуйста, – скоро мне идти на Совет, а нужно еще просмотреть новости.

– Джозеф Эджертон Дуглас, перестань увиливать.

Дуглас обреченно вздохнул:

– Мы проворонили этого придурочного Смита.

– Смита? Это что, Человек с Марса? Как это так – проворонили? Чушь какая-то!

– Чушь или не чушь, дорогая, только раньше он лежал в своей больничной палате, а теперь его там нет. Исчез вчера вечером.

– Ты говоришь нелепые вещи! Как он мог оттуда исчезнуть?

– Судя по всему, переоделся медсестрой.

– Но ведь… Ладно, ерунда. Смит исчез, и это главное. Ну и чего ж вы там напридумывали, чтобы его отловить?

– Его ищут надежные, проверенные люди. Берквист…

– Что? Этот пустоголовый кретин? В такой момент, когда необходимо использовать буквально все силы, от органов федеральной безопасности до школьных надзирателей, ты поручаешь дело Берквисту?

– Дорогая, ты не совсем понимаешь ситуацию. У нас связаны руки. Официально он никуда не исчезал. Ведь имеется еще… ну, этот, другой парень. Который, ну, «официальный» Человек с Марса.

– О! – Миссис Дуглас побарабанила пальцем по столу. – Ведь говорила я тебе, что ничего хорошего из этой подмены не выйдет.

– Но, дорогая, это же было сделано по твоему предложению.

– Ничего подобного я не предлагала. И не спорь, пожалуйста. М-м-м… вызови сюда Берквиста. Я сама с ним поговорю.

– Дело в том, что Берквист отправился по следу. И он еще не выходил на связь.

– Да? Твой Берквист уже на полпути к Занзибару. Он нас продал. Лично я никогда ему не доверяла. Помнишь, что я сказала, когда ты решил взять его на работу…

– Когда я решил взять его на работу?

– Не перебивай меня. Так вот, я сказала, что человек, продавший одного хозяина, продаст и второго. – Миссис Дуглас сосредоточенно нахмурилась. – Джозеф, за всем этим я вижу руку Восточной Коалиции. Можно ожидать, что на Ассамблее поставят вопрос о доверии.

– С чего бы это? Ведь никто ничего не знает.

– Даже слушать тошно такой младенческий лепет. Никто ничего! Уж Восточная-то Коалиция побеспокоится, скоро все всё узнают. Ты бы помолчал и дал мне подумать.

Дуглас вернулся к прерванному чтению. Городской совет Лос-Анджелеса просит Федерацию помочь в разрешении проблемы смога, Министерство здравоохранения так и не выделило им то да это. Нужно будет чего-нибудь подкинуть – фостериты выставляют там своего кандидата и у Чарли будут большие заморочки с переизбранием. К закрытию биржи акции «Лунар энтерпрайзес» поднялись еще на два пункта…

– Джозеф.

– Да, дорогая?

– Нет никакого Человека с Марса, кроме нашего. Тот, которого предъявит Восточная Коалиция, – самозванец. Вот так, и никак иначе.

– Сказать-то можно, дорогая, только кто же нам поверит?

– Что значит – кто же поверит? Нужно сделать, чтобы поверили.

– Но это же невозможно. Ученые мгновенно обнаружат подмену, а пустить их придется, они уже готовы брать больницу приступом.

– Ученые! – презрительно сморщилась миссис Дуглас.

– Да, ученые, и ты сама понимаешь, что они сразу все поймут.

– Ничего я не понимаю и понимать не хочу. Ученые, нашел о чем говорить. Половина их науки взята с потолка, а вторая половина – суеверие. Всех этих профессоров давно пора посадить под замок, а все их мудрствования – запретить. Ну сколько, Джозеф, можно вбивать тебе в голову, что есть только одна настоящая Наука – астрология.

– Не знаю, дорогая, не знаю. Я не хочу сказать ничего плохого об астрологии…

– Еще бы ты хотел! Да ты по гроб жизни должен быть благодарен этой науке!

– …но все эти физики-математики, они тоже очень головастые ребята. Вот тут вчера один из них рассказывал мне про звезду, вещество которой в шесть тысяч раз тяжелее свинца. Или в шестьдесят тысяч? Как же он говорил…

– Чушь! Ну откуда, спрашивается, им знать, что там и сколько весит? И помолчи, пожалуйста, я тебе все расскажу. Мы ничего не признаем. Любой другой марсианин, кроме нашего, – самозванец. А тем временем отряды Спецслужбы приложат все усилия, чтобы его поймать, по возможности – до того, как Восточная Коалиция выступит с заявлением. Если потребуется применение решительных мер и этого Смита застрелят за сопротивление аресту или там при попытке к бегству – ничего страшного. От него с первых дней была одна морока.

– Агнес! Ты сама-то понимаешь, что ты мне сейчас предложила?

– Ничего я тебе не предлагала. А несчастные случаи происходят каждый божий день. С этим делом, Джозеф, нужно разобраться раз и навсегда. Наибольшее благо для наибольшего числа людей – ты же сам всегда к этому призываешь.

– Но я не хочу, чтобы с мальчонкой сделали что-нибудь плохое.

– А кто говорит, что с ним нужно что-то такое делать? Джозеф, ты обязан предпринять решительные меры, это твой долг. История тебя оправдает. Ведь что важнее: для блага пяти миллиардов людей сохранить стабильность обстановки – или сентиментальничать с одним-единственным парнем, который, если разобраться, даже и гражданином-то не является?

Дуглас уныло молчал.

– Ну ладно, – встала миссис Дуглас. – Я не могу разбрасываться своим временем на споры обо всякой ерунде. Мне давно уже пора к мадам Везант составлять новый гороскоп. Не для того я тратила лучшие годы своей жизни, трудилась как каторжная, выталкивая тебя вверх, чтобы из-за твоей бесхребетности все в одночасье пошло коту под хвост. Вытри желток с подбородка. – С этими словами она удалилась.

Глава исполнительной власти Земли выпил еще две чашки кофе и только тогда набрался духа идти на заседание Совета. Ох, Агнес, Агнес, никак на тебя не угодишь. Дуглас догадывался, что она давно в нем разочаровалась… а быть супругой генерального секретаря Федерации – это же кого угодно достанет. Ладно, хоть в безграничной преданности Агнес не приходится сомневаться… что же касается недостатков – а у кого их нет, этих недостатков? Вполне возможно, что ее тошнит от своего муженька ничуть не меньше, чем его от нее, – ну и что?

Дуглас выпрямился. И все равно, он ни при каких обстоятельствах не позволит сделать Смиту что-нибудь плохое. От этого парня сплошная головная боль, тут уж кто бы спорил, но все равно он какой-то… трогательный, что ли? Вот посмотрела бы Агнес сама на эту детскую придурочную беззащитность, на то, как легко его испугать, – она бы так не говорила. В ней обязательно взыграл бы материнский инстинкт.

Только есть ли он у нее, этот самый материнский инстинкт? Посмотришь на эту физиономию с решительно выдвинутым подбородком, и появляются сильные сомнения. Хотя, кой черт, у каждой женщины есть материнский инстинкт, наука давно это доказала. Ведь и точно, вроде доказала?

И вообще – какого хрена, не позволю я собой помыкать. Каждую секунду тычет в нос, что это вроде бы она протолкнула меня наверх, но уж я-то знаю… да и бремя ответственности целиком на моих плечах.

Дуглас встал, расправил отягощенные бременем ответственности плечи, кое-как втянул живот и пошел на Совет.

Весь день он напряженно ждал, когда же упадет второй ботинок. Однако все было тихо; приходилось заключить, что, как это ни странно, никто, кроме ближайшего кружка доверенных лиц, так и не прознал про исчезновение Смита. Сейчас генеральный секретарь сильно напоминал подзалетевшую дуреху – больше всего ему хотелось закрыть глаза и чтобы вся эта мерзость как-нибудь сама собой рассосалась. Однако ни ход событий, ни собственная его жена не позволяли Дугласу расслабиться.

Агнес считала Эву Перон священным образцом для подражания и мнила, что даже внешне похожа на нее. Перед публикой она представала исключительно в образе верной помощницы и неизменной спутницы великого государственного мужа, которого имела счастье именовать супругом; с этим обличьем она настолько свыклась, что даже в одиночестве с ним не расставалась, поскольку, как Черная Королева, обладала счастливой способностью верить в то, что ей самой было угодно. Однако же, откровенно говоря (чего она никогда себе не позволяла) ее политические принципы заключались в следующем: мужчины повелевают миром, а женщины – мужчинами.

Ей никогда не приходило в голову, что все ее убеждения и поступки произрастают из неосознанной злобы на судьбу, волею которой она родилась женщиной; не сознавала она и того, что ее поведение объясняется как инстинктивной реакцией на несбывшееся отцовское желание о сыне, так и черной завистью к матери. Подобные гнусные мысли ее не посещали. Она обожала родителей и никогда не забывала приносить на их могилы живые цветы. Мужа она любила и о своей любви объявляла во всеуслышание; гордилась она и своей женственностью, о чем тоже упоминала неоднократно, а часто и объединяла эти два утверждения.

Агнес Дуглас не стала ждать, пока ее муж наконец раскачается и займется Человеком с Марса. Аппарат генерального секретаря подчинялся ей столь же охотно, как и своему официальному боссу, пожалуй – даже с бо́льшим рвением. Она вызвала к себе помощника по гражданской информации – так красиво именовался пресс-агент Дугласа, – а тем временем занялась делом еще более срочным: необходимо было немедленно составить гороскоп. Прямая скремблерная линия соединяла апартаменты генеральной секретарши с салоном мадам Везант; сдобная физиономия астролога появилась на экране буквально через секунду после вызова.

– Агнес? В чем дело, милочка? У меня клиент.

– Там не слышно, что я говорю?

– Слышно.

– Тогда гони его куда-нибудь, этого клиента. Дело срочное.

Мадам Александра Везант прикусила губу, но более ничем не выказала раздражения.

– Одну секунду.

Вместо ее лица на экране возникла надпись «Ждите». В кабинет без стука вошел молодой человек; миссис Дуглас подняла глаза и увидела Джеймса Санфорта, того самого информационного помощника.

– У вас есть новости от Берквиста? – вопросила она.

– Чего? А я тут ни при чем, этим занимается Маккрэри.

Но миссис Дуглас не интересовалась такими мелочами.

– Позаботьтесь о его дискредитации, и поскорее, пока он не начал чесать языком.

– Вы думаете, Берквист нас продал?

– А то нет? Нужно было посоветоваться сперва со мной, а уж потом посылать его на такое дело.

– Я никуда его не посылал, это все Маккрэри.

– Но вы обязаны быть в курсе событий. Вот я…

На экране снова возникло лицо мадам Везант.

– Подождите, – отмахнулась от Санфорта миссис Дуглас. – Алли, милочка, – пропела она в микрофон, – нужны свежие гороскопы, и на Джозефа, и на меня. Очень срочно.

– Хорошо. – Служительница единственной точной науки немного помедлила. – Но было бы лучше, дорогая, если бы ты рассказала мне, что там такое произошло. Тогда я могла бы принести тебе бо́льшую пользу.

Мадам Дуглас побарабанила пальцами:

– Но ведь тебе не обязательно знать?

– Конечно же нет. Гороскоп может составить любой, имеющий некоторые математические способности, понимающий звезды и получивший соответствующую подготовку; для этого не нужно знать ровно ничего, кроме места и момента рождения субъекта. Ты и сама могла бы, если бы не все эти твои дела. Однако нужно учитывать, что звезды не принуждают, а лишь склоняют. У нас свобода воли. Чтобы провести подробный анализ и дать рекомендации по выходу из кризиса, мне нужно знать, какой именно астрологический дом к этому причастен. Что заботит тебя больше всего? Влияние Венеры? Или Марса? А может…

Миссис Дуглас наконец решилась.

– Марса, – прервала она разговорчивую собеседницу. – И еще, Алли, мне нужен третий гороскоп.

– Хорошо. А на кого?

– Э-э-э… Алли, я могу тебе довериться?

– Агнес, – оскорбленно вскинулась мадам Везант, – если ты мне не доверяешь – обратись за советом к кому-нибудь другому. Есть очень много людей, способных квалифицированно составить гороскоп, я совсем не единственный адепт древней мудрости. Вот, далеко не ходить, профессор фон Краузенмайер, у него отличная репутация, хотя он и склонен иногда…

– Алли, извини, пожалуйста! Мне и в голову не придет обратиться к кому-нибудь другому. А теперь… Нас никто не подслушает?

– Конечно же нет, милочка.

– Мне нужен гороскоп Валентайна Майкла Смита.

– Валентайн Майкл… Это что, Человек с Марса?

– Да, да. Алли, его похитили. И нам необходимо его найти.

Двумя часами позднее мадам Александра Везант отодвинулась от стола и устало вздохнула. Она сказала своей секретарше, что отменяет все назначенные на сегодня консультации; листы бумаги, испещренные цифрами и диаграммами, а также затрепанный навигационный справочник наглядно свидетельствовали о серьезности выполненной работы. В отличие от многих собратьев по профессии, Александра Везант вычисляла влияние светил на судьбы человеческие с помощью книги «Тайная наука беспристрастной астрологии, или Ключ к Соломонову Камню», доставшейся ей в наследство от покойного мужа, профессора Симона Магуса, крупного знатока древних тайн, зарабатывавшего хлеб свой насущный на эстраде фокусами, гипнозом и чтением мыслей.

Мадам Александра верила этой книге столь же истово, как в прошлом – ее первоначальному владельцу. В составлении гороскопов Симон не имел себе равных (пока был в трезвом состоянии), чаще всего он даже не нуждался во вспомогательной литературе. Его вдова честно признавалась себе, что никогда не достигнет такой квалификации, ей всегда требовались и книга, и навигационный справочник. Вычисления ее бывали, мягко скажем, не очень точны (она и банковский баланс в чековой книжке сводила с большим трудом); дело в том, что Бекки Визи (прежнее имя адептки древней мудрости) так никогда и не сумела осилить таблицу умножения, а кроме того, часто путала семерки с девятками.

Что ничуть не мешало делу. Гороскопы мадам Александры пользовались большим успехом, миссис Дуглас была далеко не единственной знаменитостью среди ее клиентов.

Поручение супруги генерального секретаря составить гороскоп на Человека с Марса повергло бедняжку Бекки в легкую панику – примерно так же чувствовала она себя на эстраде в тех случаях, когда какой-нибудь идиот из публики наново – и накрепко – завязывал ей глаза и приходилось отвечать на вопросы профессора действительно вслепую. Однако еще в те времена она обнаружила, что обладает талантом давать правильные ответы, а потому быстро укрощала свою панику и представление шло заданным чередом.

Сейчас она потребовала с Агнессы точные день, час и место рождения Смита – в почти полной уверенности, что никому это не известно.

И была неприятно удивлена, получив требуемые сведения буквально через несколько минут – все они содержались в бортовом журнале «Посланника». Но к этому времени мадам Везант успела уже взять себя в руки, а потому спокойно записала цифры и обещала, что сразу же по составлении гороскопов позвонит миссис Дуглас.

И вот после двух часов кропотливой арифметики она имела полные исходные данные для гороскопов супругов Дуглас – и ровно ничего по Смиту. Мешало очень простое – и непреодолимое – обстоятельство: Смит родился не на Земле.

Ее астрологический талмуд не предусматривал подобного варианта, безвестный автор этой книжонки скончался задолго до первого полета на Луну. Мадам Везант пыталась найти выход; было естественно предположить, что основные принципы науки остаются незыблемыми и нужна всего лишь поправка на место. Но она тут же погрязла в путанице незнакомых связей, не было даже полной уверенности, что на Марсе те же самые знаки Зодиака – а как же можно работать без знаков Зодиака?

Одним словом – сплошной ужас, все равно что извлекать кубический корень (именно эта неразрешимая проблема заставила малютку Бекки расстаться со школой).

На столе появилась сберегаемая для трудных моментов бутылка того самого тонизирующего, коим несколько злоупотреблял покойный ее супруг. Мадам Александра быстро приняла одну дозу, налила вторую и задумалась, что бы сделал в подобной ситуации Симон. Через несколько минут она буквально услышала ровный спокойный голос: «Уверенность, детка, и еще раз уверенность. Не теряй уверенности, и тогда лохи тоже в тебя поверят. И это – первейшая твоя перед ними обязанность».

Законная наследница мудрости древних почувствовала себя значительно бодрее и начала писать гороскопы Дугласов. С гороскопом Смита тоже не возникло никаких проблем – как и обычно, ее охватило ощущение, что ложащиеся на бумагу слова сами себя доказывают – они выглядели ошеломительно истинными. Работа подходила к концу, когда снова позвонила Агнес Дуглас.

– Алли? Ты уже все?

– Вот как раз дописываю последнюю строчку, – деловым голосом сообщила мадам Везант. – Ты должна понять, что составление гороскопа на Смита – задача для Науки трудная и необычная. Для человека, рожденного на другой планете, приходится пересчитывать все аспекты. Влияние Солнца уменьшается, влияние Дианы становится почти неощутимым, но зато Юпитер попадает в совершенно новый, я бы даже сказала – уникальный аспект. Да ты и сама все это понимаешь. Потребовались весьма длительные вычисления…

– Алли, не надо этих подробностей. Скажи только главное – ты знаешь ответы?

– Естественно.

– Ну, слава тебе господи. А то я уже боялась услышать, что задача оказалась неразрешимой.

– Я удивляюсь тебе, милочка, – оскорбленно откликнулась мадам Везант. – Ведь Наука никогда не меняется, меняются только конфигурации. Разве возможно поражение, когда ты вооружен методикой, предсказавшей час и место рождения Христа, предсказавшей момент и способ смерти Юлия Цезаря? Истина всегда есть Истина.

– Да, совершенно с тобой согласна.

– Ты приготовилась?

– Сейчас, я только включу запись… давай.

– Так вот, Агнес, настал самый критический период твоей жизни. Столь мощная конфигурация выстраивалась в небесах лишь дважды за всю историю человечества. В первую очередь ты должна сохранять спокойствие, избегать излишней поспешности, тщательно все обдумывать. В целом знамения благоприятны… при том условии, что ты не будешь им противиться и тебе удастся избежать необдуманных поступков. Старайся за внешними проявлениями видеть глубинную суть… – И так далее, и тому подобное.

Бекки Визи всегда давала хорошие советы, давала их весьма убежденно, а потому и убедительно. Уроки Симона научили ее, что даже при самом угрожающем расположении планет обязательно есть какой-нибудь выход, какой-нибудь аспект, благоприятный для клиента. Главное – обнаружить этот аспект и подробно его обрисовать.

Мало-помалу напряженное лицо Агнес смягчилось, она начала согласно кивать.

– Теперь ты видишь, – заключила мадам Везант, – что в свете трех ваших гороскопов исчезновение Смита по сути своей неизбежно. Но не нужно беспокоиться, он вернется – или даст о себе знать – в самое ближайшее время. Самое главное – не делать излишне резких движений. Сохраняй спокойствие.

– Да, понимаю.

– И еще одно. Аспект Венеры очень благоприятен и потенциально доминирует над аспектом Марса. Как ты понимаешь, Венера символизирует тебя самое, а Марс – это и твой муж и Смит, последний – в силу уникальных обстоятельств его рождения. На тебя ложится бремя двойной ответственности, и ты обязана принять этот вызов. Ты должна проявить специфически женские черты характера – спокойную мудрость и сдержанность. Ты должна поддержать своего мужа, провести его через бурные воды, успокоить его и утешить. Ты должна быть неиссякаемым родником незамутненной мудрости, это твой особый талант – так воспользуйся же им.

– Алли, – восхищенно вздохнула миссис Дуглас, – ты просто великолепна. Не знаю, как тебя и благодарить.

– Благодари Древних Учителей, ведь я – всего лишь скромная их ученица.

– Их я отблагодарить не могу, так что отблагодарю тебя. Задаток был очень мал для такой работы, я сделаю тебе подарок.

– Нет, Агнес. Я рада оказать тебе услугу.

– А я рада отблагодарить за эту услугу. Молчи, Алли, больше ни слова.

Мадам Везант позволила себя уломать и закончила разговор, чувствуя приятное удовлетворение от честно выполненной работы, – ведь она знала, что ничуть не ошиблась в толковании небесных знамений. Бедняжка Агнес! Хорошая женщина, только терзается противоречивыми желаниями. Большая это честь – хоть немного выровнять ее путь, хоть самую малость облегчить ее бремя. Честь – и одновременно удовольствие.

Мадам Везант очень нравилось, что Агнес обращается с ней почти как с ровней; справедливости ради нужно добавить, что сама она была напрочь лишена снобизма и даже в мыслях не ставила себя на одну доску с супругой генерального секретаря. В молодости Бекки Визи была настолько серенькой и незаметной, что руководитель политической машины округа так никогда и не сумел запомнить ее имени – хотя и заинтересовался ее бюстом. Но Бекки Визи не обижалась. Бекки Визи любила людей. Она любила Агнес Дуглас.

Бекки Визи любила всех и каждого.

Она посидела еще немного, наслаждаясь теплым чувством удовлетворенности, выпила еще капельку своего тонизирующего – и все это время хваткий ее ум прокручивал обрывки полученных сведений. А затем она позвонила своему биржевому брокеру и приказала продавать «Лунар энтерпрайзес», без покрытия.

– Алли, – фыркнул брокер, – ты бы, знаешь, не увлекалась так своей похудательной диетой. Мозги размягчатся.

– Не мешай мне, Эд. Когда акции опустятся на десять пунктов, прикрой меня, даже если они будут падать дальше. Когда поднимутся на три пункта – снова покупай, а вернется цена сегодняшнего закрытия – продай.

Последовало долгое молчание.

– Алли, ты что-то там разнюхала. Признайся дядюшке Эду.

– Мне сказали звезды.

Эд высказал желание сделать с «этими твоими звездами» нечто астрономически совершенно несуразное.

– Ладно, не хочешь говорить, так не говори. М-м-м… ну что я за идиот такой, вечно вляпаюсь в какую-нибудь сомнительную историю. Ты не возражаешь, если я и от себя поиграю?

– Играй на здоровье, только не слишком крупно, чтобы не бросалось в глаза. Ситуация очень деликатная, Сатурн между Девой и Львом.

– Все как ты скажешь, Алли.

В полном восторге, что Алли подтвердила все ее догадки, миссис Дуглас с головой окунулась в дела. Она затребовала досье пропавшего Берквиста и приказала в кратчайшее время смешать его с грязью. Она вызвала Твитчелла, командира отряда Спецслужбы; тот покинул кабинет генеральной секретарши с совершенно убитым видом и сразу же сорвал злость на своем заместителе. Затем она поручила Санфорту запустить в эфир вторую серию спектакля «Человек с Марса», сопроводив ее слухом, что, «согласно источникам, близким к правительству», Смит в ближайшее время отправляется – а может быть, и уже отправился – в Анды, в высокогорный санаторий, чтобы отдохнуть в климате, максимально похожем на марсианский. Оставался последний вопрос – как утихомирить Пакистан, заставить его голосовать нужным образом.

Напряженная умственная работа кончилась тем, что Агнес позвонила супругу и велела ему поддержать притязания Пакистана на львиную долю кашмирского тория. Дуглас и сам склонялся к этой мысли и был искренне возмущен, что Агнес почему-то уверена в обратном. «Ты что, совсем меня за идиота держишь?» – подумал он, но вслух ничего такого не сказал и кисло согласился. Разобравшись с высокой политикой, миссис Дуглас отправилась на собрание «Дочерей Второй Революции», чтобы произнести там речь «Материнство в Новом Свете».

Пока миссис Дуглас распиналась перед аудиторией по вопросу, в котором она не смыслила ровно ничего, Джубал Харшоу, бакалавр юриспруденции, доктор медицины и доктор естественных наук, философ-неопессимист, сибарит, гурман и бонвиван, а заодно – сочинитель макулатурной беллетристики, сидел у себя дома в Поконских горах, поскребывал обросшую густым седым волосом грудь и созерцал сцену, разыгрывающуюся в плавательном бассейне. Там золотыми рыбками плескались три его секретарши, поразительно красивые и не менее поразительно эффективные в профессиональном своем качестве – полное соответствие законам архитектуры и дизайна, требующим гармонии декоративности с функциональностью.

Аппетитную блондинку звали Энн, гибкую как лиана брюнетку – Доркас, а рыжеволосую, с фигурой средних – если можно идеальные назвать «средними» – пропорций, – Мириам. Даже зная, что у них разброс по возрасту порядка пятнадцати лет, было невозможно угадать, кто тут старшая, а кто младшая. У них, разумеется, были и фамилии, но в доме Харшоу о таких мелочах не задумывались. Ходили слухи, что одна из секретарш – внучка Харшоу, но не существовало единого мнения, которая из них.

Харшоу был погружен в напряженную работу. Основная часть его сознания любовалась очаровательными девушками, очаровательно резвящимися в прозрачной, рассыпающей миллионы солнечных искр воде, но в некой маленькой, наглухо закрытой и звукоизолированной клетушке происходило сочинительство. Происходило оно, если дословно процитировать самого сочинителя, следующим образом: «Работая над книгой, я подключаю семенные железы в параллель с таламусом, а кору головного мозга – отключаю». Жизненные привычки Харшоу придавали невероятной этой теории некоторое вероятие.

Установленный на его столе микрофон соединялся с диктопринтером, но эта техника использовалась исключительно для заметок; при необходимости записать литературный текст Харшоу вызывал стенографистку и диктовал, внимательно следя за ее реакцией.

Вот и в данный момент он слегка потянулся и крикнул:

– К ноге!

– Сейчас «к ноге» Энн, – откликнулась Доркас. – Так что пока я за нее. Видишь круги по воде? Вот там она и есть.

– Нырни и вытащи. Я подожду.

Брюнетка исчезла под водой; через несколько секунд Энн вскарабкалась на бортик бассейна, завернулась в купальный халат, вытерла руки, подошла к столу и села, все это – без единого слова. Обладая абсолютной памятью, она не нуждалась для работы ни в бумаге, ни в карандаше.

Харшоу взял ведерко льда, щедро политого бренди, и сделал глоток.

– Энн, я тут сочинил нечто душераздирающее. Про котенка, который под Рождество забрался в церковь погреться. Он потерял хозяев, умирает от голода и холода и – бог уж знает где и почему – поранил себе лапку. Так что – поехали. «Снег падал и падал…»

– А какой псевдоним?

– М-м-м… пусть снова будет Молли Вордсворт, история старомодная и чувствительная, так что – вполне в ее духе. Заголовок – «Шел по улице малютка». И – поехали.

Продолжая говорить, Харшоу пристально смотрел на Энн. Когда из-под опущенных – для сосредоточенности – век девушки выкатились две слезинки, он слегка улыбнулся и тоже закрыл глаза. К завершающим фразам и рассказчик, и его слушательница плакали чуть не навзрыд.

– Тридцать машинописных, – объявил Харшоу. – Вытри сопли. Отошли эту хрень в редакцию и, ради бога, не приноси мне ее на проверку.

– Джубал, а тебе бывает когда-нибудь стыдно?

– Нет.

– Знаешь, а ведь я однажды не выдержу и пну тебя за очередную такую вот сказочку прямо в толстое брюхо.

– Знаю. Ну не сестер же мне на панель отправлять: во-первых, стары они для этого, а во-вторых, их у меня нет. Ну, чеши домой, клади эти сладкие слюни на бумагу и отсылай поскорее, а то я и вправду застесняюсь и передумаю.

– Слушаюсь, начальник!

Проходя мимо Харшоу, Энн наклонилась и чмокнула его в лысую макушку.

– К ноге! – снова взревел плодовитый сочинитель; Мириам уже направилась к столу, но тут неожиданно ожил установленный на фасаде дома динамик:

– Начальник!

– …! – бросил сквозь зубы Харшоу; Мириам укоризненно шикнула на него. – Да, Ларри? – добавил он, уже в полный голос.

– Тут у ворот некая дама, – сообщил динамик. – И при ней труп.

Харшоу на секунду задумался.

– А она как, хорошенькая?

– Ну-у… да, пожалуй.

– Так что ж ты там в носу ковыряешь? Веди ее сюда. – Харшоу устроился в кресле поудобнее. – И – поехали, – скомандовал он Мириам. – Городской пейзаж наплывом переходит в крупный план, снятый в интерьере. На жестком, с прямой спинкой стуле сидит полицейский, на нем нет фуражки, воротник расстегнут, лицо залито потом. В кадре есть и второй человек, он между нами и полицейским, виден только со спины. Человек поднимает руку, широко – почти за пределы кадра – размахивается и бьет полицейского. Тяжелый, смачный удар, звук записать отдельно. Дальше пойдем с этого места, – оборвал он себя.

По дорожке, ведущей к стоящему на холме дому, поднималась машина.

За рулем сидела Джилл, а рядом с ней – парень, который выскочил на асфальт, еле дождавшись, пока машина остановится. Было заметно, что ему не по себе.

– Вот она, Джубал. Получай.

– Вижу, вижу. Ну что ж, доброе утро, малышка. Ларри, а где там этот труп?

– Сзади, начальник. Под одеялом.

– Но это же совсем не труп, – возмутилась Джилл. – Это… Бен говорил, что вы… то есть я хочу сказать… – Она уронила голову на приборную доску и всхлипнула.

– Ну, ну, милая, – подбодрил ее Харшоу. – Очень редко бывает, чтобы труп стоил чьих-то слез. Доркас, Мириам, займитесь гостьей. Умойте, а потом налейте ей чего-нибудь.

Он подошел к заднему сиденью и поднял край одеяла.

– Вы должны меня выслушать, – пронзительно вскрикнула Джилл, стряхивая со своего плеча ладонь Мириам. – Он совсем не мертвый. Во всяком случае, я на это надеюсь. Он просто… ох, господи. – Из ее глаз снова брызнули слезы. – Я вся такая грязная… и я так боюсь!

– А вроде бы труп, – задумчиво констатировал Харшоу. – Температура, как я понимаю, равна температуре воздуха. Окоченение только какое-то странное. Давно он умер?

– Да ничего он не умер! Нельзя его вытащить оттуда? Мне было жутко трудно в одиночку запихнуть его на сиденье.

– Сию секунду. Ларри, возьми с той стороны. Да кончай ты зеленеть, наблюешь – сам и подтирать будешь.

Они вынули Валентайна Майкла Смита из машины и уложили на траву, его тело так и осталось свернувшимся в клубок. Доркас, не дожидаясь распоряжений, принесла стетоскоп, поставила его на землю, включила его и вывела усиление на максимум.

Харшоу надел наушники и начал искать звуки пульса. Это продолжалось довольно долго.

– Боюсь, что вы ошибаетесь, – повернулся он наконец к Джилл. – Ему уже никто не поможет. А кто это такой?

Джилл глубоко вздохнула. Ее лицо не выражало ничего, кроме усталости, а голос звучал ровно, отрешенно:

– Это Человек с Марса. Я так старалась.

– Ну конечно же, вы сделали все… Человек с Марса?

– Да… Бен… Бен Какстон сказал, что, кроме вас, обратиться не к кому.

– Бен, говорите, Какстон? Я весьма польщен таким дове… т-с-с! – Харшоу предостерегающе махнул рукой, на его лице появилась растерянность, тут же сменившаяся радостным изумлением. – Бьется! У него бьется сердце! Это же кто бы в такое поверил? Доркас, наверх, в амбулаторию. Запертая часть холодильника, третий ящик, код «Блаженство снов». Принеси его целиком, и еще шприц на один кубик.

– Сию секунду!

– Доктор, только никаких стимуляторов.

– Что? – недоуменно повернулся Харшоу.

– Извините, сэр. Я только медсестра… но тут совсем особый случай. Я это знаю.

– М-м-м… вообще-то, теперь он – мой пациент. Но лет уже сорок тому назад отчетливо выяснилось, что я – не Господь всемогущий, а еще через десять лет – что даже и не Эскулап. Что вы хотите попробовать?

– Я попробую просто его разбудить. Если вы что-нибудь с ним сделаете, он только глубже уйдет в это свое состояние.

– Х-м-м… валяйте. Только постарайтесь обойтись без топора. А потом попробуем мои методы.

– Хорошо, сэр.

Джилл опустилась на колени и начала распрямлять конечности Смита. Брови Харшоу удивленно поползли на лоб. Когда Смит принял нормальную позу, Джилл положила его голову к себе на колени.

– Проснись, – негромко сказала она. – Проснись, пожалуйста. Это я, твой брат по воде.

Непропорционально широкая грудь медленно приподнялась, Смит глубоко вздохнул и открыл глаза. При виде Джилл на его лице появилась детская, ликующая улыбка, тут же погасшая, как только он огляделся.

– Не бойся, – торопливо успокоила Джилл. – Это друзья.

– Друзья?

– Все они – твои друзья. Не волнуйся – и больше не уходи. Все в полном порядке.

Смит затих; спокойный и умиротворенный, словно кот, свернувшийся на коленях хозяина, он лежал и – на этот раз без страха – рассматривал окружающих.

Двадцать пять минут спустя неожиданные гости уже лежали в постели. Прежде чем на Джилл подействовало снотворное, Харшоу услышал от нее достаточно, чтобы понять: он попал в положение человека, ухватившего медведя за хвост. Бен Какстон исчез неизвестно куда; с юным Смитом ситуация, мягко говоря, щекотливая… ну, это стало понятно, как только выяснилось, кто он такой. Что ж, похоже, теперь развлечений будет предостаточно – ну, ничего страшного, все лучше, чем маяться от скуки.

Он вышел во двор и осмотрел машину, на которой приехала Джилл. С каждого боку – сделанная по трафарету надпись: «РЕдингская аРЕнда – Вечнодвижущийся Наземный Транспорт – АРендуй у АРгентинца!»

– Ларри, забор под напряжением?

– Нет.

– Включи. Потом сотри с этой калоши все отпечатки пальцев. Когда стемнеет, отведи ее за Рединг – лучше подальше, к самому Ланкастеру, – и спихни в канаву. Затем отправляйся в Филадельфию, садись на скрантонский автобус, ну а из Скрантона домой как-нибудь доберешься.

– Будет сделано, Джубал. Слушай, а это что – настоящий Человек с Марса?

– Лучше бы нет. А если настоящий – в чем я, к сожалению, почти уверен – и тебя сцапают вместе с этой тачкой, дело может кончиться веселеньким вечером вопросов и ответов. С применением паяльной лампы.

– Усек. Слушай, не грабануть ли мне на обратном пути банк?

– Может, и стоит – для собственной безопасности.

– О’кей, начальник. – Ларри слегка задумался. – А ничего, если я переночую в Филли?

– Да бога ради. Одного не пойму – ну что, спрашивается, человеку делать ночью в Филадельфии?

– Ха, так ведь места знать надо.

– Ну, вольному воля. – Харшоу повернул голову в сторону дома и взревел: – К ноге!

Джилл проспала до ужина – который у Харшоу подавали в восемь вечера – и проснулась на удивление бодрой. Принюхавшись к воздуху, поступавшему из вентиляционной решетки, она решила, что доктор подавил действие снотворного стимулятором. Рваная, грязная одежда куда-то исчезла, на ее месте лежали белое вечернее платье и босоножки. Платье сидело вполне прилично, скорее всего, оно принадлежало рыжей секретарше, которая Мириам. Джилл приняла ванну, причесалась, подкрасилась и спустилась в гостиную, чувствуя себя совсем другой женщиной.

Уютно свернувшись в кресле, Доркас занималась вышиванием; небрежно, как одному из членов семьи, кивнув гостье, она вернулась к своей многотрудной работе. Харшоу перемешивал в запотевшем кувшине некую жидкость.

– Выпьете? – поинтересовался он.

– Да, буду очень благодарна.

Харшоу щедро, до краев наполнил два больших стакана и протянул один из них Джилл.

– А что это такое? – опасливо поинтересовалась она.

– Мой рецепт. Возьмите равные доли водки, соляной кислоты и дистиллированной воды, добавьте две щепотки соли, маринованных жуков – по вкусу.

– Выпей лучше чего попроще, – посоветовала Доркас.

– А тебя кто спрашивает? – обиделся Харшоу. – Соляная кислота способствует пищеварению, а от жуков – витамины с протеинами. – Он торжественно провозгласил: – За нас самих, любимых и драгоценных. Таких, как мы, и на свете-то почти не осталось. – Он чуть не одним глотком осушил стакан и тут же наполнил его снова.

Джилл опасливо попробовала, затем сделала глоток побольше. Жуки там или не жуки, но сейчас это зелье было, пожалуй, самым подходящим для нее напитком. Блаженная теплота, возникнув в желудке, постепенно растекалась по телу, заливала его целиком, до самых кончиков пальцев. Когда стакан оказался наполовину пуст, Харшоу долил его доверху.

– Заходили к нашему общему пациенту? – поинтересовался он.

– Нет, сэр. Я не знаю, куда его поместили.

– А я заходил, пару минут назад. Спит без задних ног; стоит, пожалуй, переименовать его в Лазаря. Как думаете, он не побрезгует поужинать в нашей компании?

Джилл задумалась.

– Даже и не знаю, доктор.

– Ладно, как только он проснется, я сразу узнаю. А тогда пусть выбирает – или с нами, или ему принесут ужин в комнату. У нас тут полная свобода, каждый делает что его левая нога пожелает. Ну, а если мне не понравится, что он делает, – я вышвырну его отсюда к чертовой бабушке. Кстати, насчет «не понравится». Я не люблю, когда меня называют «доктор».

– Сэр?

– Нет, вы только не подумайте, что это слово меня оскорбляет. Но когда пошли присуждать докторские степени за успехи в народных танцах и ловле рыбы на мормышку, я задрал свой – как видите, очень основательный – нос и прекратил пользоваться этим титулом. Я в рот не возьму разбавленного виски, и мне не нужны разбавленные ученые степени. Так что зови меня просто Джубал.

– Но степень по медицине пока еще не «разбавлена».

– Только лучше бы ее назвали как-нибудь по-другому, чтобы тебя не путали с воспитателем, который приглядывает за детишками, играющими в песочнице. Кстати, насчет игр: давно хотел спросить, откуда у тебя такой преувеличенный интерес к этому пациенту?

– А? Так я же уже все рассказывала, док… Джубал.

– Ты рассказала мне, что произошло, но не рассказала – почему. Джилл, я видел, как ты с ним говорила. У вас что, «любовь»?

Джилл, покосившись на Доркас, которая словно бы и не слышала разговора, возмущенно выдохнула:

– Господи, какая чушь!

– А чего же это так сразу и чушь? Ты – девушка, он – юноша, нормальный ход.

– Но… нет, Джубал, тут все совсем по-другому. Я… ну, его держали в заключении, и я подумала – а точнее, Бен подумал, – что ему угрожает опасность. Мы хотели, чтобы Смита не лишили его законных прав.

– М-м-м… знаешь, деточка, ты, конечно, можешь назвать меня старым циником, но вот не верю я в бескорыстный интерес, хоть тресни. Гормональный баланс у тебя вроде бы в норме, потому рискну предположить, что дело тут либо в Бене, либо в этом марсианине. И ты бы разобралась в своих мотивах, а уж потом принимала решение, как поступить дальше. В данный момент меня интересует вопрос: что, по твоему мнению, должен сделать я?

А действительно – что? С того времени, как Джилл сожгла за собой все мосты, она думала только об одном: как бы не попасться преследователям в лапы. Все ее планы ограничивались тем, что нужно найти Джубала Харшоу.

– Я… я не знаю.

– Как я и думал. Из твоего рассказа я понял, что ты без уважительной причины отсутствуешь на работе, взял на себя смелость предположить, что ты не хочешь терять свою лицензию, и организовал телеграмму в больницу – причем не отсюда, а из Монреаля – с просьбой двухнедельного отпуска за свой счет для ухода за внезапно заболевшей родственницей. Ну как, нет возражений?

У Джилл камень с сердца свалился. Настрого запретив себе даже вспоминать о загубленной профессиональной карьере, она не избавилась от этих мыслей совсем, а только загнала их далеко в подсознание.

– Ой, Джубал, огромное спасибо! – радостно вскрикнула девушка и тут же добавила: – Тогда получается, что даже прогула нет – сегодня у меня выходной.

– Прекрасно. Но что же ты намерена делать дальше?

– Я как-то не успела еще подумать. Ну, сперва нужно связаться с банком и взять оттуда деньги… – Джилл смолкла, пытаясь вспомнить, сколько же там на счете. Совсем, наверное, немного, а если еще учесть, что она часто забывала…

– Вот-вот, – прервал ее размышления Джубал, – и как только ты свяжешься с банком, то через полчаса здесь будет больше полицейских, чем блох у бродячей собаки. Может, тебе лучше посидеть тихо и не высовываться, пока дела не придут в какой-то порядок?

– Спасибо, Джубал, но мне не хотелось бы злоупотреблять твоим…

– Поздно вспомнила. Да ты, девочка, не волнуйся, в этом дому всегда полным-полно нахлебников. Одна семья семнадцать месяцев здесь прожила, в полном составе. Никто не злоупотребляет моим гостеприимством, если я сам того не пожелаю, так что и на свой счет можешь быть спокойна. Теперь насчет нашего пациента; вы с Беном вроде бы хотели позаботиться о неких «его законных правах». Вы ожидали от меня помощи?

– Н-ну… Бен говорил… Бен думал, что ты поможешь.

– Бен может думать все, что ему угодно. Так называемые «права» этого парня не интересуют меня ни на вот столько. Право собственности на Марс родилось в воспаленном воображении так называемых юристов; я и сам – юрист, а посему совсем не обязан относиться к подобной чуши с уважением. Что же касается огромного состояния, которое считается принадлежащим твоему марсианину, так эта ситуация возникла благодаря трудам и страстям совсем других людей, а также – благодаря нашим странным племенным обычаям. Сам он и гроша ломаного не заработал. Надуют его – ну и слава богу, лично я настолько мало этим интересуюсь, что не стану даже читать в газете подробности. Так что если Бен рассчитывал найти здесь борца за «права» Смита – вы ошиблись адресом.

– Понимаю, – убито кивнула Джилл. – Нужно будет подумать, куда бы его перевезти.

– Нет, ни в коем случае! То есть – только если ты сама этого захочешь.

– Но ты же сказал…

– Я сказал, что не интересуюсь юридическими фикциями. Но человек, пользующийся моим гостеприимством, – совсем иное дело. Он может жить здесь сколько сам того пожелает. Я только хотел, чтобы ты отчетливо осознала: вы с Беном можете и не надеяться, чтобы из-за ваших романтических бредней я полез в политику. Милая моя, когда-то я и сам думал, что служу человечеству, и от мыслей таковых мне становилось теплее. А потом я обнаружил, что человечество совсем даже не желает, чтобы ему служили, более того, царапается и кусается при малейшей такой попытке. И теперь Джубал Харшоу делает исключительно то, что доставляет удовольствие Джубалу Харшоу. – Он повернулся к Доркас. – Пора бы вроде и ужинать. Как там, кто-нибудь пошевеливается?

– Мириам. – Доркас отложила свое вышивание и встала.

– Никогда не понимал, каким образом эти девицы разбираются, кто что когда будет делать.

– Да откуда же тебе, начальник, это понимать? Сам-то ты никогда ничего не делаешь. А вот чтобы обед пропустить, – Доркас похлопала Джубала по брюху, – такого за тобой еще не замечалось.

Прозвучал гонг, и они отправились в столовую. Надо думать, готовили в этом доме с помощью всевозможных модерных исхищрений, во всяком случае Мириам ничуть не напоминала только что вырвавшуюся из кухни повариху; царственная и прекрасная, она восседала во главе стола. Откуда-то появился еще один парень, чуть постарше Ларри и откликавшийся на имя Дюк; он обращался с Джилл так, словно она всю жизнь жила в этом доме. Еще двоих, пожилую супружескую пару, ей и вовсе представлять не стали – они сели за стол, как в ресторане, поели и ушли, ни с кем не обменявшись ни словом.

Все остальные непринужденно болтали. Подавали еду механизмы (не андроидные, без всяких фокусов), которыми управляла все та же Мириам. Пища оказалась великолепной и – насколько могла судить Джилл – без малейшей примеси синтетики.

Харшоу капризничал, жаловался, что нож тупой, мясо жесткое и что Мириам кормит народ вчерашними объедками. Джилл чувствовала себя неловко и очень жалела Мириам, но остальные присутствующие не обращали на гневные вопли хозяина дома никакого внимания. После очередной его филиппики Энн отложила вилку.

– Он опять вспомнил, как готовила его мама, – констатировала она.

– Он, похоже, считает, что снова стал начальником, – поддержала ее Доркас.

– Сколько там дней прошло?

– Да вроде бы десять.

– Слишком много. – Энн посмотрела на Доркас, на Мириам, и они дружно встали. Дюк продолжал невозмутимо жевать.

– Девочки, – всполошился Харшоу, – ну нельзя же во время еды! Вы подождите, пока…

Девушки неумолимо надвигались на него с трех сторон; механический официант услужливо откатился, давая им дорогу. За руки и за ноги они вытащили негодующе визжащего Харшоу из комнаты.

Визги становились все громче и громче, затем последовал тяжелый всплеск, и все затихло.

Девушки вернулись ничуть не встрепанные и не усталые.

– Еще салату, Джилл? – спросила Мириам, вновь занимая свое место.

Через некоторое время вернулся Харшоу, но не в смокинге, как прежде, а в пижаме и халате.

– Как я уже говорил, – заметил он, начиная есть (на время вынужденного перерыва официант предусмотрительно прикрыл его тарелку крышкой), – женщина, не умеющая готовить, не стоит даже того, чтобы ее выпороли. Если я не смогу получить хоть мал-мала сносного обслуживания, то променяю всех вас троих на собаку, а собаку пристрелю. Мириам, что у нас сегодня на десерт?

– Клубничный торт.

– Ну вот, это уже на что-то похоже. Расстрел отложим до среды, а там по обстоятельствам.

Джиллиан сообразила, что разбираться в хозяйских порядках вовсе не обязательно. После ужина она пошла в гостиную с намерением посмотреть новости, а точнее – узнать, упоминается ли в этих новостях ее собственное имя. Но телевизора там не было – ни обычного, ни как у Бена, замаскированного. А ведь если вспомнить, то и нигде в доме нет телевизора. И газет тоже, хотя везде уйма книг и журналов.

Кроме нее самой, в гостиной не было ни души. Это сколько же сейчас времени? Свои часы Джилл оставила наверху, в спальне, а в гостиной таковых не наблюдалось. Снова покопавшись в памяти, она сообразила, что не видела в этом доме ни часов, ни календаря.

Ну ладно, чем сидеть тут без дела и в одиночестве, лучше уж пойти спать. Одна из стен была полностью уставлена книгами и кассетами; Джилл выбрала «Просто сказки» Киплинга в записи на пленку и пошла к себе.

В спальне ее ждал сюрприз. Кровать была оборудована по последнему писку – массажер, кофеварка, кондиционер и что там еще, но будильник странным образом отсутствовал – на его месте виднелась пустая панель. Ничего, подумала Джилл, залезая под одеяло, вряд ли я так уж сильно засплюсь. Она вставила кассету в проектор, легла на спину, стала следить глазами за бегущими по потолку строчками, но уже через несколько минут дистанционный пульт выскользнул из ее пальцев, и свет потух. Медсестра Джиллиан Бордман уснула.

А вот доктор Джубал Харшоу ругал себя последними словами и не мог уснуть. Первоначальное любопытство отчасти было удовлетворено, отчасти притупилось, и наступила неизбежная реакция. Еще полвека тому назад он дал себе страшную клятву никогда больше не подбирать бродячих кошек – и вот, нате вам, пожалуйста, волею Венеры Прародительницы он подобрал, двух за раз… да нет, даже трех, если считать Какстона.

Что с того, что за упомянутые пятьдесят лет уважаемый доктор нарушил свою клятву уж никак не меньше пятидесяти раз, – он был не из тех ограниченных людишек, которые настаивают на последовательности в поведении. Джубала Харшоу ничуть не волновало появление в доме двух новых нахлебников – кем-кем, а уж крохобором-то он не был никогда. За чуть не сотню лет бурной своей жизни он много раз оказывался полным банкротом – и столько же, наверное, раз был богаче, чем в данный момент, а потому привык относиться к подобным вывертам судьбы спокойно, как к переменам погоды. И ни при каких условиях не считал копейки.

Другое дело, что вскоре сюда заявятся весьма малоприятные посетители, и тогда начнутся такие песни и пляски – не приведи господь. Ведь эта наивная девочка наверняка наследила по пути, что твоя хромая корова.

Стало быть, в это блаженное убежище придут чужие, незнакомые люди, они будут задавать дурацкие вопросы, выдвигать дурацкие требования… и тогда придется что-то решать, как-то действовать. И это раздражало больше всего, поскольку Джубал Харшоу философически полагал любые действия тщетными.

Он совсем не ожидал от представителей рода человеческого разумного поведения; по большей части их стоило бы запереть под замок или даже увязать в смирительные рубашки, чтобы не вредили ни окружающим, ни самим себе. Но неужели они его-то не могут оставить в покое – все, кроме тех немногих, кого он сам выбрал себе в сотоварищи. Джубал Харшоу был искренне убежден, что, предоставленный собственным своим промыслам, он давно уже ушел бы в нирвану… нырнул бы в свой пуп и исчез с глаз потрясенных зрителей, вроде как эти индусские хохмачи. Непонятно, правда, откуда бы тогда взялись потрясенные зрители? Как бы там ни было, неужели нельзя оставить человека в покое?

Немного за полночь Харшоу раздавил в пепельнице двадцать седьмой окурок и сел; в спальне вспыхнул свет.

– К ноге! – крикнул он в прикроватный микрофон.

Через минуту на пороге появилась Доркас, в халате и шлепанцах. Она широко зевала.

– Да, начальник?

– Доркас, все последние двадцать, а то и тридцать лет я был мерзким, никчемным паразитом.

– Тоже мне новость, – еще раз зевнула Доркас.

– Обойдусь без твоих комплиментов. В жизни каждого человека наступает момент, когда он должен забыть о пресловутом «здравом смысле» и грудью встать на защиту какого-то дела – бороться за свободу, сокрушать зло.

– М-м-м…

– Кончай зевать – этот момент настал!

Доркас посмотрела на свои шлепанцы:

– Может, мне сперва одеться?

– Одевайся. И разбуди остальных девиц – дела хватит всем. Облей Дюка холодной водой, пусть он затащит эту идиотскую говорилку в кабинет и подключит.

Вот тут-то Доркас удивилась по-настоящему.

– Это что – телевизор?

– Не заставляй меня повторять. И скажи Дюку, если эта механизма не в порядке и он с ней не справится – может убираться отсюда на все двадцать четыре стороны. Ну, давай – на полусогнутых, ночь предстоит долгая и суматошная.

– Ладно, – неуверенно сказала Доркас. – Только я тебе сначала температуру померяю.

– Утихомирься, женщина!

Дюк установил стереовизор достаточно быстро, чтобы Харшоу успел посмотреть повтор еще одного интервью с липовым Смитом. В комментариях проскользнуло упоминание, что, по всей вероятности, «Человек с Марса» отбудет в Анды, где все совсем как на Марсе. Джубал мгновенно понял, что это означает, и до самого утра висел на телефоне, обзванивая каких-то людей. На рассвете Доркас принесла завтрак – шесть яиц, взбитых вместе с бренди. Новоявленный борец за правое дело с хлюпаньем выпил жутковатую эту смесь, попутно рассуждая, что старость – она, конечно, не радость, однако за долгую жизнь человек обрастает постепенно уймой знакомых, среди которых неизбежно оказываются и очень влиятельные люди. И он может позвонить им в любое время дня и ночи – весьма полезная, кстати сказать, возможность.

Джубал отвел подготовленной им бомбе роль чисто оборонительного оружия – никто не будет поджигать ее запал без крайней необходимости, то есть – пока власть предержащие будут вести себя тихо и пристойно. Безусловно, правительство с легкостью может вторично изолировать Смита на основании его недееспособности – Харшоу в ней тоже не сомневался. Если подходить к несчастному парню с общепринятыми мерками, юристы без малейших колебаний объявят его невменяемым, а медики – психопатом, жертвой тяжелого и единственного в своем роде двойного ситуационного психоза: сперва его, человека, воспитали инопланетяне, а затем его, воспитанного инопланетянами, швырнули в чуждое и незнакомое человеческое общество.

Однако сам Харшоу считал, что в случае Смита как юридическое понятие «вменяемость», так и медицинское «психоз» не имеют никакого смысла. Данное существо человеческой природы, по всей видимости, сумело великолепно адаптироваться к не-человеческому обществу – попав в это общество податливым, с мягкой как воск психикой, младенцем. Сумеет ли то же самое существо адаптироваться к человеческому обществу, попав в него в достаточно зрелом возрасте, когда формирование привычек и образа мыслей, по существу, уже закончено? Именно это доктор Харшоу и намеревался выяснить. Впервые за несколько десятков лет у него снова появился живой интерес к медицине.

К тому же идея прищемить начальникам хвост приводила почтенного престарелого доктора в полный восторг. Расточительная природа двойной, а то и тройной мерой отпустила ему важное, имеющееся у каждого американца качество: склонность к анархии. Схватиться с планетарным правительством – заманчивая эта перспектива преисполнила Джубала Харшоу такой бодрости и энергии, каких он не ощущал многие уже годы.

На задворках заурядной галактики, вокруг более (менее?) чем заурядной звезды класса G, повинуясь гравитационному искривлению пространства, который уже миллиард лет вращались планеты. Четыре из них имели вполне пристойные – по планетарным масштабам – размеры, вполне возможно, что посторонний наблюдатель, случись таковой поблизости, сумел бы их даже различить. Все остальные – сор, мелкие камешки, одни из которых терялись в огненном сиянии центрального светила, а другие – в черных, холодных глубинах космоса. Как и обычно, все они были заражены так называемой жизнью – странной, болезненной формой энтропического нарушения. На третьей и четвертой планетах поверхностная температура колебалась где-то в районе точки затвердения окиси водорода, в результате там развились жизненные формы, способные – до определенной, во всяком случае, степени – к общению.

Древняя раса, обитавшая на Марсе, относилась к общению с землянами абсолютно равнодушно. Нимфы весело резвились на поверхности планеты, учились жить и – в восьми случаях из девяти – погибали в процессе обучения. Взрослые марсиане, бесконечно не похожие на нимф как телом, так и складом ума, обитали в поразительно гармоничных сказочных городах. При всем своем внешнем спокойствии, они вели даже более активную и напряженную жизнь, чем непоседливые нимфы, – жизнь разума.

Под присмотром взрослых находилась целая планета, так что дела им хватало: наставлять растения, где и когда те должны расти, собирать в город прошедших испытание (а попросту – выживших) нимф, а затем взлелеивать их и оплодотворять. Чтобы появляющиеся в результате яйца зрели и развивались, их нужно взлелеивать и обдумывать, выполнившие свое назначение нимфы должны перейти во взрослую стадию, для этого нужно убедить их расстаться с детскими глупостями. Все перечисленные выше дела – человек мог бы назвать их «работой» – были необходимы, однако для марсиан они являлись элементом жизни ничуть не более значительным, чем ежеутренняя и ежевечерняя прогулка с собакой для человека, руководящего в промежутке между этими прогулками огромной промышленной корпорацией. Кстати сказать, обитатель Арктура-третьего вполне мог бы посчитать этого гипотетического магната рабом собаки, а упомянутые прогулки – основной его деятельностью.

И марсиане, и земляне – самоосознающие жизненные формы, однако развитие этих двух рас шло абсолютно разными путями. Все поведение человека, все его жизненные мотивации, все его страхи и надежды несут на себе отпечаток присущей ему схемы воспроизведения потомства, более того – находятся от этой трагичной и, странным образом, прекрасной схемы в полной зависимости. То же самое верно и в отношении марсиан, но, так сказать, с точностью до наоборот. Весьма эффективная – а потому широко распространенная в галактике – биполярная модель приняла у них форму настолько отличную от земной, что назвать ее двуполой решился бы разве что биолог, а уж человеческий психиатр ни в коем случае не обнаружил бы в ней ничего «сексуального». Все марсианские нимфы – существа женского пола, а взрослые особи – мужского.

Причем это касается только биологии, но никак не психологии. На Марсе полностью отсутствует бинарная оппозиция мужское – женское, структурирующая жизнь и поведение землян. Брак – бессмысленное, отсутствующее понятие. Взрослые огромны и чем-то напоминают – на человеческий, во всяком случае, взгляд – парусные яхты; при всей яркости и активности своей умственной жизни, физически они крайне пассивны, в то время как круглые, пушистые нимфы полны веселья и неистощимой, бездумной энергии. Между базисами человеческой и марсианской психологии просто невозможно проводить параллели. Сексуальная биполярность – это и главная – пожалуй, даже единственная – связующая сила человеческого общества, и одновременно основной движущий импульс всей человеческой деятельности, от сонетов до уравнений теоретической физики. И если кому-либо покажется, что это преувеличение, – пусть он пороется в патентных бюро, библиотеках и музеях, много ли там созданного евнухами.

Марс, чья жизнь совершенно отлична от земной, не обратил особого внимания ни на «Посланника», ни на «Чемпиона». Столь свежие события представляли собой очень малый интерес – выпускай марсиане газеты, им бы за глаза и за уши хватило одного номера в земное столетие. Контакт с инопланетной расой не представлял для них ничего необычного – такое случалось уже в прошлом и, без всякого сомнения, не раз случится в будущем. Когда новая раса будет подробно и всесторонне грокнута (на что потребуется земное тысячелетие или около этого), наступит время предпринимать какие-то действия – или не предпринимать.

А пока что все внимание марсиан занимало происшествие совершенно иного рода; бестелесные Старики рассеянно, между делом дали человеческому детенышу поручение грокнуть все, что уж он там сумеет на третьей планете, и сразу же вернулись к рассмотрению серьезной проблемы. Совсем незадолго до описываемых событий, приблизительно во времена земного цезаря Августа, некий марсианский художник работал над произведением искусства. Если хотите, можете назвать это произведение поэмой, или симфонией, или философским трактатом; оно представляло собой совокупность эмоций, организованных в трагической, логически неизбежной последовательности. Человек способен наслаждаться подобным опусом ничуть не более, чем слепорожденный – великолепием заката солнца, а потому не стоит и пытаться подобрать точное жанровое определение. Главное тут в том, что упомянутый творец случайно развоплотился – не успев завершить своего творения.

Случайное развоплощение – вещь на Марсе почти невиданная; марсианам нравится, чтобы жизнь представляла собой завершенное, гармоничное целое, и биологическая смерть наступает у них в подобающий, заранее избранный момент. Художник, о котором мы повествуем, пал жертвой убийственного холода марсианской ночи, – погруженный в раздумья, он забыл вовремя вернуться в город; к тому времени, как его хватились, оставленная духом плоть не годилась даже в пищу. Сам же рассеянный творец так и продолжал увлеченно работать, не обратив ни малейшего внимания на собственную смерть.

Марсианское искусство имеет две разновидности: произведения живых авторов – темпераментные, новаторские и несколько примитивные, и работы Стариков – консервативные, крайне сложные и отличающиеся высочайшим техническим мастерством; эти разновидности никогда не смешиваются и оцениваются каждая по своим отдельным меркам.

Но по каким меркам следовало оценивать творение нашего художника, перекинувшее мост от телесного типа к бестелесному? Конечно же, окончательный вариант создан Стариком, однако, с другой стороны, Старик этот даже не знал, что он уже Старик, – с общей для всех творцов рассеянностью он не заметил изменения своего статуса и продолжал работать как телесный художник. А не следует ли считать, что перед нами – особый, отличный от прежних вид искусства? Нельзя ли создать новые его образцы – неожиданным образом развоплощая погруженных в работу художников? Текли столетия; Старики, находившиеся в непрерывном ментальном контакте, одну за другой обсуждали бесчисленные увлекательнейшие возможности, а телесные марсиане терпеливо ждали их вердикта.

Вопрос представлял тем больший интерес, что рассматриваемое произведение искусства имело религиозный (пользуясь земной терминологией) характер и было весьма эмоциональным: оно описывало контакт с народом пятой планеты; несмотря на всю свою незапамятную древность, событие это оставалось для марсиан живым и значительным – в том же примерно смысле, как распятие Христа, не теряющее своей значимости для людей и по прошествии двух тысяч лет. Марсианская раса познакомилась с существами, населявшими пятую планету, грокнула их во всей полноте и предприняла необходимые действия. Из осколков разрушенной планеты образовался астероидный пояс, а марсиане тысячелетие за тысячелетием продолжали любовно восхвалять ими же уничтоженный народ. Обсуждаемый нами художник предпринял одну из бесчисленных попыток глубоко и всесторонне грокнуть это прекрасное и замечательное событие в рамках одного опуса. Однако, прежде чем судить об удаче или неудаче его попытки, следовало грокнуть, как именно нужно о ней судить.

Удивительно красивая задача.

Недавний житель четвертой планеты Валентайн Майкл Смит абсолютно не интересовался животрепещущей этой проблемой и даже никогда о ней не слыхал. И его марсианский опекун, и братья этого опекуна никогда не смущали своего воспитанника вещами, явно непосильными для его понимания. Он, конечно же, знал о разрушении пятой планеты, но только так, как земной школьник знает о Трое и Плимутском Камне, и ни разу не подвергался воздействию таких произведений искусства, которые не смог бы грокнуть. Он получил образование, единственное в своем роде, – несравненно более обширное, чем его согнездники, однако несравненно меньшее, чем любой из взрослых; дело в том, что опекун и Старики, к которым опекун этот обращался за советами, мимолетно заинтересовались вопросом, какой объем знаний сумеет воспринять чужой детеныш. Результаты эксперимента позволили им понять людей лучше, чем те сами себя понимают, так как Смит с легкостью грокал вещи, неизвестные прежде ни одному человеку.

А в настоящий момент Смит радовался жизни. У него появился новый брат по воде – Джубал, появилась уйма новых друзей, а новые, восхитительные впечатления сменялись с такой калейдоскопической быстротой, что оставалось только запоминать эти впечатления, чтобы пережить их заново когда-нибудь потом, в свободное время.

Однажды брат Джубал заметил, что умение читать сильно ускорит гроканье странного и прекрасного мира Земли; пришлось посвятить обучению целый день, Джилл показывала в книге слова и говорила, как они произносятся. Никаких трудностей не возникало, если не считать необходимости отказаться на этот день от плавательного бассейна, что представлялось Смиту огромной жертвой – купание (когда ему сумели наконец вдолбить, что оно позволительно) было для него не просто удовольствием, но источником почти невыносимого религиозного экстаза; только приказания Джилл и Джубала мешали ему пребывать в бассейне по двадцать четыре часа в сутки.

Купаться после наступления темноты не разрешалось, поэтому ночью Смит читал. Он глотал том за томом «Британской энциклопедии», закусывал литературой по медицине и юриспруденции. Однажды брат Джубал застал его за перелистыванием какой-то из этих книг, остановился и начал спрашивать о прочитанном. Смит отвечал очень осторожно – ему сразу вспомнились испытания, проводившиеся Стариками. Брат Джубал был явно расстроен ответами, Смит не понял причины этого, а потому тоже расстроился и впал в медитацию – он был абсолютно уверен, что отвечал точно по книге, хотя кое-что в ней и не грокалось.

Книги книгами, но бассейн нравился ему гораздо больше, особенно когда там плавали Джилл, и Мириам, и Ларри, и Энн, и все остальные, и все весело брызгали друг на друга водой. Плавать Смит научился не сразу, зато сразу выяснил, что умеет делать нечто недоступное остальным; первая же его попытка полежать на дне бассейна привела к насильственному вытаскиванию его из воды. Он чуть не впал в транс, но вовремя сообразил, что шум и суматоха вызваны исключительно беспокойством о его благополучии.

Позднее, по просьбе Джубала, он устроил демонстрацию и блаженствовал под водой долго-долго, а еще позднее начал обучать этому своего брата Джилл, однако ей не понравилось и попытку пришлось оставить. Смит впервые осознал, что новые его друзья не умеют делать некоторых элементарных вещей. Он долго размышлял, пытаясь грокнуть этот факт во всей полноте.

В отличие от Смита, Харшоу не испытывал особой радости. Он жил практически так же, как и прежде, разве что иногда приглядывал за своим подопытным кроликом. Смит не подвергался регулярным медицинским обследованиям, не имел ни строгого распорядка дня, ни программы обучения, а просто жил себе на свободе, как деревенский щенок. Занималась им одна Джилл – этого более чем достаточно, как ворчал Джубал, весьма скептически относившийся к женскому воспитанию.

В действительности же все ее воспитание ограничивалось элементарными правилами поведения в обществе. Теперь Смит ел за столом, научился самостоятельно одеваться (вроде бы; Джубалу все время хотелось спросить у Джилл, так это или нет). Он соблюдал все принятые в этом доме обычаи и быстро обучался всему для себя новому по принципу «делай как я». В начале первого своего обеда за столом Смит пользовался исключительно ложкой (мясо ему резала Джилл), но уже к концу делал небезуспешные попытки есть так же, как и остальные. На следующий раз он продемонстрировал безукоризненные застольные манеры – в точности такие же, как у Джилл, вплоть до мелких характерных жестов.

Даже выяснив, что Смит читает со скоростью электронного сканера и, похоже, запоминает абсолютно все прочитанное, Харшоу не стал организовывать «исследование» с проверками, измерениями и диаграммами развития – чем больше человек знает, тем острее он чувствует собственное невежество, какой смысл «измерять», если даже непонятно, что именно ты измеряешь? Все его исследования ограничивались краткими заметками, которые он не собирался публиковать.

Наблюдать за тем, как уникальный подопытный экземпляр буквально на глазах обретает внешний облик человеческого существа, было очень интересно, однако настоящей радости Харшоу не испытывал.

Подобно генеральному секретарю Дугласу, он жил в напряженном ожидании, когда же громыхнет второй ботинок.

Харшоу начал действовать против своей воли, с единственной целью предупредить действия противника, и теперь его бесило, что ничего, ровно ничего не происходит. Кой черт, да неужели же вся федеральная полиция состоит из придурков, неспособных выйти на след бесхитростной девицы, протащившей трупообразного парня чуть не через полстраны? А может, они шли за ней по пятам и теперь обложили дом со всех сторон? Мысль, что какие-то там правительственные шпионы подглядывают за его домом, его крепостью, казалась Харшоу невыносимой – это почти столь же отвратительно, как если бы они вскрывали его письма.

А может, и вскрывают, от этих ублюдков всего можно ожидать! Правительство! Три четверти жадных паразитов, а остальные – дебилы. Никуда, конечно, не денешься, человек – животное общественное и без правительства обойтись не может – примерно так же, как без прямой кишки. Только зачем притворяться, будто неизбежность зла превращает его в добро? Ну что стоит этому драгоценному правительству сходить в лес погулять и заблудиться, на манер Мальчика-с-пальчика и его братцев?

Совершенно не исключено, даже весьма вероятно, что начальнички знают, где спрятан Человек с Марса, но предпочитают ничего не предпринимать. Пока.

И сколько же может продолжаться такое «пока»? Сколько можно держать «бомбу» на боевом взводе?

И еще: где черти носят этого малолетнего придурка Какстона?

– Джубал? – Оклик Джилл Бордман вывел Харшоу из глубин раздумья, ничем, собственно, не более эффективного, чем чесание в затылке.

– А? А, это ты, красавица. Прости, немного задумался. Садись. Выпить хочешь?

– Да нет, спасибо. Джубал, мне это не нравится.

– А что, нормально. Вошла в воду почти без брызг. Посмотрим, получится ли у тебя еще раз.

Джилл закусила губу и стала похожей на обиженную двенадцатилетнюю девочку.

– Я с тобой серьезно, а ты все шуточки. Я очень беспокоюсь.

– А в таком случае, – обреченно вздохнул Харшоу, – вытрись сперва. Ветер холодный.

– Мне совсем не холодно. Послушай, Джубал, ничего, если я оставлю Майка здесь?

Харшоу недоуменно моргнул:

– Конечно. Все будет в порядке, девочки за ним присмотрят. А ты что, куда-нибудь собралась?

Джилл не решалась смотреть ему в глаза.

– Да.

– М-м-м… ты можешь жить здесь сколько угодно. Но если хочешь уехать – кто же вправе тебя задерживать?

– Ты не так понял, я совсем не хочу уезжать!

– Так и не уезжай.

– Я не хочу, а должна.

– Ну-ка, ну-ка, повтори, что-то я плохо расслышал.

– Да неужели же ты не понимаешь? Мне у тебя очень нравится, и ты нам очень помог. Но я не имею права так вот здесь сидеть и ничего не делать. Нужно искать Бена.

– ….!! – выразительно сказал Харшоу, а затем добавил: – Ну и как же ты намерена его искать?

– Не знаю, – еще больше помрачнела Джилл. – Но только не могу же я лежать тут на боку и плескаться в водичке, когда Бен исчез.

– Бен давно уже вышел из младенческого возраста и вполне способен сам о себе позаботиться. Ты ему не мамочка и даже не жена. А я ему не опекун. Ни ты, ни я совсем не обязаны его искать – уж с этим-то ты можешь согласиться?

Джилл задумчиво ковыряла ногой в песке.

– Да, – кивнула она, – у меня нет перед ним никаких обязательств. Я только знаю… я знаю, что если бы пропала я, Бен бросился бы искать – и искал бы, пока не нашел. Поэтому и я обязана искать его.

На этот раз Джубал выругался не коротко, а длинно и цветисто.

– Ну ладно, – добавил он, – попробуем по порядку. Ты собираешься нанять частных сыщиков?

– Вероятно, да. – Вид у Джилл был совсем несчастный. – Только я никогда раньше этого не делала. Они много берут?

– Очень.

Джилл судорожно сглотнула.

– А может, они согласятся в рассрочку, с ежемесячными взносами.

– Вот уж фиг, у этих ребят принцип один – деньги на кон, отец дьякон. Да ты не плачь, не плачь, я поднял эту тему только для того, чтобы сразу же с ней и покончить. Я уже поручил поиски Бена лучшим из имеющихся профессионалов – так что тебе нет никакой необходимости нанимать второсортных и влезать для этого на всю жизнь в долги.

– Ты же ничего не говорил!

– Не видел необходимости.

– Но… А что им удалось выяснить?

– Ничего, – признал Джубал. – Именно потому я ничего не говорил, не хотел расстраивать тебя попусту. Мне казалось, – помрачнел он, – что ты слишком уж дергаешься. Сперва я согласился с помощником Бена, этим самым Килгалленом, что твой лихой журналист бросился по какому-нибудь горячему следу, соберет материал и сразу появится. А теперь, – эти слова сопровождались печальным вздохом, – я так больше не думаю. Этот дуболом Килгаллен – у него, видите ли, есть записка от шефа, извещающая, что тот будет в отлучке. Мой агент сумел сфотографировать эту записку; так вот, Бен не оставил ее, а прислал.

На лице Джилл появилось недоумение.

– А почему же он мне ничего не послал? Это очень на Бена не похоже, он никогда таких вещей не забывает.

Джубал подавил стон.

– Джиллиан, покрути мозгами. Ты что, считаешь, если на клетке написано «крокодил», так там обязательно сидит крокодил? Ты добралась сюда в пятницу, а этот факс был получен из Филадельфии, со станции Паоли, предыдущим утром в половине одиннадцатого, если быть точным – в четверг, в десять тридцать четыре утра. Получен прямо в момент передачи – у Бена в кабинете стоит собственный факс. И вот скажи мне теперь, чего бы это ради Бен отправлял факс в свою редакцию – в рабочее, заметь, время – вместо того чтобы позвонить?

– Странно, он бы вроде не должен, во всяком случае я бы так не сделала. Все всегда пользуются телефоном, и…

– Ты не Бен. У него мог найтись десяток самых разнообразных причин. Чтобы никто ничего не перепутал. Чтобы в архивах «Ай-Ти-Ти» сохранилась копия, которую можно будет предъявить в случае какой-нибудь юридической заморочки. Чтобы послать сообщение с задержкой. Да все что угодно. Килгаллен не усмотрел в таком способе ничего странного, да и вообще, раз Бен держит у себя в кабинете факс – значит он им пользуется. Однако, – продолжил Джубал, – факсограмма создает впечатление, что в четверг в десять тридцать четыре утра Бен находился на станции Паоли. Джилл, оттуда сообщение не отправляли.

– Но…

– Помолчи немного. Сообщение зарегистрировали там, но отправили из другого места. Текст либо пишут на бланке, либо передают по телефону. Если текст написан на бланке, его передают адресату в виде факсимиле, с сохранением почерка и с подписью, в то время как текст, надиктованный по телефону, нужно сперва напечатать.

– Ну конечно.

– Так что же, Джилл, у тебя так и не появляется никаких мыслей?

– Н-ну… знаешь, Джубал, у меня сейчас голова совсем не работает.

– Не терзайся, я сперва тоже ни о чем не догадался. Но сыщик, работающий на меня, парень очень ушлый, он состряпал себе липовые документы на имя Килгаллена, адресата, а по фотографии, снятой под самым носом оного Килгаллена, изготовил поддельный факс. Ну, а потом отеческие его манеры и честнейшее лицо убедили юную особу из почтовой конторы растрепать такие вещи, о которых она обязана молчать – пока не получит судебного постановления. Что весьма и весьма прискорбно. Вообще-то говоря, она не должна была запомнить какую-то там факсограмму – в уши вошло, напечатано и напрочь забыто, только где-то там в архиве осталась копия. Но юная наша связистка оказалась поклонницей Бена, она читает каждую его колонку, да еще на ночь, – ты представляешь себе, какой это ужас? – Джубал поморгал, повернул голову в сторону и взревел: – К ноге!

Словно по волшебству, рядом с ним появилась голая и мокрая Энн.

– Ты напомни, – сказал Джубал, – чтобы я написал статью о болезненном пристрастии к чтению новостей. Тема: по большей своей части неврозы происходят от нездоровой привычки бултыхаться в горестях и бедах пяти миллиардов незнакомых тебе людей. Заголовок будет «Трепотня без конца и без края»… нет, лучше «Оплетенные сплетней».

– Куда-то тебя, шеф, не туда заносит, патология какая-то.

– Ничего подобного, я шагаю в ногу, это все остальные – не в ногу. Проследи, чтобы я написал ее на той неделе. А сейчас – испарись, я занят. Так вот, – он снова повернулся к Джилл, – она заметила фамилию Бена и чуть не опи́салась от восторга – как же, такое редкое счастье поговорить со своим кумиром, – и тут же расстроилась, что Бен пожмотничал и оплатил только голос, но не изображение. Да, она все это прекрасно запомнила… и запомнила, в частности, что звонил Бен из телефона-автомата, и не откуда-нибудь, а из славной нашей столицы города Вашингтона.

– Из Вашингтона? – тупо повторила Джилл. – Но почему же он тогда…

– Вот именно! – раздраженно воскликнул Джубал. – Из той вашингтонской будки он мог связаться со своим помощником напрямую, это в сто раз проще, быстрее и дешевле, чем звонить в Филадельфию и чтобы потом его сообщение передавали обратно в Вашингтон. Бред, чушь собачья. А с другой стороны – может, и не чушь, а просто Бен тут что-то жульничает. Можешь уж не сомневаться, из него подобные штучки льются так же легко и непринужденно, как из птички – песня. Играя все время по-честному и в открытую, не станешь уинчеллом.

– Бен совсем не уинчелл! Он – липпман.

– Прости, милая, мне все эти дела, как выражается ваше поколение, до лампочки, так что я в них немного путаюсь. Возможно, он считал, что телефон в конторе прослушивается, а с факсом все чисто. Или, наоборот, считал, что шпики подключились и туда, и туда – и хотел при помощи факсограммы из Филадельфии убедить их, что уехал из Вашингтона, и надолго. В каковом случае, – нахмурился Джубал, – найдя Бена, мы окажем ему медвежью услугу. Возможно, даже подвергнем его жизнь опасности.

– Нет, Джубал!

– «Нет, Джубал», – устало передразнил ее Харшоу. – Не нет, а да. Бен все время ходит по самому краешку, на этом он и сделал себе репутацию. А тут, похоже, добегался наш зайчишка. Пойми, Джилл, твой дружок ни разу еще не связывался с таким опасным делом. И если он исчез по своей воле – что вполне возможно, – неужели ты захочешь привлекать к этому факту внимание? Килгаллен великолепно его прикрывает; колонка появляется каждый день, как часы. Я обычно ее не читаю, но на всякий случай проверил.

– Статьи, записанные заранее. Мне мистер Килгаллен объяснил.

– Конечно. Обличение гнусных методов ведения избирательных кампаний и финансовых махинаций – беспроигрышный вариант, как призывы к празднованию Рождества. Таких статей в редакции наверняка целый ворох. А может, Килгаллен сам их пишет. Как бы там ни было, по всеобщему представлению, Бен Какстон так и продолжает вещать со своей картонной трибуны. Откуда знать, а вдруг он все это спланировал? А вдруг он был в такой опасности, что не решился тебе позвонить? Ну так что?

Джиллиан испуганно огляделась – все вокруг казалось почти невыносимой буколической идиллией – и зарыла лицо в ладони.

– Джубал… Джубал, а что же тогда делать?

– Ну-ка, ну-ка, ты это прекрати, – прикрикнул на нее Харшоу. – И не смей в моем присутствии по Бену слезы лить. Ничего хуже смерти с ним не случится – а ведь такое предстоит и всем нам, кому – через несколько дней, кому – через несколько лет. Ты бы с Майком поговорила, он боится «развоплощения» гораздо меньше, чем выговора. Может, он и прав, конечно. Да если бы я сообщил нашему марсианину, что решил поджарить его на обед, он поблагодарил бы меня за оказываемую честь, захлебываясь от радости и счастья.

– Знаю, – уныло кивнула Джилл, – но как-то не очень способна разделить его философский подход.

– Вот и я тоже, – весело признался Харшоу. – Но я уже начинаю понимать эту – весьма утешительную для человека моего возраста – точку зрения. Способность расслабиться перед неизбежным и получать удовольствие – я воспитывал ее в себе всю свою жизнь… и вот, пожалуйста, какой-то младенец с Марса, едва достигший возраста, когда пускают к избирательной урне, настолько дурковатый и неопытный, что его и через деревенскую-то улицу нужно за ручку переводить, чтобы телегой не переехало, – он убедил меня, что это я только-только начинаю ходить в детский сад. Вот ты, Джилл, спрашивала, можно ли оставить здесь Майка. Господи, да я готов силой его здесь удерживать – пока не узнаю все то, что он знает, а я – нет. Вот, скажем, эта история с «развоплощением» – это ведь не о том, что жизнь невыносима. Тут же нет ровно ничего от фрейдовского «стремления к смерти» и даже ничего от «все, как ни вьются реки». Тут уж, скорее, по Стивенсону: «Я радостно жил и легко умру». Насчет Стивенсона я сильно подозреваю, что тот попросту подбадривал себя перед лицом неизбежного – или впал на последней стадии своей чахотки в эйфорический бред. Но вот Майк – он же почти уверил меня, что знает, о чем говорит.

– Возможно, – все так же уныло откликнулась Джилл. – Но я просто боюсь за Бена.

– И я тоже, – признался Джубал. – Ладно, Майка мы в другой раз обсудим. Я, собственно, тоже не думаю, что Бен прячется.

– Но ты ведь говорил…

– Подожди. Мои шерлоки холмсы не ограничились редакцией «Пост» и станцией Паоли. В четверг утром Бен посетил Бетесдинский медицинский центр, в сопровождении адвоката и Честного Свидетеля – самого Джеймса Оливера Кавендиша, если ты что-нибудь в этом петришь.

– Боюсь, что нет. Никогда о таком не слышала.

– Неважно. Тот факт, что Бен нанял именно Кавендиша, показывает серьезность намерений – по воробьям из пушек не стреляют. Они добились встречи с «Человеком с Марса».

– Не может быть, – судорожно выдохнула Джилл.

– Джилл, ты оспариваешь показания Честного Свидетеля… и даже не просто Честного Свидетеля, а самого Кавендиша. Если он что-нибудь утверждает – это такая же истина, как Святое Писание.

– Да будь он хоть все двенадцать апостолов в одном лице – не было его на моем этаже в тот четверг. Ни его, ни Бена, ни какого-то там адвоката.

– А ты слушай повнимательнее. Я же и не говорю, что их провели к Майку, я сказал, что они добились встречи с «Человеком с Марса». Совершенно очевидно, что с тем, липовым, которого показывают по телевизору.

– А-а. Ну конечно. И Бен поймал их за руку!

– Так, девочка, медленно считай про себя до десяти тысяч и не перебивай меня, пока я не закончу, – болезненно поморщился Джубал. – К сожалению, никого Бен ни за какое место не поймал. Этого не сумел сделать даже Кавендиш – а если и сумел, то никому не признаётся и не признается. Ты же знаешь кодекс поведения Честных Свидетелей.

– Н-ну… нет, не знаю. Я их никогда не видела.

– Не видела? Энн!

Сидевшая на вышке для прыжков Энн обернулась.

– Энн, – снова крикнул Джубал, – вон тот дом, на вершине холма, какого он цвета?

Энн взглянула в указанном направлении.

– С этой стороны он белый, – ответила она, даже не полюбопытствовав, зачем Джубалу понадобилось это знать.

– Вот видишь? – Харшоу снова повернулся к Джилл. – Ей и в голову не приходит предположить, что и остальные стены дома тоже белые. И вся королевская рать не заставит Энн что-то сказать о цвете этих стенок – разве что она сходит туда и посмотрит. Но даже и тогда она не станет утверждать, что стенки так и остались белыми после ее ухода.

– Так что же, значит, Энн – Честный Свидетель?

– Полное образование, неограниченная лицензия, право давать показания Верховному Суду. Можешь расспросить ее на досуге, почему она перестала практиковать. Только не планируй на тот день никаких других дел – настырная девица будет излагать тебе правду, всю правду, ничего кроме правды, а на это уходит уйма времени. Но вернемся к нашим мутонам, а точнее, к мистеру Кавендишу. Бен нанял его для открытого свидетельствования, безо всяких ограничений и без сохранения задания в тайне. Поэтому когда Кавендиша начали спрашивать, он отвечал со всеми утомительными подробностями. Интереснее всего было не то, что он говорил, а то, чего он не говорил. Он ни разу не сказал, что человек, которого они видели, не является Человеком с Марса… но при этом ни одно слово Кавендиша не дает оснований утверждать, что он считает предъявленный им экспонат Человеком с Марса. Знай ты Кавендиша, ты поняла бы, что это полностью решает вопрос. Если бы он видел Майка, он описал бы его с такой точностью, что и ты, и я были бы уверены, что он видел именно Майка. Ну вот, например, Кавендиш описывает форму ушей «Человека с Марса» – и она не такая, как у Майка. Че-тэ-дэ: ни Кавендиш, ни Бен Майка не видели, им всучили липу. Кавендиш прекрасно это понимает, но сказать об этом не может – его удерживает профессиональный кодекс.

– Я же и говорила, не было их на моем этаже.

– Но пойдем дальше. Все это произошло задолго, точнее, за восемь часов до того, как ты провернула свой номер с побегом; по словам Кавендиша, они увидели липового Смита в четверг утром, в девять часов четырнадцать минут. В этот момент настоящий Майк был еще на месте, в том же самом здании – и его вполне могли предъявить. Однако же правительственное жулье рискнуло продемонстрировать самому знаменитому в стране Честному Свидетелю не его, а фальшивку. Почему?

Джубал выжидательно посмотрел на Джилл.

Она пожала плечами:

– Это что, риторический вопрос? Я не знаю. Бен собирался спросить Майка, не хочет ли тот покинуть больницу, а получив положительный ответ – забрать его оттуда.

– Он и сделал такую попытку – с предъявленным ему актером.

– Ну и что? Джубал, они же ничегошеньки не знали о намерениях Бена. К тому же Майк с ним никуда бы не пошел.

– Но тебе-то он не отказал.

– Да, потому что я уже была его «братом по воде», так что тут сравнивать нечего. Бред, конечно, но Майк безоговорочно доверяет любому человеку, с которым «разделил воду», например тебе. Общаясь с «братом по воде», он до идиотизма послушен, а с кем угодно другим – упрям как осел. Бен с ним не справился бы. Во всяком случае, – добавила Джилл, – так было на прошлой неделе. Майк меняется поразительно быстро.

– Да уж. Пожалуй, даже слишком быстро. Посмотри хотя бы, с какой скоростью он обрастает мышцами, – я глазам своим не верю. Жаль, что я его не взвесил сразу, как вы сюда приехали. Ладно, сейчас мы разбираемся не с ним, а с твоим пропавшим приятелем. Как сообщил Кавендиш, Бен высадил его и адвоката, парня по фамилии Фрисби, в девять тридцать одну, а сам остался в такси. Неизвестно, куда Бен после этого отправился, но через час он – или некто, назвавшийся его именем, – передал в Паоли эту самую факсограмму.

– Так ты не думаешь, что это был Бен?

– Не думаю. Кавендиш сообщил номер машины, и мои агенты попытались заглянуть в память ее автопилота. Если Бен пользовался кредитной карточкой, на пленке должен был остаться номер его счета, но даже если он платил наличными, очень интересно узнать, где эта машина побывала в четверг.

– Ну и что?

– Ну и ничего. Судя по записям, в четверг интересующее нас такси было в ремонте и никуда не летало. Так что одно из двух: либо Честный Свидетель неверно запомнил номер, либо кто-то подчистил запись. Не знаю, – пожал плечами Джубал, – может, присяжные решат, что даже Честный Свидетель способен ошибиться, особенно если никто не просил его запомнить этот номер. Лично я в такое не верю, особенно когда Свидетель – Джеймс Оливер Кавендиш. При малейшем сомнении он бы ничего не сказал… Ты, Джилл, буквально принуждаешь меня лезть в эту неприятную историю, а мне это совсем не нравится, – хмуро добавил он по размышлении. – Допустим на минуту, что звонил в Паоли сам Бен; даже и тогда вряд ли он стал бы мухлевать с памятью такси, и уж совсем невероятно, чтобы у него были к тому причины. Бен куда-то направился, а затем некто, имеющий доступ к архивам общественного транспорта, приложил все старания, чтобы скрыть, куда именно он направился… а вдобавок не поленился послать липовую факсограмму с целью убедить всех, что с Беном ничего не случилось и никуда он не исчез.

– Исчез! Скажи уж лучше, его похитили!

– Поосторожнее, Джилл, не надо таких громких слов, «похитили» – это уголовное преступление.

– А как же еще это называть? Не понимаю, Джубал, ну как ты можешь сидеть тут и спокойно рассуждать, когда нужно кричать с каждой…

– Ну-ка, замолчи! Видишь ли, Джиллиан, нельзя исключать, что Бен не похищен, а убит.

– Да, – мгновенно поникла Джилл. – Вот этого-то я и боюсь.

– Но раз мы не видели трупа – нужно считать твоего дружка живым. Ты знаешь, Джилл, чего при похищении нельзя делать ни в коем случае? Поднимать шум и крик – перепугавшись, похититель почти наверняка угробит свою жертву.

Джиллиан с трудом сдерживала слезы.

– Должен признаться, – виновато продолжал Джубал, – очень похоже, что Бена убили. Слишком уж долго его нет. Но мы решили считать, что он жив, пока не удостоверимся в обратном. Ты хочешь его искать. Ну и каким же, интересно, способом намерена ты это делать? Причем – не увеличивая риск, что неизвестные нам похитители пойдут на крайние меры?

– Как это – неизвестные? Мы же знаем, кто они такие?

– Ты так думаешь?

– Конечно! Те же самые люди, которые держали Майка в заключении. Правительство.

– Нет, полной уверенности у нас нет. Это всего лишь предположение, основанное на известных нам намерениях Бена, – пожал плечами Харшоу. – Своей колонкой Бен нажил себе уйму врагов, и не только в правительстве. Готов согласиться, что другого предположения мы сделать не можем, но что такое «правительство»? Это же несколько миллионов человек. В одном Вашингтоне – миллион чиновников. Нужно задаться вопросом: на чью конкретно мозоль он наступил? Кто его так возненавидел?

– Да ведь я же передавала тебе слова Бена, его главный противник – генеральный секретарь Дуглас.

– Нет, – покачал головой Харшоу. – Кто бы там и что ни говорил, генеральный секретарь никогда не будет замешан ни в какой уголовщине – даже в том случае, если уголовщина эта будет ему очень на руку. Никто никогда не докажет, что он знал о каких-то незаконных делах. Вполне, кстати, возможно, что он и вправду не знает, во всяком случае, о той их части, которая связана с физическим насилием. Нам нужно узнать, кто именно из порученцев генерального секретаря вел эту операцию. Задача совсем не такая безнадежная, как могло бы показаться, – во всяком случае, я так думаю. Когда Бен прилетал в вашу больницу, там был один из помощников Дугласа – сперва он отговаривал Бена, а потом сопровождал его к своему липовому «Смиту». Так вот, начиная с прошлого четверга этого высокопоставленного шестерилу никто и нигде не видел – в точности, как и Бена. Я не думаю, что это простое совпадение; судя по многим данным, именно он – главная фигура в этом деле. Найдя его, мы можем найти и Бена. У меня есть основания предполагать, что этот тип, Гильберт Берквист…

– Берквист?

– Ну да. Так вот, у меня есть все основания… в чем дело, Джилл? Ты только не хлопайся, пожалуйста, в обморок, а то придется закинуть тебя в бассейн.

– Джубал, этот твой Берквист – он один такой или есть другие Берквисты?

– Как? Похоже, что один, но зато такая сволочная сволочь, каких еще поискать. Во всяком случае, в аппарате Дугласа других Берквистов нет. А ты что, с ним знакома?

– Не знаю. Но если это тот самый… тогда его можно не искать.

– М-м-м… ну-ка, девица, колись.

– Джубал, ты уж прости меня, пожалуйста, но я не все рассказала.

– Так оно обычно и бывает. Ну ладно, хоть теперь-то рассказывай.

Спотыкаясь и запинаясь, Джилл поведала Джубалу историю о Людях, Которые Исчезли.

– Вот и все, – виновато заключила она. – Тогда я закричала, и Майк испугался, и он впал в транс, и в результате мне было страшно трудно сюда добраться. Об этом я уже говорила.

– М-м-м… да. Жаль, что ты не рассказала тогда и всего остального.

Джилл смущенно покраснела:

– Я думала, мне никто не поверит. И еще – очень боялась. Джубал, а с нами могут что-нибудь сделать?

– Что сделать? – удивился Харшоу.

– Ну… в тюрьму посадить или еще что.

– Вот ты о чем. Да будет тебе, милая, известно, за присутствие при сотворении чуда не судят, равно как и за само чудотворство. Но тут неизбежно возникает больше вопросов, чем звезд на небе и песчинок на дне морском, вместе взятых. Ты помолчи немного, а я подумаю.

Молчал Джубал минут десять, после чего открыл глаза и вопросил:

– А где это наш трудный ребеночек? Скорее всего, на дне бассейна…

– Конечно.

– …а потому тебе поручается вытащить его оттуда и препроводить в мой кабинет. Любопытно посмотреть, сумеет ли он повторить этот номер, а зрители нам не нужны. Нет, один зритель нам нужен. Скажи Энн, чтобы обрядилась в этот дурацкий балахон, – она понадобится мне в своем профессиональном качестве. И Дюка тоже позови.

– Есть, начальник.

– А по какому, собственно, праву ты называешь меня начальником? Ты мне налоговую базу не уменьшаешь.

– Хорошо, Джубал.

– М-м-м… даже и ума не приложу, кем бы можно было пожертвовать. Как ты думаешь, умеет Майк работать с неодушевленными предметами?

– Не знаю.

– Ничего, скоро выясним. Вытащи его и приведи в чувство. – Джубал на некоторое время смолк. – Но какой все-таки великолепный способ избавляться… нет, не будем поддаваться искушению. Ладно, действуй, увидимся наверху.

Одетая в предписанную гильдией белую мантию, Энн подняла голову на входящую в кабинет Джилл, но даже не поздоровалась. Джилл нашла себе стул и тихо присела – творческий процесс был в самом разгаре.

– …из-под распростертого на полу тела, – диктовал, не обращая внимания на новопришедшую, Джубал, – постепенно пропитывая угол ковра; рядом с камином уже успела образоваться темно-красная лужица, над которой кружили две мухи, не нашедшие себе, по-видимому, более интересного занятия. Мисс Симпсон прижала руку ко рту. «Боже мой! – расстроенно пробормотала она. – Папочкин любимый ковер с концами. Да и папочка вроде тоже». Конец главы, Доркас, и конец первой части. Аванс отработан, пусть платят дальше. Отошли сегодня же. И – мотай отсюда.

Доркас прихватила свою стенографирующую машинку и ушла, улыбнувшись на прощание Джилл.

– А где Майк? – спросил Джубал.

– Одевается, – пожала плечами Джилл. – Сейчас придет.

– Одевается? – возмутился Джубал. – Что ему тут, светский раут?

– Надо же ему одеться.

– Зачем? Меня абсолютно не интересует, как все вы по дому бегаете, в шубах или телешом. Сегодня жарко. Гони его сюда.

– Не надо, Джубал, нужно же ему научиться.

– Тьфу. Ты навязываешь ему свою узколобую, ханжескую, провинциальную мелкобуржуазную мораль.

– И ничего подобного, просто я прививаю ему необходимые повседневные навыки.

– Навыки, мораль – да какая тут разница? Милостью божьей – ну и, конечно же, благодаря твоей шустрости – тут оказалась личность, не запятнанная психотическими табу нашего готтентотского племени, – и теперь ты вознамерилась превратить его в заурядного конформиста, из каких состоит чуть не все население этой трусливой страны. Может, ты еще и портфель ему купишь? И внушишь, чтоб без портфеля людям на глаза не показывался, иначе засмеют.

– Ни во что такое я Майка не превращаю, просто хочу, чтобы он не попадал на каждом шагу в дурацкое положение. Все для его же пользы.

– Вот-вот, – фыркнул Харшоу. – Именно это сказали коту, прежде чем отрезать ему яйца.

Джилл возмущенно вскрикнула и, судя по выражению лица, начала медленно считать до десяти.

– Это ваш дом, доктор Харшоу, – сказала она, вставая, – и мы перед вами в долгу. Хорошо, я приведу Майка.

– Садись – и оставь тщетные попытки быть такой же мерзкой, как я. У меня за плечами десятилетия тренировки. Давай разберемся сразу: ни в каком ты передо мной не в долгу. Это просто невозможно – все, что я делаю, я делаю исключительно для собственного удовольствия. Как и все остальные обитатели этой планеты, с той лишь разницей, что я это четко осознаю. Так что не изображай, пожалуйста, никаких несуществующих долгов, ведь еще немного, и ты попытаешься вызвать у себя чувство благодарности, а это – первый опасный шаг на пути к полному моральному разложению. Грокаешь?

Джилл упрямо закусила губу, но тут же улыбнулась.

– Только я не очень понимаю, что это такое – грокать.

– Я тоже не понимаю, но полон твердой решимости учиться у Майка, пока не пойму. Ты только не подумай, что я шучу. «Благодарность» – просто эвфемизм для оскорбленного негодования. Вообще-то, мне безразлично, кто там и за что на меня обижается, обидно только, если это хорошенькая девушка и ни за что ни про что.

– Какие глупости, Джубал, я совсем на тебя не обижаюсь.

– Надеюсь. Но если ты не вырвешь с корнем весь этот бред насчет какого-то там твоего передо мной долга, то скоро начнешь. У японцев есть пять различных формулировок для «благодарю вас» – и все они обозначают различную степень оскорбленной неприязни. Вот бы английскому языку такую внутреннюю честность! Но зато английский может дать определение чувств, на которые нервная система человека попросту не способна. Например, «благодарность».

– Джубал, ты заскорузлый старый циник. Я благодарна тебе – и буду благодарна впредь.

– А ты – малолетняя сентиментальная дура, то есть мы составляем взаимодополняющую пару. В честь чего давай смотаемся на выходные в Атлантик-Сити вдвоем, без никого больше, – и погрузимся в пучину порока.

– Джубал!

– Ну что, убедилась, чего стоит вся твоя благодарность?

– Поймал. Ладно, я готова. Когда летим?

– Она, видите ли, готова, – фыркнул Харшоу. – Сорок лет назад, вот тогда нужно было соглашаться. Ну а возвращаясь к теме, ты абсолютно права, Майку необходимо знать здешние обычаи. Он должен разуваться, входя в мечеть, надевать шляпу, входя в синагогу, и прикрывать свою наготу во всех требуемых нашими предрассудками случаях, иначе шаманы сожгут его живьем за нарушение приличий. Но только, ради всех неисчислимых обличий Ангра-Майнью, не занимайся промыванием мозгов. Пусть он воспринимает все это со здоровым цинизмом.

– М-да. Не знаю уж, получится ли. В Майке нет ни грана цинизма.

– Действительно? Придется оказать тебе помощь. Интересно, чего это он столько копается?

– Сбегаю посмотрю.

– Одну минутку. Я уже объяснил тебе, почему совсем не тороплюсь обвинять кого-то в похищении Бена, да и сведения, полученные в ходе его поисков, подтверждают правильность такого тактического подхода. Если он незаконно задержан (употребляя самое мягкое из выражений), своим бездействием мы не загоняем этого «кого-то» в угол, иначе ему захочется избавиться от улик, сиречь от Бена. У живого человека всегда есть шансы остаться в живых. Но я предпринял некоторые шаги, в первую же ночь, как вы сюда прибыли. Библию знаешь?

– Да не очень.

– А зря. Книга вполне заслуживает изучения. В ней содержатся советы почти на каждый случай. «Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет…», Иоанн, глава такая-то – стих такой-то – Иисус Никодиму. Я не больно-то верил, что тебе удалось замести следы, а потому ожидал скорого прихода гостей, которые захотят забрать Майка. Место тут уединенное, сопротивляться мы не в силах, есть только одно оружие, способное их остановить. Свет. Сверкающие прожекторы гласности. Я устроил так, что любая происходящая здесь заварушка мгновенно будет освещена средствами массовой информации, и не по мелочам, а так, что не заглушишь и не скроешь, – большими дозами и по всему миру одновременно. Где там установлены камеры и как организована с ними связь – все это мелочи, главное в том, что начавшийся здесь скандал сразу же будет показан тремя телевизионными компаниями, одновременно с чем очень многие важные персоны – те из них, кто будет в восторге от возможности прихватить достопочтеннейшего генерального секретаря на жареном, – получат подробные объяснительные записки, составленные заранее и хранящиеся в надежных руках. Однако, – слегка нахмурился Харшоу, – сколько же можно держать все это в боевой готовности! Вначале основной моей заботой было двигаться поскорее – я ожидал, что неприятности начнутся с секунды на секунду. А теперь, пожалуй, придется этих ребят малость расшевелить, пока все организованное мной еще не развалилось.

– Расшевелить – но каким образом?

– Вот именно – каким? Я уже три ночи не сплю, аппетит потерял, все думаю, а эта твоя история, случившаяся в Беновой квартире, навела меня на некую мысль.

– Ты уж прости, Джубал, что я не рассказала раньше. Я думала, любой услышавший такое посчитает меня свихнувшейся, и была просто счастлива, когда ты поверил.

– А кто тебе сказал, что я поверил?

– Как? Но ведь ты…

– Джилл, я почти уверен, что ты правдиво описываешь мне свои переживания. Но ведь сон тоже может быть вполне живым, почти неотличимым от реальности переживанием, не говоря уж о гипнотическом внушении. А вот все, что произойдет в этом кабинете, будет зафиксировано нашей Честной Свидетельницей и камерами, которые, – он нажал кнопку, – уже включены. Вряд ли кто-либо может загипнотизировать камеры, а уж Энн, находящуюся при исполнении обязанностей, – и тем более. Ближайший час покажет, с какой именно разновидностью «истины» мы имеем дело; исходя уже из этого, мы выберем способ принудить власть предержащих швырнуть второй ботинок и – буде такая возможность представится – поможем Бену. Беги за Майком.

В отсутствии Майка не было ничего загадочного. Он привязал левый ботиночный шнурок к правому, встал, запнулся, шлепнулся ничком и, в процессе, почти безнадежно затянул узелки. Остальное время ушло на то, чтобы детально проанализировать положение, разобраться в путанице шнурков, развязать их и завязать наново. Он даже не подозревал, что задерживается, но зато очень расстраивался из-за своей неспособности верно повторить показанное Джилл действие. К ее приходу сложная операция была уже благополучно завершена, однако Майк с горечью признался в первоначальной неудаче.

Джилл причесала его, кое-как успокоила и повела в кабинет.

– Привет, сынок, – поднял голову Джубал. – Садись.

– Привет, Джубал, – торжественно произнес Валентайн Майкл Смит. И сел. И начал ждать.

Джилл с трудом избавилась от впечатления, что Майкл церемонно поклонился, хотя на самом деле он даже не кивнул.

– Ну как, мальчик, – поинтересовался Харшоу, – многому сегодня научился?

Смит радостно улыбнулся, сделал обычную свою паузу и ответил:

– Сегодня я научился прыжку в полтора оборота. Это когда входишь в воду после…

– Знаю, видел. Брызг многовато. Старайся не сгибать колени, ступни держи вместе, а носки оттягивай посильнее.

Смит заметно погрустнел.

– Я правильно этого не сделал?

– Все было очень правильно, для первого раза. Понаблюдай за Доркас.

Смит тщательно обдумал полученный совет.

– Вода грокает Доркас. Она его лелеет.

– Ее. Доркас – «она», а не «он».

– Ее, – поправился Смит. – Так, значит, мое говорение было неверным? Но я прочитал в вебстеровском Новом международном словаре английского языка, третье издание, опубликованное в Спрингфилде, штат Массачусетс, что при устной речи мужской род включает в себя и женский. В книге Хагуорта «Договорное право», пятое издание, Чикаго, Иллинойс, тысяча девятьсот семьдесят восьмой год, на странице тысяча двенадцатой сказано, что…

– Тише, тише, – поспешно оборвал его Харшоу. – Дело не в тебе, а в особенностях английского языка. Формы мужского рода действительно включают в себя и женский, но только в тех случаях, когда говорится о группе лиц, а не об одной конкретной женщине. Запомни, Доркас всегда «она», а не «он».

– Я это запомню.

– Да уж постарайся, пожалуйста, а то еще спровоцируешь Доркас доказать тебе, насколько она женщина.

Харшоу задумчиво поморгал.

– Слушай, Джилл, а этот парень, он спит с тобой? Или вообще с кем-нибудь из вас?

Джилл немного помедлила, а затем ответила абсолютно бесстрастным голосом:

– Насколько мне известно, Майк вообще не спит.

– Ты мне не ответила.

– Можешь считать, что я сделала это вполне намеренно. Но если ты так уж интересуешься, могу сообщить, что со мной он не спит.

– М-м-м… ну чего, спрашивается, колючки топорщить? У меня же чисто научный интерес. Ладно, продолжим в другой раз. Майк, так чему ты там еще научился?

– Я научился двум методам завязывания ботиночных шнурков. Один из них пригоден только для лежания, а второй – для хождения. Еще я научился спряжению. Аз есмь, ты еси, он есть, мы есмь, вы есте, они суть, я бых, ты бы…

– Ладно, ладно, достаточно. Что еще?

Майк восторженно улыбнулся:

– До вчера я учусь водить трактор, сильно, ярко и прекрасно.

– Как? – Харшоу повернулся к Джилл. – Где это было?

– Вчера днем, пока ты спал. Не бойся, Дюк следил, чтобы с ним ничего не случилось.

– М-м-м… да. И, похоже, уследил. А ты что-нибудь читал?

– Да, Джубал.

– И что же именно?

– Я прочитал, – начал перечислять Майк, – еще три тома энциклопедии, от Магриба до Мюрата, от Мюрата до конца буквы О, от П до плантации. Ты говорил, чтобы я не читал слишком много энциклопедии за один раз, поэтому я остановился. Потом я прочитал трагедию «Ромео и Джульетта», написанную Уильямом Шекспиром. Потом я прочитал «Записки Джакомо Казановы, шевалье де Сенгальта», переведенные на английский язык Артуром Мейченом. Потом я прочитал «Методику перекрестного допроса» Фрэнсиса Уэллмана. Потом я старался грокнуть прочитанное, но тут пришла Джилл и сказала, что я должен идти завтракать.

– Ну и как, грокнул ты все это?

На лице Смита появилось смущение.

– Не знаю, Джубал.

– Тебя что-нибудь беспокоит?

– Я не грокнул прочитанное во всей его полноте. Я читал историю, описанную Уильямом Шекспиром, и был очень счастлив, когда Ромео умер. А потом я прочитал дальше и узнал, что Ромео развоплотился преждевременно – если только я верно это грокнул. Почему он развоплотился?

Конец ознакомительного фрагмента.