Вы здесь

Чудаки и зануды. ГЛАВА ПЕРВАЯ,. в которой я справляю день рождения, дом расцветает в последний раз, мы переезжаем и забываем взять с собой… (Ульф Старк, 1984,1986)

ULF STARK

DÅRFINKAR OCH DÖNICKAR

Ulf Stark 1984, 1986

First published by Bonnier Carlsen Bokforlag, Stockholm, Sweden

Published in the Russian language by arrangement with Bonnier Group Agency, Stockholm, Sweden

© Мяэотс О. Н., перевод, 2002

© Вронская А. А., иллюстрации, 2002

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом “Самокат”», 2016

Любое использование текста и иллюстраций разрешено только с согласия издательства.

***

Лжи не существует, есть только хромоногая правда.

Спиноза


ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой я справляю день рождения, дом расцветает в последний раз, мы переезжаем и забываем взять с собой…

В доме тишина. Первые солнечные лучи прокрались меж зданий на площади и добрались до моего лица. Я сразу же встала, хотя было еще очень рано. Все равно мне больше не заснуть.

В тот день мне исполнилось двенадцать. Тогда-то все и началось.

Мы собирались переезжать. Хотя, на мой взгляд, новый дом ничем не лучше нынешнего – такая же помойка.

По всей квартире валялись горы барахла: простыни, занавески, старые шмотки, дурацкие безделушки – мамина страсть, – книги, альбомы для рисования, кисти и испорченные эскизы. Я осторожно пробралась через этот хлам и заглянула в гостиную.

Мама, укрывшись старой шубой из чернобурки (она вечно мерзнет по ночам), спала как дитя. В ногах у нее лежал наш пес Килрой. Он сонно поглядел на меня, застывшую в дверном проеме, удивляясь, чего это я поднялась в такую рань. Потом соскочил с кровати и, пыхтя и фыркая, кинулся меня лизать.




– Тише, маму разбудишь! – шепнула я в косматое ухо.

Мы пошли на кухню. Среди штабелей кастрюль, гор запакованных стаканов, тарелок, соусников, супниц и прочей посуды я разыскала пластиковую миску и мутовку, взбила сливки и украсила ими торт, который испекла накануне вечером, пока мама трудилась над очередной картинкой для еженедельника. Свечек для торта я не нашла и воткнула вместо них двенадцать бенгальских огней, оставшихся с Рождества.

– Сойдет, – заключила я.

Килрой облизал остатки сливок с моих пальцев и печально посмотрел мне в глаза, словно понимал, как все паршиво, и предчувствовал, как все еще больше запутается. Я зарылась лицом в его мягкую белую мягкую шерсть. Вот бы спрятаться в ней, как в белом облаке!

От дня рождения я ничего хорошего не ждала.

Мне не хотелось переезжать, жаль было оставлять нашу унылую квартиру, где мне жилось вполне сносно, злобного старикашку Седерстрёма, нашего соседа, который вечно брюзжал, что мама-де играет по ночам на саксофоне, а Килрой писает возле входной двери. Не хотелось расставаться с друзьями, со школой и с маленьким кафе на площади. Мы перебирались в продувную халупу в южной части города. По мне, так мы с тем же успехом могли перекочевать в какую-нибудь деревенскую дыру с сопливыми буренками и щекастой ребятней. От нового дома до нынешнего два часа на метро. Но самое паршивое то, что нам предстояло поселиться вместе с Ингве – одним идиотом, с которым маме взбрело в голову съехаться. Если любовь толкает людей на подобные глупости, я нипочем влюбляться не стану!

Я присела передохнуть у кухонного окна и стала вспоминать все, что мне не по душе. А когда часы на кухне пробили восемь, водрузила на поднос торт, банку фанты, кофейную чашку, пыльный пластмассовый цветок, который нашла в гостиной, и миску с собачьим кормом. Огромные часы из красного дерева и латуни били как ненормальные. Маме они достались вместе с кучей других часовых механизмов от дедушки после его переезда в дом престарелых. Часы стояли повсюду, тикали, звенели и били, когда им вздумается: мама вечно забывала их подводить. Но кухонные часы шли верно. Их я заводила сама, чтобы точно знать, когда выходить в школу.

– Пошли, – позвала я Килроя.

Я заранее знала, что мама забудет про мой день рождения. Она вечно забывала такие даты. От именин тоже проку не было. Меня зовут Симона, и этого редчайшего имени в святцах нет. Мне, как всегда, везет.

Я зажгла бенгальские огни и вошла в гостиную. Килрой крутился под ногами и радостно подвывал, пока я пела: «Счастливого дня рождения!», а огни трещали и разбрасывали искры.




Все без толку – мама молча повернулась на другой бок. Я поставила поднос с фейерверком на стул у кровати и принялась трясти ее за плечо.

– В чем дело? – заворчала она из-под шубы. – Нельзя ли потише?

– Просто решила отпраздновать свой день рождения, – сказала я. – Вот торт принесла, угощайся, если хочешь.

Мама открыла заспанные глаза и ослепительно улыбнулась мне, бенгальским огням и Килрою. Потом выбралась из постели, обняла меня, прижала к своему большому телу, пахнущему духами и табаком.

– Дорогуша моя! Как я могла забыть! – заворковала она. – Ты на меня не сердишься? В последнее время все так перепуталось. Сейчас ты получишь подарок!

Завернувшись в шубу, мама обошла сваленные вещи в поисках подходящего подарка, поворошила красными наманикюренными пальцами неразобранные кучи на полу, порылась в ящиках и остановилась перед зеркалом, большим, в золоченой раме. Провела рукой по черным крашеным волосам. В шубе она была здорово похожа на героиню какого-нибудь русского фильма. Пыль клубилась вокруг нее, словно снежная буря в сибирской тундре.

– Да не надо… – запротестовала я.

– Почему это?

– Не нужны мне подарки.

– Не нужны подарки! – обиженно повторила мама, и в зеркале отразился ее осуждающий взгляд. – Ты так нарочно говоришь, пигалица, чтобы меня совесть заела!

Я различила свое бледное отражение в зеркале у нее за спиной. Я почти растворялась в мамином сиянье и была похожа на незадачливого заморыша-домового, что в лунные ночи бродит по Скансену[1].

– О’кей. Ясное дело, я хочу получить подарок.

Мама порылась в большом деревянном ящике, который накануне притащила с чердака, выудила пыльный стеклянный шар и до тех пор терла его о шубу, пока он не заблестел, как фонарик, в бледном утреннем свете, проникавшем в кухонную дверь.

– Вот, держи, – протянула она. – Это шар для гаданий. Когда-то он принадлежал твоей прабабушке. Бог весть, сколько доброго и дурного предсказал он в былые дни. Вдруг в нем отразится твоя будущая большая любовь.

Я взяла в руки стеклянный шар. Он был холодный и до того тяжелый, что я едва не выронила его.

– Это в нем ты отыскала Ингве? – поинтересовалась я. – Если так, то от него проку мало.

Мама притворилась, что не расслышала. Она присела на краешек кровати – после переезда это страшилище из красного дерева достанется мне – и принялась за торт, бросая кусочки Килрою и отпуская всякие шуточки, так что вскоре я почти забыла, как паршиво все начиналось.

– Нам нужно держаться вместе, – сказала мама.

Потом она стала названивать нашим соседям, распаковала фарфоровую посуду, замесила тесто. Она решила закатить вечером настоящий праздник. Она любит праздники. А прощальная вечеринка может оказаться весьма кстати, когда надо избавиться от лишних вещей, которые неохота тащить с собой на новое место.

Я убрала остатки деньрожденного пиршества и пошла гулять с Килроем.


Часа в четыре начали собираться гости. К этому времени мы успели немного прибраться и сложить ящики и коробки штабелями вдоль стен. Первой заявилась Флудквистен, она разносит по утрам газеты и привыкла приходить рано. Широко улыбаясь и демонстрируя вставные зубы, она с любопытством озиралась по сторонам. За нею подоспели и остальные – все, чьи фамилии написаны на табличке у входной двери: Юхолайнен, Нюстеды со своими драчливыми карапузами, Энгманы, Бюлунд, Викманы, Густавссоны – Фреден и Седерстрём. Все тащили с собой миски и тарелки со всякой всячиной: сыром, колбасой, сосисками, маринованными огурцами, копченой салакой, консервированными сливами, пирожками и котлетами. Старый жмот Седерстрём приволок завернутый в фольгу кусок кровяной колбасы и поглядывал на всех исподлобья.

Мама в туфлях на тонких, как ножи, каблуках и в нелепой огромной шляпе, на которой позвякивала уйма стеклянных бусин, свисавших с полей, словно вуаль, наслаждалась шумной компанией. А я держалась в стороне. Дурацкая затея. Чего ради приглашать всех этих людей, с которыми мы прежде были едва знакомы, а теперь и вовсе собираемся навсегда расстаться?

Тут явились грузчики и стали выносить наши вещи. Мама и их угостила. А соседи знай подносили еду и выпивку, галдеж стоял будь здоров, и облако табачного дыма под потолком густело с каждой минутой.

Старик Юхолайнен принес гармошку, а мама подыгрывала ему на саксофоне. Я лежала, свернувшись, на коробках у стены и наблюдала за этими дурацкими танцами. Седерстрём, закрыв глаза, танцевал с дылдой Бюлундихой. Один из грузчиков кружил по комнате фру Энгман. Пятилетний сынишка Нюстедов уселся на пол и пытался кормить Килроя холодными рыбными тефтелями из где-то раздобытой банки.

Вдруг посреди этого бедлама зазвонил телефон. Это был Ингве.

– Позови, пожалуйста, маму, – попросил он, когда я сняла трубку.

– Ее нет, – соврала я.

– Я знаю, что она дома, – не поверил он. – Почему вы до сих пор не выехали?

– Она уже отчалила.

– Я знаю, что она еще там, – повторил Ингве. – Ну да ладно, увидимся завтра утром.

– Кто звонил? – спросила мама.

– Какой-то псих ошибся номером, – еще раз соврала я и улыбнулась.

Господин Викман, рассекавший комнату широкими шагами, наступил в остатки рыбных тефтелей и отдавил Килрою хвост. Пес взвыл и удрал на кухню. Этого он уже стерпеть не мог: сперва пичкали всякой гадостью, а потом еще и хвост отдавили! С меня тоже было довольно. Я опять взобралась на коробки и заснула.

Не знаю, который был час, когда мама разбудила меня.

– Пора ехать.

Спросонья я только хмыкнула.


Никто не заметил, как мы исчезли.

– Прямо-таки жалко уезжать, – вздохнула мама в дверях.

– Угу, – согласилась я, хотя мое мнение ничего не значило.

Хрустальная люстра слегка покачивалась от сквозняка. Блики света плясали по обоям, по темным пятнам, оставшимся от картин и прочей дребедени. Луна снисходительно наблюдала спектакль, разыгрывавшийся внизу: танцы среди брошенной мебели, стол с остатками угощения, пустые стаканы и дымящиеся окурки.

Мы кое-как примостились среди коробок. Я положила голову маме на колени.

– У меня такое чувство, будто мы что-то забыли, – пробормотала мама и погладила меня по голове.

Я не ответила. Мне было все равно. Она вечно все забывает. К тому же уйму вещей она оставила в квартире нарочно. Я задремала под убаюкивающий шум мотора и не видела ни мостов, ни улиц, по которым мы проезжали, ни тысяч огней, какими Стокгольм украшает по ночам свой деньрожденный торт.