Хавьер Субири. Чувствующий интеллект
Пролог
Я публикую эту книгу об интеллекте спустя многие годы после того, как опубликовал книгу о сущности[51]. Это не просто хронологическая констатация. Напротив, она обладает внутренним смыслом, который будет не лишним прояснить. Что здесь означает «после»?
С точки зрения многих читателей, моя книга «О сущности» лишена основы, потому что они полагают, что знать, что такое реальность, невозможно без предварительного исследования того, что́ мы можем знать. Если говорить об отдельных конкретных проблемах, это действительно так. Но утверждать вообще, что это требование относится к знанию реальности как таковой, есть нечто иное. Такое утверждение выражает идею, которая в разных видах воодушевляла почти всю философию Нового времени, от Декарта до Канта: идею «критицизма». Фундаментом всякой философии служит критика: установление того, что́ возможно знать. Однако я думаю, что это утверждение неточно. Разумеется, исследование реальности вынуждено обращаться к определенным концептуализациям того, что такое знание. Но заключается ли в такой необходимости какое-либо предшествование? Не думаю, потому что не менее верно, что исследование возможностей знания неосуществимо и на самом деле никогда не осуществлялось без обращения к определенной концептуализации реальности. В работе «О сущности» содержится множество утверждений относительно возможности знания. Но, в свою очередь, не подлежит сомнению, что исследование знания и его возможностей подразумевает множество понятий о реальности. Дело в том, что ни внутреннее первенство знания перед реальностью, ни первенство реальности перед знанием невозможны. Знание и реальность по самым своим корням тесно и строго сродни друг другу. Нет никакого первенства одного перед другим. И это так не просто в силу фактических условий нашей исследовательской работы, но в силу внутреннего и формального условия самой идеи реальности и знания. Реальность есть та формальная характеристика – та формальность, – сообразно которой постигнутое есть нечто «в собственном смысле» (en propio), некое «само по себе» (de suyo). И знать означает схватывать нечто в соответствии с этой формальностью. Очень скоро я вернусь к этим идеям. Так что предполагаемое критическое предшествование знания по отношению к реальности, то есть к знаемому, представляет собой, по сути, не что иное, как опасливое колебание перед самим начинанием философствования. Это подобно тому, как если бы некто, желая открыть дверь, в течение долгих часов изучал движение мышц своей руки: скорее всего, он никогда так и не откроет двери. По сути, эта критическая идея предшествования сама по себе никогда не приводила к знанию реальности, а когда ей удавалось это сделать, она, как правило, была этим обязана собственной неверности по отношению к критике. Это и не могло быть иначе: ведь знание и реальность сродни друг другу по своим корням. Поэтому опубликовать эту книгу об интеллекте после того, как было опубликовано исследование о сущности, не значит заполнять пустоту, утолять неудовлетворенную потребность. Напротив, это значит на деле показать, что исследование знания не предшествует исследованию реальности. Так что «после», о котором я выше говорил, – не просто фактическая констатация, но активная демонстрация обдуманно негативного отношения к любой критике знания как предварительной основе изучения реального.
Но это еще не все. Я использую термин «знание» с намеренной неопределенностью. Дело в том, что философия Нового времени начинает не просто со знания, но с той разновидности знания, которая именуется «познанием». Таким образом, критика означает критику познания, έπιστήμη, – или, как обычно говорят, она представляет собой «эпистемологию», науку о познании. Я же думаю, что это влечет за собой роковые последствия. Ибо познание не есть нечто, что основывается на самом себе. Говоря это, я имею в виду не детерминирующие познание психологические, социологические или исторические факторы. Разумеется, психология, социология и историчность познания существенно важны, однако не в первую очередь. Потому что в первую очередь для познания важно то, что оно представляет собой разновидность постижения. Поэтому любая эпистемология предполагает изучение того, чем структурно и формально является интеллект, νους: изучение «ноологии». Смутная идея «знания» первичным образом конкретизируется не в познании, а в постижении как таковом. Речь идет не о психологии интеллектуальной деятельности и не о логике, а о формальной структуре умопостижения.
Так что же значит «постигать»? На протяжении своей истории философия внимательно исследовала акты постижения (конципирование, суждение и т. д.) и противопоставляла их разного рода реальным данным, которые поставляются чувствами. Одно дело, говорят нам, – чувствовать, другое – постигать умом. По существу, за таким подходом к проблеме интеллекта стоит следующее утверждение: постижение следует за чувствованием, и эта вторичность следования подразумевает оппозицию. Таков был исходный тезис философии, начиная с Парменида; и он неизменно, в тысяче вариантов, оказывал давление на всю европейскую философию.
Но это утверждение, прежде всего, страдает вопиющей неточностью, потому что ничего не сообщает о том, в чем же формально заключается постижение как таковое. В лучшем случае нам говорят, что чувства предъявляют интеллекту реальные чувственно воспринятые вещи, чтобы интеллект образовал о них понятия и суждения. Но нам не говорят, ни что́ означает, с формальной точки зрения, чувствовать, ни – в первую очередь – что означает, с формальной точки зрения, постигать. Так вот, я думаю, что постижение формально состоит в схватывании реального именно как реального, а чувствование состоит в схватывании реального во впечатлении. «Реальное» означает здесь, что те характеристики, которыми схваченное обладает в самом схватывании, принадлежат ему «в собственном смысле», «самому по себе», а не только, например, в зависимости от свойственной живому ответной реакции. Речь идет о реальной вещи не в смысле вещи, находящейся по ту сторону схватывания, но о самом схваченном в схватывании, однако постольку, поскольку оно схвачено как нечто «в собственном смысле». Это и есть то, что я называю формальностью реальности. Именно поэтому исследование постижения и реальности сродни друг другу. И это имеет решающее значение. В самом деле, так как чувства дают нам, в нашем человеческом чувствовании, реальные вещи – со всеми их ограничениями, но реальные вещи, – оказывается, что это схватывание реальных вещей как чувственно воспринятых есть чувствующее схватывание. Но их схватывание как схватывание реальностей есть постижение. Отсюда следует, что человеческое чувствование и постижение – не два численно различных акта, каждый из которых является полным актом в своем роде, но что они суть два момента одного и того же акта чувствующего схватывания реального: чувствующего постижения. Речь идет не о постижении, которое первичным образом обращено к чувственному, а о постижении и чувствовании в их собственной формальной структуре. Речь идет не о том, чтобы постигать чувственное и чувствовать мыслимое, а о том, что постижение и чувствование составляют структурно – если использовать здесь это не вполне адекватное слово и понятие – одну-единственную способность: чувствующий интеллект. Человеческое чувствование и постижение не только не противостоят друг другу, но в своем внутреннем и формальном единстве образуют единый цельный акт постижения. Поскольку это акт чувствования, он есть впечатление; поскольку это акт постижения, он есть схватывание реальности. Поэтому единый и цельный акт чувствующего постижения есть впечатление реальности. Для человека постижение – это модус чувствования, а чувствование – модус постижения.
Какова формальная природа этого акта? Она есть то, что я называю чистой актуальностью реального. Актуальность не есть, как думали латиняне, бытие чего-либо в акте. Быть собакой в акте значит быть формальной полнотой того, в чем заключается бытие собакой. Поэтому такое свойство я называю скорее актностью. Напротив, актуальность есть не характеристика чего-либо находящегося в акте, а характеристика того, что является актуальным: две весьма разные вещи. Вирусы обладали актностью еще миллионы лет назад, но только теперь они приобрели актуальность, которой раньше не имели. Но актуальность не обязательно, как это имеет место с вирусами, означает нечто внешнее по отношению к актности реального. Она может быть и чем-то внутренним для реальных вещей. Когда человек присутствует потому, что именно он делает себя присутствующим, мы говорим, что этот человек актуален в том, в чем он делает себя присутствующим. Актуальность есть пребывание, но пребывание в качестве присутствующего из самого себя, из своей собственной реальности. Поэтому актуальность принадлежит к самой реальности актуального, но не добавляет к ней, не отнимает у нее, не модифицирует в ней ни одну из ее реальных черт. Таким образом, с формальной точки зрения человеческое постижение есть чистая актуализация реального в чувствующем интеллекте.
Вот та идея, единственная идея, которая проводится в этой книге на протяжении сотен страниц. Все ее страницы – не более чем развертывание этой единственной идеи. Такой анализ подразумевает не концептуальные рассуждения, а анализ фактов постижения. Разумеется, этот анализ сложен и нелегок; поэтому неизбежны повторы, порой монотонные. И тем не менее это всего лишь анализ.
Итак, постижение имеет разные модусы; иными словами, имеются разные модусы чистой актуализации реального. Есть первичный и радикальный модус: схватывание реального, которое актуализировано в самом себе, как таковом; я называю его первичным схватыванием реального. Поэтому его исследование представляет собой строгий анализ идей реальности и постижения. Но есть и другие модусы актуализации. Это модусы, в соответствии с которыми реальное актуализируется не просто в самом себе, как таковом, но и как находящееся среди других вещей, как реальное в мире. Я говорю не о «другой актуализации», а о развертывании первичной актуализации; а значит, о ре-актуализации. Поскольку первичное постижение является чувствующим, постольку и эти реактуализации тоже будут чувствующими. Их две – логос и разум: чувствующий логос и чувствующий разум. Познание – всего лишь кульминация логоса и разума. Было бы излишним говорить здесь о том, что такое логос и разум; я сделаю это по ходу дела.
Таким образом, наше исследование состоит из трех частей.
Первая часть: Интеллект и реальность.
Вторая часть: Логос.
Третья часть: Разум.
Постигая, мы уже с необходимостью помещены в реальность. Логосу и разуму нет нужды добираться до реальности: они уже рождаются из реальности и находятся в ней.
Невозможно отрицать, что сегодня нас во всем мире захлестывает огромная волна софистики. Как во времена Платона и Аристотеля, сегодня нас тоже смывают, словно потоп, многоречивость и пропаганда. Однако истина заключается в том, что мы хотя и незаметно, но неизбежно помещены в реальность. Поэтому сегодня более чем когда-либо необходимо сделать усилие и окунуться в то реальное, в котором мы уже находимся, чтобы решительно вырвать у его реальности хотя бы несколько жалких осколков ее внутренней осмысленности.
Часть первая. Интеллект и реальность
Глава первая. Постижение как акт: схватывание
В этой первой части книги я намерен исследовать то, что мы называем постижением. С самого своего рождения философия противопоставляла друг другу «постигать» и «чувствовать». Постижение и чувственное восприятие считались двумя формами, в значительной мере противоположными… чего? Греческая и средневековая философия видела в постижении и чувствовании акты двух сущностно различных способностей. Противопоставление постижения и чувствования понималось как противопоставление двух способностей. Чтобы упростить обсуждение, я буду называть то, что постигается и чувствуется, «вещью». Говоря о вещи, я подразумеваю не то, что сегодня означает слово «вещь», когда говорят о «вещизме» и когда вещь противопоставляется чему-либо обладающему, так сказать, «не-вещным» способом бытия: например, человеческой жизни и т. п. Здесь я употребляю термин «вещь» в самом тривиальном смысле: как простой синоним слова «нечто». Итак, греческая и средневековая философия усматривала в постижении и чувствовании акты двух способностей, каждая из которых определялась воздействием вещей. Но такая концепция, истинна она или нет, не может, конечно, служить для нас позитивной основой – именно потому, что в ней речь идет о способностях. Способность раскрывается в своих актах; поэтому основное внимание надлежит сосредоточить не на способностях, а на самом способе постижения и чувствования. Другими словами, мое исследование будет сосредоточено на актах постижения и чувствования, взятых именно в качестве актов (καθ'ενέργειαν), а не в качестве способностей (κατά δύναμιν). В таком случае акты берутся не в качестве актов некоторой способности, а в качестве актов самих по себе, как таковых. Следовательно, во всей этой книге я буду говорить о «постижении» как таковом, а не о способности постигать, то есть не об интеллекте. Если порой я говорю об «интеллекте», этот термин означает не способность, а только абстрактный характер самого постижения. Стало быть, речь пойдет не о метафизике интеллекта, а о внутренней структуре акта постижения. Любая метафизика интеллекта предполагает анализ постижения. Конечно, в некоторых пунктах я вынужден был прибегать к метафизическим концептуализациям, которые считал важными. Но при этом я тщательно следил за тем, чтобы предупредить: в эти пунктах речь идет о метафизике, а не просто о постижении как об акте. Итак, речь идет об анализе самих актов. Они представляют собой легко констатируемые факты, и мы должны принимать их такими, каковы они сами по себе, а не с точки зрения некоей теории, какого бы рода она ни была.
Но именно здесь вкрадывается вторая двусмысленность. Греческая и средневековая философия соскользнула от акта к способности. В современной же философии, начиная с Декарта, происходит сползание в другом направлении: сползание внутри самого акта постижения. В самом деле, считалось, что постижение и чувствование представляют собой два разных способа отдавать себе отчет о вещах. «Постигать» и «чувствовать» принимали за два способа осознания, то есть два модуса сознания. Оставим пока чувствование в стороне. Нам говорят, что постижение – это сознание; стало быть, постижение, взятое в качестве акта, есть акт сознания. Эта идея проходит сквозь всю философию Нового времени и достигает кульминации в феноменологии Гуссерля. Философия Гуссерля претендует быть анализом сознания и его актов.
Однако такое толкование проходит мимо сути постижения, взятого в качестве акта. Отбросив представление об акте способности, философия проделала не что иное, как субстантивировала «осознать», превратив постижение в акт сознания. Но это подразумевает две идеи: 1) сознание есть нечто, что совершает акты; 2) формальной конституентой акта постижения служит «осознание». Так вот, ни одно из этих двух утверждений не является точным, потому что ни одно из них не соответствует фактам.
Во-первых, сознание не обладает никакой субстантивностью и поэтому не есть нечто способное совершать акты. Сознание есть не что иное, как субстантивация самого «осознать». Но единственное, что мы имеем как факт, – это не «осознание» как таковое, или «сознание» как таковое, а сознательные акты самого разного толка. Под предлогом упразднения апелляции к «способности» была произведена субстантивация характера некоторых наших актов, и тогда они превратились в акты своеобразной «сверх-способности», то есть сознания. Но это – не факт, а только массивная теория.
Во-вторых, неверно, что постижение конституируется осознанием. Потому что осознание всегда есть осознание «чего-то», что предъявлено сознанию. И эта предъявленность не детерминирована осознанием. Вещь не потому предъявлена, что я осознаю, но я осознаю потому, что она уже предъявлена. Конечно, речь идет о предъявленности в постижении, где я осознаю предъявленное; но предъявленность вещи не есть момент, формально тождественный осознанию как таковому, и не основывается на нем. Между тем философия Нового времени не разглядела внутри акта постижения эту предъявленность, сосредоточившись только на осознании. Но осознание само по себе, как таковое, не есть акт: оно есть только момент акта постижения. Таково громадное заблуждение нововременной философии в том, что касается анализа постижения.
Тогда мы спрашиваем себя: каков собственный характер постижения, взятого в качестве акта? Несомненно, постижение есть осознание, но осознание чего-то, что уже предъявлено. Именно в нераздельном единстве этих двух моментов состоит постижение. Греческая и средневековая философия пыталась толковать предъявленность как актуализирующее воздействие вещи на способность постижения. Философия Нового времени связывает постижение с осознанием. Между тем следует брать акт постижения во внутреннем единстве двух его моментов – но только как его моментов, а не как детерминаций вещей или сознания. В постижении передо мной «пребывает» предъявленным нечто, относительно чего я «пребываю» в состоянии осознания. Стало быть, нераздельное единство этих двух моментов заключается в «пребывании». «Пребывание» – это физическая, а не просто интенциональная характеристика постижения. «Физический» – древнее слово, исходно означавшее нечто не просто мыслимое, но реальное. Поэтому оно противостоит чисто интенциональному, то есть тому, что существует только в качестве термина осознания. Осознание есть «осознание чего-то»; именно этот момент, «чего-то», и есть интенциональность. «Пребывание», в котором физически заключается акт постижения, – это «пребывание», в котором я пребываю «с» вещью и «в» вещи (а не «относительно» вещи), и в котором вещь «пребывает» в постижении. Формально постижение, взятое в качестве акта, не интенционально. Оно есть физическое «пребывание». Единство этого акта «пребывания», взятого в качестве акта, есть то, чем конституируется схватывание. Постижение не есть ни акт некоей способности, ни акт сознания: само по себе оно есть акт схватывания. Схватывание – это не теория, а факт: факт того, что я осознаю нечто мне предъявленное. Что касается момента «пребывания предъявленным», схватывание представляет собою акт улавливания того, что предъявлено: улавливания, в котором я осознаю уловленное. Это акт, в котором то, что мне предъявлено, отчетливо и формально схватывается именно потому, что оно мне предъявлено. Схватывание есть предъявляющий и сознательный акт. Именно в этом «и» заключена сама единая и физическая суть схватывания. Постигать нечто означает схватывать умом это нечто.
Итак, нам нужно проанализировать постижение как схватывание. Цель такого анализа – определить сущностный, то есть конститутивный, характер постижения как такового. Как я только что сказал, этот анализ должен быть сосредоточен на постижении как на схватывании. Но так как человек обладает многими формами постижения, анализ, который я намереваюсь предпринять, можно проводить самыми разными путями. Один путь состоял бы в подсчете всех многообразных типов постижения, дабы путем сравнения можно было установить, что́ именно в этих типах, как таковых и самих по себе, содержится от постижения. Это индуктивный путь. Но он не имеет большого значения для нашей проблемы, ибо то, к чему он привел бы нас, есть общее понятие постижения. Мы же ищем не этого. То, то мы ищем, есть конститутивный, то есть сущностный, характер постижения как такового. Индукция дала бы нам всего лишь понятие, тогда как то, что мы ищем, есть «физическая» природа постижения, то есть природа акта схватывания, которым конституируется постижение как таковое. Общее понятие не дает нам самой физической реальности постижения. Это тем более так, что подсчитать акты постижения следовало бы исчерпывающим образом, а в этом мы никогда не сможем быть уверены. Значит, нужно пойти другим путем. Различные виды постижения – не просто разные «типы». Как мы увидим в своем месте, речь идет о «модусах» умного схватывания. Поэтому анализ должен привести нас к первичному модусу умного схватывания и к определению так называемых типов постижения как модификаций этого первичного схватывания. То, чего мы достигаем таким путем, есть не общее понятие постижения, а установление конститутивного характера различных модусов умного схватывания. Но «конститутивный характер» постижения есть именно его физический сущностный характер. Поэтому проблема сущностного характера постижения, то есть проблема того, что́ значит постигать, есть не что иное, как проблема определения первичного модуса постижения. Именно ее я пытаюсь рассмотреть в первой части этой книги.
Для этого вернемся теперь к той идее, которую я уже наметил в начале этой главы, но в тот момент намеренно оставил в стороне. С самого своего рождения философия изначально противопоставила то, что мы называем постижением, тому, что мы называем чувствованием. Но, как это ни странно, философия не задалась вопросом о том, что же такое постижение с формальной точки зрения. Она ограничилась исследованием различных интеллектуальных актов, но не сказала нам, что́ есть постижение. Удивительно, но то же самое приключилось в философии с чувствованием. Исследовались различные чувствования, в соответствии с различными «чувствами», которыми обладает человек. Но если спросить, в чем заключается формальный характер чувствования, то есть что представляет собой чувствование как таковое, мы обнаружим, что, по существу, сам это вопрос даже не ставился. Отсюда проистекает одно следствие – на мой взгляд, весьма тяжкое: так как не было определено, что же представляют собой постижение и чувствование как таковые, оказывается, что их предполагаемая оппозиция остается висеть в воздухе. Чему и в чем противополагается постижение и чувствование, если нам прежде не говорят, в чем формально состоит то и другое?
Я не буду вдаваться в своего рода софистический спор о понятиях, а ограничусь фактами как таковыми. Именно они поведут нас за руку при рассмотрении этого вопроса.
Итак, я говорил о том, что постижение есть акт схватывания. Так вот, этот схватывающий по своему характеру акт принадлежит также чувствованию. Поэтому различие постижения и чувствования и их сущностная природа должны корениться в самом схватывании как таковом. Речь идет не о том, чтобы выработать общее понятие схватывания, а о том, чтобы подвергнуть анализу саму по себе, как таковую, природу чувственного восприятия и природу умного схватывания. И возможно это потому, что чувственное восприятие и умное схватывание, как было неоднократно замечено, часто имеют один и тот же предмет. Я чувственно воспринимаю цвет и в то же время понимаю, что такое этот цвет. В данном случае эти два аспекта различаются не как типы, а как разные модусы схватывания. Стало быть, чтобы определить конститутивный характер постижения, нужно в первую очередь проанализировать различие между постижением и чувствованием как модальное различие внутри схватывания одного и того же объекта: например, цвета.
Для определения конститутивной структуры акта умного постижения если не необходимо, то, по крайней мере, весьма полезно для начала сформулировать, что́ представляет собой чувственное восприятие как таковое. Разумеется, это, в свою очередь, можно сделать разными способами. Один способ состоит в том, чтобы подвергнуть анализу модальное различие между этими двумя схватываниями в постижении одного и того же объекта. Но дабы облегчить себе труд, полезнее будет обратить взор на чувственное восприятие в нем самом, как таковом; иначе говоря, задаться вопросом о том, что такое чувствование. Так как чувственное восприятие является общим для человека и животного, может показаться, что давать определение умному схватыванию, отталкиваясь от чувственного восприятия, означает отталкиваться от животного как от основы человеческого постижения. Речь идет, однако, не о том, чтобы отталкиваться от животного как от основы, а лишь о прояснении того, что же представляет собой человеческое постижение, через его контрастное сопоставление с «чистым» животным чувствованием.
В конечном счете, постижение, взятое в качестве акта, есть акт схватывания, а это схватывание, в свою очередь, есть модус самого́ чувственного восприятия. Поэтому мы должны спросить себя:
Глава 1: что такое чувственное восприятие?
Глава 2: каковы модусы чувственного восприятия?
Глава 3: в чем, с формальной точки зрения, состоит умное схватывание?
Только после этого мы сможем приступить к углубленному анализу самого постижения.
Глава вторая. Чувственное восприятие
Мы спрашиваем себя, что такое чувственное восприятие. Как я только что сказал, чувственное восприятие является общим для человека и животного. Вот почему, говоря в этой главе о чувственном восприятии, я буду без различия подразумевать то человека, то животное, в зависимости от каждого конкретного случая.
Чувственное восприятие есть то, чем конституируется чувствование. Поэтому, прежде всего, мы должны четко сформулировать, что значит чувствовать. Только после этого мы сможем задаться вопросом о том, чем же конституируется чувственное восприятие как момент чувствования.
§ 1. Чувствование
Взятое в первом приближении, чувствование есть процесс: процесс чувствования. В чувствовании как процессе выделяются три существенных момента.
1. В живом существе (и в человеке, и не в человеке) процесс чувствования имеет в одних случаях экзогенный, в других – эндогенный характер. Это момент пробуждения [suscitación]. Я называю его именно так, чтобы не ограничиваться тем, что обычно называют возбуждением [excitación]. Возбуждение – обычный термин в психофизиологии живого; поэтому по своему характеру он является почти исключительно биохимическим. Говоря приблизительно, он обозначает пусковой механизм физиологического процесса. Но я имею в виду не физиологическую деятельность в строгом смысле. Чувствование как процесс – не просто физиологическая деятельность, но процесс, в некотором смысле составляющий всецелую жизнь живого существа. Испытывая одни и те же возбуждения, живое существо совершает предельно различные действия. И эти действия определяются не одной только физиологической деятельностью, но всем тем, что живое существо воспринимает по способу чувствования: например, добычей и т. д. И этот момент восприятия и есть то, что вызывает пробуждение. Пробуждение – это все то, чем запускается действие живого существа. В своих лекционных курсах я обычно всегда проводил различение между функцией и действием в живом существе. Функцией будет, например, мышечное сокращение. Субъектом – назовем его так – функции выступает определенная анатомофизиологическая структура: например, мышечная фасция. Действие же представляет собой нечто, субъектом чего выступает не структура, а живое существо в целом. Например, бегство, нападение и т. д. суть действия. Используя одни и те же функции, живое существо совершает на протяжении своей жизни самые разнообразные действия. Итак, возбуждение есть момент функции, пробуждение – момент действия. Этим не исключается та возможность, что в некоторых случаях действие состоит в запуске некоего функционального акта. Но тогда очевидно, что возбуждение – это лишь особый модус пробуждения. Пробуждение есть запуск некоторого процесса деятельности живого существа, каким бы способом он ни совершался.
2. Пробуждение воздействует на то состояние, в котором находится живое существо. Во всякий момент живое существо обладает определенным жизненным тонусом. Пробуждение модифицирует этот тонус. Таков второй момент процесса чувствования: модификация тонуса. Модификация определяется пробуждением; но это не означает, что модификация есть второй момент в смысле временно́й последовательности. Такое толкование означало бы не что иное, как очередное смешение пробуждения и возбуждения. Пробуждение может зависеть от эндогенного фактора, некоторым образом соприродного живому существу. Тогда то, что в той или иной форме предшествует пробуждению, есть тонус живого существа. Это имеет место, например, в случае некоторых инстинктивных действий. Но даже в этом случае одно дело – момент пробуждения, и другое дело – момент модификации тонуса.
3. Живое существо реагирует на вызванную таким образом модификацию тонуса. Это момент ответа. Не следует путать ответ с реакцией так называемых эффекторов[52]. Эффекция всегда остается не более чем функциональным моментом, ответ же есть момент действия. При одних и тех же эффекторах ответ может быть самым разным. Например, схватывание добычи определяет собою ответ в виде нападения. Речь идет не просто об игре эффекторов. Итак, ответ может быть самым разным. Он может заключаться даже в том, чтобы не делать ничего. Отсутствие действия – не покой, то есть не акт эффекторов, а своего рода ответ.
Таким образом, чувствование – это процесс. Процесс чувствования строго един. Он состоит во внутреннем и радикальном единстве, нерасторжимом единстве трех моментов: пробуждения, модификации тонуса и ответа. Было бы ошибкой думать, будто чувствование заключается лишь в пробуждении, а два других момента – не более чем его следствия. Совсем наоборот: именно в своем сущностном и нерасторжимом единстве эти три момента образуют чувствование в строгом смысле. Как мы увидим в одной и последующих глав, это единство играет решающую роль в нашей проблеме. Оно представляет собой специфическую характеристику живого.
Я ставлю пред собой задачу исследовать не протекание этого процесса, а саму его процессуальную структуру. Эта процессуальная структура зависит от момента, формально конституирующего чувствование как таковое; а чувствование, в силу самой этой формальной структуры, есть то, чем в определенной мере определяется структура процесса чувствования. Рассмотрим эти два пункта.
§ 2. Формальная структура чувствования
Процессуальное единство чувствования определяется формальной структурой пробуждения. То, чем пробуждается процесс чувствования, есть восприятие пробуждающего. И поскольку определяемое этим восприятием есть процесс чувствования, отсюда следует, что само восприятие, его пробуждающее, должно называться в строгом смысле чувственным восприятием. Таким образом, чувственное восприятие имеет две стороны. С одной стороны, оно определяет собой процесс чувствования, взятый в аспекте модификации и ответа: это – чувственное восприятие как восприятие пробуждающее. С другой стороны, чувственное восприятие обладает собственной формальной структурой, в силу которой оно запускает процесс чувствования. В настоящий момент наша проблема концентрируется вокруг формальной структуры чувственного восприятия. В следующем параграфе мы увидим, каким образом эта формальная структура определяет процессуальную структуру чувствования.
Так как формальная структура восприятия есть то, чем определяется процесс чувствования, будет справедливым назвать это восприятие «чувствованием как таковым». Поэтому, говоря в этой книге о чувствовании без дополнительных определений, я буду иметь в виду чувствование как формальную структуру чувствующего восприятия.
Итак, мы спрашиваем себя: в чем состоит структура чувственного восприятия, выделенным и формальным образом взятая в качестве чувственной? Чувственное восприятие формально состоит в том, что оно есть схватывание во впечатлении. Вот то, чем формально конституируется чувствование: впечатление. Философия – как древняя, так и новая – либо не обращала внимания на эту способность принимать впечатления, либо (преимущественно) обращала на нее внимание, но не проводила анализ ее формальной структуры, ограничиваясь описанием различных впечатлений. Между тем совершенно необходимо строгое постижение того, что́ такое впечатление, то есть в чем заключается впечатлительность [impresividad]. Только тогда мы сможем говорить о чувствовании в его изначальном смысле.
Со точки зрения структуры, во впечатлении различаются три конститутивных момента.
1. Прежде всего, впечатление есть аффекция чувствующего чувствуемым. Цвета, звуки, внутренняя температура живого существа, и т. д., – все это аффицирует чувствующего. Здесь аффекция означает вовсе не то, что обычно называют как бы моментом чувствования: не аффект. Впечатление есть аффекция, но не аффект. Из-за этого аффицирующего момента мы говорим, что чувствующий «претерпевает» впечатление. По этой причине философия со времени своего зарождения в Греции квалифицировала впечатления как παθήματα [страсти]. Таким образом, они противопоставлялись мыслям, присущим не ведающему πάθος [страсти] интеллекту; умное постижение представлялось απαθής, бесстрастным. Здесь эти определения, используемые без дополнительных объяснений, функционируют как описание (большей частью неточное), но не как строгие формулировки того, что́ есть впечатление. Можно сказать, что и философия Нового времени в целом, подобно античной философии, не усматривала во впечатлении почти ничего, кроме аффекции. Но этого недостаточно.
2. Впечатление – не просто аффекция, не просто πάθος [претерпевание] того, кто чувствует. Эта аффекция существенным и конститутивным образом имеет свойство предъявлять нам то, чем производится впечатление. Это момент инаковости. Впечатление есть предъявление в аффекции чего-то иного: это инаковость в аффекции. Такое «иное» я называл и буду называть метой [nota]. Здесь «мета» подразумевает не разновидность указующего знака, как этимологически обозначало его в латыни существительное nota. Скорее это причастие: то, что известно (gnoto), в противоположность тому, что неизвестно [ignoto]. Тем самым устраняется всякий намек как на процесс познания (скорее это было бы слово cognitum – [ «познанное»]), так и на само знание (то, что породило слова «noсión» и «noticia» – [ «понятие, содержание понятия»]). Внимание сосредоточивается только на том, что замечено. Так, для крота не существует цветовой меты; но для наделенных зрением животных цвет есть нечто замечаемое. Можно было бы назвать это качеством; однако мета не всегда имеет качественный характер. Когда я вижу три точки, «три» – это не качество, но это мета. Однако и здесь нужно избегать той мысли, будто мета с необходимостью есть мета «чего-либо»: например, что цвет есть цвет какой-либо вещи. Если я просто вижу цвет, это не цвет «какой-то» вещи. Цвет как таковой и есть сама вещь: цвет сам по себе есть мета. Правда, я множество раз называю метами качества, но это в широком смысле. В узком смысле мета – не качество, а просто нечто замеченное: в простом и чистом смысле это есть нечто предъявленное в моем впечатлении. Греки и схоласты наметили эту идею другими словами. Но только наметили. Необходимо зацепиться мыслью за инаковость как таковую. Но прежде чем это сделать, укажем третью – на мой взгляд, существенную – характеристику впечатления.
3. Присутствующая в аффекции мета воздействует на чувствующего посредством силы воздействия [fuerza de imposición]. Именно ею возбуждается сам процесс чувствования. Как правило, речь идет скорее о совокупности мет, чем об изолированной мете. Например, согласно пословице, «ошпаренный кот бежит от холодной воды»[53]. Вода, прочувствованная во впечатлении, «воздействует» на животное. Эта сила воздействия весьма разнообразна. Одна и та же инаковость впечатления может воздействовать самым разным образом. Сила воздействия не имеет ничего общего с силой в смысле интенсивности аффекции. Очень сильная аффекция может обладать очень слабой силой воздействия. И наоборот: слабая аффекция может иметь большую силу воздействия.
Внутреннее единство этих трех моментов есть то, чем конституируется впечатление. Философия – как древняя, так нововременная – обращала внимание почти исключительно на аффекцию. Она указала, да и то довольно смутно, на то, что я назвал инаковостью, но не сосредоточилась на инаковости как таковой. С другой стороны, она также не обратила внимания на силу воздействия. Эти три момента существенно важны, и, как мы увидим в следующей главе, единство эти трех моментов имеет решающее значение. Следовательно, нужно более подробно рассмотреть инаковость и силу воздействия, тем более что разные модусы чувственного восприятия обретают свою специфику именно от разных модусов инаковости.
Анализ инаковости. – Этот анализ раскроет нам, во-первых, собственную структуру инаковости и, во-вторых, единство этой структуры.
А) Инаковость [alteridad] – не просто абстрактное свойство быть alter [иным]. Потому что инаковость заключается не в том, что аффекция предъявляет нам нечто как просто «иное» – например, этот звук или этот зеленый цвет, – но в том, что это «иное» она предъявляет нам в определенной форме: постольку, «поскольку оно – иное».
Это «иное», то есть эта мета, прежде всего, обладает собственным содержанием: этот цвет, эта твердость, эта температура, и т. д. Именно на этот факт всегда указывала греческая и средневековая философия. Однако, на мой взгляд, такого указания абсолютно недостаточно. Потому что это содержание, эта мета, не просто фактически есть нечто иное, но и предъявляется как иное. Именно это я имею в виду, говоря, что перед тем, кто чувствует, содержание «пребывает» как нечто иное. Здесь перед нами не просто понятийная тонкость, но, как мы увидим, существенный физический момент инаковости. В этом своем аспекте – как «иная» – мета обладает не только содержанием, но и модусом «пребывания» во впечатлении.
Что это за модус? Это именно модус бытия иным: аспект независимости содержания от того, кто чувствует. Содержание меты «пребывает» и, как «пребывающее», оно независимо от чувствующего, в чьем впечатлении «пребывает». Здесь независимость означает не какую-то «отдельную» от моего впечатления вещь (как думали греки и средневековые схоласты). Она означает, что само предъявленное в восприятии содержание предъявлено в нем как нечто «автономное» по отношению к тому, кто чувствует. Цвет, звук обладают собственной автономией в зрительной и слуховой аффекции. «Пребывать» означает быть предъявленным в качестве автономного. Этот автономный характер не тождествен содержанию, потому что, как мы увидим в следующей главе, одно и то же содержание может иметь разные формы пребывания, разные формы независимости, разные автономии. Итак, автономизация есть форма пребывания. Поэтому я скажу, что «иное» – мета, присутствующая во впечатлении, – помимо содержания, имеет собственную форму автономии. Вот почему я называю этот момент формальностью. Речь идет не о метафизическом понятии, как это было в Средние века, а о чем-то абсолютно другом: о моменте чувствования, имеющем описательный характер.
Как содержание, так и формальность в значительной мере зависят от разновидности живого существа. Воспринятая в чувствовании мета всегда будет «иной» по отношению к живому существу; но каково ее содержание – это в каждом случае зависит от самого живого существа, потому что содержание зависит от системы рецепторов, присущей живому существу: крот не имеет цветовых впечатлений. Но, кроме того, при одних и тех же рецепторах, а значит, при одном и том же содержании, это содержание способно «пребывать» в разных формах. «Пребывание» зависит не от рецепторов как таковых, а от модуса их состояния в чувствующем в момент чувствования. Такой модус «состояния» следует называть расположенностью [habitud]. Позднее я поясню это. Расположенность – не привычка или навык, а модус состояния. Привычки и навыки являются расположенностями именно потому, что они суть модусы своих состояний. Но обратное неверно: не всякий модус состояния есть привычка или навык. Привычка и навык – частные случаи расположенности. Так вот, конечным объектом для рецептора является содержание, а конечным объектом для расположенности – формальность. Поэтому – постольку, поскольку формальность определяется расположенностью, – я скажу, что форма независимости, форма автономии, будучи определена формой расположенности в чувствующем, должна называться формализацией. Формализация есть модуляция формальности, то есть модуляция независимости, модуляция автономии. Инаковость предъявляет нам не просто мету, а мету, которая «пребывает» в той или иной форме.
Философия никогда не обращала внимания ни на что, кроме содержания впечатления; она всегда проходила мимо формальности. И это очень серьезное упущение, потому что, как мы увидим в следующей главе, именно формальность определяет специфику различных модусов впечатления. Чувственные восприятия сущностно различаются модусами, сообразно которым содержание предъявляется и автономизируется, то есть пребывает независимо от того, кто чувствует.
Б) Структурное единство инаковости. – Содержание и формальность – два момента, не чуждые друг другу; между ними прослеживается сущностное единство: формальность связана с содержанием как таковым, а содержание, в свою очередь, связано с модусом формализации. Таким образом, этим двум моментам, содержанию и формальности, присуще радикальное внутреннее единство: модализация инаковости.
а) Формальность модулирует содержание. В самом деле, живое существо воспринимает меты, которые можно назвать элементарными: например, цвет, звук, запах, вкус и т. д. Конечно, они не элементарны в строгом смысле, потому что всякая мета обладает, по меньшей мере, интенсивностью и качеством. Но не будем входить в эти детали: с точки зрения занимающего нас вопроса, эти меты элементарны. Восприятие таких элементарных мет обычно называют «ощущением». Но именно потому, что меты автономны, то есть формализованы, они независимы. Причем независимы не только по отношению к тому, кто чувствует, но и по отношению к другим метам. «Единство» воспринятого в ощущении содержания конституируется именно формальностью. В таком случае, эти разнообразные меты могут иметь определенные очертания, своего рода замыкающую линию. Замкнутые таким образом единства могут иметь характер автономных единств. Тогда они представляют собой автономные комплексы. Их схватывание будет уже не простым ощущением, а «перцепцией». Элементарные меты ощущаются; комплексы мет перципируются. Животное воспринимает не просто звуки, запахи и т. д., но воспринимает, например, «добычу». Одни и те же элементарные меты способны образовывать разные перцептивные комплексы, то есть разные типы единообразного содержания, в зависимости от разновидности животного. Например, краб, вообще говоря, воспринимает комплекс «скала-добыча». Но во многих случаях он не воспринимает добычу как таковую (согласно опытам Каца). Если добыча подвешена на нити, краб не воспринимает ее, пока не свыкнется с новым комплексом: «нить-добыча». Добыча, скала и нить сами по себе не обладают для краба формальной независимостью. Напротив, для собаки всегда существуют три независимых комплекса: добыча, скала, нить. Дело в том, что собаке и крабу свойственны разные модусы формализации. Следовательно, формализация, или автонономизация содержания, подразумевает, что независимое единство принадлежит комплексу как таковому, а не одной или нескольким произвольно выбранным метам. Так формализация осуществила модуляцию содержания: из элементарного оно превратилось в тем или иным образом замкнутую целостность. Как станет ясно из следующей главы, это обстоятельство имеет решающее значение.
б) Но содержание, в свою очередь, модулирует саму формальность. Как я говорил, формализация – это независимость, автономизация. Имеется в виду не абстрактная независимость, а нечто совершенно конкретное. Грубо говоря, независимость означает, что содержание более или менее «отлеплено» от самого́ воспринимающего животного, причем содержание модулирует сам способ этой отлепленности. Отлепленность цвета и отлепленность теплоты – не одно и то же. Способ восприятия света у насекомого и у высших живых организмов – не одно и то же, как не одно и то же – способ «отлепленности», присущий комплексу мет, и способ отлепленности, присущий элементарной мете. Несколько огрубляя, можно сказать, что для шимпанзе дерево или коробка гораздо более богаты независимостью, чем для собаки.
Всем этим конституируется структурное единство инаковости, и это единство, как видно из приведенных примеров, зависит от разновидности живого существа. Нет сомнения в том, что тот или другой цвет по-разному воспринимается в своей независимости сетчаткой шимпанзе и сетчаткой насекомого. Стало быть, инаковость, в ее внутреннем единстве, допускает различие степеней, которое прежде всего обнаруживает себя в степени формализации. Чем выше степень формализации, тем полнее независимость содержания.
В конечном счете, чувственное впечатление – это впечатление, которое аффицирует чувствующего; при этом оно предъявляет ему то, что́ впечатляет, – иначе говоря, мету – в формальности независимости, как наделенную собственным содержанием: элементарным (единственная мета) и сложным (комплекс мет). Эти независимые меты в самой своей инаковости воздействуют на того, кто чувствует, с разной силой. Воздействуя таким образом, впечатление определяет собою процесс чувствования: пробуждение, модификацию тонуса и ответ. Именно к этому мы должны теперь обратиться.
§ 3. Структура процесса чувствования
Чувственное восприятие не только схватывает нечто во впечатлении. В зависимости от того, к какой разновидности принадлежит схваченное как независимое от воспринимающего, варьируется также разновидность самого процесса чувствования, определяемого восприятием.
А) Чтобы убедиться в этом, начнем с одного существенного замечания: формализация затрагивает не только момент схватывания, но целостный процесс чувствования как таковой. Каждый из его трех моментов модализируется формализацией.
Прежде всего, ясно, что формализация затрагивает момент ответа. Это проявляется в различных нарушениях процесса чувствования. Не иметь возможности координировать движения и не иметь возможности двигаться – разные вещи. Способность к координации движений есть формализация. Травма любого характера, которая вызывает у высших животных – например, у человека – нарушения координации, не приводит к параличу. Не все животные обладают одинаковой структурой двигательной формализации. Показательный пример – способность подброшенной в воздух кошки вновь обретать равновесие при падении.
Сам жизненный тонус приобретает через формализацию различные оттенки. Общее благополучие или неблагополучие принимают, исключительно посредством формализации, своеобразные оттенки: отупелость или живость чувств, отупелость в одном направлении, но не в других, радостный настрой, и т. д. И все это проявляется сообразно различным качествам, в разных степенях и формах.
Таким образом, формализация затрагивает чувствование в целом: пробуждение, модификацию жизненного тонуса и ответ.
Б) Отсюда мы видим, что благодаря формализации одинаковые по своему содержанию впечатления являют все богатство процесса чувствования, которым порождается богатство жизни живого существа. Амплитуда формализации в восприятии открывает перед живым существом амплитуду возможных ответов. Это означает, что радикальный эффект формализации, взятой с точки зрения процесса, заключается в относительной взаимной автономности каждого из трех моментов процесса чувствования: момента схватывания, момента тонуса и момента ответа. Именно это позволяет говорить о каждом из этих трех моментов в отдельности. Но такая автономность всего лишь относительна: она никогда не разрушает структурного единства процесса чувствования. В следующей главе мы увидим, что это замечание влечет за собой важные следствия. В свою очередь, внутри каждого из таким образом автономизированных моментов формализация последовательно определяет собственные различные стороны и оттенки. Тот факт, что я ограничиваюсь рассмотрением формализующего аспекта схватывания, объясняется темой этой книги.
Итак, мы, во-первых, подвергли анализу моменты процесса чувствования; во-вторых, рассмотрели формальную структуру чувствования. Наконец, в-третьих, мы указали на тот факт, что структура процесса чувствования определяется формализацией.
Именно формализация определяет специфику различных модусов чувственного восприятия.
Приложение первое. Соображения о формализации
Чтобы не прерывать нить анализа чувственного восприятия, я вынес в это приложение некоторые соображения, которые считаю важными, но которые во многих отношениях, пожалуй, выходят за рамки простого анализа чувственного восприятия.
Для начала следует разъяснить употребление самого термина «формализация». «Формализация» может означать мозговую структуру, посредством которой мы схватываем содержание в аспекте его собственной формальности. В этом смысле формализация есть психобиологическое действие. Но «формализация» может означать и тот факт, что некоторое содержание пребывает в своей собственной формальности. Тогда она представляет собой не действие, а простое «пребывание»: единство содержания и формальности. Именно этот смысл я имею в виду, когда говорю здесь о формализации. Что же касается мозговых структур, их я не касаюсь, за исключением тех случаев, когда речь непосредственно идет о формализации как о действии.
1. Приняв это в качестве предпосылки, необходимо отграничить это понятие формализации от двух расхожих идей: одной – в философии, другой – в психологии.
Во-первых, формализацию нельзя смешивать с кантовским понятием чувственной формы. С точки зрения Канта, чувственное содержание есть нечто неоформленное, в том смысле, что оно лишено пространственно-временной структуры. Собственная функция чувственной формы заключается в том, чтобы «оформлять» (в аристотелевском смысле слова) чувственную материю, то есть содержание. Такое оформление совершается субъективной формой (пространством и временем), которую чувственность прилагает к содержанию. Так вот, формализация не есть оформление. Верно или неверно представление Канта о пространстве и времени (нас это сейчас не занимает), главное состоит в том, чтобы подчеркнуть: формализация предшествует любому пространственно-временному оформлению. Формализация означает независимость, то есть тот способ, каким впечатления, с коими имеет дело живое существо, пребывают в определенной формальности. Только в той мере, в какой существует формальность и существует независимость, можно говорить о пространственно-временной упорядоченности. Формализация связана с этой независимостью, с этой инаковостью. Независимость – это формальность, в которой содержание «пребывает» перед тем, кто воспринимает. Формализация означает способ «пребывания», а не способ «оформления» в аристотелевско-кантовском смысле. Лишь в силу того, что содержание независимо, мы можем говорить о том, что оно обладает или не обладает, или должно обладать оформленностью. Кантовская форма продуцирует «оформление»; но формализация – не продуцирование, а прямо наоборот: чистое «пребывание».
Во-вторых, формализация не совпадает и с тем, что имеют в виду в психологии, когда говорят о гештальт-психологии (психологии формы). В этой психологии форма есть целостная конфигурация воспринятого, в противоположность тому, что представляли собой элементарные ощущения в психологии XIX в. Но формализация – это не гештальт. Во-первых, потому, что сами элементарные ощущения суть нечто формализованное: их содержание, мета, схватывается как независимое и, следовательно, формализовано. Во-вторых, даже в случае комплексов мет формализация связана в первую очередь не с конфигурацией, а с автономностью. Конфигурация – лишь результат автономизации. Только потому, что существует независимость, может существовать и существует конфигурация. Формализация – это независимость: она конституирует единство содержания как содержания независимого, будь это содержание элементарным или комплексным.
Таким образом, формализация означает не оформление и не конфигурацию, но автономность: то, каким образом «пребывает» содержание. Формальность не производится чувствующим субъектом (Кант) и не представляет собой первичную конфигурацию (гештальт). Она есть простой и чистый способ «пребывания».
2. С другой стороны, формализация может претерпевать патологические искажения в самом восприятии. Бывают случаи, когда в человеческой перцепции происходит регрессивный распад. Тогда имеет место разрушение (Abbau) перцепции. Такое разрушение, несомненно, выражается в том, что происходят смещения или нарушения связанности в содержании восприятия: например, объемы могут казаться находящимися за цветовой пеленой и на некотором расстоянии от нее, и т. д. Думаю, однако, что «одновременно» с этим постепенно утрачивается ощущение независимости той реальности, которая присуща воспринятому. Думаю, что перцептивная деградация означает утрату контуров перцептивного содержания и «заодно» утрату независимости. Сама утрата заключается в большем или меньшем регрессе обоих аспектов. Это означает регресс формализации. Формализация, повторяю, представляет собой автономизацию содержания и «заодно» автономизацию воспринятого по отношению к воспринимающему живому существу.
3. Наконец, хочу подчеркнуть, что формализация – это, прежде всего, не разновидность умозрительного понятия: на мой взгляд, она является моментом восприятия, укорененным в структурности самого живого организма. На предыдущих страницах я уже упоминал о нарушениях координации движения у человека. Хорошо известно, что вызывающие их травмы локализуются в экстрапирамидных путях. Помимо других функций, эти пути выполняют функцию формализации движений.
Но это еще не все. В качестве гипотезы предположу, что мозг – это в первую очередь не орган синтезирования (Шеррингтон) и не орган означивания (Брикнер), но – в перспективе нашей проблемы – орган формализации: той формализации, которая достигает высшей точки в корковых процессах. Достаточно упомянуть, например, о сервомеханизмах или о некоторых особых корковых зонах – скажем, об определенных лобных зонах. Формализация представляет собой, строго говоря, анатомофизиологическую структуру.
Анатомофизиологическая организация нервной системы обладает относительно однородным и универсальным строением, или схемой, начиная с самых отдаленных этапов филогенеза. Например, эта схема уже присутствует в мозге саламандры. На мой взгляд, у такой схемы есть два направления: первое – это спецификация: если можно так выразиться, явление преимущественно региональное; второе – формализация, обладающая более тонкой структурой.
Но ничто из этого не имеет отношения к нашей философской проблеме. Тем не менее, мне не хотелось отказаться от изложения этих соображений, уже опубликованных в другом месте. Но я вынес их в приложение, потому что, как было сказано, здесь моей задачей является только строгий и точный анализ чувственного восприятия как факта.
Глава третья. Модусы чувственного восприятия
Как было сказано в конце предыдущей главы, модусы чувственного восприятия различаются модусами формализации. Речь идет о разных «модусах» восприятия, а не просто о «типах». И чтобы понять это, необходимо и достаточно проанализировать, как одни и те же меты могут по-разному восприниматься в своей независимости. Чувственные восприятия в первую очередь различаются между собой в модальном отношении. Есть два основных модуса. Я вскоре объясню это утверждение; пока же скажу, что есть модус чувствующего восприятия, который я называю – по причинам, которые разъясню – чувствованием как раздражимостью. Но есть и другой модус восприятия в чувствовании, который я называю чувствованием реальности. Нам следует приступить к доскональному анализу этих модусов.
§ 1. Восприятие как раздражимость
Чувственное восприятие, то есть впечатление, определяет собою разновидность процесса чувствования. Когда впечатление таково, что его характер состоит исключительно в определении процесса, тогда мы имеем дело с первым модусом чувственного восприятия. Так как в любом восприятии различаются три момента (аффекция, инаковость, сила воздействия), мы должны спросить себя, в чем заключается, с точки зрения этих трех моментов, структурный характер впечатления. Иначе говоря, мы должны сказать: 1) что представляет собой это впечатление как впечатление аффицирующее; 2) какова его собственная формальность; 3) какова сила его воздействия.
Конец ознакомительного фрагмента.