Что-то… (сборник). Кубики (Павел Чибряков, 2015)

Молодая женщина с обесцвеченными, но тёмными у корней, волосами закрыла входную дверь, и начала спускаться по лестнице. На ходу она пыталась выправить накладное плечо светлой блузки, которое упрямо задиралось, выпирая ткань. Высокие каблуки звонко стучали по ступеням. По дороге к автобусной остановке, она размышляла о том, что после того, как вчера они «раскланялись, расшаркались, расхаркались» с Кириллом, она теперь вольная птица, сама себе хозяйка. О перспективе отношений с Денисом она подумает позже; а пока отдохнёт от «отношений полов». Людей на остановке было немного, но и их она не стала рассматривать, осознавая, тем временем, что сама является объектом пристального разглядывания.

Когда подошёл нужный автобус, она легко заскочила в него, преодолевая упругое натяжение мини-юбки. Автобус был довольно плотно набит напряжённо дышащими от духоты людьми. Она протиснулась и встала в проходе, держась за поручень сиденья, на котором сидел худой мужчина с большой лысиной. «Мог бы, и уступить место красивой даме, плешивенький», – подумала она с лёгкой ехидцей.

У очередного светофора автобус так резко тормознул, что люди навалились друг на друга, досадуя на неизбежность такого рода близости. Несмотря на все попытки удержаться, она всё-таки навалилась телом на стоящего рядом подростка, ощутив нижней частью лица мягкость его по-детски кудрявых волос.

«Извини, пожалуйста», – сказала она, пытаясь принять устойчивое положение.

Паренёк слегка улыбнулся, чуть пожав плечами. Потом, глядя в окно на проезжаемые улицы, боковым зрением она заметила, что лысый мужчина неотрывно смотрит на её живот, довольно туго перетянутый поясом юбки. «Ты ещё и озабоченный», – подумала она, вздёрнув подбородок.

В какой-то момент ей показалось, что глаза мужчины блеснули чёрным. Решив, что это просто отблеск, игра светотени, она продолжила смотреть в окно. Вдруг, её взгляд упал на серо-пёструю гладь проносящегося справа налево асфальта, и она уже не могла оторвать от него глаз. Вскоре она почувствовала головокружение и дурноту. Она ощутила, как её ведёт в сторону, и она начинает заваливаться набок. Несмотря на все попытки удержаться за поручень, неприятно ослабевшие пальцы разжались, и она тяжело осела вниз, почувствовав влагу между ног. «С чего бы это?», – затухла удивлённая мысль.

В этот день Мишка не мог усидеть дома. Его тянуло куда-нибудь пойти, просто погулять. Он решил съездить на набережную. Там почти всегда сидели художники, рисуя на заказ портреты всем желающим. Мишке нравилось наблюдать за сноровистыми движениями их рук; казалось, рисовать – это так легко и просто. В свои четырнадцать Мишка был ещё по-мальчишески худощав и не очень высок. Это его немного тяготило, но для себя он решил, что коль уж таким уродился – таким и жить. Судьба, стало быть. Он вообще был довольно рассудительным и спокойным.

В автобусе он сначала нашёл свободное место, но потом уступил его неприятно толстой, надрывно сопящей женщине. Автобус постепенно заполнялся; люди всё чаще отирались друг о друга, протискиваясь к выходу, или наоборот. Внезапно, в общей духоте приятно пахнуло женскими духами. Чуть повернув голову, Мишка увидел, что рядом с ним встала симпатичная молодая женщина с обесцвеченными волосами и красиво пухлыми губами.

Когда автобус резко затормозил, и люди невольно мотнулись по направлению движения, Мишка почувствовал, как на него навалилось тело женщины, почти сразу отстранившись, но оставив ему память об ощущении приятной упругости. Она извинилась приятным голосом. Он смог только кивнуть и улыбнуться в ответ. Как бы он хотел сказать ей хотя бы пару слов в ответ на её извинение. Он был уверен, что смог бы хорошо ответить, если бы не был немым.

Его врождённая, ничем не объяснимая немота была самой тягостной его проблемой. Невозможность высказать свои мысли, суждения, сильно осложняли ему жизнь. И перспективы будущности были ещё мрачней. И хотя выразительная мимика его лица несколько компенсировала немоту, было очевидно, что этого будет недостаточно в дальнейшей жизни. И вот сейчас снова эта проблема выступила на поверхность сознания. Мишка, как мог, подавил вздох, и перевёл взгляд на проезжающие мимо машины.

Некоторое время спустя Мишка почувствовал какую-то непонятную и неприятную тревогу. Он только начал оглядываться, когда стоящая рядом, та самая, женщина стала оседать вниз, и, в конце концов, повалилась на резину автобусного пола. Люди заволновались; кто-то крикнул:

«Остановите автобус! Тут женщине плохо».

Люди умудрялись расступиться, хоть немного освободив пространство. Пожилой мужчина похлопывал её по щекам, пытаясь привести её в чувство. Мишка заметил, как под ней начинает расплываться мокрое пятно, и, потрепав мужчину по плечу, тревожно указал ему на это.

«Чёрт! – пробормотал мужчина. – Плохо дело». – Он поднял голову и чуть повысил голос:

«Так, её срочно нужно в больницу».

На задней площадке какой-то человек, прильнув к окну, пытался вызвать по мобильному «скорую помощь». Мишка, не в силах оторвать взгляд от лежащей без сознания женщины, краем глаза заметил, что сидящий лысый мужчина равнодушно смотрит в окно, не обращая никакого внимания на общую тревожную суматоху. «Сволочь равнодушная!», – зло подумал Мишка, и вновь всмотрелся в красивое лицо женщины, надеясь заметить проявление сознания. Имея довольно смутное, в силу возраста, представление о женских делах, Мишка всё-таки понимал, что тут положение очень серьёзное.

Наконец женщину осторожно вынесли из автобуса и положили на принесённое водителем, довольно грязное одеяло. «Скорая» приехала на удивление быстро, и, видя деловое спокойствие и быстрые действия врачей, Мишка почувствовал облегчение и надежду на то, что с этой красивой женщиной всё будет в порядке, и она будет жить просто потому, что красота как таковая достойна жизни. Это было ясное, отнюдь не сформулированное словами, понимание, которое он просто чувствовал, не обдумывая.

Проводив взглядом фиолетовую мигалку, Мишка решил прогуляться пешком, неважно куда. Вскоре его нагнал автобус, в котором он ехал, и Мишка увидел в заднем стекле того самого равнодушного лысого мужика. Повинуясь внезапному порыву, Мишка резко выкинул вперёд кулак с оттопыренным средним пальцем и постарался придать лицу выражение брезгливого презрения. Почти сразу после этого автобус повернул направо, и Мишка не увидел, как исказилось лицо лысого.

В свои семнадцать, Нина была уже довольно зрело сложенной девушкой с очень симпатичным лицом. Это довольно приятно ощущать себя привлекательной и притягивать к себе внимание людей, ничего для этого не делая; просто, будучи такой, какая есть. Правда, иногда это стоило довольно неприятных моментов. Например, на днях один лысый хмырь в трамвае лапанул её по заднице. Причём не просто там погладил или похлопал, как некоторые наглые парни, а с сильным нажимом провёл пальцами между ягодиц, напоследок надавив на копчик. От этого по нижней части тела пробежали мурашки, и всё сжалось. Самое неприятное заключалось в том, что это не было так уж неприятно. Она резко обернулась и наткнулась на спокойный, почти равнодушный взгляд мужчины с большой лысиной. Она хотела высказать ему что-то гневное, но не смогла произнести не звука. Словно зная это, мужик криво усмехнулся, привалился к ней вплотную и противно-жарко прошептал ей на ухо:

«Уже пора чувствовать, девочка. Пора.»

Оттолкнув его, она метнулась к дверям, с нервным нетерпением дождалась очередной остановки, и выскочила из трамвая, чувствуя, как колотится сердце, и нервно закусив дрожащие губы. В ту ночь она долго не могла уснуть, ворочаясь в сбитой постели.

После этого неприятный осадок в душе и какие-то склизкие мысли не давали полностью расслабиться и насладиться летним бездельем. Общаться с друзьями не хотелось; как будто в ней появилось что-то, чего она бы не хотела, чтобы увидел кто-нибудь. Эффект первого прыщика возведённый в абсолют.

Благо, старшая сестра оставила на несколько дней маленькую дочку, так что «тётя Нина» отвлеклась от мерзостных переживаний вознёй с племяшкой. Трёхлетняя Танька могла быть бесёнком и ангелочком практически одновременно. Только начнёшь на неё сердиться, а она уже самая милая паинька на свете. Поди, накажи её.

Вот и сейчас она, ни с того ни с сего, рванула со двора на оживлённую улицу, явно норовя пробраться поближе к проезжей части. С криками «Таня стой! Не смей!» Нина бросилась за ней, со страхом понимая, что может не успеть. И тут на танькином пути появился кудрявый подросток. Он преградил ей путь, приняв позу шерифа с дикого запада, уперев руки в бока и склонив голову к плечу, придав лицу вопросительное выражение.

Танька, замерев на пару секунд, попыталась обойти его, но он шагнул в ту же сторону. Потом они повторили это в противоположном направлении. В этот момент подбежавшая Нина схватила племянницу на руки и сильно тряхнула.

«Я тебя убью! – пообещала она довольно искренне. Потом обернулась к пареньку и сказала: – Спасибо большое».

Тот, улыбнувшись, кивнул в ответ, потом неожиданно дёрнул надувшую губёнки Таньку за жиденькую косичку, показал ей язык, и, широко улыбаясь, пошёл прочь. Обалдевшая от таких дел Танька смотрела ему вслед, приоткрыв от удивления рот. Провожая его взглядом, Нина подумала:

«Немой, что ли?»

Она давно уже была немолода. Признавать это ей приходилось поневоле – хочешь, не хочешь, а смотреться в зеркало, чтобы хотя бы причесаться, приходилось каждый день. Да и внимание к себе она ощущала всё реже и как-то по-другому. И вот недавно наблюдала с презрением, как один лысый козёл пристал в трамвае к сопливой акселератке. Попка её его манила! Извращенец. Ещё нашептал ей чего-то. Она, бедняжка, аж взвилась с непривычки. Ничего, привыкнет. А этим сволочам только молоденьких подавай. Не первой свежести хрен, а всё туда же. Кстати, у меня задница покруче, во всех смыслах, будет. Да и грудь помощней. Так нет же, на малолецкую свежесть позарился, хрыч плешивый. Когда девчонка выскочила из трамвая, она попыталась обдать его полным презрения взглядом, но он этак неспешно оглядел её с ног до головы, криво усмехнулся, и тихо произнёс:

«Жирновата будешь, старушка. И задница, наверняка, вся в комках. А думаешь, небось, о молодом и поджаром. Остынь, морщинка».

У неё перехватило дыхание и загорелось лицо под густым слоем тонального крема. Цыкнув зубом, и всё так же ухмыляясь, он ушёл в другой конец трамвая. Выйдя на своей остановке, она долго стояла, глубоко дыша, и чувствуя, что у неё начинается очередной приступ мигрени.

Маленькая Лида была очень удивлена, почему обычно такая ласковая баба Надя на этот раз обращалась с ней так сухо и даже строго. Ей даже расхотелось рассказать ей по секрету о том, что ей нравится соседский Славка; ей так хотелось поделиться этим хоть с кем-нибудь. С мамой бабушка тоже разговаривала громко и нервно. Они обменивались какими-то непонятными, и неприятными на слух, словами. Было что-то пугающее в словах «климактерический психоз» и «истерическое неприятие собственного возраста», которые резко высказала мама. А бабушкины слова «похотливые мокрощелки» и «бесстыжие давалки» и вовсе казались противными как плесень на старом хлебе.

Лида очень обрадовалась, когда они с мамой, наконец, пошли домой по вечерним улицам.

Она видела, что мама расстроена, и старалась быть тихой и незаметной. Это было совсем не трудно, потому что больше всего её занимали мысли о том, увидит ли она сегодня во дворе такого симпатичного Славку, или его уже загнали домой родители.

Внезапно, совсем рядом, раздался страшный грохот. Вздрогнув, мама крепко прижала её к себе, одновременно поворачиваясь в сторону, откуда раздался грохот. Оказалось, что это большая синяя машина врезалась в стоящий у дороги тополь. В машине был только водитель, и он с трудом вылез из помятой дверцы, посмотрел на смятый в гармошку капот, как-то слабо махнул рукой, и опустился на асфальт, устало привалившись спиной к машине.

Вокруг начали собираться люди, подъехало и остановилось несколько машин. Постояв ещё немного, Лида с мамой продолжили свой путь домой. Несколько раз Лида оглянулась назад; ей было очень жалко дяденьку из разбитой машины – он казался ей таким несчастным, бедненьким.

О том, что Татьяна в больнице, и у неё случился выкидыш, Кирилл узнал от её подруги, которую встретил в универмаге. Это известие вызвало в нём смешанные, смутно-тяготные, чувства. Они расстались буквально на днях, и вот…. Последнее время их отношения были какими-то провисшими что ли. Казалось, что Татьяна постоянно ищет повод для ссоры.

В конце концов, он понял, что она хочет разбежаться, но не желает чувствовать себя инициатором разрыва. Ему вовсе не хотелось терять её, но и продолжать отношения в таком ключе было невыносимо. Наконец он решился, и спросил напрямик:

«Ты хочешь уйти? Но разве для этого обязательно надо разругаться в прах?».

Она тут же взвилась:

«Хочешь, чтоб я ушла, да? Нашёл себе другую?».

Он печально покачал головой:

«Тебе нужен повод, чтобы уйти – я даю его тебе. Уходи», – сказал он тихо, но резко.

Поджав губы, Татьяна вышла в прихожую, где довольно долго возилась, надевая туфли: ей не хотелось наклоняться, а туфли на высоких каблуках всё время падали, не давая ей просунуть ноги в свою узость. Обувшись, она выбежала из его квартиры, не закрыв дверь.

И вот, эта новость. От кого она забеременела? От него, или от кого-то другого? Впрочем, без разницы. Он представлял, как она сейчас лежит на больничной койке в болезненном состоянии, и ему было тоскливо и неспокойно. Он прекрасно понимал, что между ними всё кончено, но это лишь усиливало его печаль и тоску.

Промаявшись больше суток, он всё-таки решил съездить в больницу и хотя бы просто узнать о её состоянии. Поскольку уже был вечер, он опасался, что его могут просто не впустить в больницу; а он твёрдо решил добраться до дежурного врача и вытребовать у него всю информацию о состоянии Татьяны.

Он гнал машину на предельно допустимой скорости, когда увидел, как справа на проезжую часть вывалился лысый мужик со странного вида свёртком в руках. Кирилл вывернул руль влево, и практически в тот же момент понял, что неминуемо врезается в дерево.

Он всё-таки смог немного отвернуть в сторону, и врезался только правой частью капота. Его голова резко дёрнулась вперёд, неприятно рванув шею. Ремень безопасности больно врезался в левое плечо. Немного посидев и придя в себя, Кирилл выбрался из машины. Было очевидно, что в больницу он сегодня не попадает ни в каком виде. А завтра…. От нахлынувшей печали буквально хотелось заплакать. Он опустился на корточки и привалился спиной к машине, закрыв лицо руками.

Как всегда, вокруг начали собираться люди, бормотно обсуждая произошедшее. Но среди них не было никакого лысого мужчины со странным свёртком; и неизвестно, был ли он вообще.

Последнее время Ирина почти постоянно прибывала в подавленном настроении. Вроде бы и особых причин для этого не было, а на душе было смуторно. Личная жизнь – дурацкое выражение; как будто не вся жизнь наша личная – прибывала в коматозном ступоре. Тут ещё школьная подруга попала в больницу с совершенно «сюрпризным» выкидышем. И надо было ей проболтаться об этом её бывшему хахалю. Если что, Танька её потом загрызёт к чертям.

Вообще-то, Кирилл не плохой мужик. И чего ей обжималось? «Слишком правильный», «не по-мужски нежный», «зануда». Кого ей надо? Байкера-рокера, что ли? Приключений на крутую задницу зажелалось. Нет, бабёнка она хорошая, только заморочками каким-то иногда мается.

Вон, сама Ирина уже полгода не может одного мужика скадрить. Вроде не извращенец. И Юлька – кабинетчица-минетчица – говорила, что не последний мужик. Но какой-то он апатичный. Не садиться же перед ним, раздвинув ноги, как некоторые, чтобы привлечь его внимание. А привлечь хотелось бы. Он, конечно, не Джонни Депп, но… хочется, что ж себе то врать? Ладно, Игорь Петрович, ещё пересечёмся. Интересно, а он…

Он лежал на диване, слушая диск Вангелиса, и размышляя… ни о чём. Мысли просто перетекали друг через друга, шестерёночно цепляясь одна за другую. Их общая тональность была подавленная. Тяжела и неказиста жизнь заурядного урода. Да, он всегда считал себя уродом. Неважно, что там думают другие – это его самоопределение, и оно истинно.

Несмотря на то, что вроде бы и образованный, и работа престижная, и разбирается во многих вещах, и вкусом не обделён, внутри он ощущал себя никому не нужным объектом. Именно так, объектом.

Он был убеждён, что ни одна женщина не захочет даже представит себя в постели с ним. Хвала богам, существуют давалки-пофигистки – легко, и без всяких претензий. Блям, и разбежались. Хотя от этого становится отупело пусто на… душе, что ли. Вон на днях увидел красивую женщину на остановке. Она даже не взглянула в его сторону. Впрочем, она вообще ни на кого не посмотрела. Увидев, как она садится в автобус, как при этом юбка обтянула её бёдра, чуть собравшись складками, он поддался внезапному порыву, и заскочил в тот, совсем ему не нужный, автобус.

В автобусе ей вдруг стало плохо, и он вызвал для неё «скорую» по мобильнику. Потом он помог вытащить её наружу, и присел с ней рядом. Странно, но ему хотелось оказаться на месте того человека, который будет переживать за её здоровье, а потом помогать ей прийти в себя и пережить этот неприятный момент. Наверное, это здорово – проявить заботу к тому, кому, как ты знаешь, ты дорог. Знать бы, как это в ощущениях. Знать бы.

«У меня в детстве была замечательная головоломка – Кубики. Это были девять кубиков, на грани которых были наклеены бумажки с фрагментами картинок, которые и надо было собирать в единое целое, составляя кубики друг с другом в квадрат три на три. Потом, когда все шесть картинок приелись, стало интересно разрушать их. Для этого надо было перевернуть, по крайней мере, три кубика; только тогда терялась целостность рисунка. С крайними было просто – надавливаешь посильней на немного острую грань, и опаньки, целое уже не цело. Чтобы окончательно раздробить картинку, надо было перевернуть четыре кубика. И иногда фрагменты разных картинок создавали занятные, странные сочетания. А вот с центральным кубиком было сложней. Он соприкасался со всеми остальными, и чтобы его перевернуть, надо было, чуть раздвинув другие, вытащить его из центра, перевернуть как угодно, и вставить обратно, придвинув остальные к нему.

И, наверное, поэтому центральный кубик казался мне важнее, значимей других. Правда, практически никогда один и тот же кубик не был центральным в разных картинках. С годами, я понял, что люди, по сути, очень похожи на кубики – они соприкасаются друг с другом, составляя единые картинки жизни. А как, интересно, оказалось, переворачивать эти кубики.

Взять хотя бы ту молодушку в трамвае. Достигнув просто сочащейся спелости, она оставалась в неведение о чувственности. Я приоткрыл ей вход в мир ощущений, кайфа, если угодно. Да, для неё я – лысый извращенец; но я то знаю, что сделал. А та старая швабра меня устыдить пыталась! Дура.

И та крашеная шалавка – ну зачем ей нежданный ребёнок? Я её просто освободил от мучительных размышлений: делать или не делать аборт. Лучше уж неожиданный выкидыш, чем нежеланный выродок, не так ли? Разве плохо, когда облегчение приходит даже раньше, чем проявляется проблема? Особа здоровая – придёт в себя, ещё рада будет сексуальной волюшке. Говорят, что после абортов у некоторых повышается чувственность. У этой уж точно…

Это так замечательно, когда ты можешь «переворачивать кубики», меняя картинки реальной жизни. Современным детям, выросшим на плоскостных головоломках, и в голову никогда не придёт, что люди – как кубики, и их можно переворачивать. И не смогут ничего переделать. А я могу.