Глава 3
Мне не спалось. Перед первым днем работы в библиотеке я чувствовала себя, как перед началом школьных занятий – вся на нервах. Я вообще мало сплю. До сих пор не могу понять, что случилось со мной в то роковое утро, когда папа пришел меня будить. Я тогда просто вырубилась.
С тех пор я боялась засыпать: казалось, что стоит хоть на секунду впасть в бессознательное состояние, как случится что-то ужасное. Я разрешала себе только дремать. А когда засыпала настолько крепко, чтобы видеть сны, мне снилось, что я бегу.
Папа любил бегать. Он приучал нас с Кэролайн к пробежкам чуть ли не с пеленок и даже брал с собой на ежегодный городской пятикилометровый марафон, в детскую группу. Помню свою первую гонку, лет в шесть. Слишком мелкая для своего возраста, я стояла позади других детей на линии старта, видя только чужие плечи и затылки, а Кэролайн, конечно же, пробилась в первые ряды. В свои десять, «почти одиннадцать», она считала ниже своего достоинства стоять с малышами.
Раздался выстрел стартового пистолета, и все ринулись вперед. Сотни пяток оглушительно затопали по асфальту. Меня словно несла какая-то мощная волна, ноги едва касались земли. Мимо, как в тумане, проплывали лица людей, стоящих вдоль дорожки, и я могла сосредоточить внимание только на хвостике бегущей передо мной девочки, схваченном голубой репсовой лентой. Какой-то здоровый мальчишка, пробегая мимо, больно толкнул меня в спину, а на втором круге закололо в боку, но вдруг я услышала папин голос:
– Держись, Мейси, ты умница!
К восьми годам я уже знала, что бегаю лучше всех. Быстро заметила, что на первом же круге обгоняю старших детей, чуть позже выиграла свои первые соревнования, а потом и все гонки, в которых участвовала. Когда я бежала по-настоящему, так что ветер свистел в ушах, то казалось, что стоит мне захотеть – и я наберу побольше воздуха, как следует оттолкнусь от земли и полечу.
К тому времени я бегала уже одна. Сестра потеряла интерес к этому виду спорта где-то в седьмом классе, когда ее стала больше интересовать не гонка на сто метров, а флирт с командой мальчиков после соревнований. Кэролайн по-прежнему любила бегать, но не видела в этом занятии никакого смысла, если никто не бежал вслед за ней. Так что мы с папой остались вдвоем. Ходили на тренировки, вставали чуть свет на пятикилометровые утренние пробежки и делились историями о растяжениях связок и ушибах колена, поглощая энергетические батончики. Нам было интересно друг с другом, бег объединял нас, и поэтому я думала, что не должна была бросать папу в то злосчастное утро.
То утро изменило все, в том числе и мое отношение к бегу. Стало неважно, за какое время я прохожу дистанцию, какие рекорды мечтала побить еще за день до случившегося. Я не могла простить себе, что в то утро бежала слишком медленно, и поэтому бросила занятия.
Можно было просто немного изменить свой привычный маршрут, пробегая один лишний квартал, чтобы не видеть злосчастного перекрестка Уиллоу и Маккинли, где все случилось, – точно так же, как я делала, когда садилась за руль. Другое дело – друзья по команде. Они старались поддерживать меня – на похоронах и позже, после трагедии, – и очень расстроились, когда тренер сказал, что я бросила занятия, но совсем уж обиделись, заметив, что я стараюсь не встречаться с ними даже в коридорах школы. Они не понимали, что их жалость, их сочувственные взгляды невольно напоминают мне о смерти папы.
Я замкнулась в себе, сузила круг общения, отгородилась от всех, кто жалел меня и искренне хотел помочь. По-другому я не могла. Я упаковала свои награды и спрятала их подальше. Та часть моей жизни ушла навсегда. Я отреклась от прошлого, которое когда-то было такой важной частью моей жизни.
Теперь я бегала только во сне. В этих тяжелых снах постоянно должно было случиться ужасное, или мне казалось, что я забыла что-то важное, а ноги становились ватными и не хотели слушаться. Разные сны, но один и тот же конец – финишная линия, которую я не могу пересечь, сколько бы ни пробежала.
– Ах да, – Бетани взглянула на меня сквозь очки в тонкой металлической оправе, – ты же сегодня приступаешь к работе.
Я стояла, прижимая к себе сумку и переживая по поводу ногтя, ставшего жертвой неравной борьбы с защелкой от ремня безопасности. Этим утром я потратила так много времени на сборы – долго гладила блузку, выпрямляла и укладывала волосы, дважды перекрашивала губы. И теперь вот все испортила – сломала ноготь, который приходится прятать в кулаке.
Бетани отодвинула свой стул и встала.
– Можешь сесть там, с краю, – сказала она и открыла для меня низенькую дверцу стойки, – только не на красный, там сидит Аманда, а дальше.
– Спасибо, – я выдвинула стул и опустилась на него, поставив сумку на пол.
Скрипнула входная дверь, и в библиотеку вошла Аманда – лучшая подруга Бетани и секретарь ученического совета, высокая блондинка с длинными волосами, которые она всегда заплетала в аккуратную косу, свисавшую до талии. Эта коса выглядела такой идеальной, что на собраниях, отвлекаясь от скучной повестки дня, я иногда задавалась вопросом: расплетает ли она ее на ночь? Или снимает, как пристегивающийся галстук?
– Здравствуй, Мейси, – прохладно приветствовала меня Аманда, усаживаясь на красный стул.
У нее была идеальная осанка – плечи расправлены, подбородок поднят. «Наверное, коса голову оттягивает», – подумала я.
– Я и забыла, что ты сегодня начинаешь.
– Угу, – промычала я, и обе уставились на меня так, что я просто почувствовала, как это «угу» висит между нами в воздухе.
– Да, – сказала я как можно более четко.
Если я только стремилась к совершенству, постоянно работая над собой, то эти девочки, казалось, достигли его безо всяких усилий. Бетани, зубрила с короткими рыжими волосами, которые она всегда заправляла за уши, и ровно подстриженными ногтями на маленьких веснушчатых руках, сидела рядом со мной на английском. Меня завораживал ее почерк – каждая буковка выписана так ясно и четко, словно напечатана на машинке. Бетани была тихой и собранной, в отличие от более общительной Аманды. Последняя говорила академически правильно – в детстве она жила в Париже, пока ее отец писал диссертацию в Сорбонне. На их идеально выглаженных блузках никогда не было ни единого пятнышка. Они никогда не пользовались сленгом и говорили исключительно на литературном английском языке. Короче, два Джейсона в женском обличье.
– Ну что же, – обратилась ко мне Аманда, поправляя воображаемую складочку на юбке, из-под которой торчали худые, бледные ноги, – этим летом у нас здесь достаточно спокойно. Но я надеюсь, что тебе не будет скучно.
Не зная, что на это ответить, я безразлично улыбнулась и отвернулась к стене. Аманда и Бетани начали приглушенными голосами обсуждать какую-то художественную выставку. Я посмотрела на часы. Пять минут десятого. Осталось пять часов пятьдесят пять минут.
К обеду я ответила всего лишь на один вопрос: где находится туалет. Похоже, это моя карма. Ну что ж, опыта в этом деле мне не занимать. Нельзя сказать, что у нас не было совсем никакой работы – то забастовал ксерокс, то какой-то читатель не мог найти нужный ему журнал, потом кто-то спросил насчет онлайн-энциклопедии, которой Джейсон, натаскивая меня, уделял особое внимание. Но даже если Аманда с Бетани помогали кому-то другому и посетитель подходил ко мне, одна из них подскакивала и говорила: «Я подойду к вам через секунду», – таким тоном, что всем становилось ясно: спрашивать у меня – пустая трата времени. Сначала я думала, что они просто дают мне время войти в работу. Потом поняла – они считают, что я здесь лишняя.
В полдень Аманда поставила на стойку табличку «Обеденный перерыв с 12.00 до 13.00» и достала из сумки пончик в герметичной упаковке. Бетани вытащила из ящика стола яблоко и батончик «гинкго билоба», и они синхронно поднялись со своих стульев.
– Мы пригласили бы тебя составить нам компанию, – сказала Аманда, – но мы будем готовиться к экзаменам, так что приходи через час, хорошо?
– Если хотите, могу остаться, а обедать уйду в час, чтобы здесь всегда кто-то был.
Обе уставились на меня так, словно я вызвалась объяснить им задачу по квантовой физике, попутно жонглируя кеглями.
– Нет, не стоит, обеденный перерыв – в двенадцать, – ответила Аманда.
Они скрылись в служебном помещении, а я взяла сумку и вышла на улицу. Сев на скамейку у фонтана, достала захваченный из дома бутерброд с арахисовым маслом и джемом, положила на колени и сделала несколько глубоких вдохов. Почему-то хотелось плакать. Я просидела в одиночестве почти целый час, потом выбросила бутерброд и вернулась в библиотеку. До конца перерыва оставалось пять минут, однако Бетани и Аманда уже сидели за стойкой, и создавалось впечатление, что я опоздала. Проходя на свое место, я чувствовала их неодобрительные взгляды.
Время тянулось медленно. В библиотеке было пусто и оглушительно тихо: гудела флуоресцентная лампа, скрипел стул Бетани, когда она меняла положение, постукивали клавиши электронного каталога за углом. Я привыкла к тишине, но эта, библиотечная, казалась какой-то стерильной и безжизненной. Лучше бы я помогала маме с документами или даже перекладывала крабовые биточки с противня на блюдо. Кажется, я приняла неправильное решение, но теперь уже поздно что-то менять. Едва дождавшись трех часов, я отодвинула стул, встала и впервые за последние два часа открыла рот, чтобы сказать:
– До завтра, девочки.
Аманда повернула голову, коса соскользнула с ее плеча. Она читала толстую книгу по истории Италии, облизывая палец всякий раз, когда нужно было перевернуть страницу. Я слышала, как она это делает.
– До свидания, – отозвалась она.
– Увидимся завтра, – натянуто улыбнулась Бетани.
Пересекая читальный зал и направляясь к выходу, я чувствовала их тяжелые взгляды, направленные мне в спину между лопаток. Толкнув стеклянную дверь, я погрузилась в благословенный шум внешнего мира – чей-то смех в парке через дорогу, шорох колес по асфальту, гул самолета высоко в небе. «Минус один день, – подумала я. – А впереди – целое лето».
– Ну, если бы мы занимались только тем, что любим, это не называлось бы работой, правда же? – сказала мама, протягивая мне салатницу.
– Наверное.
– Все наладится, – пообещала она с уверенностью человека, который понятия не имеет, о чем говорит. – Между прочим, это замечательный и полезный опыт.
Я отработала в библиотеке уже три дня, но ничего не наладилось. Я понимала, что делаю это ради Джейсона, но Бетани с Амандой, казалось, решили использовать свои высокие IQ ради достижения одной-единственной цели: полностью сломить мой дух. Я старалась писать Джейсону бодрые и обнадеживающие письма, чтобы он не понял, как я расстроена, но уже на второй день не удержалась и упомянула о том, как обращаются со мной эти девицы. Это произошло еще до публичного унижения, на этот раз со стороны Бетани. Когда угрюмый студент летней школы обратился ко мне с просьбой найти книгу Альбера Камю, Бетани прицепилась к тому, как я произношу имя этого писателя.
– Камю-ю, – протянула она, вытягивая губы в трубочку на французский манер.
– Камю-ю, – повторила я, сама не понимая, почему позволяю ей себя исправлять.
– Нет-нет, – она вскинула подбородок и указала пальцем на свои губы. – Вот так. Камю-ю.
Молча глядя на нее, я подумала, что, сколько бы раз я ни повторила, она найдет, к чему придраться. Ей бы и сам Камю не угодил.
– Спасибо, – зачем-то поблагодарила я, и Бетани обернулась к Аманде, которая ехидно улыбнулась и покачала головой.
– Пожалуйста, – отозвалась она, вертясь на своем дурацком стуле.
Неудивительно, что я обрадовалась, когда пришла домой, проверила почту и увидела письмо от Джейсона. Он знает, какие противные эти зазнайки, он меня понимает. Мне нужна всего лишь моральная поддержка. Однако стоило мне пробежать взглядом первые две строчки, как все надежды на понимание со стороны бойфренда испарились. Мне стало ясно, что ему плевать на мое самоуважение и эмоциональное состояние.
«Когда я прочел твое последнее письмо, – писал он, – мне показалось, что ты уделяешь недостаточно внимания работе. Ты написала целых два абзаца о библиотеке и не ответила ни на один мой вопрос. Пришел ли новый выпуск Ежемесячной научной антологии? Смогла ли ты зайти в общую базу данных с помощью моего пароля?» А в конце, после нескольких напоминаний о том, на что еще я должна обратить внимание, приписка: «Если у тебя возникают какие-то проблемы в общении с Бетани и Амандой, поговори с ними сама. На работе не должно быть места межличностным конфликтам».
Утешил, называется. Это походило не на ответ парня своей девушке, а на указания руководителя отдела провинившейся подчиненной. Зря я ждала от него сочувствия.
– Мейси?
Я отвлеклась от безрадостных мыслей и подняла глаза. Мама озабоченно смотрела на меня с другой стороны большого обеденного стола, ее вилка зависла над тарелкой. Даже оставшись вдвоем, мы всегда ужинали в столовой. Как и приготовление ужина, это была часть ежедневного ритуала. Мама готовила основное блюдо, я – салат или овощи, и мы зажигали свечи – для атмосферы. Садились за стол всегда ровно в шесть. После еды мама ставила тарелки в посудомойку, а я убирала остатки еды в холодильник и наводила порядок на столе. Когда нас было четверо, Кэролайн с папой никогда не помогали, только путались под ногами. А у нас с мамой все проходило организованно и аккуратно. Мы обе не выносили пятен на скатерти и крошек на столе.
– Да?
– У тебя все хорошо?
Когда мама задавала этот вопрос, мне всегда хотелось ответить на него честно. Я о многом хотела ей рассказать: например, как сильно скучаю по папе и как часто думаю о нем. Но я давно привыкла делать вид, что у меня все хорошо, и признать обратное было равносильно поражению. Как и во многом другом, я упустила свой шанс.
Я никогда не позволяла себе переживать потерю, просто перепрыгнула из состояния шока в притворно нормальное, пропустив все, что должно быть между ними, но сегодня мне хотелось от души разрыдаться, как Кэролайн. Мне хотелось сделать это еще в первые дни после похорон, когда дом был полон родственников и еды и все собирались вокруг кухонного стола, приходили и уходили, ели и вспоминали разные истории о папе. Мне надо было выйти к ним и поплакать, а не стоять в дверях, отрицательно качая головой, когда кто-то замечал меня и хотел уступить место.
А больше всего я хотела упасть в мамины объятия, прижаться к ней, как в детстве, спрятать лицо у нее на груди и выплакаться, но я не могла себе этого позволить. Я считала, что должна помогать ей, а не быть обузой, поэтому отталкивала маму, заставляя думать, что я выше этого, хотя нуждалась в ней больше, чем когда-либо.
Папа всегда был более эмоциональным, он жил страстями, заполнял собой все пространство, обнимал до хруста костей. Я всегда чувствовала его близость, даже находясь далеко от него. С мамой такого не было. Как и в случае с Джейсоном, я знала, что мама меня любит, но это выражалось в мелочах: похлопать по плечу, провести рукой по волосам, с первого взгляда понять, что я устала или голодна. А теперь так хотелось, чтобы меня обняли изо всех сил, прижали к себе, услышали биение моего сердца, хотя раньше я всегда вырывалась из медвежьих объятий отца. Вот уж не думала, что буду скучать по этому.
– Просто устала, отдохну – и все пройдет, – сказала я.
Мама понимающе улыбнулась и кивнула:
– Да, конечно.
Интересно, она тоже притворяется, что все хорошо, или действительно в это верит? Сложно сказать.
Покончив с ужином, я поднялась в свою комнату и с десятой попытки состряпала прочувствованное, но не слишком жалостное письмо Джейсону. Я ответила на все вопросы по работе и приложила по его просьбе экземпляр хваленой программы по переработке мусора, которую он хотел показать кому-то в лагере. И только после этого позволила себе перейти к личному. «Знаю, что все эти трагедии за информационной стойкой кажутся тебе глупыми, но я правда очень скучаю по тебе, мне одиноко и тяжело находиться там, где меня терпеть не могут. Буду безмерно счастлива, когда ты вернешься», – написала я.
Иногда бывает нужно каким-то образом облечь чувства в слова. Если я не могу дотронуться до его плеча или прижаться коленом, нужно возместить это словами. Я была так в этом уверена, что решилась зайти еще дальше, сделав приписку: «Люблю. Мейси», – и быстро нажала «Отправить», чтобы не передумать.
Закончив с письмом, я подошла к окну, открыла его и выбралась наружу. До этого прошел короткий летний дождь с грозой, крыша была мокрая и холодная. Я села на подоконник и поставила босые ноги на черепицу. Из окна моей комнаты открывался восхитительный вид на весь Уайлдфлауэр-Ридж, а вдалеке сияли огни торгового центра и возвышалась колокольня университета.
В нашем старом доме моя комната тоже была особенной, но совсем не из-за шикарного вида. Возле единственного окна, выходящего на дорогу, рос огромный дуб с раскидистыми ветвями, по которому можно было забраться в дом или покинуть его, минуя дверь и не привлекая внимания родителей. Этим часто пользовалась Кэролайн.
В подростковом возрасте моя старшая сестра будто с цепи сорвалась. Начиная с седьмого класса, когда она, по маминым словам, помешалась на мальчиках, родителям стало очень трудно держать ее в узде. Они перепробовали все: наказания, домашние аресты, запрет на пользование телефоном, лишение карманных денег, замки на шкафчике с баром, обнюхивание у дверей на предмет употребления алкоголя. После каждой выходки сестры за завтраком или во время ужина разражалась очередная драма с криками на весь дом, топаньем ногами и хлопаньем дверью.
Все это касалось лишь тех случаев, о которых становилось известно родителям. Но были и такие проступки, о которых знала только я. Посреди ночи дверь в мою комнату открывалась, и в нее тихонько проскальзывала Кэролайн. В полусне я слышала шлепанье босых ног по полу. Сестра тихонько ставила на ковер туфли, которые несла в руках. Потом вставала на кровать и шептала: «Тихо, Мейси, никому ни слова», – через мою голову забиралась на подоконник и открывала окно.
– Они узнают, – сонно бормотала я.
Кэролайн садилась на подоконник, высунув ноги наружу, и просила:
– Подай мне туфли.
Я выползала из-под одеяла и протягивала ей туфли, которые она бросала вниз. Они падали с глухим стуком.
– Кэролайн…
Она поворачивалась ко мне:
– Прикрой окно, только не запирай, я вернусь через час. Сладких снов!
Я слышала, как сестра спускается по дереву, шурша листвой. Когда я вставала, чтобы закрыть окно, она уже бежала по газону с туфлями под мышкой, оставляя темные следы на росистой траве. В квартале от нашего дома, возле знака «Стоп», ее ждала машина.
Сестра возвращалась через два, а то и через три часа. Я слышала, как она толкает створки окна и топчется по кровати. Ужасно деловая перед уходом, возвращалась она сонная и расслабленная, от нее пахло пивом и сладким дымом. Порой она просто засыпала на ходу и даже не могла дойти до своей комнаты: прямо в туфлях заваливалась в мою постель и пачкала наволочки своей косметикой. Иногда она плакала, но ничего не рассказывала, просто засыпала рядом со мной. Я тоже пыталась уснуть, а с первыми лучами солнца подскакивала и выталкивала Кэролайн в ее комнату, чтобы родители не застукали. Потом заползала в кровать, пахнувшую сестрой, и клялась себе, что в следующий раз непременно запру окно, но никогда этого не делала.
Когда мы переехали в новый дом, Кэролайн уже училась в колледже. Она все так же ходила на вечеринки, но родители смирились и не пытались ее остановить. Она поступила в местный университет, жила дома и подрабатывала официанткой в клубе. Мама с папой только требовали, чтобы средний балл не опускался ниже четверки и чтобы она не шумела, когда уходит или возвращается. Кэролайн больше не лазила через окно, и меня это радовало, потому что дерева здесь не было, и она бы точно свернула себе шею.
После смерти папы сестра совсем отбилась от рук – иной раз даже ночевать не приходила. Я рисовала себе ужасные картины – аварию со смертельным исходом или бог знает что еще, но правда всегда оказывалась не такой кровавой. К тому времени она уже по уши влюбилась в Уолли – состоятельного разведенного адвоката на десять лет старше, с которым познакомилась, работая в клубе. Кэролайн держала роман с ним в секрете от родителей, как и многие другие аспекты своей личной жизни, но после похорон все стало серьезно, и вскоре Уолли сделал ей предложение.
Все это тянулось значительно дольше, чем я описываю, хотя в то время казалось, что события развиваются чрезвычайно быстро. Еще вчера Кэролайн прыгала в мое окно, и вот мы уже стоим перед церковью, и дядя Майк торжественно подводит ее к жениху. Люди, конечно, судачили, что Кэролайн слишком молода для замужества и ей просто не хватает отца. Однако моя сестра обожала своего Уолли, это было видно невооруженным глазом.
К тому же скоропалительная подготовка к свадьбе отвлекла нас от печального события. У мамы с Кэролайн наконец появилась общая цель – устроить Лучшую Свадьбу Всех Времен, и они стали настоящими подружками. Наверное, маму успокоило, что бунтарка Кэролайн нашла мужа, не успев закончить колледж. Теперь она превратилась в добропорядочную миссис Уолли Тербер и жила в Атланте, в большом доме с новейшей системой кондиционирования воздуха, где вообще не надо было открывать окна.
В отличие от сестры мне не приходилось тайком ускользать из дома. Во-первых, я бегала по утрам. А во-вторых, мы с Джейсоном были другими. Сложно даже представить выражение лица Джейсона, если я вдруг договорюсь с ним о встрече в квартале от моего дома в полночь. Он скажет: «Зачем? Все закрыто, и мне рано вставать на йогу». И будет прав. Сбегать из дома по ночам, гулять на вечеринках и заниматься там бог знает чем – это для таких, как Кэролайн, она уехала, и все стало тихо и спокойно.
– Мейси, – удивлялась сестра, если звонила в пятницу вечером и заставала меня дома, – чем ты занята? Почему сидишь в четырех стенах?
Когда я отвечала, что готовлюсь к экзаменам или делаю еще что-нибудь для школы, она вздыхала так громко, что я невольно отодвигала трубку от уха.
– Ты молода! Иди гулять, развлекайся, наслаждайся жизнью! Живи, ради бога! У тебя впереди еще куча времени! – восклицала она.
В отличие от большинства своих новых друзей по Клубу садоводов и Лиге молодежи моя сестра не скрывала свое бурное подростковое прошлое, а утверждала, что оно стало важным этапом развития ее личности. По ее мнению, я очень сильно отстала в этом развитии. Я же уверяла ее, что у меня все хорошо.
– Это меня и пугает, – отвечала она. – Ты же подросток, Мейси!
Как будто я этого не знала.
– У тебя должны быть гормональные всплески, ты должна сходить с ума, совершать глупости. Это самое замечательное время в твоей жизни, ты должна им насладиться.
И я обещала, что завтра вечером непременно пойду гулять, а она отвечала, что любит меня. Затем я вешала трубку и возвращалась к тестам, глажке или сочинению, которое сдавать через две недели. Изредка я забиралась на крышу, вспоминала все безумства, которые вытворяла Кэролайн, и думала: может, я и вправду что-то теряю? Наверное, нет.
Но сидеть на крыше было приятно, и я проводила там целые вечера. Меня вполне устраивало, что все мои приключения начинаются и заканчиваются здесь.
Несмотря на мамины уверения, дела на работе в библиотеке не пошли на лад. Я поняла, что в первые дни Аманда и Бетани еще старались проявить дружелюбие. Теперь они вообще еле говорили со мной и не подпускали ко мне посетителей, так что я мучилась от безделья.
К пятнице я насытилась тишиной по горло, а придя домой, обнаружила, что мама уехала на конференцию застройщиков на побережье и пробудет там все выходные, так что мне придется сидеть одной в пустом доме целых два дня. Мама звала меня с собой, соблазняя пляжем, бассейном и другими летними радостями, но мы обе знали, что я откажусь, и я отказалась. Пляж тоже напоминал о папе.
У нас был летний домик в маленьком городке под названием Колби, в нескольких милях от Лейквью. Настоящий пляжный дом, со скрипящими на ветру ставнями и крыльцом, всегда покрытым тончайшим слоем песка. Мы ездили туда летом на выходные всей семьей, но это было папино логово. Он купил его еще до знакомства с мамой, и дом до сих пор напоминал убежище холостяка – дартс на двери кухни, голова лося над камином и всякие жизненно необходимые вещи в ящике стола: открывалка для пива, лопатка и острый нож для разделки мяса.
Плита вечно капризничала, но папа этого не замечал. Он любил готовить на открытом огне. Дом служил ему еще и рыбачьей хижиной. В октябре они с приятелями отправлялись ловить красного горбыля, в апреле – махи-махи, а в декабре – голубого тунца. Возвращался папа всегда довольный, с полным холодильником уже почищенной рыбы, и непременно обгоревший, несмотря на солнцезащитный крем, который клала ему в рюкзак мама. Он обожал такие вылазки.
Меня на них не приглашали: мужчины называли их «выходные без эстрогена», но в другие дни, когда надо было что-то ремонтировать в доме или папе просто хотелось побыть вдали от людей, он брал меня с собой. Мы валялись на пляже, катались на катере, играли в шашки у костра или шли в забегаловку под названием «Последний шанс», где официантки обращались к папе по имени и где подавали самые вкусные гамбургеры в мире. Пожалуй, это был по-настоящему папин дом. Я знала: если бы ушедшие могли возвращаться в наш мир, он явился бы не в старый дом и не в нынешний, а именно сюда, и поэтому держалась подальше.
После папиной смерти мы ни разу там не были. Его старый «Шевроле» так и стоял в гараже, и к запасному ключу, который я всегда выуживала из ракушки под задним крыльцом, наверное, никто не притрагивался. Мы с Кэролайн думали, что мама в конце концов продаст дом и машину, но пока что она этого не сделала.
Итак, в пятницу после работы я осталась одна в тихом и пустом доме. «Ну что ж, это даже хорошо, – сказала я себе. – У меня куча дел, с которыми нужно разобраться: ответить на сообщения, посмотреть условия приема колледжей, а что творится в гардеробе! Вполне подходящий день, чтобы сложить теплые свитера и упаковать ненужную одежду для благотворительного магазина». Однако тишина стала до того невыносимой, что пришлось включить телевизор в гостиной. Поднявшись к себе, я включила еще и радио, прошлась по музыкальным каналам и в конце концов остановилась на чьих-то рассуждениях о научных открытиях нашего века. Но весь этот фоновый шум, казалось, только подчеркивал мое одиночество. Проверив почту, я обрадовалась: письмо от Джейсона. Однако уже на второй строчке поняла, что лучше бы я его не получала: вся эта кошмарная неделя оказалась только предвестием настоящей беды.
«Мейси, мне потребовалось некоторое время, прежде чем я смог написать ответ, потому что хотел быть уверенным в том, что хочу сказать. После твоего письма я всерьез задумался о происходящем между нами. Меня уже давно беспокоит тот факт, что наши отношения слишком серьезны. Со времени моего отъезда я много думал о наших потребностях и о том, могут ли наши отношения их удовлетворить. Ты мне не безразлична, но твоя растущая зависимость от меня, о которой я сужу по последним словам твоего письма, заставляет меня задуматься, на каком уровне находятся наши отношения и могу ли я дать тебе то, в чем ты нуждаешься. Я очень хорошо к тебе отношусь, но это переломный год в плане моих идеологических и академических целей, на достижении которых я должен сосредоточиться, и я не могу связывать себя более серьезными отношениями. Я должен быть очень целеустремленным, как и ты. Ввиду всего этого, думаю, нам лучше сделать перерыв и отдохнуть друг от друга до конца лета. После моего возвращения мы сможем понять, одинаковые ли у нас цели, обсудить происходящее и прийти к решению, стоит ли нам встречаться дальше или лучше разорвать связывающие нас узы и расстаться навсегда. Уверен, ты согласишься, что при сложившихся обстоятельствах временный перерыв пойдет на пользу нам обоим. Это разумно», – писал он.
Я прочла написанное один раз, потом, не веря своим глазам, другой. «Этого не может быть!» – стучала кровь в висках. Но это было. Жизнь продолжалась, о чем свидетельствовало висевшее на стене радио, которое бубнило что-то о войне в Прибалтике, падении акций на бирже и аресте очередной обкурившейся телезвезды.
А я сидела перед мерцающим монитором, уставившись на слова, которые, как когда-то в случае с «Макбетом», постепенно начинали обретать свой ужасный смысл. Перечитав сообщение снова, я медленно начала осознавать, что случилось. Перерыв в отношениях. Такие вещи обыкновенно случаются перед окончательным разрывом. Все кончено. И только из-за того, что я написала в последнем письме «люблю», но ведь не могла же я знать, к чему это приведет! Мне казалось, мы уже давно сказали друг другу это слово, хотя и не произносили его вслух. Очевидно, я ошибалась.
Одиночество накатило на меня с новой силой, ударило в солнечное сплетение, и я вдруг ощутила пустоту моей комнаты, дома, города и всего мира. Я словно находилась в кадре, камера неумолимо отодвигалась, и я становилась все меньше, меньше и меньше, превращаясь в неразличимое пятно, точку, ничто.
Надо выбираться из этого кошмара. Я выбежала на улицу, села в машину и поехала. Не знаю почему, но это помогло. Я миновала Уайлдфлауэр-Ридж, перевалила за холм, объехала пустой участок земли, подготовленный для новой очереди строительства, и помчалась по шоссе в сторону торгового центра. Ехала в тишине, выключив радио, потому что певцы или визжали, что действовало на нервы, или завывали о потерянной любви, что тоже не способствовало моему душевному равновесию.
Слушая тихий рокот двигателя, я постепенно успокоилась и через какое-то время развернулась, чтобы возвращаться домой.
Движение было оживленное – в пятницу вечером все куда-то едут. На светофорах я рассматривала автомобили, где сидели родители с детьми, возвращавшиеся домой из ресторана, или студентки в клубном макияже, с грохочущей из окон музыкой и сигаретами в зубах.
В оживленном дорожном потоке, среди всех этих незнакомых людей, мне показалось еще страшнее возвращаться в пустой дом, к монитору компьютера, где меня ждет только письмо от Джейсона. Я представляла, как Джейсон пишет это послание, в перерыве между выполнением заданий и просмотром почтовых рассылок – спокойно, методично, обдумывая каждое слово. Наши отношения стали для него обузой, и он не хочет тратить на меня свое драгоценное время. В отличие от него у меня теперь будет очень много свободного времени.
Приближаясь к следующему перекрестку, я вдруг увидела волшебную куриную косточку. Толстые черные мазки на знакомом белом фургоне с надписью «Уиш кейтеринг». Он ехал прямо передо мной, за рулем сидела Делия, а кто расположился на пассажирском месте – я разглядеть не могла.
Я никогда не относилась к числу людей, способных на неожиданные поступки. Но когда ты одна в целом мире, по-настоящему одна, приходится выбирать из того, что тебе предлагает судьба. Или люди. Эти несколько букв – «Уиш кейтеринг», – как и те, что я написала Джейсону, имели множество значений и ничего не гарантировали. Но когда фургон свернул в переулок, они снова попались мне на глаза. Поэтому, дождавшись зеленого света, я нажала на газ и поехала за ними.