Постучав в дверь Сашиной квартиры, звонок, как всегда, не работал, Ольга дёрнула за ручку двери, та не поддалась. Постучала раз, потом ещё раз: «На работу, вроде рано», – тихо произнесла нежданная гостья и только собралась уходить, как дверь распахнулась и из неё показалась заспанная подруга в накинутом халате, придерживаемом рукой.
– Ты? – Удивилась хозяйка. – Так рано? Что случилось? – Но, увидев измученное лицо безмолвной подруги, Александра протянула правую руку, выскользнувшую из распахнутого халата, низ которого на уровне пояса сжимала левая рука и, взяв гостью за локоть левой руки, потянула за сбой в прихожую, скользнув взглядом по площадке, не видит ли кто её такую. Упавший с правого плеча халат, держался на левом, а вместе с рукой, из-под него высвободилась и правая грудь, красивая, пикантно слегка свисавшая. – Заходи, подруга, – ещё не совсем проснувшимся голосом, пригласила Саша. – Чё, как не родная? Проходи, – сильней потянула остановившуюся в дверях подругу, хозяйка, закрывая за гостьей дверь, пошла следом.
– Сашка, прости…, так рано… Ты не одна? – Почти бессвязно, извиняющимся тоном заговорила гостья. Проходя, Оля посмотрела, что дверь спальни прикрыта, всё поняла и повернула в кухню. Тяжело опустившись на стул у стола, облокотилась на стол, а голову с прикрытыми глазами подперла правой рукой. Следом вошла хозяйка, уже надев халат в рукава и подвязав поясок, присела на стул напротив подруги.
– Что, опять Васька чудит? – тихо спросила Александра. Ольга, ничего не говоря, только слегка кивнула головой. – Опять лез драться?
– У-у, – мотнула «нет» головой гостья. – Хуже.
– Ну, если трудно, не говори, – согласилась подруга. – Не будем бередить душу. Хочешь спать? – Ольга кивнула головой, не открывая глаз. – Я постелю тебе в зале, раздевайся. Можешь сходить в ванную, полотенце и халат там. – Саша встала и вышла из кухни.
И ещё раз, приняв ванну, из-за не покидавшего чувства брезгливой грязи, ночного бедлама, посвежев и телом, и лицом, запахнутая в халат Ольга, со своими вещами под мышкой, еле слышно шурша мягкими тапочками по полу, проскользнула в зал, где подруга уже постелила для неё постель на половинке дивана, не раскладывая его, и прикрыла за собой дверь.
Через некоторое время, Александра, проводив своего друга, подошла к прикрытой двери зала и услышала еле доносившиеся всхлипы. Резко открыв дверь и подскочив к дивану, на котором, накрывшись с головой, навзрыд плакала подруга. Сдвинув одеяло с головы Ольги, хозяйка стала утешать её:
– Оля, Оленька, милая, что случилось? – Подруга, уткнувшись в подушку, навзрыд плакала. Её плечи вздрагивали, а, чтоб никто не слышал, её кулачок, сжавши носовой платочек, уткнулся в мокрый рот, белые зубы въелись в костяшки среднего пальца, так, что палец был уже синим. – Оля, Оленька, – тормошила подругу Саша, – очнись, успокойся. Что случилось? Так нельзя надрываться. – Саша выпрямилась и вышла из комнаты. Через мгновение вернулась с кружкой в руке и, став на колени, протянула к ротику подруги: – Ну-ка, вставай, – женщина потянула подругу за локоть, но та, обессиленная от рыданий, не сдвинулась. – Вставай, ну же, – потянув сильнее за локоть, повернула плачущую подругу на бок. – На, попей водички, полегчает, – придвинула кружку ближе и коснулась губ. Зубы Оли застучали о край кружки, но вода в рот почти не попала. Тогда Александра, придержав своей ладонью со стороны затылка, приподняла голову подруги и опять придвинула кружку ко рту. Оля, стуча зубами о край кружки, сделала два глотка, но вода снова пролилась по дрожащему подбородку на грудь и простыню.
Промокнув платочком подбородок, Оля высунула ноги из-под одеяла и спустила их на пол. Сама взяла у подруги кружку с водой и спокойней отпила несколько глоточков. Протягивая подруге кружку, дрожащей рукой с платочком, вытерла мокрые глаза и щёки. Саша, прикрыв подругу покрывалом и подоткнув края под её спину и ноги, сама села рядом, обняв девушку за плечи и прижав к себе. Оля, прижавшись к подруге, склонила свою голову ей на плечо. Так сидели некоторое время молча. Ни Саше не хотелось вопросами делать больно подруге, ни Ольге не хотелось ворошить свою раненую душу. Но продолжаться так долго не могло, Саше нужно уходить на работу и она первой заговорила:
– Ты отдыхай, а я пойду на работу, – тихо сказала хозяйка. – Еду найдёшь в холодильнике. Ты как с работой?…
– В ночь… – коротко ответила Оля.
– Оставайся, а я пойду. – Александра встала, улыбнувшись подруге, и вышла из комнаты. Через некоторое время из прихожей послышался звук открываемой и сразу закрывшейся двери. Подруга ушла, и Оля осталась одна, со своими мыслями, переживаниями, вопросами самой себе, одним из которых был вопрос «Ну, почему?», на который весь прошлый год, не могла ответить.
«Ну, почему у меня всё так не складно получается в жизни? Хотела свободы, самостоятельности, весёлой жизни, а получила…» – Ольга вновь уткнулась в подушку, свалившись на бок.
3
Мысль о поиске и возврате ребёнка всё чаще стала возникать в голове Ольги. Она решила, оправившись от сегодняшнего состояния и сознавая, что совместная жизнь с таким мужем долго продолжаться не может, используя положение замужней, заняться поисками сына и любым путём вернуть его. Обратилась к заведующему родильным отделением, где пять лет назад родила ребёнка и совершила против него преступление.
– Во-первых, – узнав суть обращения, сухо ответил доктор, – я вас пытался отговорить от преступного по отношению к ребёнку, поступка, вы категорично настаивали на своём. Во-вторых, не я, а больница передала малыша в Дом малютки и дальнейшую судьбу его, увы, – доктор пожал плечами, – я не знаю.
– Хотябы, скажите, где находится этот дом малютки? – чуть не плача взмолилась женщина.
– Пожалуйста. У нас он один, на Подлесной, за парком культуры.
– Спасибо, – поблагодарила Ольга, и не будучи приглашённой присесть, как стояла у двери, лишь повернулась и вышла из кабинета под пожелание доктора:
– Всего хорошего.
Начались мытарства по поискам сначала дома малютки, числящегося по улице Подлесной, а на самом деле расположенного за дворами частных домов и примыкавшего к ограждению парка культуры. И лишь не широкий, малоприметный переулок вёл от улицы к двухэтажному, не большому по величине, зданию, удачно расположенному, подальше от шумных городских улиц.
Встретившись с заведующей Домом малютки, Оля, как могла, старалась убедительно рассказать, с виду добродушной женщине о своих намерениях, надеясь на понимание и поддержку как женщины. Но та, выслушав внимательно, как обухом по голове, выпалила:
– Вы что, думаете, я в состоянии упомнить всё, что было с распределением детишек за прошедшие четыре года?
– Ну, я вас очень прошу, – стараясь разжалобить директоршу, со слезами на глазах, настаивала девушка. – Его ведь могли отдать в детдом, я буду искать его, ему там плохо, – как могла, убеждала чиновницу Оля.
– Не надо пытаться разжалобить меня своими слезами, – жёстко отреагировала директорша на плач посетительницы. – Сначала ложитесь, под кого попало без предохранения, потом делаете детей моральным калеками на всю жизнь. – Сидевшая девушка не притворно, навзрыд рыдала, представив своего малыша всевозможным калекой. – И вообще, при передаче детишек, их личные дела идут вместе с ними, у меня сведений не остаётся. – Но повернувшись к шкафу и проведя рукой по папкам, стоявшим рядком на полке, женщина вынула одну из них и стала листать страницы. Задержавшись на одной, затем через несколько страниц на другой, посмотрела из-под очков на плачущую молодую женщину. – В ту осень трое детишек были распределены на усыновление. Двое из них по имени Олег. Один, вероятно по возрасту не подходит. А вот другой, Олег, если это тот, о котором вы говорите, пробыл у нас около года, затем был усыновлён, почти четыре года тому назад, достойными родителями.
– Кто они? Где живут? – оживилась гостья, надеясь, что вот, сейчас, наконец-то, дело стронется с места, но тучная женщина принялась отговаривать измученную ожиданием Ольгу.
– Неужели вы не понимаете, что у ребёнка есть родители и они привыкли друг к другу и жить друг без друга не могут? Пятилетний ребёнок знает своих настоящих родителей. Возможно, он болел, или не совсем здоров и родители потратили на него массу… – пожилая женщина убедительно смотрела на молодую женщину, пытавшуюся, что-то произнести, – нет, не денег, а… нервов, жизни, чтоб выходить его. И, поэтому, пережив с ним все невзгоды, он стал ещё родней папе и маме. А вы сейчас предъявите требования на этого ребёнка. Это бесчеловечно.
– Но, он мой! Я его родила! – убитая горем Ольга из последних сил пыталась убедить женщину.
– Но, вы извините, вы… предали его.
– Я же хочу исправить свою ошибку. Дайте, пожалуйста, их адрес.
– У нас таких сведений нет. Все сведения в комиссии по делам несовершеннолетних при городской администрации.
Попав на приём к должностному лицу, от которого она могла выйти почти счастливой, Ольга и тут постаралась, как можно убедительнее рассказать цель своей просьбы. Но, чиновница, безразличным тоном, категорично заявила:
– Никаких адресов мы не даём. И вас предупреждаю, вы не имеете ни какого права мешать людям, растить ребёнка. Вы ему ни кто.
«Вы ему ни кто! …ни кто! … ни кто!» – молотом стучали в голове слова чиновницы.
Ольга решила пойти к юристу, проконсультироваться, что можно сделать. Но, и здесь, как она почувствовала, не встретила понимания. Юрист, так же, начал убежать в её не правоте.
– Вы добровольно отказались от собственного ребёнка, подписав собственноручно заявление об отказе от ребёнка. Его, в трудную для него минуту, законным путём, усыновили другие люди. Они его вырастили, стали ему настоящими родителями. А вы хотите предъявить им свои права на ребёнка. Тем самым нанесёте родителям малыша не заслуженную моральную травму. Они ведь, вам ничего плохого не сделали, и даже не знают вас, но, приложили не мало усилий, чтоб исправить вашу ошибку в отношении ребёнка. А какие у вас права на этого ребёнка? Никаких! Поверьте, законного основания, лишать их родительских прав, нет. Этот вопрос в компетенции суда, а суд взвесит все за и против. Чем вы будете аргументировать? Родили? Но вы, повторюсь, отказались от сына. Они его законно усыновили, вырастили и воспитали. А вы на готовое претендуете.
– Но, ведь я хочу исправить допущенную ошибку. Все люди, когда нибудь, ошибаются, – из последних сил пыталась оправдаться женщина. – Я хочу, чтоб у моего ребёнка была родная мама, чтоб он был счастлив с родной мамой!
– А как тогда объяснить малышу, кто те люди, с которыми он жил и вырос и которых он любит? Как малышу объяснить, что он не должен с ними жить, а должен жить с тётей, которая его предала и которую он не знает?
– Я ему объясню.
– А он ребёнок! Он не поймёт ваших объяснений. Он будет плакать за мамой и папой. Что вы будете делать?
– Я мама, найду… – Ольга хотела чем-то убедительней аргументировать, но, не нашла слов.
– Одного, проснувшегося материнского инстинкта и желания заботиться о малыше, мало. Его нужно одевать, кормить, обучать, дать достойное образование. Подумайте, сможете ли вы с вашей зарплатой и в ваших условиях, обеспечить его? Конечно, вам ни кто не может запретить искать сына, но совершать какие либо действия вопреки закону, уголовно наказуемо.
Слова юриста, Ольга дослушала с трудом и чуть ли не в полуобморочном состоянии. Не таких слов она ждала, когда шла сюда. Последние звучали глухо, как будто удалялись. Женщина молча встала и, не прощаясь, и не вполне себя контролируя, вышла из кабинета.
«Ну почему…? Ну почему они меня не понимают? Почему не хотят мне помочь? Зачем мне дальше жить? Для кого? Где мне найти правду?
Ольга брела по улице, не осознавая куда. Прямо, …куда ноги шли. Глаза, залитые слезами, ничего не видели и не различали. Встречные люди, не обращая внимания и не реагируя, машинально расступались перед медленно бредущей женщиной. Все были заняты своими проблемами: кто спешил после работы домой, кто в магазины, кто по иным делам. И нет им дела до того, кто был рядом и испытывал горе, был несчастен до крайности. Зачем им думать о ком-то? У них свои не разрешённые проблемы. Кто подумает о них? Мало ли плачущих вокруг? Кого с работы уволили, кто с родными поругался, кого любимый бросил, кто об утере плачет. Да мало ли ещё проблем, над которыми женщина плачет?
Бредёт Ольга, не чувствуя ног под собой, словно плывёт, не весомая, бесчувственная. И так бы брела, да на улице стало темнеть. На столбах зажглись фонари. Сознание постепенно стало возвращаться. Женщина промокнула носовым платочком мокрые щёки и глаза, и, увидев около клумбы, перед которой остановилась, скамейку, присела, чтоб отдышаться, сориентироваться, где она. С первого осознанного взгляда не узнала места, где оказалась.
Осмотревшись по сторонам, Ольга узнала – это была её фабрика, только она оказалась с другой стороны, у проходной, через которую никогда не проходила. Но, фабрика была в центре города, и многие дороги отходили от неё как лучи.
Находясь несколько в тени дерева, на скамейке, Ольга немного успокоилась и пришла в себя, стала осознавать произошедшее с ней.
В течение пяти лет, от родителей, своё преступление удалось утаить, а от себя – нет. Осознание того, что натворила, постигало её постепенно. Приезжая в деревню, видела своих подруг с детишками. Родители раньше задавали вопрос: «Замуж скоро?», а когда вышла замуж – «когда будешь рожать ребёнка?». – «Что я могла сказать им? Что муж помешался на сексе и я у него как резиновая кукла? Он даже ни разу, не поехал со мной в деревню! Они видели его только на свадьбе», – приходя окончательно в себя, рассуждала Ольга. – «Как мне быть? Где искать правду?»
«Правда. А что есть „правда“ в такой ситуации? То, что я, выносив под своим сердцем и родив на свет человечка, струсила и, воспользовавшись его не смышлёностью, отказалась от него, хотела дальше беззаботной жизни?! Или, то, что у этого малыша складывается другая, не связанная со мной, жизнь?! А если бы он жил в Доме Малютки? Я же видела, там малыши плачут, а няньки, как глухие, не обращают на них внимания, и он бы так же плакал, желая прижаться к маме, а мамы нет, и ни кому он не нужен до очередного кормления. А потом бы, сдали его для дальнейшего проживания в Детский дом, а потом – в интернат! А там…? Страшно подумать, что бы из него получилось. Моя правда в том, что я осознала, что я натворила, и я хочу вернуть моего сына, а ни кто, кто хоть как-то связан с этим, мне помочь не хочет, не понимают меня. Я уткнулась в какую-то глухую стену. Ничего не могу сделать, не могу добиться правды. Правды… А может, действительно, есть другая правда? Та, о которой говорила заведующая Домом Малютки? Да и, юрист тоже. Может, действительно, те люди его вырастили, воспитали, одели…? А, что бы я смогла ему дать? Где бы он был, когда я по общежитиям скиталась, или на гулянках тусовалась? А они…?» – При мысли о чужих людях с её ребёнком, и, что она, возможно никогда не увидит сына, на глаза вновь наворачивались слёзы.
Промокнув глаза, женщина продолжала сидеть. Домой не хотелось идти. Да и, можно ли назвать это своим домом? Так, пристанище для отбывания времени после работы.
Две недели после бедлама устроенного мужем, скрывалась у Саши. Подруга была не против, но Ольга и сама понимала, что так долго продолжаться не может. Александре тоже нужна личная жизнь, тем более что у неё налаживаются отношения с Андреем и дело, вроде бы идёт к свадьбе. А тут ещё, у проходной, стал появляться муж и подкарауливать Ольгу с работы. Упрашивал вернуться домой, просил прощения, умолял, обещал, что такого больше не повторится.
Ольга всё равно, решила не говорить ему о ребёнке. И вообще, решила, как найдёт своего Олежку, будет добиваться его возврата, а, добившись, она не на минуту в этом не сомневалась, уедет в другой город и с мужем разведётся. «Не резиновая же я баба, – рассуждала Ольга, – мне двадцать пять… А кто я?»