Пожары в подводном положении
Глава первая
Море пожаров
Так подводники прозвали Норвежское море, где наши субмарины горели чаще всего. Впрочем, точной статистики на этот счет нет, но по меньшей мере два пожара – на атомной подводной лодке К-3 в 1967 году и на атомной подводной лодке К-278 («Комсомолец») в 1989-м – вошли в мартиролог подводного флота как самые страшные…
1. Бутылка разбилась, но треснуло зеркало…
Атомная подводная лодка К-3… Она была первая… За это ее любили, за это ею гордились. Первая атомная подводная лодка СССР – К-3, или «Ленинский комсомол». Первый поход подо льды Арктики, первое всплытие на Северном полюсе… Ее называли «Авророй атомного флота». «Авророй» – в смысле зари, предвестницы новой эры. Ее изображали на почтовых марках и значках, ее фотографии не сходили с обложек журналов. Но мирская слава проходит быстро – что у людей, что у кораблей…
Еще только-только освоили ядерный реактор на суше, но уже дерзновенные головы то ли великих новаторов, то ли великих авантюристов предлагали поставить атомный «котел» на подводную лодку и нырнуть с ним под арктические льды. Первыми это сделали американцы. Вторыми – мы. Несмотря на вторичность достижения, мы, как всегда, пошли своим путем и добыли на нем немало приоритетов. Впервые в облике субмарины появились китообразные формы, за что подлодки проекта 627А получили свое родовое имя «кит». «Киты» благодаря рациональным обводам значительно превышали подводную скорость американского «Наутилуса». Отец советской ядерной энергетики – академик А. Александров – писал главному конструктору первого советского атомохода – Владимиру Николаевичу Перегудову: «Ваше имя войдет в историю техники нашей Родины как имя человека, совершившего крупнейший технический переворот в кораблестроении, по значению такой же, как переход от парусных кораблей к паровым».
Первый атомоход строила вся страна, хотя большинство участников этого небывалого дела и не подозревало о своей причастности к уникальному проекту. В Москве разработали новую сталь, позволявшую лодке погружаться на немыслимую для того времени глубину – 300 метров; реакторы построили в Горьком, паротурбинные установки дал ленинградский Кировский завод, архитектуру К-3 отрабатывали в ЦАГИ… Всего 350 НИИ, КБ и заводов «по кирпичикам» соорудили чудо-корабль. Первым его командиром стал капитан 1-го ранга Леонид Гаврилович Осипенко. Если бы не режим секретности, его имя прогремело бы на всю страну, как и имя Юрия Гагарина. Ведь Осипенко провел испытания по-настоящему первого «гидрокосмического корабля», который мог уходить в океан на целых три месяца лишь с одним всплытием – в конце похода. Ее нарекли К-3, быть может, в честь знаменитой «тройки», воспетой Гоголем. «Эх, тройка, птица-тройка…» Во всяком случае, моряки звали ее меж собой «тройкой». Атомной «тройке» предстояли воистину сказочные дела, например, примчать экипаж на Северный полюс…
Осипенко вспоминал: «При спуске лодке, как заведено, было шампанское. Однако соблюсти традицию оказалось непросто. Ведь нос лодки представлял собой сферу, обтянутую резиной, и единственным местом, о которое могла разбиться бутылка, было ограждение горизонтальных рулей. Моряки – народ суеверный. Если не разобьется шампанское в момент спуска, то все, кому придется плавать на лодке, будут поневоле вспоминать об этом в критические моменты… Тут кто-то кстати припомнил, что хорошо, когда шампанское о борт разбивает женщина. Молодая сотрудница конструкторского бюро уверенно взяла бутылку за горлышко, размахнулась и… Бутылка точно приземлилась на металлическое ограждение. Брызнула пена, и все облегченно перевели дух. В это же время Борис Акулов (инженер-механик К-3) разбил бутылку шампанского в реакторном отсеке. Он это сделал мастерски – матросы потом два дня собирали осколки».
Однако зловещий знак отметил первое глубоководное погружение К-3, когда в кают-компании треснуло зеркало. Дурная примета оправдалась не сразу, но уж так, что хуже некуда… Но об этом чуть позже.
Создание атомного подводного флота шло параллельно с развитием космического комплекса, и потому все «космические» сравнения тут совершенно правомерны. «Попасть в число первых офицеров атомохода было почти так же престижно, как несколько лет спустя быть зачисленным в отряд космонавтов», – утверждает второй командир К-3 Лев Жильцов. Первый экипаж атомохода был создан раньше отряда космонавтов. Да и первый выход в море атомохода состоялся раньше запуска искусственного спутника Земли почти на два месяца. Но если вывод на космическую орбиту спутника имел оглушительный успех, то выход в морские глубины корабля с «атомным сердцем» замалчивался до поры в режиме особо важной тайны.
Американцы были в шоке от того, что главный противник в Холодной войне – СССР – первым прорвался в космос. Надо было отвлечь внимание мировой общественности от полета советского спутника, и тогда в том же 1957 году Пентагон направил атомную подводную лодку «Наутилус» на Северный полюс. Как откровенно выразился французский адмирал Лепотье, сделано это было «для того, чтобы спасти лицо американской науки и техники». Высадка людей на макушке планеты из-подо льда приравнивалась к высадке астронавтов на Луне. Вызов был брошен. И командиру К-3 Льву Жильцову была поставлена задача – доказать, что и нам подобное по плечу. К тому времени – к лету 1962 года – К-3 была вовсе не единственной атомариной в советском ВМФ. Под лед на полюс могли пойти и другие, более новые корабли, тогда как «тройка» была уже порядком изношена – ведь на ней как на головном образце отрабатывались предельные режимы работы всех устройств и прежде всего – реактора, парогонераторов, турбин. На парогенераторной системе «буквально не было живого места, – удивлялся потом Жильцов, – сотни отрезанных, переваренных и заглушенных трубок… Удельная радиоактивность первого контура была в тысячи раз выше, чем на серийных лодках… Почему же, зная о почти аварийном состоянии нашей лодки, при решении вопроса государственной важности о походе на полюс, призванном заявить на весь мир о том, что наша страна осуществляет контроль над полярными владениями, остановились все же на К-3? Ответ, может быть, странный для иностранцев, совершенно очевиден для русских. Выбирая между техникой и людьми, мы всего больше полагались на последних».
Жильцов был уверен в своих людях, и он дал согласие выйти на покорение полюса на «честном слове и на одном крыле». А люди были вот какие: когда стало ясно, что моряки энергетических отсеков облучаются в сто раз больше, чем концевых, старшина 1-й статьи Талалакин, служивший в отдаленном от реактора торпедном отсеке, предложил разделить радиационную опасность поровну – на весь экипаж, то есть перемешивать «фонящий» воздух между отсеками. Предложение приняли. «Таким образом, – сообщал первый командир К-3 Л. Осипенко, – все члены экипажа – рулевые, торпедисты, командование и даже корабельный кок – получали равную дозу с управленцами и турбинистами. И только когда по сто доз получал каждый, мы всплывали и вентилировали отсеки в атмосферу». Так в новых условиях соблюдался старый принцип: нигде нет такого равенства, как на подводной лодке: либо все побеждают, либо все погибают. Либо все облучаются…
С таким экипажем Жильцов увел свою «тройку» под лед. Шли в прямом смысле слова к черту на рога, «не зная броду». Вместо подробной карты с изобатами глубин и отметками подводных вершин на столе штурмана лежала чистая карта-сетка. Шли вслепую и вглухую. Акустики впервые работали в таких условиях, когда ледяной панцирь над головой отражал шумы собственных винтов, рождая слуховые иллюзии. Однажды глубины под килем стали резко уменьшаться.
Жильцов: «Получив тревожный доклад, приказываю немедленно подвсплыть и уменьшить ход до малого. Всеобщее внимание приковано к эхограмме: что будет дальше? Откуда взялась эта подвод ная гора и где ее вершина?» Так был открыт гигантский подводный хребет на дне Ледовитого океана. Его назвали именем известного гидрографа Гаккеля. После Северной Земли, нанесенной на карту в 1913 году русскими моряками, то было крупнейшим географическим открытием ХХ века.
17 июля 1962 года в 6 часов 50 минут 10 секунд подводная лодка К-3 прошла точку Северного полюса Земли. Мичману-рулевому шутники посоветовали свернуть немного с курса, чтобы лодка с размаху не погнула земную ось.
Потом было всплытие на полюсе. Торжественно водрузили государственный флаг на самом высоком торосе. Жильцов объявил «увольнение на берег». Тут началось неподдельное веселье. Командир вынужден был отметить: «На полюсе подводники ведут себя, как малые дети: борются, толкаются, бегают в запуски, взбираются на высокие торосы, кидаются снежками… Бойкие фотографы запечатлели и лодку во льдах, и множество смешных ситуаций. А ведь перед выходом в море особисты прочистили весь корабль: ни одного фотоаппарата на борту быть не должно! Но кто лучше знает лодку и все потайные места – контрразведчики или подводники?»
Обратно возвращались полным ходом: глава государства Никита Хрущёв ждал их на берегу, чтобы лично вручить геройские звезды руководителю исторического похода контр-адмиралу А. Петелину, командиру К-3 капитану 2-го ранга С. Жильцову и инженеру-капитану 2-го ранга Р. Тимофееву. Генсек обещал экипажу прием в Москве такой же, как первым космонавтам.
2. Домой с приспущенным флагом
Итак, утром 8 сентября 1967 года штаб дивизии атомных подводных лодок в Гремихе получил тревожный сигнал из Норвежского моря: объемный пожар на подводной лодке К-3. Есть жертвы…
Крейсер «Железняков» с резервным экипажем на борту экстренно снялся с бочек и полным ходом двинулся к пострадавшей атомарине. Неизвестно было, как поведут себя торпеды с ядерным снаряжением при таком пожаре, не сработают ли их предохранители, если в аккумуляторных ямах рванет «гремучий газ» – водород, смешанный с воздухом.
Тем не менее К-3 вернулась в Гремиху своим ходом в надводном положении – с приспущенным флагом. А это означало – на борту есть погибшие. И было их немало – 39 тел остались за стальными переборками носовых отсеков.
Остатки уцелевшего экипажа разместили на плавказарме, изолировав подводников на время работы государственной комиссии по выяснению причин пожара. Но сначала о внешних обстоятельствах трагедии.
Рассказывает помощник командира К-3, тогда еще капитан-лейтенант Александр Лесков:
– В результате бесконечных торжественных, никчемных мероприятий, сопровождавших подводную лодку несколько лет после похода на полюс, из нее сделали фетиш. Очень скоро экипажу стало не до боевой подготовки. Измученные отсутствием настоящего дела командиры тихо спивались, потом их так же тихо освобождали от занимаемых должностей.
И все-таки именно «тройке» пришлось выручать флот, когда в июле 1967 года на Ближнем Востоке заполыхала война, и кроме нее из атомных подводных лодок послать в Средиземное море было некого. В авральном порядке собрали экипаж, назначили нового командира и «выпихнули», как говорят в таких случаях подводники, на боевую службу. К-3 честно выполнила свою миссию, все 80 суток боевого патрулирования прошли в экстремальном режиме: нет ничего изнурительней, чем провести жаркое само по себе средиземноморское лето в пекле ядерной «кочегарки». Температура в турбинном отсеке весь поход стояла под 60 градусов.
На обратном пути в Норвежском море – в этом море пожаров – на К-3 разыгралась чудовищная трагедия. Около двух часов ночи 8 сентября в носовом торпедном отсеке вспыхнул объемный пожар: воспламенились пары огнеопасной гидравлики. По сути дела это был взрыв – и пусть не такой мощный, как взрыв тротила, но гибельная ситуация в носовых отсеках развивалась столь скоротечно, что моряки полегли замертво едва ли не в первую минуту. В центральном посту успели услышать только короткий вызывной сигнал межотсечной трансляции.
Командирскую вахту на центральном посту нес помощник командира капитан-лейтенант А. Лесков:
– Я включил тумблер и спросил: «Кто вызывает?» Потом отпустил тумблер и… Сколько лет потом просыпался я среди ночи, заново, во сне услышав те страшные крики заживо горящих людей!
3. Полторы минуты до ядерного взрыва
За считанные минуты в первом и во втором отсеках погибли 39 моряков. В трюме второго отсека в герметичной выгородке находился шифрпост. Там работал шифровальщик мичман Мусатов. Он не смог выбраться из своей капсулы из-за того, что крышка люка была завалена телами погибших. Мусатов погиб последним. Он еще смог позвонить по телефону из своего «жарочного шкафа». Лесков услышал его отчаянную мольбу: «Товарищ капитан-лейтенант, спасите меня, пожалуйста!..» Спасти его было невозможно…
Казалось, что и атомоход обречен на верную гибель: ведь в первом отсеке на стеллажах лежала добрая дюжина торпед, а в аппаратах находились торпеды с ядерными боеголовками. Ситуация, как на «Курске», – еще полторы-две минуты, и взрыв всего боезапаса вместе с ядерными 330 боевыми зарядными отделениями. А рядом – берега Норвегии, натовской страны.
Командир К-3 Юрий Степанов принял единственно верное – спасительное! – решение. Страшно представить себе, что бы случилось, запоздай он хотя бы на полминуты с командой: «Сравнять давление с аварийными отсеками!» Дело в том, что тротил взрывается при одновременном повышении температуры и давления. Давление в горящих отсеках резко подскочило. И когда капитан-лейтенант Лесков открыл клинкет вытяжной вентиляции, сжатый почти до рокового предела воздух с яростным ревом пошел в центральный пост. То был даже не воздух – черный дым с хлопьями гари, перенасыщенный ядовитыми газами. Центральный пост оказался сразу загазован, в трюме погиб матрос-ученик, надевший не тот противогаз. Но другого выхода не было. Лодка была спасена от неминуемого взрыва, ее провентилировали, и через какое-то время К-3 самостоятельно вернулась в базу – силами оставшихся в живых моряков. Никто из начальства не захотел брать в расчет предельный технический износ «тройки» как головного корабля. На экипаж и командира навесили страшный ярлык «аварийщиков», пожар-де произошел по вине личного состава, хотя достоверно это и не доказано. После ремонта Ю. Степанову и экипажу дали возможность «реабилитировать» себя повторным выходом в море. Но едва Степанов поднялся на мостик, как потерял сознание. Шок от пережитого был слишком силен. Выход отменили.
4. Судьба командира
Через полгода Степанова списали на берег и перевели в севастопольское Высшее военно-морское училище им. Нахимова. Там ему вручили орден Красной Звезды за спасение первенца советского атомного флота.
Как потом сложилась судьба этого офицера, спасшего не только свой корабль, но и все Норвежское море от радиоактивного заражения? Прошлым летом я попытался найти его следы в Севастополе.
Навожу справки, звоню… Училища, в котором преподавал Степанов, уже нет. Где его архивы – никому неизвестно. Последняя надежда – районный военкомат, в котором он состоял на учете. Но тогда была другая страна, а сейчас военкомат служит новому государству. Безо всяких иллюзий, просто для очистки совести иду в военкомат. Девушка в украинской форме любезно мне объясняет, что все личные дела советских офицеров давно уже уничтожены. В лучшем случае дубликат, может быть, сохранился где-нибудь в Киеве. Но шансов мало…
Для очистки совести – как полезно, однако, чистить ее, эту совесть! – девушка-прапорщик лезет на архивные полки, и вдруг сверху само собой падает личное дело капитана 1-го ранга Степанова! Такое впечатление, что он сам – с того света – подтолкнул эту тощую серую папочку.
– Надо же, – изумляется девушка, – не сожгли!
Как хотелось бы, чтобы иногда все наши и не наши чиновники не спешили исполнять свои должностные инструкции, особенно по части уничтожения документов.
Что может рассказать «Личное дело офицера запаса»? Очень многое из того, что составляет внешнюю канву служебной жизни, и почти ничего из сферы – «знаете, каким он парнем был!»
Листаю, читаю и пытаюсь понять этого человека по его последнему бумажному следу на Земле.
Итак, Юрий Федорович Степанов родился 15 мая 1932 года в Калинине. Отец – ветеран войны, лейтенант-танкист, работал администратором кинотеатра в Риге. Юрий закончил Рижское нахимовское училище, затем в 1952 году – Высшее военно-морское училище подводного плавания. Штурман. В 1966-м – Высшие специальные офицерские классы. Командиром крейсерской подводной лодки К-3 назначен 5 июля 1967 года.
Из курсантских и офицерских аттестаций: «…был старшиной роты. Чемпион училища и ВМУЗов по классической борьбе… В обстановке на море ориентируется хорошо и быстро принимает обоснованные решения. Офицер с высокими волевыми качествами». Еще одна запись: «В сентябре 1967 года в сложной служебной ситуации получил отравление угарным газом с кратковременной потерей сознания и последующим психическим травматизмом. На протяжении 3–4 месяцев пять раз находился в обморочном состоянии». Так прервалась его командирская карьера. Вместо мостика – кабинет начальника заочного отделения Черноморского ВММУ им. Нахимова. Он не сдавался и все еще надеялся вернуться на действующий флот. В 1976 году прошел стажировку в должности командира атомной подводной лодки на Северном флоте. Но врачи были неумолимы: к службе в подплаве – негоден. Другой бы сломался, спился… Юрий Степанов торил новую стезю: командир учебного батальона, преподаватель, а затем зам начальника кафедры тактики ВМФ… За успехи в обучении курсантов награжден орденом Трудового Красного Знамени. Ушел в запас в 1989 году. Работал библиотекарем. Сын Вячеслав, дочь Татьяна. Дата смерти в личном деле не отмечена. Где-то в 1990-е годы. Но это уже другая эпоха и другая страна, где личные дела на советских офицеров уже не вели. Похоронен на 6-м километре от Севастополя.
Не было вины Степанова в том, что на К-3 полыхнул жуткий пожар. Последний аргумент в том давнем споре – признание бывшего флагманского механика Гремихинской дивизии атомных подводных лодок капитана 1-го ранга Ивана Морозова. Он вступился за честь командира и экипажа, прочитав очередную инсинуацию о трагедии «Ленинского комсомола».
5. «Я побывал в аду…»
Морозову как заместителю начальника электромеханической службы дивизии предстояло первому определить причины пожара. Для этого надо было провести разведку аварийных отсеков. Их еще не вскрывали. Чтобы попасть в это царство мертвых, надо было открутить полусотню болтов и поднять съемный лист над люком для погрузки аккумуляторов во второй отсек.
– После 4-часового принудительного вентилирования съемный лист был снят, – рассказывает Иван Федорович Морозов. – Двое добровольцев из трюмных машинистов вызвались обследовать носовые отсеки. Один из матросов должен был спуститься на палубу жилого отсека, встать под люком с фонариком и страховать второго разведчика, который пойдет в нос. И вот тут-то случилось непредвиденное: первый же спустившийся трюмный машинист пулей выскочил наверх. В глазах матроса стоял ужас: «Товарищ капитан 2-го ранга, я не могу… Там такое…» Его колотило от стресса. Я отпустил обоих добровольцев в казарму и положил руку на плечо своему коллеге – помощнику начальника ЭМС по живучести инженеру-капитану 3-го ранга Павлу Дорожинскому:
– Похоже, Паша, придется тебе… Найди там Серегу, посмотри, где он лежит.
Серега – Сергей Федорович Горшков, старпом К-3, был нашим общим другом. Мы должны были отдать ему свой последний долг. Дорожинский молча взял аварийный фонарик и полез во второй отсек.
У него еще хватило душевных сил пройти в корму и после этого выбраться наверх. Лица на нем не было.
– Иван Федорович, – почти прошептал он, – я был в аду! Большая часть погибших лежит в кормовой части второго отсека. Они спеклись в одну массу, распознать их невозможно…
Далее началась жуткая работа по вытаскиванию обгорелых трупов. Потом выгрузили нетронутые огнем торпеды. Детально осмотрели место происшествия. Что же случилось?
В одном из узлов системы гидравлики произошел прорыв рабочего тела – масла. Сильная струя ударила в горевшую лампочку электросветильника. Защитного плафона на нем не было – разбили в шторм. Пары распыленного масла вспыхнули в мгновение ока. Работала система вентиляции торпед. Сила пламени была такой, что корпус вентиля кислородного баллончика разрезало пополам, как газовым резаком. Произошло то, что называется роковым стечением обстоятельств. Цепная реакция беды, которая, как известно, одна не приходит. Прорыв масла – электролампочка – вспышка – пожар в замкнутом пространстве… Первопричина – прорыв гидравлики. Но почему? Ведь для атомного флота все делалось архинадежно.
Инженер-капитан 1-го ранга И. Морозов:
– Я присутствовал при демонтаже в первом отсеке. Снимали злополучную гидравлическую машинку (она открывала и закрывала клапан вентиляции балластной цистерны № 2 правого борта). И тут обнаружилось, что в штуцере гидравлической машинки вместо штатной уплотнительной прокладки из красной меди стоит шайбочка, грубо вырезанная ножницами или ножом из паранита. Со временем уплотняющее поле раскисло и прорвалось при очередном скачке давления. А давление в системе нешуточное – перепады от 5 до 100 кг/см. Чья-то рука поменяла прокладки во время докового ремонта корабля.
6. Чья вина?
Доковый ремонт проводят заводские рабочие. Один из ветеранов-судоремонтников Александр Иванович Исполатов, работавший в 1960-е годы на Севере, рассказывал, что красная медь – хоть и не драгоценный металл, но весьма ценилась среди умельцев. Из нее вытачивали всевозможные поделки. Из той же прокладки, снятой из гидравлической машинки с К-3, кто-то сделал колечко для своей подружки. Быть может, оно и сейчас валяется в чьей-нибудь семейной шкатулке среди старых пуговиц, значков и прочей дребедени. Потускневшее медное колечко ценой в тридцать девять жизней…
Москва, как известно, сгорела от копеечной свечи. «Ленинский комсомол», как сегодня выяснилось, от грошового пустяка – паранитовой прокладки.
– А сегодня еще хуже, – признавался автору этих строк командир атомной подводной лодки «Гепард». – Я боюсь пускать рабочих в отсеки. За каждым ремонтником ставлю матроса, чтобы тот следил – как бы чего не выкрутили, не сняли, не унесли. Ведь у нас в приборах не только медь, но и серебро, золото, платина. А работяги по полгода зарплату не получают. Их понять можно. Но ведь нам же в моря уходить, нам за их зарплату своими жизнями расплачиваться…
Та трагедия не стала достоянием нашей общей памяти ни в 1967 году, не попала она в фокус общественного внимания ни в «эпоху гласности», не знают о ней толком и сегодня. Морякам, сгоревшим на К-3, поставили скромный безымянный памятник вдали от людных мест: «Подводникам, погибшим в океане 08.09.67 г.». И маленький якорь у подножия плиты. Только 30 лет спустя, в Морском соборе Санкт-Петербурга появилась мраморная доска с некогда «засекреченными» именами. Сегодня есть шанс вернуть долг памяти. Подводная лодка К-3, стоящая ныне в ожидании резки, может стать уникальным памятником не только жертвам атомного флота. Она трижды памятник: памятник истории, памятник географии (первое всплытие на Северном полюсе) и памятник воинскому мужеству. А пока лодка доживает свой век у причала судоремонтного завода в Полярном.
Историческая ценность этого корабля не меньше, чем первого в мире человекоуправляемого космического аппарата «Восток» или крейсера «Аврора». Именно К-3, «русская тройка», открыла эру атомного подводного мореходства.
Исполнение приказа Главкома ВМФ о музеефикации К-3, подписанного в начале 1990-х годов, затянулось на долгие годы. Оно и понятно – деньги нужны, и немалые. После гибели «Курска» идея увековечить память подводников атомного флота ожила с новой силой. Документы об установке К-3 в Питере отправлены на самый верх. Говорят, на Неве уже подыскали место для вечной стоянки. Однако не так уж важно, где именно встанет «Аврора атомного флота». Главное, чтобы не отправили ее на «иголки», которыми никак не залатаешь бреши в нашей истории.
Глава вторая
Пламя в отсеках
Фиорд извилист и размашист, будто росчерк Бога по сотворению Земли. Величественная глухомань – столица атомного флота: Западная Лица. Но небо сегодня здесь ниже, чем где бы то ни было. Гранит – чернее. Снег – мертвее…
Я стою на девятом причале – том самом, от которого уходила в свой последний поход печально известная ныне подводная лодка. Он все еще пуст. Китолобые, острохвостые атомарины не спешат занимать его, как не спешат люди занимать опустевшие вдруг береговые кубрики поредевшего экипажа.
1. «Будем верить…»
– Господи, как я не хотела, чтобы он уходил в этот поход!..
Ей было двадцать четыре – до сообщения о гибели лодки.
Сколько же ей сейчас? После всего пережитого?
– Обычно я всегда его провожала. А тут не получилось: у Саши умерла мама. И он попросил меня уехать с детьми в Ленинград, побыть рядом с отцом.
Переживали они эту смерть оба мучительно. Ольга Сергеевна умирала в одиночестве, в реанимационной палате, перед самым Новым годом. Фронтовичка из медсанбата, она держалась мужественно и, чтобы не омрачать своим близким праздник, никого не позвала проститься. Саша был вне себя от горя. Командир корабля капитан 1-го ранга Ванин умудрился выхлопотать ему перед самой «автономкой» десять суток отпуска. Он приехал в Ленинград и очень боялся за отца, который после похорон едва переставлял ноги.
«Ну вот, – признавался он мне, – была мама, чувствовал себя ребенком. А сейчас такая пустота, что жить не хочется. Когда на мостике один стою, цепью себя привязываю… За борт так и тянет…» – «А мы как же без тебя?!» – «Вот только вы и спасаете». – «Если ты не вернешься, нам тоже не жить…»
Конец ознакомительного фрагмента.