XVIII
Между тем у рошвильского мэра ужинали. Фовель недаром гордился своей великолепной столовой: стены были лепной работы, потолок расписан птицами, порхавшими в облаках. Золоченая мебель напоминала времена Людовика XIII. Над столом висела серебряная люстра. Госпожа Фовель в высоком чепце на черных волосах сидела на самом почетном месте. Это была желчная женщина, которая постоянно жаловалась на ветреность мужа. С правой стороны от нее сидел следователь, а с левой – судья. Напротив сидел мэр со своей разодетой дочерью.
Предупрежденная бригадиром, хозяйка приготовила ужин на славу. Ножи, вилки и челюсти работали без устали. Петронилла и Жан-Мари едва успевали менять тарелки и подавать новые блюда. Превосходное вино Фовеля мало-помалу сглаживало неприятное впечатление, произведенное убийством в замке. Разговор начинал оживляться, как вдруг в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги. Дверь быстро распахнулась, и в столовую влетел человек, размахивая над головой какой-то бумагой. Госпожа Фовель от страха закрыла лицо руками, а ее дочь Олинда с открытым ртом и поднятой вверх вилкой прижалась к отцу.
– Жобен! – воскликнул следователь.
– Да, я… – задыхаясь, произнес полицейский.
– Что случилось? У вас, наверно, есть новости? Что-нибудь очень важное? Да вы не можете говорить…
Жобен без всяких церемоний схватил первый попавшийся под руку стакан, наполнил его водой и выпил залпом.
– Уф! – произнес он. – Теперь легче!.. Я обещал вам, господин следователь, предоставить доказательство виновности Жоржа Праделя. Теперь оно у меня в руках. Вот письмо… письмо от господина Домера… это третье, а два других в портсигаре. Однако прежде вы должны узнать содержание первых двух.
Жобен вслух прочел уже знакомые нам письма.
– Ну, и что же вы в них нашли? – спросил следователь с неудовольствием. – Ведь мы знали о намечавшемся приезде в замок молодого офицера, Домера писал об этом Ландри.
– Ах, пожалуйста, не спешите делать заключения, – возразил Жобен. – Эти письма ровным счетом ничего не доказывают, но вы заговорите по-другому, когда узнаете содержание третьего…
И он прочел:
– «Париж, Гранд-отель, девять часов утра, двадцать третье сентября». Запомните хорошенько число, – обра– тился он ко всем присутствующим, – ведь это три дня назад. Теперь слушайте:
«Милое дитя мое! Не могу дождаться тебя в Париже, как мы условились, а встречусь с тобой где-нибудь на пути между Парижем, Лионом и Марселем. Мне сейчас же нужно сесть на поезд и отправиться по очень важному делу. Итак, вместо меня и Леонтины тебя ждет в Гранд-отеле это письмо.
Однако я хочу сообщить тебе, по какому делу вынужден уехать. Я узнал, что один из торговых домов в Марселе, в котором у меня помещен значительный капитал, на днях объявит себя банкротом. Потому я и спешу скорее забрать оттуда свои деньги. Леонтину я не мог оставить одну в Гранд-отеле, а взять ее с собой в Марсель было неудобно, и я решил отвезти ее на неделю в пансион, где она воспитывалась. Бедняжка очень скучает, она надеялась увидеть тебя сегодня вечером или завтра… Но что делать! Дела помешали.
Не желаешь ли доставить мне удовольствие, Жорж? Вместо того чтобы пробыть целую неделю в Париже, где ты ни с кем не знаком, отправляйся лучше послезавтра в Рошвиль. Если ты выедешь из Гавра по железной дороге, то в восемь часов утра будешь на станции Малоне, а оттуда за два часа экипаж довезет тебя до Рошвиля. У меня в замке есть управляющий Жак Ландри, отставной моряк, с прехорошенькой дочкой, я напишу им, и они примут тебя по-царски.
Мне же ты окажешь большую услугу. Дело вот в чем: на прошлой неделе вследствие некоторых обстоятельств, которые я могу сообщить тебе только при личной встрече, я оставил в рошвильском замке триста пятьдесят тысяч франков золотом и банковскими билетами. В своем управляющем Ландри я совершенно уверен, но не желал бы подвергать старика опасности. Долго ли пронюхать, что в его комнате хранятся большие деньги! К счастью, об этом совершенно никому не известно, но со вчерашнего дня мною овладело какое-то беспокойство, а потому я буду очень рад, если ты отправишься туда и будешь охранять деньги вместе с Ландри.
Ручаюсь, что ты не будешь скучать. Рошвильский мэр и судья – прекрасные, достойные люди. Ты можешь с ними познакомиться. Притом в Рошвиле превосходная охота, о которой я уже, кажется, писал тебе. Итак, я рассчитываю на твою любезность. Однако до свидания, друг мой, мне некогда! Если наши поезда встретятся, я пошлю тебе воздушный поцелуй.
Любящий тебя Ф. Домера».
Воцарилось молчание.
– Ну что? – спросил наконец Жобен. – Как вам, господин следователь, слова Домера, где он говорит, что никто не подозревает о хранящихся в замке деньгах? Жак Ландри и Мариетта дорого поплатились за доверие своего господина. Станете ли вы теперь называть меня сумасшедшим за то, что я подозревал Праделя? Теперь ясно, что преступление совершил он, никто другой не имел причин убивать Жака и Мариетту, потому что никто не знал, что в замке хранились деньги. Понимаете ли вы?
– Да, – вздохнул следователь, – вы были правы, Жорж Прадель виновен. Ах, бедный Домера! Какой ужасный удар!
– Да, этот Прадель – ловкий мошенник! – продолжал Жобен. – Тем не менее он совершил непростительные ошибки. Я не понимаю, как он мог упустить их из виду?
– О каких ошибках вы говорите? – спросил следователь.
– Во-первых, он поступил очень неосторожно, сообщив свое имя Жану Поке и позволив ему проводить себя к замку. Теперь он не сможет оправдаться тем, что находился в другом месте. Вторая ошибка – что он не уничтожил письмо. Тот факт, что он забыл портсигар, еще в какой-то степени объясним – перед убийством невозможно помнить обо всем. Но письмо! Письмо, компрометирующее его! Он не попытался его уничтожить… Это в высшей степени странно! Признаюсь, подобная глупость изумляет меня. Я никогда бы не поверил этому, если бы не увидел собственными глазами! Но, к счастью, это так. Ведь, не забудь Прадель свой портсигар и не попади это письмо в наши руки, мы подозревали бы в убийстве чревовещателя и подвергли бы его страшному наказанию.
Следователь нахмурился и сказал:
– Может оказаться, что он все-таки виновен, но действовал не один.
– Как! – воскликнул изумленный Жобен. – Вы видите в нем соучастника Праделя?
– Отчего не допустить этого?
– Да где же они могли познакомиться?
– Их свело преступление. Если Сиди-Коко и не сам его совершил, то, вероятно, воспользовался им или получил деньги за молчание.
Жобен опустил голову. Полицейский, конечно, не разделял мнения следователя относительно виновности чревовещателя, но он знал, что спорить в эту минуту было бесполезно, а потому предпочел молчать. Но оставим их на некоторое время и последуем за бригадиром, отправившимся арестовывать Сиди-Коко.
Предупредив госпожу Фовель о том, что у нее будут гости, он поспешил отыскать четырехместную повозку. Найти ее было нетрудно. Хозяин гостиницы «Яблоко без зернышек», желая прислужиться начальству, предложил свою просторную одноколку, запряженную сильной лошадью. Когда запрягали лошадь, у дверей гостиницы собралась толпа любопытных, так как разнесся слух, что жандармы едут арестовывать убийц. Все толпились, лезли вперед и засыпали вопросами бригадира и двух его помощников. «Кто убийцы? Где они скрываются? Когда их привезут?» Осторожные жандармы молчали.
– Нам приказано не говорить ни слова, – пояснил бригадир. – Скажу только, что вам слишком долго придется нас ждать, а потому советую вам отправиться спать к своим женам, у кого таковые, конечно, имеются…
Было уже темно, когда одноколка выехала со двора гостиницы. Бригадир и один из его помощников сидели на скамейке, подвешенной на четырех ремнях.
– Берегись! – крикнул унтер-офицер, хлопая кнутом.
Толпа расступилась, лошадка побежала крупной рысью, и вскоре звон ее бубенчиков затих вдалеке. Любопытные высказали еще немало нелепых соображений и затем разошлись.
Нам известно, что от Рошвиля до Сент-Авита – двенадцать километров. Несмотря на то что местность была гористая, нормандская лошадь пробежала это расстояние за час с четвертью. Была уже ночь, когда повозка достигла первых домов Сент-Авита – города с населением больше двенадцати тысяч жителей.
Большая улица была почти пуста. Странная музыка комедиантов слышалась в отдалении. Звуки турецкого барабана, китайских колокольчиков, литавр и кастаньет доносились до вновь прибывших.
– У них представление… – прошептал унтер-офицер и, вспомнив приказ следственного судьи, прибавил: – Нам придется немного подождать!
Тут они как раз увидели трактир. Повозка въехала во двор, и ее поставили в сарай, не распрягая лошадь. Трактирщик принес овса, один из жандармов остался возле лошади, а двое других направились к большой площади, где из досок и парусины был выстроен балаган. Перед ним находилась эстрада для музыкантов и клоунов. На эстраду вела лестница с перилами, в конце которой восседала в старом кресле перед маленьким столиком толстая кассирша – законная супруга содержателя Жерома Трабукоса.
Эта матрона брала плату за вход – 20 сантимов. Военные и дети младше шести лет платили только два су. Уплатив эти деньги, посетитель поднимал полосатую занавеску и спускался по лестнице в то место наслаждений, которое маленькая Жервеза простодушно сравнила с раем. Там он располагался на деревянной скамейке, покрытой красным коленкором.
На балагане, освещенном разноцветными фонарями, красовалась широкая парусиновая вывеска, на которой огромными красными и черными буквами было написано следующее:
БОЛЬШАЯ ВЫСТАВКА ЧУДЕС
физических, артистических, забавных и иных;
феноменов, разнородных фокусов, картомании, ученых животных, белой магии, музыки и танцев.
Любителям позволено мериться силами с первыми силачами Франции и Европы.
Справа от надписи висел портрет молодой великанши восемнадцати лет и трех месяцев от роду, весившей двести пятьдесят килограммов, умевшей танцевать качучу[7] и гадать. Слева были изображены «чудесные упражнения несравненного Сиди-Коко, называемого Зуавом, показывающего штуки наподобие того человека с куклой в Пале-Рояле, на которого стекался посмотреть весь Париж».