Глава 4
Стоя на крыше (как его определил Гомер – «мегаскреба»), я смотрел вслед удаляющемуся контейнеровозу. Через несколько секунд огромное сигарообразное тело превратилось в маленькую точку, а в следующее мгновение растворилось в гуще смога.
Прежде чем высадить на крышу, новый друг вручил мне странный предмет, по своей форме напоминающий большую плоскую таблетку.
– Если тебе понадобится моя помощь, просто звони мне на киберфон по этому номеру, – сказал он мне на прощание. – Я бы мог скинуть свой номер тебе на кэш-чип, но его у тебя нет, поэтому держи мою визитку.
Я переводил недоуменный взгляд с «таблетки» на Гомера. Эта визитка выглядела очень странно. И, видя мое затруднение, он забрал ее у меня и несильно сдавил между указательным и большим пальцем. К моему удивлению, воздух огласился увертюрой из «Оды к радости» Моцарта и, как только смолк последний аккорд, нежный женский голос членораздельно продиктовал полтора десятка цифр.
– Вот как это работает! – подмигнул мне Гомер.
Желая хоть чем-то отплатить за его доброту, я подарил ему на память стодолларовую купюру. Гомер растрогался, словно маленький мальчик.
– Ты мне кажешься каким-то особенным, – сказал он, вытирая с толстых дрожащих щек крупные слезы. – Как будто ты откуда-то с другой планеты. Надеюсь, память вернется к тебе, и мы еще встретимся.
– Я действительно с другой планеты, – буркнул я ему в ответ так, чтобы он не мог меня расслышать, и добавил громче и с улыбкой: – Прощай, Гомер!
И, вступив на площадку, крепко взялся за поручень.
Вскоре я был на крыше мегаскреба и, как только контейнеровоз растворился в свинцовой дымке, огляделся вокруг. Для меня, человека еще несколько часов назад находившегося в другой эпохе, открывшийся вид показался чем-то немыслимым. Весьма приблизительно это можно было бы описать, как безумное ассорти из ада, описанного в «Божественной комедии» Данте и Мордора из «Властелина колец» Толкиена.
Вокруг, насколько хватало взгляда, громоздились мегаскребы неописуемых ломанных зигзагообразных форм со стенами, одновременно служащими огромными экранами, на которых в режиме нон-стоп яркими непродолжительными вспышками оживала всевозможная реклама. В самой по себе рекламе нет ничего удивительного, но ее было так много, и она была настолько яркой, что ее свет, отражаясь в свинцовых небесах, походил на всполохи от расплавленной магмы, текущей в тоскливых ущельях Мордора. На фоне этих вспышек я разглядел черные нити монорельса, спиралями опоясавшие тела гигантских строений, по которым стремительно и почти беззвучно проносились небольшие приплюснутые вагончики.
Остальное пространство между зданиями захватили боты. Вместе они образовывали потоки живой, поступательно и волнообразно движущейся субстанции, похожей на змею. Но в этом движении улавливался строгий и хорошо отрегулированный порядок. Верхний поток двигался только в одном направлении, нижний поток стремился ему навстречу. Перекрестки управлялись патрульными ботами с узнаваемой сине-белой расцветкой, на которых были установлены экраны со знакомой и не претерпевшей изменений красно-желто-зеленой сигнализацией.
С неба сорвались первые капли дождя. Влажный ветерок лизнул меня в лицо зябким холодком, а моя куртка все еще прикрывала дыру в сумке. Продевая руки в ее рукава, я встретился взглядом с насмешливыми глазами президента Франклина. Что оставалось со всем этим делать? Богатство превратилось в хлам, бесполезную ношу.
Через минуту, наблюдая, как, кружась, словно опадающая с деревьев листва, стремятся к земле зеленые прямоугольники стодолларовых купюр, я подумал, что видел нечто подобное в каком-то давно забытом фильме, название которого я не могу вспомнить. Помню только, что раньше подобные сцены вызывали у меня лишь скуку. Я не верил, что кто-то способен добровольно расстаться с деньгами. Но со мной было все по-другому. Не безбедная жизнь, рассыпавшись на бумажные осколки, растворялась в мокром воздухе несколькими метрами ниже меня, а ее мираж, и с сожалением, которое вот-вот могло обернуться отчаянием, я мысленно прощался с тем, что невидимой нитью все еще связывало меня с прошлым.
Похожее на вспышку рекламы, в памяти неожиданно возникло окровавленное лицо Гарри. Он несколько секунд смотрел на меня темными от боли зрачками через распухшие веки, похожие на разломленные сливы, а затем преобразовался в одинокую фигуру стоящего на дороге Пака.
Что же это было со мной? Похоже на укоры совести. Любопытно, испытывал бы я ее угрызения, если бы мои стереотипные мечты воплотились и, сидя в шезлонге, я пил прохладный пиноколадо, созерцая рябь на поверхности теплого океана?.. Уверен, в этом случае совести и ее укорам для дальнейшей летаргии хватило бы отговорки, что их смерть была хоть в чем-то не напрасной…
Дождь усилился и грозил перерасти в ливень. У меня не оставалось времени, чтобы все так же не спеша вскрывать каждую пачку и веером кидать купюры в хмурое, насупленное небо. Я взялся руками за дно сумки и перевернул ее открытым верхом вниз. Мгновение, и она стала почти невесомой.
– Эй, приятель! – услышал я за спиной чей-то резкий окрик. – Какого хрена ты здесь делаешь?!
Обернувшись, я увидел, что ко мне, быстрым шагом направляется странная парочка в одинаковой, черной униформе. Один из них был тощ и невероятно высок, его непропорционально длинную, словно у гуся шею венчала маленькая голова в многоугольной фуражке. Он забавно подпрыгивал при каждом шаге. Второй сильно отличался от первого, поскольку был приземист и толст, также он обладал большой, словно кочан капусты головой, при коей шея отсутствовала вовсе. Они были похожи на сюрреалистический натюрморт из арбуза и банана. И я, возможно, рассмеялся бы над их нелепым видом, но лица этой странной парочки были искажены злобой, и ничего хорошего это мне не сулило.
– Так какого хрена ты здесь делаешь? – хватая за руку и сквозь сиплый свист учащенного дыхания, с трудом выговаривая каждое слово, спросил у меня толстый.
– Дышу свежим воздухом, – с усмешкой ответил ему я.
– Сутить исволите? – прошепелявил долговязый и впился своими длинными узловатыми пальцами в мое плечо.
– Система сообщила нам, – брызгая слюной, вторил ему толстый, – что ты кидаешь листовки с крыши охраняемого нами офисного центра. Ты, видимо, один из тех анархистов, желающих ввергнуть нас в новый хаос? Отвечай, дерьмо собачье!!!
Меня передернуло от оскорбления, но был я не в том положении, чтобы бросаться в драку, иногда подобные вещи приходиться терпеть. Было похоже, этот тип находился на грани истерики.
– Никакой я не анархист, – ответил я. – Я кидал не листовки, а…
И осекся. Как же мне объяснить этим болванам, что именно я кидал с крыши?
– Сто ты разговариваес с ним? – еще глубже погружая длинные пальцы в мое плечо, возмутился долговязый. – Давай просто выкинем его на улицу, как всегда поступаем с подобными подозрительными типами!
– Именно так мы с ним и поступим! – с энтузиазмом откликнулся толстяк. – Выкинем его отсюда ко всем чертям собачьим! Мы всегда хорошо выполняем свою работу! За что нас и ценят!
Они схватили меня под руки и стали куда-то тащить, но сделано это было слишком грубо, и я попытался вырваться.
– Не дури, парень! – крикнул мне толстый.
Он залез свободной рукой себе за пояс и достал оттуда какой-то черный предмет, похожий на ручку от теннисной ракетки. С едва слышным щелчком из ручки выдвинулась прозрачная трубка длиною в метр.
– Если я ударю тебя этим по голове, – сквозь редкие коричневые зубы прошипел толстяк, – то мы все равно выкинем тебя отсюда, да только при этом ты будешь без сознания, зато со штанами, полными дерьма!
– Именно так! – воодушевленно поддакнул толстяку долговязый. – Со станами, полными дерьма!
Словно в подтверждение их слов, трубка полыхнула синеватым отсветом и зажужжала от переполнявшей ее энергии. Достаточно было одного взгляда, брошенного на их перекошенные злобой карикатурные лица, чтобы понять: они только и ждут малейшей моей попытки к сопротивлению, и не задумываясь, а, наверное, даже с удовольствием исполнят свои угрозы. Я смирился и позволил этим двум стражникам из преисподней вести меня туда, куда им заблагорассудится.
Они подтащили меня к центру крыши, и в этот же миг из расступившейся диафрагмы перед нами выскочила цилиндрическая кабина лифта. Как только двери его отворились, охранники грубо втолкнули меня внутрь и зашли следом.
– Нулевой этаж! – отдал команду толстяк, и лифт беззвучно помчал нас вниз.
Я чувствовал себя очень неуютно в компании этой парочки, но больше всего мне досаждали их упертые взгляды. Они плотоядно пялились на меня в полной тишине, не отводя в сторону глаз, все время до тех пор, пока не раздался звон колокольчика, и двери лифта не отворились вновь.
На площадке перед входом в лифт, в ярком белом сиянии, похожем на свет театральных рамп, стояла прекрасная голубоглазая женщина в лазурном облегающем платье. Низкое, до темной ямочки пупка декольте едва прикрывало, а скорее наоборот – подчеркивало идеальную форму ее бюста. Волосы женщины, выкрашенные в тот же цвет, что и платье, нарушая закон гравитации, были подняты в высокую, похожую на фонтан, футуристическую прическу. Поверх ресниц ее большие миндалевидные глаза украшали маленькие лепестки белого лотоса. Она была похожа на существо неземного происхождения. Время замерло, и на секунду я забыл все то, что было до этого.
– Не возражаете, джентльмены, – грудным бархатным голосом спросила женщина, – если я опущусь вместе с вами на пару этажей ниже?
Ослепленные ее сиянием, стражники потеряли дар речи. Моего ответа никто и не ожидал, но, наверное, даже под страхом смерти я не смог бы сейчас произнести ни слова.
Расценив наше молчание как знак безусловного согласия, мерно покачивая бедрами, женщина вплыла в тесное пространство лифта. До меня донесся пьянящий аромат ее духов, и воздух наполнился энергетикой тропических джунглей. Я не запомнил, как долго она была с нами, но в тот момент, когда она вышла, я понял, что эта женщина символизировала для меня ту жизнь, которую я так страстно добивался, и которая, увы, все же прошла мимо меня.
Из невеселых размышлений меня вытолкнул очередной звон колокольчика. Это могло значить лишь одно – лифт наконец достиг нулевого этажа. Синхронно схватив под руки, охранники воодушевленно потащили меня к выходу из здания.
Большие, похожие на ворота двери бесшумно расступились перед нами, и я оказался на площадке со ступеньками, ведущими на улицу. Там бушевал тропический ливень.
– Проваливай! – сказал мне толстяк. – И не смей больше попадаться нам на глаза!
Они отпустили мои руки и одновременно, словно по команде, повернулись ко мне спиной.
– Вам никогда не говорили, – крикнул я им в след, – что вы похожи на парочку уродливых клоунов?
Они резко повернулись и, к своему удивлению, я увидел, что лица их вовсе не были злобными. Кривая, ядовитая усмешка застыла на губах обоих охранников, и мне показалось, что они ожидали от меня чего-то подобного.
– Каждый раз говорят! – радостно воскликнул толстяк. – И каждый раз мы поступаем вот так!
Не успел толстяк договорить последнее слово, как долговязый согнул свою длиннющую, худую ногу в колене и пихнул меня ею в живот. Потеряв равновесие, я попытался восстановить его, отступив назад, но за моей спиной был только воздух да крутые ступеньки. И я скатился по ним на улицу и не переломал себе костей лишь благодаря глубокой луже, смягчившей падение моего тела. Рядом со мной с громким шлепком упала в грязь пустая сумка.
– Ну, кто теперь уродливый клоун?! – донесся до меня торжествующий крик толстяка.
Небо растрескалось над моей головой гулкими раскатами грома.
Я лежал в центре грязной лужи, и одновременно – в центре незнакомого мира, и не мог придумать ни одной причины для того, чтобы мне попытаться встать на ноги. У меня не было ни денег, ни иных средств к существованию, но самое главное – у меня не было ни малейшего представления о том, что мне делать дальше. Я потерял счет времени. Возможно, я пролежал в той луже пять секунд, возможно, несколько минут, а, возможно, несколько часов. И тут…
– Вставай, Локи, – услышал я чей-то тихий голос идущий сверху. – Тебе надо идти дальше.
Сквозь залепившую мои веки грязь я увидел склонившегося надо мной дряхлого старика в очках с толстыми стеклами. Ручейки воды рисовали на них узоры, но я все же смог разглядеть его глаза, смотревшие на меня с неведомым доселе покоем. В них была сама жизнь, но не жадная и бьющая через край, а потаенная и бесконечная, как будто пришедшая из глубин космоса.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут, старик? – с трудом поднявшись на ноги, спросил я у него.
– В том-то все и дело, – ответил он, – что знаю я многое, но не знаю – откуда…
Сказав это, старик развернулся и стал медленно удаляться. Я стоял под дождем неподвижно и смотрел ему вслед, не зная, что мне делать дальше. Небо неожиданно сжалилось, и ливень вдруг прекратился. В небесную промоину хлынуло жаркое солнце, и почти мгновенно воздух наполнился густой влагой.
– Что же ты стоишь? – произнес старик, неожиданно обернувшись. – Пойдем…
– Но куда?
– Туда, где ты сможешь обсохнуть, и где тебе найдется место.
Я хотел вновь спросить у него о чем-то, но потом передумал и покорно побрел следом.
Мой странный проводник часто сворачивал из одного переулка в другой, и чем дальше мы уходили от места, где он нашел меня, тем становилось грязнее, и вскоре мы оказались на территории мусороперерабатывающего комбината. Он не был огражден или, скорее, мусорные кучи были гораздо выше ограды. Горы из отходов, облюбованные пребывавшими на вершине блаженства упитанными крысами, громоздились даже у ближайших мегаскребов. Совершенно нас не боясь, крысы продолжали копошиться в мусоре даже тогда, когда мы проходили рядом, и лишь самые любопытные поднимали к нам свои грязные заостренные мордочки.
Механические уборщики, поскрипывая железными узлами-суставами, сновали тут и там, но мусора было столько, что их труд был незаметен. Он был подобен капле в этом море зловония. Время от времени нам навстречу попадались управляющие роботами техники в шипастых респираторах на лицах, и их взгляды были пусты и безразличны.
Из-за переизбытка углекислоты смрадный воздух проникал в мои легкие опасливо, словно вор в чужое жилище, и вскоре я почувствовал сильную усталость. Ноги налились свинцом, и с каждым шагом мне становилось все труднее идти.
«Куда ведет меня этот старик? – подумал я. – Если все будет продолжаться в том же духе, я вскоре увижу врата ада».
– Уже скоро, – будто прочитав мои мысли, не оборачиваясь, сказал мне он. – Потерпи еще чуть-чуть.
Удивившись его проницательности, я нашел в себе силы еще на несколько шагов, и вот старик остановился у небольшой двери, прикрывавшей вход в подвал какого-то мегаскреба.
Он толкнул ее костлявой рукой, отворив внутрь, и перед нами открылся темный, низкий и узкий проход резко уходящий куда-то вниз. Согнувшись чуть ли не вдвое, старик протиснулся в него первым и растворился во мраке. Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.
Рискуя разбить себе голову о какой-нибудь выступ, я шел по подвалу, ориентируясь лишь на звук его шумного дыхания. Но вскоре непроницаемая темнота уступила место полутьме, и мы оказались в комнате, где единственным источником света служило небольшое сквозное оконце под потолком. Следы копоти вокруг него говорили о том, что оно использовалось еще и в качестве дымохода. Словно в подтверждение моей догадки, под ним стояла мятая ржавая бочка с прогоревшей решеткой, видимо, служащая здесь чем-то вроде печи, при помощи которой старик обогревал коморку и готовил себе нехитрую еду.
Старик кинул в бочку несколько пригоршней какого-то мусора, затем встав на колени и скрючившись, раздул огонь и закашлялся. Пока огонь неспешно разгорался, не было произнесено ни слова. Но, как только пламя набралось уверенности, и в комнате стало светлее, я решил начать разговор первым.
– Как звать тебя, отец? – спросил я у старика, подходя ближе к бочке и протягивая руки к ее теплому боку.
– Кто знает меня, зовет – «Простак», – откликнулся тот. – Хотя, по правде говоря, меня почти никто не знает…
В свете огненных всполохов я разглядел неподалеку от бочки толстый, накрытый большим одеялом с пестрыми заплатами прямоугольный лист пластика, видимо, служащий старику постелью. Помимо бочки и топчана другой утвари в его коморке не было.
– На что же ты живешь, Простак? – спросил я, глядя на убогую обстановку его жилища. – Судя по твоей комнате, ты должен голодать…
– Отец небесный питает, – после минутного раздумья откликнулся старик, – с тех пор, как меня перестали пускать в Реформистскую церковь на шестой улице, где раньше я обедал.
– Отчего же тебя больше не пускают туда?
– Да лезет в башку ерунда всякая. Видения…
– Видения? – удивился я.
– Да-да, видения, – грустно улыбнулся Простак, и в его очках блеснули красно-желтые язычки пламени.
Только сейчас я заметил, что у них отсутствует левая дужка, и они держатся на голове старика за счет тонкой засаленной бечевки. От этого вида у меня в душе шевельнулась жалость к этому человеку. Простак показался мне таким близким и родным. Обычным использованным жизнью и выброшенным на ее задворки стариком с засаленной бечевкой вместо дужки очков, – таких и в моем мире было немало.
– Ты знаешь древнегреческую легенду о Прометее? – донеслись ко мне его слова.
– Да, в детстве я читал ее. В ней говорится о титане, который подарил людям огонь… А что дальше – не помню.
– И за это разгневанный Зевс, – сказал Простак, – приказал Гефесту приковать Прометея к скале. Каждый день к титану прилетал орел и выклевывал у него печень, но за ночь печень восстанавливалась, и мучения повторялись снова и снова, до тех пор, пока не пришел Геракл и не освободил его…
– К чему ты клонишь, старик?
– Мало того, – не ответив на мой вопрос, продолжал он, – что из этой легенды становится ясным, что древние греки знали о регенерации клеток печени, хотя у них не было для этого ни рентгенов, ни других сложных медицинских устройств… главное не в этом. А в том, что мне открылось в одном из моих видений… Этой легендой, – понизив голос почти до шепота, сказал старик, – древние греки предсказывали пришествие Иисуса. Пускай, это очень образно, но мне стало абсолютно ясно, что это так, как если бы я всегда знал об этом, а потом забыл. Огонь – божественное сострадание, которое согревает всех; распятый Иисус на Голгофе – прикованный к скале Прометей; клюющий печень Прометея орел – это копье легионера Леофанта, проткнувшее печень Иисуса…
Я промолчал, не желая прерывать этот удивительный рассказ, а Простак, захваченный воспоминаниями, продолжал:
– Когда я это понял, перед моими глазами, словно из дыма от моей бочки, ожили образы из Евангелия и легенды о Прометее, они переплелись и стали неразличимы. Я видел прикованного к скале Иисуса, и из-под его тернового венца сочилась кровь. Я видел черного орла, сидящего на римском штандарте, вместо когтей у него были острые наконечники копий. Мне показалось, что все длилось лишь какое-то мгновение, но, когда я пришел в себя, понял, что нахожусь в незнакомом месте. Сколько прошло времени с того момента, когда я перестал воспринимать реальность и что я все это время делал – не знаю. Но я к этому уже привык, со мною частенько такое бывает…
– Но почему тебя больше не пускают в церковь, старик?
– Я был настолько глуп, – ответил он, – что рассказал о своих видениях ее настоятелю. Откуда мне было знать, что он из-за этого на меня так рассердится? Он назвал меня еретиком и анархистом, и не велел больше появляться ему на глаза, дабы я не сбивал его паству с пути истинного…
– А что было потом?
– Потом? Потом я пришел сюда и лег на топчан и пролежал так, не вставая, пять дней. За это время в моем желудке не побывало ничего, кроме дождевой воды. Я думал, что так и умру от голода, и мой труп не найдут никогда. Но мне не было себя жаль потому, что я давно смирился со смертью, не было и дня, чтобы я о ней не думал. Мало ли людей умерло от голода, и чем я лучше их?..
Старик пошевелил палкой золу в бочке, и огонь вспыхнул с новой силой.
– Когда я уже попрощался с жизнью, меня захватило новое видение, – продолжил он. – Я увидел, что наша жизнь, со всеми ее трудностями и бедами – шлифовальный круг, а наша душа – алмаз в руках Творящего Начала. И на этом круге оно шлифует алмаз, выводя на нем новые грани, совершенствуя его. Я подумал тогда: возможно, чтобы мой алмаз стал совершенным, нужна последняя грань, и она выводится прямо сейчас…
Перед моими глазами из красно-коричневой мглы возник неясный человеческий образ. Его очертания были размыты тенью, были отчетливо видны лишь длинные, как у скрипача, пальцы рук, держащие крупный алмаз и нежно прижимающие его к шлифовальному кругу, из-под которого в темное пространство извергались искры похожие на падающие звезды. Картина была очень живой и прекрасной. И вдруг меня словно пронзила догадка! А что, если старик, оживив видение в своей памяти, каким-то непостижимым образом сумел спроецировать его в мой разум, ведь картина эта, словно прейдя откуда-то извне, возникла спонтанно и явно не принадлежала моему воображению! Так кто же ты такой, Простак?! Мне стало немного жутко. От старика исходило что-то необъяснимое…
– …Но умереть мне не дал кот, – словно через пелену, донесся ко мне его голос. – Вначале я подумал, что это галлюцинация! В мою комнату зашел серый в белую полоску кот и внимательно, как будто оценивая мое состояние, посмотрел на меня. Я лежал на боку, не шевелясь и не отрывая взгляда, смотрел на него. Кот, совершенно не боясь, подошел и медленно обнюхал мое лицо, после чего исчез так же неожиданно, как и появился…
Простак, собираясь с мыслями, ненадолго замолчал, я же не стал заполнять эту паузу своими вопросами, а терпеливо ждал, когда он продолжит.
– Я очнулся от прикосновения чего-то влажного и холодного к моей щеке, – вновь раздался голос старика. – Я открыл глаза и увидел подле себя все того же кота, только в этот раз он принес с собой большую дохлую крысу, но, видя, что я не проявляю к его дару никакого интереса, вскоре ушел вновь. Заинтересовавшись поведением этого удивительного существа, с нетерпением ожидая, что будет дальше, я изо всех сил стал бороться с сонливостью…
Старик прервал свой рассказ и кивнул, указывая мне на что-то, что находилось за моей спиной. Я обернулся, и с удивлением обнаружил большого серого кота, лежащего в нескольких шагах от меня на подвернутых под себя лапках. Кот довольно жмурился на свет от костра.
– Он пришел, когда проем окошка еще не потемнел, – продолжил Простак.
Старик поднял кота с земли и, поглаживая его по матовой густой шерстке рукой, похожей на сухую ветку, опустился на топчан, и кот тут же свернулся клубком у него на коленях.
– И принес мне большую сырную лепешку. Где он ее взял – для меня не имело никакого значения, ведь я умирал от голода. У меня не было сил подняться, и мне пришлось съесть лепешку лежа, а он отужинал рядом со мной своей крысой. С тех пор не реже, чем раз в день, этот кот приносит мне еду, поддерживая тем самым мое существование.
– И как ты его назвал? – спросил я у Простака.
– Кого? – недоуменно переспросил он.
– Кота.
– У него уже было название, – ответил старик.
– И какое же?
– Кот.
– Я имел в виду его имя, – засмеялся я
– Люди всегда и всему хотят дать название, – не понимая, почему я смеюсь, хмуро сказал Простак. – Этот кот – мой спаситель. Он не дал мне умереть и по сей день кормит меня. Это настоящее чудо. Не те шоу, которых так ждет молящаяся паства в церквях, а чудо тихое, касающееся только нас с котом, но из-за этого не менее удивительное. Зачем давать ему имя, я и так знаю, кто он.
– А где твои родные, Простак?
– Сколько себя помню, их у меня никогда не было.
– Ты, как и я – сирота?
– Не знаю. Просто я помню себя лет с тридцати, – пробормотал Простак. – В одно мгновение я очнулся на одной из улиц, абсолютно не помня, что было со мной до этого. Думаю, если бы я был кому-то нужен или кто-то любил меня, то непременно разыскал бы за это время. И знаешь, мне не хочется, чтобы память возвращалась ко мне. Кто его знает, кем или чем я был раньше? Иногда не знать этого – благо…
За оконцем заметно стемнело.
– Пора ложиться спать, – глядя на его потемневший проем, сказал старик и, откинув заплатанное одеяло, лег на край топчана.
– Чего же ты ждешь? – подбодрил он меня. – Ложись рядом, под одним одеялом вдвоем нам будет теплее. Ночи здесь довольно холодные.
Сняв обувь и куртку, я устроился с ним рядом, и сквозь ткань своей рубашки спиной ощутил движение острых лопаток старика.
– Расскажи мне о бессмертных, Простак.
Я почувствовал, как заерзали лопатки старика.
– Да не о чем рассказывать-то…
Его ответ очень меня удивил.
– Как это? Один человек мне рассказывал о бессмертных – людях, живущих вечно.
– Не знаю, как это объяснить, – после продолжительного молчания отозвался Простак. – Но я уверен, что их нет…
Я абсолютно не понял то, что он хотел мне этим сказать, но решил больше ни о чем его не спрашивать, и вскоре услышал, как он ровно дышит во сне. Через несколько минут я ощутил, как надвигающаяся сонливость стала спутывать мои мысли, и прежде, чем провалиться в забытье, увидел шлифовальный круг, исторгающий в темное пространство искры, похожие на звезды.