Глава II
«Чингизово право» как монополия на верховную власть: права и проблемы
Рассматривая в настоящем исследовании «чингизово право» как особую правовую систему тюрко-монгольских государств, мы не должны игнорировать характеристику статуса самого правящего рода Чингизидов, выражавшегося в совокупности прав, прерогатив и привилегий. И, конечно же, базовым принципом «чингизова права» в таком понимании являлось закрепление исключительного права потомков Чингис-хана на верховную власть и ханский титул на всём пространстве бывшей Монгольской империи. В настоящей главе мы намерены рассмотреть, как это право действовало на практике, какие проблемы возникали в связи с его реализацией, а также – каким образом задействовали его в своих интересах те претенденты на власть, которые не имели прямого отношения к роду Чингизидов.
§ 1. Принадлежность к «золотому роду» как основание права на власть во всех чингизидских улусах (на примере рода Угедэя)
Одна из особенностей перехода власти в монгольских государствах XIII–XVI вв., наиболее чётко сформулированная Т. И. Султановым на основе анализа многочисленных источников по истории государств Чингизидов, – это формальное право любого потомка Чингис-хана по прямой мужской линии претендовать на трон любого из государств Чингизидов независимо оттого, к какой ветви рода он принадлежал[231]. Одним из наиболее ярких проявлений действия этого принципа на практике является возведение на троны различных государств Чингизидов представителей одной и той же ветви – потомков Угедэя, третьего сына Чингис-хана, формально и фактически не имевших никакого отношения к этим государствам.
Судьба этой ветви Чингизидов оказалась довольно трагичной по сравнению с ветвями других потомков Чингис-хана. Несмотря на то что Угедэй стал преемником своего отца на ханском троне и род его в течение более двух десятилетий сохранял власть в Монгольской империи (а затем ещё в течение полувека претендовал на трон хагана), Угедэиды уже в середине XIII в. были формально лишены права занимать трон хагана Монгольской империи и в начале XIV в. лишились своего самостоятельного улуса. А к середине XV в. их род окончательно пресёкся – тогда как другие ветви Чингизидов продолжали находиться у власти даже в конце XVII – сер. XIX в.
Тем не менее именно Угедэиды оказались наиболее «востребованы» в качестве кандидатов на трон в различных государствах Чингизидов в Смутные времена. Их воцарение, по нашему мнению, являлось своего рода компромиссом, способным примирить представителей более легитимных и более влиятельных ветвей Чингизидов и установить в раздираемом смутой государстве какое-то подобие прежнего порядка с соблюдением паритета противоборствующих кланов. Представляется интересным проанализировать примеры их восхождения на трон и выяснить причины выбора в качестве ханов представителей именно этого рода.
1. Первый пример относится ещё к 1250-м гг. и, собственно, не привёл к возведению на трон потомка Угедэя – речь идёт о статусе царевича Хайду, внука Угедэя, при хане Мунке. Ещё в 1908 г. Э. Шаванн опубликовал монгольскую грамоту китайского письма, датированную 1257 г. Её адресант гласил: «Предвечного Бога силою / Монке великого хана благоденствием / Хайду наследного принца (тай-цзы) указ»[232]. Вероятно, не следует понимать титул «тай-цзы» таким образом, что Хайду являлся единственным официальным наследником: этим титулом в рассматриваемый период обладали владетельные Чингизиды, имевшие некоторый приоритет в наследовании верховной власти в Монгольской империи. Несомненно, Хайду был не единственным «тай-цзы» среди Чингизидов, но тот факт, что он, потомок Угедэя, обладал этим титулом, говорит о многом – учитывая, что большинство Угедэидов в этот период были либо сосланы в дальние провинции или действующую армию, либо казнены.
На наш взгляд, этот документ свидетельствует о своего рода компромиссной политике Мунке, который, с одной стороны, пришёл к власти в противовес Угедэидам и даже вскоре после воцарения обрушил на этот род репрессии, но, с другой, вынужден был пойти на мировую с этим всё ещё влиятельным родом и признать его представителя своим потенциальным наследником. Интересно отметить, что наследный принц был сыном Кашина, сына Угедэя, т. е. относился не к роду Гуюка или Ширэмуна, а к той ветви потомков Угедэя, которые не занимали трон, и, следовательно, Хайду должен был быть благодарен хану за своё возвышение, поскольку формально не имел на него никаких оснований. Ближе к концу правления Мунке, тем не менее, Хайду был лишён статуса «тай-цзы» и сослан в Тарбагатай (по мнению исследователей, за заговор против хана[233]). Но вполне вероятно и другое объяснение: Мунке, чьи позиции существенно укрепились, уже не чувствовал необходимости идти на компромисс с ветвью Угедэидов, официально отрешённой от власти.
Тем не менее надо полагать, что именно статус наследника трона (хотя и отнятый позднее) позволил Хайду в дальнейшем претендовать не только на самостоятельный улус, но и на трон великого хана, за который он не без успеха боролся с Хубилаем, братом Мунке, в 1271–1301 гг.[234] Впрочем, этот этап его биографии нами в рамках данного исследования не рассматривается.
Таким образом, Хайду в статусе наследного принца можно считать первой компромиссной фигурой из рода Угедэидов – хотя трона в результате данного «компромисса» он и не занял.
2. Следующий пример относится уже к истории государства Чагатаидов, в котором в 740 г. по х. (1339 г.) к власти приходит Али-султан б. Урук-Тимур (или Исан-Тимур) б. Йайа б. Кадан б. Угедэй[235]. Он управлял северо-восточной частью Чагатаева улуса и чеканил монеты в Отраре и Алмалыке вплоть до 742 г. по х. (1342 г.). Источники донесли до нас не так уж много информации об Али-султане, тем не менее сохранились весьма интересные подробности, связанные с его деятельностью.
Так, например, Хондемир сообщает следующее: «В это время Али-султан, который происходил от Огодай-каана, восстал, захватил власть в Улусе Чагатая и упразднил пакт (ахд-наме) Кабул-хана и Качулай-багатура, который был украшен ал-тамгой Нумьен (читай: Туменен) – хана и подписан Чингис-ханом и Карачар-нойоном. После этого Али-султан какое-то время правил, а потом был убит, подобно своим предшественникам»[236].
Другое важное сообщение принадлежит итальянскому миссионеру середины XIV в. Д. Мариньоли, который при описании событий 1339–1340 гг. сообщает: «А когда миновала зима, мы, изрядно откормленные и одетые, с множеством отменных подарков, получив от императора лошадей и деньги на возмещение дорожных издержек, прибыли в Армалек [Алмалык], что в Срединной Империи. Здесь мы построили церковь, купили участок земли, вырыли колодец, справили мессы и многих окрестили, проповедуя невозбранно и открыто, невзирая на то, что за год до этого епископ и шесть братьев приняли во имя Христа мученическую кончину [в Алмалыке]. То были: брат Рикардус, епископ, бургундец родом, брат Франческо из Алессандрии, брат Пасхалий, испанец (а был он пророком, и виделись ему разверстые небеса, и предсказал он своё и своих спутников мученичество, и гибель от потопа татар Сарая, и разорение Армалека, и смерть императора спустя три года после их мученической кончины), брат Лоренцо из Анконы, брат Пётр, один индийский брат, их драгоман, и Гилоттус, купец»[237]. Несомненно, речь идёт именно о деяниях Али-султана, который приказал разрушить католический храм в Алмалыке, а затем, три года спустя, был убит[238].
На основании приведённых сообщений возникает предположение, что Али-султан оказался компромиссной фигурой не в результате соглашения с самими потомками Угедэя (как это было с Хайду при Мунке), а своеобразным «нейтральным» кандидатом в условиях соперничества за трон представителей разный ветвей рода Чагатая. Надо полагать, что силы, возведшие его на трон, рассчитывали, что его воцарение сумеет примирить противоборствующие группировки и установить мир в стране. Кто именно стоял за Али-султаном, источники не сообщают. Возможно, что он опирался, во-первых, на мусульманское духовенство, что подтверждается его отношением христианам-католикам. Во-вторых, его опорой могли также стать и влиятельные сановники или племенные предводители не монгольского, а местного, тюркского, происхождения. На это указывает упразднение «пакта» между Кабул-ханом и Качулай-багатуром, который давал юридическое основание представителям монгольской знати претендовать на ведущую роль в государственном управлении, командовании войсками и другие привилегии[239]. Кроме того, Али-султан поощрял браки монголов с представителями местного населения[240], что также подтверждает наше предположение о его близости с местной знатью.
Очевидно, поддержка была довольно сильной, поскольку позволила Али-султану сохранять власть в течение трёх лет. Тем не менее в 742 г. по х. (1342 г.) он был убит – причём именно потому, что принадлежал к роду Угедэя и воспринимался Чагатаидами как узурпатор власти в их родном улусе. В связи с этим следует отметить, что Али-султан всячески подчёркивал свою принадлежность к роду Угедэидов – на это указывают чеканенные им монеты с тамгой, являющейся разновидностью тамги Дома Угедэя. Поэтому не приходится удивляться, что в конце концов сторонники более «легитимной» ветви Чингизидов – потомки Чагатая в лице Мухаммад-Пулада б. Мухаммада сумели одержать над ним победу и на короткое время вновь объединить Чагатаев улус под своей властью[241].
Воцарение Али-султана стало, тем не менее, прецедентом, который эффективно использовался и в других государствах Чингизидов.
3. В частности, в государстве Хулагуидов в 745 г. по х. (1344 г.) «Малик Ашраф […] поставил ханом некоего Сулаймана, выходца из Кипчака, назвал его Нуширван-и Адил и вознёс в Азербайджане и Арране знамя независимости»[242]. По-видимому, в данном случае имеет место такой же компромисс, как и в Чагатаевом улусе: борющимся представителям одной ветви рода (в Иране – Хулагуидам) был противопоставлен представитель Дома Угедэя, что должно было способствовать затуханию междоусобной борьбы. Как оказалось, отчасти этот шаг оказался эффективным: при поддержке Малик Ашрафа Нуширван продержался на троне около 12 лет, после чего умер (или был убит), и на смену ему пришёл Газан II.
Примечательно, что ряд источников ничего не сообщает о принадлежности Нуширвана к Дому Угедэя. Так, Шараф-хан Бидлиси называет его «выходцем из Кипчака», что даёт основание отнести его вообще к Джучидам – властителям Дешт-и Кипчака (Золотой Орды). Абу Бакр ал-Ахари отмечает лишь, что «Малик Ашраф привёл одного [человека] из племени торклийан, посадил на трон и велел читать в Арране хутбу с упоминанием его имени. Кроме имени Ануширван, у того ничего больше не было». Некоторые историки (в частности, Зайн ад-Дин б. Хамдаллах Казвини и Хафиз Абру) вообще не относят его к представителям «Золотого рода», а склонны причислять его к кипчакам из рода кавийан[243]. Абу-л-Гази считает его потомком Хулагу-хана[244]. В «Муизз ал-ансаб» же фигурирует единственный Нуширван, который назван сыном Данишмандча-хана[245]. Подобная генеалогия может вызвать некоторые сомнения: сам Данишмандча (о котором речь пойдёт ниже) был ханом, но в Мавераннахре и несколько позже, чем его предполагаемый сын вступил на трон Ирана. Впрочем, вряд ли это обстоятельство даёт основания отвергать данную генеалогию: в истории Чингизидов встречается немало случаев, когда ханами провозглашались царевичи при живых родителях. Примером тому может служить приход к власти, например, Юмадук-оглана в Тюменском юрте в XV в.[246] или целого ряда казахских султанов, возводившихся на трон Хивинского ханства в XVIII в. (Каип б. Батыр, Нурали б. Абу-л-Хайр и др.)[247].
Таким образом, мы вновь имеем дело с компромиссной фигурой на троне, чьё происхождение от Угедэя в какой-то мере примирило с его воцарением все противоборствующие силы. Безусловно, важную роль в этом примирении сыграл и тот факт, что покровитель Нуширвана, эмир Малик Ашраф, являлся весьма могущественным племенным предводителем и контролировал значительную часть бывшей державы Хулагуидов. Отметим, впрочем, что власть Нуширвана (и Малик Ашрафа), признаваемая в Азербайджане и Арране, на протяжении всего их правления продолжала оспариваться в других областях, в частности, потомками Хасара в Мазандеране и Джалаиридами в Багдаде, которые, однако, не выдвигали других претендентов-Чингизидов. Сохранились монеты Нуширвана, чеканенные в Тебризе[248].
4. Следующим примером политического компромисса с приглашением на трон потомков Угедэя стало воцарение Данишмандча-хана в Мавераннахре. Это событие имело место в 747 г. по х. (1346 г.) сразу после убийства Чагатаида Казан-хана эмиром Казаганом. Именно Казаган и возвёл на трон Данишмандчу, поскольку не мог доверять никому из потомков Чагатая. Угедэид, не имевший никаких прав на трон в Мавераннахре, никаких собственных владений или связей с племенными вождями в этом регионе, представлялся ему вполне подходящей кандидатурой для «переходного периода», в течение которого эмир смог сосредоточить в своих руках контроль над всем Мавераннахром.
Генеалогия Данишмандча-хана в разных источниках представлена по-разному. Так, Фасих ал-Хавафи просто называет его «потомком Угедай каана»[249]. Абу-л-Гази считает его «сыном Кайду-хана, сына Тайши, сына Огдай-каана, сына Чингиз-ханова». Наиболее достоверной представляется родословная, представленная в «Му’изз ал-ансаб»: Данишмандча-хан б. Хундун б. Турджан б. Малик б. Угедэй[250]. Именно такой царевич, не имевший никаких связей с Мавераннахром и предки которого никогда (вплоть до самого Угедэя) не занимали трон, являлся идеальным кандидатом в ханы, который никогда не предаст своего покровителя – просто потому, что не имеет связей с другими эмирами и не может опереться на них!
Так и оказалось: Данишмандча считался ханом в течение двух лет, пока не был убит своим же покровителем Казаганом, который за эти годы сумел достаточно усилиться и позволить себе возвести на трон более «легитимного» Чингизида – Баян-Кули-хана, потомка Чагатая, уже не опасаясь, что тот пойдёт на сговор с другими эмирами. Любопытно, что поводом для умерщвления хана послужило именно его «нечагатаидское» происхождение[251]! Однако, как ни странно, «нелегитимный» Данишмандча-хан оказался родоначальником целой династии ханов Мавераннахра, правление которой также стало примером «политического компромисса».
5. Несомненно, возводя на трон хана Суйургатмыша, сына Данишмандча-хана, Аксак Тимур (Тамерлан) руководствовался теми же причинами, что и Казаган при возведении на трон его отца – отсутствием у хана каких бы то ни было связей и ресурсов в Мавераннахре, что являлось гарантией его лояльности к своему покровителю. Правда, тот факт, что Суйургатмыш оставался номинальным ханом в течение довольно длительного времени – с 771 г. по х. (1370 г.) по 790 г. по х. (1388 г.), позволяет сделать вывод, что он, в отличие от своего отца, не вызывал подозрений у временщика. Номинальность правления Суйургатмыша подтверждается таким неоспоримым фактом, как выпуск монет с именем одновременно и «султана правосудного Сююргатмыша», и «эмира Теймура Гуркана»[252].
Отметим, что появление на монетах одновременно имён формального хана и фактического временщика – пример далеко не единичный: например, ещё Н. И. Веселовский в начале ХХ в. обнаружил золотоордынские монеты 820–821 гг. по х. (1417–1418 гг.), на которых наряду с именем хана Дервиша стоит имя «эмира Идику бека»[253]. Аналогичным образом в Эрмитаже хранится монета крымского чекана, на одной стороне которой – имя хана Бек-Суфи, на другой – его беклярибека, того же Идику (Едигея)[254]. Вместе с тем Тимур никогда не забывал выражать пиетет по отношению к потомкам Чингис-хана, подтверждением чему служат монеты с надписью: «По повелению хана Сююргатмыша, слово эмира Теймура Гуркана»[255]. Аналогичным образом, «Все указы великого эмира [Тимура… начинаются] следующими словами: “Согласно ярлыку Суюргатмиша наше, Тимура Гургана, слово”».[256]
6. Нет сомнения, что хан Суйургатмыш умер своей смертью, и трон без каких-либо смут и придворных интриг был передан его сыну Султан-Махмуд-хану, царствовавшему с 790 г. по х. (1388 г.) по 805 г. по х. (1402/1403 г.). Как и его отец, этот монарх исполнял лишь номинальную роль хана при реальном правителе Амире Тимуре, что также подтверждается чеканкой монет с именами обоих правителей – номинального и реального[257]. Правда, в отличие от отца, который вошёл в историю именно как марионеточный хан Амира Тимура, о Султан-Махмуд-хане известно, что он был талантливым полководцем и, в частности, что в битве с турками-османами при Анкаре именно он пленил султана Байазида I[258].
Любопытно, что после смерти Султан-Махмуд-хана Тимур не стал возводить на трон Чингизида – ни из рода Чагатая, ни из рода Угедэя, – а продолжал чеканку монет с именем покойного хана. Судя по тому, что вскоре после смерти Тимура его правнук Мухаммад-Джахангир был провозглашён ханом в Самарканде, а Шахрух, младший сын Тимура, в течение почти сорока лет также именовал себя хаканом в Герате, можно предположить, что и сам Железный Хромец уже готовился к передаче ханского достоинства своему роду[259].
7. Тем не менее после прихода мирзы Улугбека к власти в Самарканде традиция возведения на трон подставных ханов-Чингизидов возобновилась[260]. Первым таким ханом стал Чагатаид Сатук-хан, после которого Улугбек «назначил ханом другого человека, определил [его] на его (Сатук-хана) место»[261]. Полагаем, что этим ханом мог стать Султан Абу Саид, который приходился сыном Султан-Махмуд-хану и шурином самому Улугбеку, женатому на его сестре Акил-Султан[262]. Вероятно, его правление продолжалось с 831–832 г. по х. (1428/1429 г.), когда Сатук-хан был отправлен Улугбеком на войну за трон Моголистана, по 853 г. по х. (1449 г.), когда сам Улугбек был свергнут и убит своим сыном Абд ал-Латиф-мирзой. О других представителях рода Угедэя на троне Мавераннахра сведений нет.
Таким образом, на троне Мавераннахра в течение столетия (1346–1449) с перерывами пребывала целая династия потомков Угедэя из представителей четырёх поколений.
8. Потомки Угедэя оказались востребованы также и в самой Монголии, которая уже со времени последних лет правления Чингис-хана предназначалась потомкам его сына Тулуя. В течение полутора столетий власть в Монгольской империи, империи Юань, а потом и в Северной Юань (династии Чингизидов в Монголии после падения Юань в Китае в 1368 г.) оставалась в руках потомков Тулуя и даже, более того, потомков его сына – Хубилая. Однако в начале XV в., когда в Монголии наступил период смут, в борьбу за монгольский трон вступили представители других ветвей.
Ряд претендентов на трон происходил от Арик-Буги, брата Хубилая, что, в общем-то, не нарушало сложившейся традиции, поскольку они оба являлись сыновьями Тулуя. Однако в год воды-лошади (1402 г.) на монгольский трон вступает Гуйличи (Ак-Тэмур-хаган). В традиционной монгольской историографии XVII–XIX вв. Гуйличи, как и все другие противоборствующие ханы того времени, считается потомком Хубилая. Однако японский исследователь Минобу Хонда, проанализировав среднеазиатские источники тимуридского времени, первым обратил внимание на то, что в них генеалогия Гуйличи выводится от Угедэя[263]. Его позицию поддержал и монгольский историк Ш. Бира[264]. Полагаем, следует согласиться с точкой зрения этих исследователей,
поскольку тенденциозность монгольских позднесредневековых историков, стремившихся максимально легитимировать права потомков Хубилая на монгольский трон, очевидна: одни монгольские хронисты (например, Лубсан Данзан или Джамбадоржи) создавали свои труды в монастырях, находившихся под покровительством владетельных князей из рода Хубилая, другие (Санан-Сэчен, Асарагчи и Ломи) сами принадлежали к этому роду.
Согласно «Шаджарат ал-атрак», родословная Гуйличи (Ак-Тэмура) следующая: Ак-Тэмур б. Небья (Банья) б. Курак-огул б. Октай б. Чингис-хан[265]. Несомненно, несколько поколений в данной генеалогии пропущено – вряд ли правнук Угедэя мог дожить до начала XV в.! Тем не менее происхождение Гуйличи от Угедэя в силу вышеприведённых причин представляется вполне достоверным.
Возведение на трон Монголии потомка Угедэя объясняется теми же причинами, что и приход к власти его родичей в других улусах Чингизидов: противоборствующим потомкам Тулуя был противопоставлен представитель другой ветви – более «захудалый», не имевший прочных связей и владений в монгольских степях и потому вынужденный всецело подчиняться своему покровителю. Таким покровителем являлся ойратский племенной вождь Угэчи-Хашига (некоторые авторы даже склонны отождествлять его с Гуйличи). Однако, как и в случае с Али-султаном в Мавераннахре, происхождение Гуйличи, поначалу приведшее его на трон, в конечном счёте сыграло против него: он был убит своими противниками именно как не имевший права на трон, поскольку не принадлежал к роду «традиционных» хаганов[266]. Любопытно отметить, что, например, в монгольском историческом сочинении XVII в. «Шара туджи» («Жёлтая история») упоминание о Гуйличи вообще отсутствует: после умершего в 1399 г. Элбэг-хана трон переходит к его старшему сыну Гун-Тэмур-хану, а затем к его младшему брату Улдзэй-Тэмур-хану, после него к сыну последнего – Дэлбэгу[267]. Вполне вероятно, что Гуйличи / Ак-Тэмур являлся соперником Гун-Тэмура и, возможно, Улдзэй-Тэмура в начале его правления.
9. После гибели Гуйличи / Ак-Тэмура в год земли-мыши (1408 г.) власть в Монголии на некоторое время вновь полностью оказалась в руках потомков Хубилая, которых поддерживали восточномонгольские племенные князья. Однако в год дерева-змеи (1425 г.), после гибели Дэлбэг-хана, на монгольском троне оказывается ещё один Угедэид – Агсагалдай, принявший тронное имя Адай-хаган[268] и являвшийся, согласно «Шаджарат ал-атрак», сыном Ак-Тэмура[269]. Как и его отец, он был противопоставлен западными монголами – ойратами, своим восточным соперникам, поддерживавшим потомков Тулуя. Покровителем Адая был ойратский Аруктай-тайши, вскоре после гибели которого, в год земли-лошади (1438 г.), был свергнут и убит и сам Адай-хаган, и власть в Монголии окончательно закрепилась за потомками Хубилая и сохранялась за ними вплоть до нач. ХХ в.[270] Обратим внимание на то, что в упомянутой «Шара туджи» Адай-тайджи (после восшествия на престол – Адай-хаган) упоминается как «потомок Эдзэна (т. е. Чингиса)»[271]: с одной стороны, автор сочинения не относит его к потомкам Тулуя, но вместе с тем и не упоминает о его происхождении от Угедэя. Сообщение «Шаджарат ал-атрак» о его происхождении, таким образом, представляется уникальным, но, в силу приведённых выше аргументов, достаточно достоверным.
Таким образом, практически одновременно (30–40-е гг. XV в.) завершилось царствование потомков Угедэя в Мавераннахре – улусе Чагатая, и Монголии – улусе Тулуя.
Итак, подводя итоги нашего исследования, можно сделать следующие выводы:
1. Угедэиды, официально лишившиеся права на трон Монгольской империи в сер. XIII в., а затем и собственного улуса в нач. XIV в., оставались, тем не менее, законными претендентами на трон в любом государстве Чингизидов как прямые потомки Чингис-хана по мужской линии.
2. Выбор претендента на трон именно из рода Угедэя представлял собой попытку найти политический компромисс в междоусобной борьбе представителей разных ветвей Чингизидов. И если первый случай такого выбора (Хайду) представлял собой компромисс с семейством самих Угедэидов, то все последующие случаи – попытки возведения на трон нейтрального кандидата, а не одного из представителей более влиятельных семейств «золотого рода». Такими же соображениями нередко руководствовались влиятельные фигуры на монгольском пост-имперском пространстве в разные времена, например, ещё в XVIII в. башкирская знать пыталась сплотить население вокруг «внеклановой фигуры» монарха, призывая последнего из числа крымских, казахских или каракалпакских Чингизидов и даже из джунгарского правящего рода[272].
3. Привлекательность претендентов из рода Угедэя в глазах их покровителей (всесильных временщиков в Мавераннахре, Иране и Монголии) объяснялась тем, что Угедэиды принадлежали к захудалой, можно сказать, находящейся в забвении ветви рода Чингис-хана, не обладали в этих государствах ни владениями, ни связями с влиятельными эмирами и потому всецело находились в зависимости от своих покровителей и не имели возможности претендовать на какую бы то ни было реальную власть. Зависимость их от временщиков была тем больше ещё и потому, что в качестве номинальных правителей на трон возводились представители тех ветвей дома Угедэя, которые прежде вообще никогда не занимали трон, тогда как потомки Гуюка, Ширэмуна, Хайду, являвшихся великими ханами, в качестве претендентов на трон даже не рассматривались.
§ 2. Равенство происхождения как причина многовластия в государстве Шайбанидов
Тот факт, что все Чингизиды (по прямой мужской линии) имели право на трон, приводил к многочисленным переворотам, междоусобицам и гражданским войнам, в результате которых тюрко-монгольские государства ослабевали, раскалывались или вообще исчезали. Однако в ряде случаев своеобразным компромиссом становился одновременный приход к власти нескольких правителей с равным статусом в одном государстве. Естественно, между ними возникала конкуренция, и одни старались возвыситься над другими (в т. ч. и с помощью военной силы), однако в целом такая ситуация несколько отличалась от обычных междоусобиц. Постараемся показать это на примере исследования феномена многовластия в государстве Шайбанидов, известном также как Бухарское ханство (1500–1601 гг.).
У власти в этом государстве находились родственники его основателя Мухаммада Шайбани-хана (дети, племянники, дядья и их потомки), и сложные, запутанные родственные отношения между ними приводили к тому, что Бухарское ханство в XVI в. неоднократно сотрясали смуты, на власть в государстве одновременно претендовали несколько правителей, носивших ханские титулы. Эта эпоха довольно скудно и при этом односторонне освещена в научной литературе, поскольку исследователи базировались преимущественно на письменных источниках – официальных придворных историях и хрониках. Между тем ни для кого не секрет, что авторы этих сочинений были весьма субъективны и обычно излагали в них официальную идеологию своих патронов – «заказчиков» указанных сочинений[273]. Соответственно, исследователи, имеющие в своём распоряжении только такие труды, формируют не вполне объективное представление о ситуации в государстве Шайбанидов и склонны представлять междоусобную борьбу представителей династии как мятежи некоторых амбициозных султанов против законных правителей – именно так эта ситуация излагается в исторических сочинениях, создававшихся при дворе ханов-победителей.
Однако сегодня, когда в научный оборот вводятся не только письменные памятники, но и другие исторические источники – официальная документация Шайбанидов, а также богатый нумизматический материал Бухарского ханства, имеется возможность существенно пересмотреть сложившуюся точку зрения. Значительная работа в этом направлении проделана Е. А. Давидович, весьма подробно и всесторонне проанализировавшей монетный материал Шайбанидов, которым сегодня располагают исследователи. Использование результатов её исследований, их соотнесение с данными письменных источников и официальной точкой зрения историографов позволяют внести существенные уточнения в вопрос о расстановке сил и причинах борьбы за власть тех или иных претендентов на трон, равно как и о степени законности их претензий[274].
В истории Бухарского ханства можно выделить несколько периодов обострения борьбы за верховную власть: 1510–1512, 1550–1551, 1556–1557, 1570-е – 1582 гг. Эти события довольно скупо и однобоко освещены в исторической литературе, поскольку придворные историки ханов-победителей отнюдь не были заинтересованы в сохранении памяти о тех ханах и султанах, которые были побеждены их повелителями в борьбе за власть. Тем ценнее в таких условиях «независимый» источник – монеты Бухарского ханства XVI в.
Первый этап многовластия в Бухарском ханстве относится к нач. второго десятилетия XVI в., когда после гибели Мухаммада Шайбани-хана (28 или 30 ноября 1510 г.) его родичи никак не могли поделить его наследие. В результате в 1512 г. на ханский трон в государстве Шайбанидов претендовали сразу четыре хана! Первым был Суйундж-Ходжа, сын Абу-л-Хайра, которого объявили ханом ещё в 1510 г., сразу после гибели своего племянника. Затем Мухаммад-Тимур, сын Мухаммада Шайбани, имевший основание претендовать на трон как наследник своего отца по завещанию (валиахд). В 1512 г. он захватил Герат, повелел читать хутбу со своим именем и даже успел отчеканить собственную монету, но сорок дней спустя вынужден был оставить Хорасан под натиском персов. Тем не менее первенец Шайбани-хана юридически считался ханом, пусть и очень короткое время[275]. Его двоюродный брат Убайдаллах-султан в то же время отвоевал у Бабура Самарканд и по настоянию местной знати также принял ханский титул. Но вскоре под давлением своих старших родичей ему пришлось отказаться от верховной власти, сохранив, впрочем, за собой Бухару и даже ханский титул. Сам Суйундж-Ходжа также отказался от титула старшего хана, передав его своему старшему брату Кучкунджи – старейшему из оставшихся в живых потомков Абу-л-Хайра[276].
Казалось, на этом период многовластия прекратился, и все Шайбаниды признали власть Кучкунджи-хана. Однако нумизматический материал убеждает нас, что всё было не так просто: бухарский правитель Убайдаллах, как оказалось, не собирался отказываться от ханского титула и проводил совершенно независимую политику, на что указывает тот факт, что в правление Кучкунджи-хана в Самарканде и Бухаре чеканились монеты разных стандартов[277]. Таким образом, бухарский Убайдаллах-хан не считал себя подчинённым самаркандского Кучкунджи-хана и проявлял это даже в форме такого явного атрибута суверенной власти, как монета собственного чекана!
В 940 г. по х. (1533 г.) Убайдаллах стал верховным ханом, и дуализм власти на некоторое время был ликвидирован. И даже когда после его смерти в 946 г. по х. (1539/1540 г.) в Самарканде утвердился Абд ал-Латиф-хан, сын Кучкунджи-хана, а в Бухаре – Абд ал-Азиз-хан, сын Убайдаллах-хана (причём оба, опять же, чеканили собственные монеты), фактически государство сохраняло единство во главе с самаркандским ханом.
Однако сразу после того, как они один за другим скончались в 957 г. по х. (1550/1551 г.), в Бухарском ханстве вспыхнула очередная смута, и на трон верховного хана претендовали сразу несколько Шайбанидов, что немедленно отразилось и на бухарской нумизматике. Преемником Абд ал-Азиз-хана в Бухаре стал Йар-Мухаммад-султан, внук Мухаммада Шайбани, а на трон Самарканда предъявил права Пир-Мухаммад, правитель Балха.
Опираясь на письменные источники (создававшиеся при дворе представителей других ветвей рода Шайбанидов), современные исследователи оценивают Йар-Мухаммад-султана как весьма слабохарактерного человека и пассивного деятеля, считают, что он являлся всего лишь удельным правителем Бухары, причём держался у власти только благодаря поддержке влиятельных родичей. Однако в 957 г. по х. (1550/1551 г.) монеты с его именем и ханским титулом чеканились не только в Бухаре, но также в Самарканде и Балхе. Таким образом, противники Пир-Мухаммад-султана признавали внука Мухаммада Шайбани верховным ханом, а Бухара в очередной раз (после Убайдаллаха) на некоторое время стала основным политическим центром государства Шайбанидов[278]. В глазах своих приверженцев Йар-Мухаммад-Султан как старший из прямых потомков Шайбани-хана, основателя династии, являлся наиболее законным претендентом на трон.
Впрочем, верховное правление Йар-Мухаммада продлилось очень недолго: в том же году его соперник изгнал его из Бухары, вернуть которую внуку Мухаммада Шайбани-хана удалось только при помощи ташкентских и самаркандских Шайбанидов[279]. Авторы исторических сочинений, состоявшие при дворах представителей других ветвей Шайбанидов, предпочитали не упоминать о царствовании Йар-Мухаммада, в результате чего в современной историографии утвердилось мнение, что «прямые потомки Мухаммада Шейбани-хана никогда и нигде официально не правили»[280]. Однако, как видим, кратковременное правление внука Мухаммада Шайбани оказалось зафиксировано в нумизматическом материале.
В течение пяти лет верховным ханом государства Шайбанидов и одновременно главой рода являлся Науруз Ахмад Барак-хан, сын Суйундж-Ходжа-хана (1551–1556 гг.). Несмотря на то что в течение всего своего правления ему приходилось бороться с султанами-сепаратистами, других претендентов именно на ханский трон в его правление фактически не было. Однако сразу после его смерти государство Шайбанидов сотрясла очередная смута, о которой, как ни странно, практически не упоминается в письменных источниках и, соответственно, в современных историографических работах. Поэтому на помощь исследователю снова приходят шайбанидские монеты.
Официально считалось, что преемником Науруз-Ахмада как старшего хана стал балхский правитель Пир-Мухаммад-хан, также находившийся у власти в течение пяти лет (1556–1561 гг.). Однако на основе данных нумизматики можно сделать вывод, что его приход к власти был отнюдь не так гладок. Оказывается, поначалу его власть признавали только Балх и Фергана, тогда как один из наиболее важных улусов (вилайетов) ханства, Ташкент, в противовес ему выдвинул ханом Тимур-Ахмад-султана, с именем которого были отчеканены ташкентские монеты в 963 г. по х. (1556 г.)[281] Анализ генеалогии потомков Шибана позволил выяснить, что Тимур-Ахмад был удельным владетелем Хисара и сыном Хамза-султана, а потому вообще не являлся членом династии Шайбанидов: он приходился четвероюродным братом Мухаммаду Шайбани, и их общим предком являлся лишь прапрадед золотоордынский царевич Ибрагим (Аба-оглан), живший в сер. XIV в.[282] На каком же основании Шайбаниды с готовностью признали власть своего столь дальнего родича?
Ответ содержится в сведениях Фазлаллаха б. Рузбихана, придворного литератора Мухаммада Шайбани-хана: оказывается,
отец Тимур-Ахмад-хана, Хамза-султан, «был самым старшим из султанов, в действительности главным военачальником войск ханского величества»[283]. В соответствии с традициями тюрко-монгольских (в том числе и чингизидских) государств, главный военачальник нередко являлся фактическим соправителем официального монарха – даже если он не был членом правящего рода. Одним из ранних примеров такой практики в правящем монгольском семействе, согласно степным преданиям, являлось соправительство Хабул-хана, прадеда Чингис-хана и основателя первого Монгольского ханства, и его брата Каджули-багатура, его военачальника[284]. Затем следует вспомнить знаменитого темника Ногая, правнука Джучи, который первым в Золотой Орде получил титул беклярибека и в дальнейшем, по мнению ряда исследователей, в 1280–1290-е гг. являлся соправителем золотоордынских ханов, обладая властью над правым крылом Белой Орды[285]. Из числа нечингизидов фактическими соправителями являлись не менее известные временщики – Едигей в Золотой Орде и Амир Тимур в Чагатайском улусе: в предыдущем параграфе мы уже приводили примеры официального отражения их статуса на монетах, соответственно, Золотой Орды и Чагатайского улуса, на которых чеканились одновременно имена ханов и их беклярибеков (амир ал-умара).
Поэтому нет ничего удивительного, что Шайбаниды сочли Тимур-Ахмада, отец которого был фактическим соправителем самого Мухаммада Шайбани-хана (основателя бухарского ханства), достойным конкурентом своему близкому родичу Пир-Мухаммаду, по отношению к которому они находились в оппозиции. Факт чеканки монеты с его именем и титулом свидетельствует о легитимности этого хана.
В 968 г. по х. (1561 г.) Пир-Мухаммада сверг его племянник Абдаллах-султан, который возвёл на трон своего отца Искандар-хана, но фактически сам стал верховным правителем Бухарского ханства. Около 978 г. по х. (1570/1571 г.) он официально провозгласил себя главой династии Шайбанидов, несмотря на то что были живы ещё многие его старшие родичи, включая отца и нескольких родных старших братьев. Это немедленно вызвало враждебную реакцию других представителей августейшего семейства, и в противовес ему были выдвинуты в Самарканде сначала Гадай-хан б. Абд ал-Латиф-хан, а затем Джуванмард-Али-хан б. Абу Саид-хан, внуки Кучкунджи-хана. В глазах сторонников Абдаллах-хана они являлись, несомненно, мятежниками против законного хана – именно так их и описывает официальный историограф Абдаллаха, Хафиз-и Таныш Бухари. Однако даже он вынужден признать, что в Самарканде и ряде уделов чеканились монеты и читалась хутба с их именем[286]. А эти атрибуты, вне всякого сомнения, свидетельствовали о легитимности упомянутых ханов, их правах на верховную власть в неменьшей степени, чем Абдаллах[287]. Обоснованием законности их претензий на ханскую власть, несомненно, являлось то, что их отцы и дед также были верховными ханами в государстве Шайбанидов.
В 1578 г. Самарканд был взят Абдаллахом II, но политическая ситуация вынудила его сохранить двоевластие в государстве: Дарвиш-Мухаммад-султан б. Науруз Ахмад Барак-хан, правитель Ташкента, был признан Абдаллахом в ханском достоинстве. Подтверждение тому, что Абдаллах признавал Дарвиш-Мухаммада ханом, мы находим в актовом материале: сохранились послания, которыми эти два монарха обменивались в качестве равных правителей[288].
Последним опасным противником Абдаллаха II в борьбе за верховную власть в Бухарском ханстве являлся Баба-султан, сын Науруз-Ахмада Барак-хана и брат Дарвиш-Мухаммад-хана, владевший Ташкентом и Туркестаном. Как и другие противники Абдаллаха, он представлен в трудах придворных историков последнего (Хафиз-и Таныша Бухари и Мукими) мятежником против законного государя. В качестве такового он воспринимался и современными историографами. Однако привлечение данных дипломатики позволяет опровергнуть это мнение. В составе бухарской рукописи конца XVI в. «Раузат ар-ризван ва-хадикат ал-гилман» («Сад рая и роща пажей»), принадлежащей перу Бадр ад-Дина ал-Кашмири, сохранились несколько официальных и частных писем Абдаллах-хана, в которых он называет Баба-султана ханом[289]. На наш взгляд, это – вполне убедительное свидетельство того, что Абдаллах таким образом признавал своего противника в ханском достоинстве. Тем более что Баба-хан являлся потомком ханов в четвёртом поколении, тогда как сам Абдаллах – лишь во втором: его отец был ханом, но дед ханского трона не занимал.
Итак, данные дипломатики и нумизматики в значительной степени корректируют выводы, сделанные в историографии государства Шайбанидов на основе преимущественно письменных источников. Однако это вовсе не означает, что мы должны полностью отказаться доверять историческим сочинениям – ведь без их сведений о родственных связях тех или иных Шайбанидов, информации об их предках мы вряд ли сумели бы понять причины предъявления ими претензий на ханский трон и признания их права на власть со стороны родичей. Тем не менее есть все основания относиться критически к сообщениям шайбанидских придворных историков – особенно теперь, когда в нашем распоряжении имеются куда более объективные источники, такие как монеты и официальные акты.
В завершение хотелось бы отметить, что данная статья оставляет больше вопросов, чем даёт ответов. Проблема многовластия в государстве Шайбанидов, их генеалогических и прочих прав на власть и трон, несомненно, нуждается в более подробном изучении и освещении. Весьма интересным представляется также сравнительной анализ феномена многовластия в Бухарском ханстве и в других средневековых государствах: в феодальной Европе и Древней Руси, а в особенности в государстве Караханидов, которое в X–XII вв. существовало на тех же территориях, что и шайбанидское государство, и даже имело сходную систему многовластия[290].
Не менее интересно отметить, что институт многовластия был также свойственен также другим среднеазиатским государствам Чингизидов. Известно, что Аштарханиды (Джаниды), сменившие Шайбанидов на троне в Бухарском ханстве, сумели прийти к власти во многом благодаря именно раздробленности последних, в связи с чем, казалось бы, должны были в полной мере осознать порочность такой практики. Тем не менее практически на всём протяжении существования династии Аштарханидов (1601–1785) в Бухарском ханстве одновременно правили фактически независимые друг от друга и равные по статусу ханы Бухары и Балха[291]. По-видимому, традиции многовластия уже слишком сильно укоренились в этом регионе. Аналогичным образом существовало многовластие и в Хивинском ханстве, где ханский трон занимала другая ветвь Шибанидов – потомки золотоордынского хана Арабшаха. Так, в 1530–1540-е гг. правили самостоятельные ханы в Ургенче Нисе и Абиверде, а в 1560-1590-е гг. – в Ургенче и Мерве[292]. Причиной многовластия в Хиве, несомненно, является то, что её ханы также были Шибанидами – потомками правителей улуса Шибана и Тюменского юрта, в которых уже в XIV–XV вв. существовала традиция многовластия. Отметим, впрочем, что многовластие в Хиве и государстве Аштарханидов в Бухаре носило не столь ярко выраженный характер, как в эпоху Шайбанидов, и нумизматический материал этих государств пока не даёт возможности подробного исследования этого феномена[293].
Тем не менее эти примеры свидетельствуют об определённых закономерностях политического развития среднеазиатских ханств, выявление и исследование которых требует дальнейшего изучения.
§ 3. «Из грязи в князи»: самозванцы, выдававшие себя за чингизидов (XVI–XVII вв.)
Монополия «золотого рода» потомков Чингис-хана на власть в тюрко-монгольских государствах Евразии являлась одной из политико-правовых традиций, сохранившихся со времён Монгольской империи. Однако в XV–XVI вв. она оказалась существенно поколебленной в результате появления государств, правителями которых становились нечингизиды – Тимуриды в Чагатайском улусе, потомки Идигу (Едигей) в Ногайской Орде, предводители ойратского племени чорос в Западной Монголии (Джунгарии) и др. Тем не менее в большинстве тюрко-монгольских государств позднего средневековья Чингизиды продолжали пользоваться большей легитимностью, нежели другие аристократические роды.
Поэтому влиятельные степные лидеры, боровшиеся за власть, предпочитали возводить на трон марионеточных ханов из рода Чингис-хана. Если же Чингизидов в их распоряжении не оказывалось, они сажали на трон самозванцев, выдавая их за Чингизидов. Так, в Золотой Орде в сер. XIV в. во время «Замятни великой» на престол претендовало несколько лиц с сомнительным происхождением: Кульна, Науруз и Кильдибек. Правда, из них только последний назван самозванцем в средневековых источниках, тогда как первых двоих считают самозванцами только современные исследователи[294]. Наиболее «радикальной» является, пожалуй, точка зрения В. П. Юдина, который считает, что к золотоордынским Чингизидам ни хан Узбек, ни целая династия потомков Туга-Тимура не относились[295]. Аналогичным образом средневековые авторы считают Тоглук-Тимура, основателя ханства в Могулистане, законным потомком Чагатая, и лишь современные авторы высказывают сомнения в его происхождении[296].
А вот самозванцы, неоднократно появлявшиеся в XVI–XVII вв. в Центральной Азии и Казахстане, уже признавались таковыми и со стороны современных им авторов. Ниже мы рассмотрим примеры самозванства в государствах Евразии, зафиксированные в источниках за этот период и проанализируем их.
В 1558 г. в городе Чарджуй, входящем в состав Бухарского ханства, появился некий «сайид-заде», который выдавал себя за сына Бурхан-султана (Шах-Бурхан-хана) – шайбанидского правителя Бухары, умерщвлённого Абдаллахом II годом раньше. Чарджуй к этому времени был только что завоёван бухарским ханом, и противников его власти в городе оставалось довольно много. Они-то и решили сделать правителем мнимого султана, выдав его за сына одного из влиятельных противников Абдаллаха[297]. Ханский наместник в Чарджуе был убит, а самозванец посажен на трон. Однако хану не пришлось даже беспокоиться о самозванце: его сторонники в самом городе выступили против бунтовщиков и перебили их, и новому наместнику оставалось лишь вступить в город и восстановить порядок[298].
В сер. XVI в. мервский хан Абу-л-Мухаммад из династии хивинских Шайбанидов (Арабшахидов) лишился единственного сына и, чтобы после его смерти город не перешёл к представителям другой ветви рода, признал своим наследником сына цыганской танцовщицы, утверждавшей, что она родила ребёнка от хана. После смерти Абу-л-Мухаммада (ок. 1567 г.) этот ребёнок вступил на престол под именем Нур-Мухаммад-хана, хотя многие хивинские султаны отказывались признавать его законным потомком Чингис-хана и презрительно именовали «Лули-бече» (цыганёнок). Несмотря на постоянные покушения на его власть со стороны других султанов-Арабшахидов и вторжения бухарских войск, он в течение длительного времени (более 20 лет) удерживал власть над Мервом, пользуясь поддержкой со стороны бухарского хана и персидского шаха. Лишь в начале 1590-х гг. под натиском бухарской армии он был вынужден покинуть Хивинское ханство и остаток жизни провести при дворе персидского шаха[299].
Ок. 1588 г. каракалпакские вожди, воспользовавшись междоусобной борьбой в Бухарском ханстве, провозгласили ханом некоего самозванца, выдав его за недавно скончавшегося Шайхим-султана (внук бухарского хана Абу Саида из династии Шайбанидов). Самозванец около года боролся за ханский трон, совершив в союзе с каракалпаками и казахским Абу-Лайс-султаном несколько походов в окрестности Самарканда. Однако, в конце концов, «ложь его стала явной, [и] ему отрезали голову подобно барану и избавили себя от [источника] того беспокойства» [300].
В 1598 г., уже накануне крушения династии Шайбанидов, в Балхе (втором по значению городе Бухарского ханства) ханом был провозглашён некий Абд ал-Амин, известный также как Испанд-султан. Он был объявлен сыном Ибадаллах-султана (брат бухарского хана Абдаллаха II) и вступил на трон при поддержке его вдовы Джахан-ханум. В течение трёх лет (1598–1601) он удерживал власть над Балхом, Кундузом и другими областями, пока не пал жертвой заговора, организованного при прямой поддержке персидского шаха Аббаса I Сефеви, который возвёл на балхский трон своего ставленника Мухаммад-Ибрахим-хана – законного представителя династии Шайбанидов[301].
В 1603 г. каракалпаки снова провозгласили ханом некоего претендента, выдав его за Абд ал-Гаффар-султана, сына Баба-хана из династии Шайбанидов (настоящий Абд ал-Гаффар был убит несколькими годами ранее казахским Таваккул-Мухаммад-ханом). В течение двух лет Лжеабд ал-Гаффар правил Ташкентом, Туркестаном, Саураном и другими областями, успешно противостоя натиску казахских ханов Бахадура и Ишима. Только в 1605 г. казахские предводители «пришли близко к Ташкенту с целью [напасть на] Абд ал-Гаффар-султана, схватили некоего человека и выяснили истинное положение Абд ал-Гаффара». После этого, неожиданно напав на его ставку, Ишим-хан покончил с самозванцем[302].
Следующий пример самозванства среди Чингизидов имел место уже не в Центральной Азии, а в Крымском ханстве, но также представляется заслуживающим внимания. В конце XVI в. одна пленная полячка (по некоторым преданиям – из рода Потоцких) в ханском гареме родила сына, отцом которого объявила Фатх-Гирея, который в 1596 г. занимал крымский трон, но вскоре был смещён и казнён своим братом Гази-Гиреем II. Однако сам Фатх-Гирей своё отцовство отрицал и повелел отправить ребёнка в Ак-Мечеть, где тот был отдан на воспитание одному из местных пастухов, за что впоследствии и сам получил прозвище Мустафа-чобан, т. е. пастух Мустафа. Никаких попыток претендовать на родство с ханским домом он не предъявлял, однако в 1623 г. хан Мухаммад-Гирей III приказал вызвать его в Бахчисарай и официально подтвердил принадлежность бывшего пастуха к роду Гиреев, повелев отныне именоваться Девлет-Гиреем. А вскоре назначил его своим нураддин-султаном – вторым наследником после калга-султана (этот пост занимал ханский брат Шахин-Гирей). Столь странные действия хана объясняются тем, что он вступил в конфронтацию со всеми остальными представителями своей фамилии, которые отказались ему повиноваться, покинули ханство и пребывали при дворе османского султана. Поэтому он и вынужден был признать Мустафу-чобана[303].
Впрочем, вскоре после получения поста нураддин-султана Девлет-Гирей погиб в бою с турками. Однако после этого самозванца осталось двое сыновей, при рождении получивших имена Кул-Булад и Чул-Булад, переименованные, соответственно, в Фатх-Гирея и Адил-Гирея. Этих царевичей остальные члены ханской фамилии презрительно именовали «Чобан-Гиреями» и своими родственниками не считали. Поэтому ничего удивительного, что после свержения своего благодетеля Мухаммад-Гирея III в 1628 г. они перебрались в Османскую империю, султан которой признал их членами династии Гиреев.
В 1666 г. Адил-Гирей, к негодованию всего крымского правящего семейства, был возведён на трон в Бахчисарае. Султан Мехмед IV назначил его ханом, тем самым показывая крымским Чингизидам, что он имеет полное право даровать ханский титул кому пожелает – независимо от происхождения. Таким образом, этот предположительно самозваный Чингизид оказался на троне исключительно благодаря вмешательству влиятельной внешней силы – турецкого султана, являвшегося сюзереном Крымского ханства. Поскольку хан, чингизидское происхождение которого многими оспаривалось, занял трон исключительно по милости османского монарха, он волей-неволей должен был сохранять лояльность своему сюзерену – в отличие от Гиреев, имевших легитимные права на ханский титул, влиятельных сторонников и многочисленные войска в Крыму. Адил-Гирей был вынужден лавировать между турецким султаном и могущественными крымскими аристократами, но в итоге всё-таки вызвал неудовольствие турецкого монарха, был низложен и умер год спустя в ссылке[304]. Впрочем, стоит отметить, что этот пример довольно трудно классифицировать как самозванство, поскольку претенденты на трон не предъявляли прав сами, а явились в какой-то степени разменной монетой в руках различных политических сил.
Наконец, последний из случаев самозванства в рассматриваемый период имел место в Хивинском ханстве в 1694 г., когда молодой хивинский хан Эренг-Мухаммад, также из династии Шибанидов-Арабшахидов, погиб во время конной прогулки. Его мать, туркменка Токта-ханым, чтобы не упустить из рук власть, возвела на престол сына своего старшего брата, приходившегося двоюродным братом покойному хану и очень похожего на него. Около года он пребывал на троне под именем скончавшегося хана, но вскоре узбекскую знать Хивинского ханства насторожило то, что хан стал оказывать покровительство туркменам, а узбеков подверг гонениям. Они восстали против самозванца, убили его и казнили Токта-ханым[305].
Проанализировав вышеперечисленные случаи самозванства, можно выявить некие закономерности прихода к власти лжечингизидов. Чаще всего вступление самозванцев на трон имело место в результате смуты (Лжешайхим-султан, Абд ал-Амин /Испанд-султан, Лжеабд ал-Гаффар-султан). Причины активизации движения самозванцев в такие периоды вполне объяснимы: покровители лжечингизидов делали ставку на то, что в обстановке анархии и неопределённости не сразу выяснится, что их ставленники – самозванцы, тем более что высшие сановники,
лично знавшие настоящих султанов (за которых выдавали себя самозванцы), в большинстве своём погибали в междоусобицах. Однако в ряде случаев нечингизиды возводились на трон именно с целью избежать смуты и сохранить власть в руках тех, кто и возводил самозванцев на трон (Нур-Мухаммад-хан, Лжеэренг-Мухаммад-хан). Совершенно особое случай представляет возведение на трон Адил-Гирея в Крыму: нечингизид оказался на троне исключительно благодаря вмешательству влиятельной внешней силы – турецкого султана, являвшегося сюзереном Крымского ханства.
Свои права на власть все претенденты обосновывали родством с подлинными потомками Чингис-хана. При этом одни выдавали себя за реальных Чингизидов, умерших ко времени выхода самозванцев на политическую сцену (Лжешайхим-султан, Лжеабд ал-Гаффар-султан, Лжеэренг-Мухаммад-хан), другие же объявляли себя потомками ханов или султанов чингизидского происхождения, не имевшими реальных «прототипов»: так, Абд ал-Амин / Испанд-султан считался сыном Ибадаллах-султана (хотя у последнего был только один сын, Йадгар-Мухаммад-султан, скончавшийся в возрасте трёх-четырёх лет[306]); Нур-Мухаммад был объявлен сыном мервского Абу-л-Мухаммад-хана путём легитимации, т. е. фактически был усыновлён им. Адил-Гирей считался побочным потомком крымского хана из рода Гиреев.
Как мы убедились, большинство самозванцев, в конце концов, разоблачались и их правление заканчивалось насильственной смертью. Исключение составляли лишь Нур-Мухаммад-хан, нашедший убежище в Иране, и Адил-Гирей-хан, низложенный и окончивший жизнь в ссылке. Тем не менее все они в течение некоторого времени удерживали власть и пользовались признанием со стороны различных политических сил.
Конечно, во многом своей властью и её сохранением лжечингизиды были обязаны своим прямым покровителям, которые возводили их на престол. Вместе с тем далеко не последнюю роль играло и международное признание самозванцев в качестве легитимных правителей. И чем более могущественные монархи признавали право самозваных потомков Чингис-хана на власть, тем более длительным оказывалось их правление. Так, законность нахождения на престоле Нур-Мухаммад-хана в Мерве признали бухарский хан Абдаллах II и персидский шах Аббас I, которые оказывали ему содействие в борьбе с внутренними противниками – хивинскими султанами-Арабшахидами, что и обусловило длительность его правления. Лжешайхим-султан довольно быстро сошёл с политической арены, поскольку из всех Чингизидов его признал лишь казахский Абу-Лайс-султан. Неудивительно, что вскоре сами каракалпакские предводители, провозгласившие его ханом, избавились от претендента. Положение Испанд-султана в Балхе подкреплялось тем, что его признал сам глава рода Шайбанидов – бухарский хан Пир-Мухаммад II, который отчаянно нуждался в любых союзниках для борьбы с казахскими султанами и мятежными бухарскими царевичами из рода Аштарханидов[307]. Поддержка главы Бухарского ханства и позволила самозванцу (который даже не назвался именем настоящего царевича-Чингизида!) удерживать власть в Балхе в течение трёх лет. Лжеабд ал-Гаффар-султан считался законным ханом из рода Шайбанидов и успешно противостоял казахским ханам Бахадуру и Ишиму, по-видимому, поначалу считавшим его природным Чингизидом. Лишь когда они узнали о его самозванстве, они предприняли решительные меры по устранению правителя Ташкента. Адил-Гирей, благодаря поддержке турецкого султана, в течение пяти лет удерживал власть, несмотря на постоянные заговоры и открытые мятежи султанов-Гиреев и крымской аристократии. В противоположность всем вышеупомянутым самозванцам, покровители хивинского Лжеэренг-Мухаммад-хана не сочли нужным добиваться международного признания и поддержки, сделав ставку исключительно на то, что мало кто знал о смерти настоящего хана, а самозванец был очень похож на него; в результате вскоре против Лжеэренга вспыхнул бунт хивинских узбеков.
Разоблачение самозванцев, безусловно, служило поводом для свержения Лжечингизидов. Но именно поводом, поскольку причины носили политический, а не генеалогический характер – ведь не менее часто свергались даже те Чингизиды, происхождение которых ни у кого не вызывало сомнений.
В завершение отметим, что сам феномен самозванства доказывает, что данная династия и в XVI–XVII вв. по-прежнему продолжала сохранять наиболее легитимные права на верховную власть в тюрко-монгольских государствах Евразии, хотя современные исследователи справедливо считают, что уже со 2-й пол. XV в. чингизидское происхождение перестало служить решающим фактором в борьбе за трон, и легитимность Чингизидов являлась своеобразной политической (и правовой) «инерцией»[308]. Тем не менее влиятельные вожди и авантюристы готовы были рисковать своей головой, выдавая себя за потомков Чингис-хана, поскольку на этом основании им было гораздо проще добиться трона и признания, чем просто захватить и удерживать власть силой оружия.
§ 4. Среднеазиатские монархи XVIII–XIX вв. как потомки Чингис-хана и Тимура
Мухаммад Шайбани и его родственники – Шайбаниды, вынужденные покинуть пределы страны своих предков – Улуса Джучи, к 1525 г. окончательно вытеснили последних потомков Амира Тимура из Чагатайского улуса и, казалось бы, восстановили status quo, вернув власть в этом бывшем улусе Монгольской империи «золотому роду». Однако на рубеже XVIII–XIX вв. новые династии нечингизидского происхождения захватили власть в трёх государствах, ранее входивших в Чагатайский улус, т. е. снова, и на этот раз окончательно узурпировав права «золотого рода» на престол. Однако интересно отметить, что при этом правители этих ханств опирались не только на чингизидскую, но и на тимуридскую традицию, хотя Тимуриды и сами, как известно, с юридической точки зрения считались узурпаторами.
Ещё в сер. XVIII в. фактически управлявший Бухарой аталык Мухаммад-Рахим из племени мангытов (предположительно – одна из ветвей рода правителей Ногайской Орды) сверг одного за другим трёх ханов из династии Аштарханидов и в 1756 г., наконец, решился провозгласить ханом себя самого, хотя сам не принадлежал к Чингизидам даже по женской линии. Тем не менее он счёл себя достаточно могущественным, чтобы созвать курултай и, подобно потомкам «золотого рода», формально быть избранным на нём монархом Бухары[309].
Несмотря на своё могущество и формальное избрание на курултае, Мухаммад-Рахим предпринял определённые шаги по легитимации своей власти. Прежде всего, он женился на дочери одного из свергнутых им ханов – Абу-л-Файза Аштарханида, что в какой-то мере связало его с «золотым родом», по крайней мере в статусе «гургана». Примечательно, впрочем, что именно этот фактор легитимации практически не принимался во внимание бухарскими историками при обосновании ими правомерности воцарения Мухаммад-Рахима[310]. В большей степени они апеллируют к согласию на его избрание 92 узбекских племён, представители которых одобрили его воцарение на курултае, кроме того, узурпатор заручился поддержкой духовенства, объявившего, что воцарение нового хана угодно Аллаху[311].
Тем не менее, перед своей смертью в 1758 г. он решил назначить преемника, руководствуясь именно принципом принадлежности к дому Чингис-хана – правда, весьма и весьма условно. Единственная дочь Мухаммад-Рахима была сначала женой Абд ал-Мумин-хана из династии Аштарханидов (первого ставленника Мухаммад-Рахима и, соответственно, второго из трёх ханов, свергнутых им), а после его смерти стала женой своего двоюродного брата Нарбута-бия Мангыта, и от этого брака родился сын Фазыл. Хотя в биологическом отношении этот единственный внук Мухаммад-Рахима не имел чингизидской крови[312], самозваный хан, вероятно, исходя из того, что его дочь прежде была ханской супругой, присвоил внуку титул «тура», которым обладали только Чингизиды, и провозгласил его своим наследником. Однако, во-первых, права малолетнего Фазыла (к моменту смерти деда ему было шесть лет) были слишком спорны, во-вторых, его отец не сумел противостоять более сильному родственнику – Даниял-бию, дяде Мухаммад-Рахима, захватившему власть после смерти племянника. Фазыл-тура вместе с отцом, в качестве своеобразной «компенсации», был отправлен в город Карши в качестве наместника, а сам Даниял, в отличие от племянника, не пожелал прослыть узурпатором и вернул власть Чингизидам в лице Абу-л-Гази-хана (чья родословная, впрочем, довольно противоречиво представлена в различных источниках)[313]. Даниял-бий и его сын Шах-Мурад (кстати, женившийся на вдове своего двоюродного брата Мухаммад-Рахима – дочери Абу-л-Файз-хана) продолжали считаться лишь аталыками и фактически правили Бухарой, прикрываясь именем Абу-л-Гази-хана[314]. Лишь когда после смерти Шах-Мурада на престол вступил его сын Хайдар-тура (их мать являлась ханской дочерью), он счёл себя достаточно легитимным наследником, чтобы отказаться от практики возведения на престол марионеточных Чингизидов[315].
Несмотря на то что формально Бухара кон. XVIII – нач. ХХ в. не являлась ханством, официально именуясь эмиратом[316], фактически нередко её правители из династии Мангытов уже с 1820-х гг. (начиная с эмира Насруллаха) титуловались ханами[317], а последний из них, Сайид-Алим-хан, официально присоединил этот титул к своему имени. Все они подчёркивали, что в их жилах текла чингизидская кровь, и это позволяло им считаться «тура», т. е. лицами, имевшими право на ханский трон и верховную власть в бывшем чингизидском государстве[318]. Свой статус они подчёркивали также набором полномочий, присущих именно ханам: законодательная деятельность (в форме издания актов высшей юридической силы – ярлыков, которые прежде имели право издавать только независимые верховные правители-ханы), установление налогов и сборов, не предусмотренных мусульманским правом, сохранение чингизидской системы администрации[319]. Эти полномочия бухарские эмиры, а также и другие правители из «новых» среднеазиатских династий сохраняли вплоть до прекращения существования их государств в 1-й четв. ХХ в. Характерно, что в официальной российской имперской документации, а также в прессе последние эмиры Бухары периодически упоминались то с ханским титулом, то без него[320].
Кроме того, чтобы придать больший вес своим правам, Мангыты возродили и отдельные тимуридские традиции, в частности, введённый в 1800 г. эмиром Хайдаром процесс интронизации с использованием Кок-Таш («синего трона») Тимуридов, который не использовали сменившие их ханы – Шайбаниды и Аштарханиды[321].
Конец ознакомительного фрагмента.