Чилима. Макс (Игорь Кротов)

Макс

С каждым днем жить приходиться все быстрее, и единственное место, где время останавливается – это спортзал. Я теперь хожу сюда ежедневно, как будто усиленно к соревнованиям готовлюсь. Мой тренер (спасибо ему огромное!) ни в чем меня не ограничивает, и я стараюсь ему помогать по мере возможностей. Работаю в спарринге с теми, кому надо оттачивать технику на более сильных соперниках, или объясняю, как надо вытаскивать схватки на морально-волевых. Его пацанам по 14—15 лет. Меня они воспринимают, как взрослого мужика, и называют на «вы». Мне это кажется забавным и необычным. Порой в пылу схватки, когда мой очередной партнер вдруг упирается, и приходиться немного напрячься, чтобы довести дело до победы, я вдруг слышу:

– Блин, ты… вы… че, дурак? Больно же! Ой, извините!

За эти полтора-два часа я полностью выматываюсь физически, но на сто процентов заряжаюсь морально. Работа вынимает из меня все желания, но в ней есть один большой плюс – точнее, два: свободный график и деньги. А может, так: деньги и свободный график; но сумма плюсов от этого не меняется.

Сегодня я немного перебрал со временем, а мне надо еще успеть пообедать и подписать в отделении заявку на термос. Поэтому сауну пришлось отложить до лучших времен. Кое-как ополоснувшись в душе с облупившейся краской на стенах и грибком на потолке, я быстро переоделся, побросал мокрую от пота форму в сумку и пошел не к выходу, а в противоположную сторону, в тренерскую.

– Можно? – я заглянул в кабинет.

– Заходи, Игорек, – тренер кивком указал мне на стул, а сам продолжил дописывать у себя в блокноте. Обычно в него он набрасывал план занятий на предстоящую неделю. Через несколько минут он закончил писать, положил ручку вместо закладки и захлопнул блокнот.

– Я гляжу, ты уже в полусредний собрался переходить? Кушать начал хорошо? – его густые пшеничные усы растянулись в широкой улыбке.

– Окорока и картошка. Вернее, пюре из пачки. В Америке, говорят, курей стероидами кормят, и они как раз в окорочках оседают. Наверное, меня от них и прет. Все! Завязываю с окороками, буду нормально обедать. Тренер, я хотел… Ну, короче, я с пацаном сегодня отрабатывал, – ну, которого вы на «зону» хотите отправить… У него с формой проблема. Можно я для него Вам деньги дам? Пацан такой нормальный, старается, а когда форма – не очень, то и настроение – такое же. По себе знаю.

– Давай. Спасибо! – он взял у меня сто долларов, которые я ему как то коряво протянул через стол. – Чего ты стесняешься? Ты делаешь доброе дело, помогаешь хорошему парню. Надо собой гордиться, а он стыдится!

– Да? Спасибо. Тогда можно я пойду? – у меня на лбу появилась испарина, а во рту пересохло.

– Иди и ничего не бойся! – засмеялся тренер.

Из кабинета выскочил, как ошпаренный. Если честно, то этот поступок не просто первый такой в моей в жизни – он еще абсолютно внеплановый. Дело в том, что на ковре, пока мы возились с этим пацаном, тот все время пытался сберечь свое трико, да и борцовки у него явно дырявые. На мой вопрос, почему он не купит себе новую форму, тот спокойно ответил: «Нет денег». Видимо, где-то в подсознании у меня зародилось решение ему помочь. Но я себе не мог представить, что оно меня так запарит. Почему я испытал чувство неловкости на физиологическом уровне? Это что позор – делать доброе дело? Да нет, скорее всего, это жаба. По ходу, у нее две стороны: одна – зависть, а другая – комплекс неполноценности. Зимой Очкарик хотел отдать мне свой свитер, который он одевал всего один раз, а потом из него резко вырос. Но у меня вдруг взыграло самолюбие, с которым мне не удалось совладать. Очень хороший свитер, у меня такого никогда не было, но победить себя у меня не вышло. Помню, что так же покрылся холодным потом, когда отказывался, так же злился на себя и не мог точно сказать, в чем причина моего упорства. И тогда, зимой, чтобы замять тему, я сбежал от друзей. И сейчас, как ошпаренный, выскочил на улицу и залез в «марка», в котором на солнце за два часа стало пожарче, чем в парилке. Я быстро открыл все окна и включил на полную мощность кондей – пусть выдувает жар. Пока воздух в салоне приходил в удобоваримое состояние, открыл бардачок и проверил пейджер. Там было одно сообщение от Макса:

«Разбил очки. Забери меня в „Олимпийце“. В 14.30».

Часы на торпеде показывали 14.27. Блин! Может, соврать, что сообщение не дошло или сказать, что в это время торчал на Чуркине? Не хотелось встречаться с Очкариком: как-то разладились наши отношения. С другой стороны, я понимал, что без очков он не то что машину не сможет вести, – для него просто пройти по улице будет большой проблемой. Устыдив себя за малодушие, выехал на проезжую часть, повернул с Западной на Батарейную и через минуту подъехал к «Олимпийцу». Мест в тени не осталось, пришлось парковаться на солнце. Я развернулся и встал на за таким же белым черностоечным «марком». Стоявший передо мной автомобиль оказался обычным «grande». Мой всяко круче, и хоть это порадовало. Когда я ездил на «спринтере», мне казалось, что черностоев в городе почти нет, что это – суперэксклюзивный автомобиль. Но когда у меня такой оказался в собственности, вдруг эти «марки» повылезали изо всех щелей. Они постоянно попадаются мне на пути. Такое ощущение, что в один день со мной их купили еще несколько тысяч человек. Все в городе считают, что в таких автомобилях ездят бандиты, – кроме самих бандитов, конечно. Но эта легенда лично мне была на руку: дураки стараются держаться подальше. Одно меня сильно огорчало: тупых стало гораздо больше после того, как я купил себе турбовую машину. Пока я ездил на «спринтере», никто не лез мне под колеса, никто не подрезал, никто не тупил впереди, никто не пытался уйти со светофора вперед меня. Теперь все они очнулись и ежеминутно меня провоцируют. Особенно в этом преуспели водители автобусов. Для этих тварей вообще не существует никаких правил! Они постоянно плетутся в левом ряду со скоростью шестьдесят км/ч, но, как только ты начинаешь справа его обгонять, то эта падла вдруг видит на обочине голосующего пассажира и ныряет к нему прямо перед тобой. Пару раз меня уже спасали тормоза и реакция. Сложно держать себя в руках, когда на дороге одни уроды. А в железной дороге их сколько? Не сосчитать! Дядь Тарас подпишет заявку на термос, согласует номер с ЦФТО – вроде, все, он мой… Нет – кто-нибудь попытается его украсть. Приходится мотаться на Чуркин – контролировать, когда придет, чтобы поставили под погрузку в нужное место. И все время нужно быть внешне агрессивным, а если начинаешь разводить все эти «здрасьте-пожалуйста», сразу думают, что ты дал слабину. Матом приходиться ругаться постоянно. Даже не ругаться, а беседу поддерживать, иначе тебя не понимают, хоть ты и говоришь по-русски. Я сидел и с каждой минутой наливался злобой. На часах уже 14.45, а Максом и не пахло. Жду еще пять минут и уезжаю, иначе останусь без обеда. Что-то еще меня раздражало, но я никак не мог понять, какая-то постоянная движуха. А, понял! Мужик, который сидел в «марке» передо мной, все время крутил башкой. Захотелось подойти, схватить его за ухо и сказать: «А ну-ка сядь прямо, не вертись!»

В этот момент появился Очкарик – «вдруг, откуда ни возьмись…», что называется. Он постоял на ступеньках, посмотрел по сторонам, закурил (сразу после тренировки, придурок!), левым пальцем оттянул край глаза и долго приглядывался к стоящим автомобилям. Смешное сочетание его огромной фигуры и ущербных действий меня развеселило. Я с улыбкой продолжал смотреть, как он осторожно спускается по ступенькам «Олимпийца» – почти как слепой. Его большая спортивная сумка казалась миниатюрной в огромных руках. Вдруг до меня дошло: он же «химию» жрет! Конечно! А я все думал, отчего его же так расклинило в последний год! При его росте 1,90 он полгода назад весил 120 кг, а теперь визуально еще добавил. Нужно вывести этого гада на чистую воду! Я быстро стал готовить гневную речь, хотя Макс никогда не давал мне обещаний не применять допинг. Чего меня вдруг закинуло? Наверное, голод! Мой друг аккуратно перешел дорогу, подошел к «марку», который стоял впереди, сделал последнюю затяжку, стрельнул бычком, открыл заднюю дверь, втиснул на сиденье свою огромную сумку и сам уселся впереди. Я пришел в восторг от этой картины и даже громко крикнул: «Эй, дурилка! Ты же не в ту машину залез, слепошарый!» Уже было занес свой кулак над клаксоном, чтобы в экстазе просигналить Максу: «Я сзади!», но так и застыл с поднятой рукой. Водитель переднего «марка» перестал крутить башкой и застыл, как камень. Я решил посмотреть, надолго? На часах 14.55. Ничего, успею, через пару минут поедем. Но и в 15.02 все оставалось в той же статике. Эти два придурка сидели и смотрели вперед, не предпринимая никаких действий. Ладно! Ждем, смотрим. Хотя мелькнула было мысль: «Останусь без обеда!» – но я ее прогнал. Совмещу с ужином, если что. 15.09. «Камни» оставались на своих местах. У парней не нервы – канаты. Интересно, на кого поставить? Кто первый очнется? В 15.13 наконец-то ожил Макс – он повернул голову к водителю и что-то проговорил, буквально несколько слов. Но водила никак не среагировал. Снова повисла пауза, но на этот раз всего на минуту. Очкарик опять повернул голову направо, приблизил ее к водителю, что-то сказал и быстро выскочил из авто. Затем забрал с заднего сиденья свою сумку и подошел к моей машине. Он резко распахнул левую дверь:

– Это ты?

Я громко заржал вместо ответа.

Макс сунул сумку назад, сам уселся вперед (отчего мой «марк» немного просел влево), повернулся ко мне и сказал:

– Тебе тоже надо особое приглашение?

Я тихонько вырулил и, проезжая мимо передней машины, посмотрел на водителя. Он сидел неподвижно, тупо смотрел вперед, сжимая руль обеими руками. Не успели отъехать, Очкарик спросил:

– Жрать хочешь?

– Да!

– Давай к рынку. У меня бананы есть, устроим себе карибский обед!

– Это как? – я уже набрал скорость, и к Рыбному рынку пришлось поворачивать, повизгивая шинами.

– Ставь машину. Пойдем, покажу, – как только я остановился, Макс повернулся назад, достал из своей сумчатой пещеры барсетку, которая, скорее, была размером с небольшой портфель, огромную гроздь бананов (не меньше дюжины!) и вылез из машины. – Догоняй!

В павильоне, куда я вошел вслед за Максом, как обычно, стояла духота и воняло несвежей рыбой. Удивительно, но там всегда воняет. Вроде бы, на прилавке все выглядит нарядно, с виду никто не сдох, а вонь не затихает никогда. Мы прошли вдоль прилавков, где работали две продавщицы: одна – на свежей рыбе и морепродуктах, другая – на упаковке и пресервах. Очередь стояла всего из двух человек, но там, где надо взвешивать товар, никогда не бывает быстро.

– Смотри, какая медведка, – я показал Максу на прилавок, где лежала внушительная горка довольно крупных особей.

– Это креветка шримс или креветка Беринга. У нас ее добыча незаконна, квот на нее нет. Так что все, что ты здесь видишь, – браконьерство. А мы же с тобой честные люди, поэтому не можем ее себе позволить. К тому же, зачастую медведку добывают у Камчатки и потом везут сюда замороженную. После дефростации, если хоть немного нарушить режим хранения, употребление в пищу такой продукции становится очень опасным. Две недели назад я лично обверзался после того, как съел несколько штук.

Он закончил свою короткую лекцию на мажорной ноте. Преподавание было любимым коньком Очкарика, на которого он вскакивал особенно быстро, когда речь заходила о рыбе и морепродуктах. Его родители работали учеными в ТИНРО. Конечно же, этого не могла знать продавщица – крупная женщина из бальзаковских в грязно-белом халате. Она прослушала краткий курс Очкарика очень внимательно и, как оказалось, с большим внутренним протестом:

– Что это вы, мужчина, наговариваете на наших медведиков? У нас все свеженькое, все по закону! Можно от чего хочешь обверзаться, а потом все на невиновных свалить!

Она нервно взвешивала огромную чавычу для пожилой дамы, которой она перед этим уже навалила килограмм шримсов. Дама пребывала в явном замешательстве, раздумывая отказаться от ставшего вдруг сомнительным деликатеса.

– Вы знаете, мадам, мертвые сраму не имут, потому ваших медведиков уже ничем не оскорбить. А чтобы Вы меня не смогли упрекнуть в голословности, я попрошу Вас, согласно Закону о потребителях, предоставить всю необходимую документацию о дате и месте вылова. О том, как эта продукция хранилась и какие у нее сроки годности. Одним словом, покажите мне сертификаты и удостоверения качества, и мы с Вами вместе разберемся в их подлинности, – Макс произнес эти слова с легкой презрительной ухмылкой, но подкрепил их нескрываемой внутренней злобой.

Ситуация напряглась на ровном месте. Продавец упакованных товаров, нутром почуяв конфликт, подтянулась на подмогу товарке. Худая, немного похожая на Шапокляк, она, слегка откинувшись назад, снизу вверх смотрела на моего друга полным ненависти взглядом. Ее зеленые злые глаза метали такие молнии в Очкарика, что им бы позавидовал сам Зевс. На шум из подсобки за спиной продавцов появился грузный грузчик. Он встал между своими женщинами и приготовился к боевым действиям. Видимо, эта процедура у них отработана до автоматизма, – при первой опасности сплотиться и дать отпор врагу. Но внешний вид моего друга удерживал всю троицу на коротком поводке. Они смотрели на горы мышц, перекатывавшихся под обтягивающей его торс футболкой, но больше всего, я думаю, их тревожил абсолютно безумный взгляд его полуслепых глаз, которого они реально испугались. К тому же его грамотная речь их обескураживала и выбивала из них привычное хамство, за которым они жили, как за стеной. Наконец, та, которая толще, решила дать задний ход:

– Молодой человек, мы за свой товар головой ручаемся, но если вы не хотите – не берите, мы не настаиваем. Медведики очень хорошие и не камчатские, а наши, родненькие! Выловлены сегодня ночью, – последнюю фразу она адресовала даме, которая уже отодвинула от себя пакет с креветками. Но поезд все равно ушел, и та заплатила только за чавычу.

В это время в павильон ввалилась группа китов, которые на своем птичьем языке защебетали на весь магазин. Шапокляк вернулась на рабочее место, а Макс, как ни в чем не бывало, попросил взвесить два килограмма чилимов.

– Вот эти – точно наши земляки, – он добродушно улыбался: победа – пусть и маленькая – его радовала.

Продавец тоже, по-моему, не особо опечалилась. Она ушла в подсобку и через пару минут вернулась с полным пакетом.

– Два часа назад привезли, – она взвесила пакет. Вышло чуть больше.

– Мы заберем все, – остановил ее Макс, когда она решила убрать лишнее.

Он расплатился, оставшуюся сдачу – копейки буквально: несколько соток и двухсоток – забрал, но искренне поблагодарил продавца за превосходных чилимов. В нашем пакете они выглядели гораздо крупнее тех, что лежали на прилавке. Мы разворошили китайский рой, который уже облепил нас со всех сторон, и пошли к выходу. На улице, почти у дверей, нас встретила колоритная пара бичей – мужчина и женщина. Оба высокие, с красными опухшими лицами и добрыми глазами. Мужчина-бич открыл было рот, чтобы попросить у нас денег, но, когда увидел Макса, не смог вымолвить ни слова. Очкарик, всегда в таких вопросах злобный и жесткий, вдруг удивил меня тем, что отдал ему оставшуюся мелочь.

– Спасибо, брат! – сказал растроганный мужчина-бич.

– На здоровье, брат! – ответил ему Макс и громко рассмеялся.

– Надо купить какой-нибудь воды. Давай «Милкис» попьем? – предложил Очкарик, когда мы немного отошли в сторону.

– Давай попьем. Пойду куплю, а ты пока на месте стой, а то задавишь кого-нибудь.

Я быстро купил напиток в ближайшей палатке, а когда вернулся, то увидел своего друга, стоящего на том же самом месте, где я его оставил, но уже в очках.

– Ты где очки взял? – что я еще мог спросить.

– Купил.

– Где? – я не понимал, что он меня разводит.

Он показал на выкрашенный в густой зеленый цвет прилавок под тентом. За ним стояла невероятно толстая молодая девушка. Она шумно торговала надувными шариками, водяными пистолетами, рожками, которые светились неоновым цветом, и еще какой-то китайской дребеденью в том же духе, на которую так падки наши дети. Стильного вида очки у Очкарика напоминали глаза инопланетянина с темными стеклами и надписью «BOSS» на дужке. Такие же надписи у него читались на голубой футболке и бежевых льняных штанах. Я вдруг подумал, что еще три года назад мы с ним носили футболки с большой ярко-желтой надписью «BOYS». Всего одна буква, а как все меняет! Но теперь слова на его одежде едва заметны, в тон, и, чтобы их прочесть, надо хорошенько приглядеться.

– Если бы я тебе просто написал, что я без машины, то получил бы от тебя ответ, что ты где-нибудь на Чуркине, хотя сам в это время находился на тренировке в «Динамо». Так что мы квиты. Есть делюга, но ее успех или неудача будет зависеть от правдивости твоих ответов.

Мы подошли к нашему любимому месту – там, где парапет делал небольшой изгиб, как бы соединяя яхтклуб с набережной. Слева, над маяком, летали чайки, справа, на полуразвалившемся причале, ловили рыбу рыбаки, а перед нами синел противоположный берег Амурского залива и стояла чудесная летняя погода в пятницу в середине сентября. Со стороны Песчаного дул устойчивый бриз; неутомимые волны накатывались на волнорез и с шумом разбивались о зеленый от водорослей и потемневший от морской воды бетон. Соленые брызги порой залетали к нам за парапет. Я подумал, что нет смысла строить из себя ни уязвленного, ни пойманного за руку и без лишних слов принял его правила. Парапет мы приспособили под стол, разложили на нем наш обед: креветки, бананы, «Милкис» – и приступили к трапезе, отложив разговор на потом.

– Как тебе чилимы? Думаю, это те, которые вчера должны были быть по пять, но нам по три достались сегодня, – Макс не скрывал своего восторга, отрывая голову очередной жертве. Ну а кто бы его скрыл, когда перед тобой почти два килограмма свежей, сваренной в морской воде, невероятно вкусной креветки?

Мы лакомились нежным сладковатым мясом, бросая оторванные головы в море налетевшим со всех сторон чайкам.

– Макс, а что произошло в том «марке»? – я вспомнил о его косяке перед «Олимпийцем».

– Ты дурак, Гоша! Разве можно ставить такие эксперименты над незнакомыми людьми? А вдруг у него сердце слабое? Я же еще от тренировки не отошел, когда к нему в машину сел, и потому не сразу сообразил, что мы не едем. А когда понял, повернулся к «тебе» (я же думал, что это ты сидишь за рулем!) и говорю: «Тебе надо переебать, чтобы ты поехал?»

– И что он ответил? – мне стало жутко интересно.

– Он ничего не ответил. Сидел, вцепившись в руль, – видимо, ждал, что я его из машины выкину, – Макс отправил в рот очередную креветку, сразу же надкусил банан. Это он и называл «карибский обед».

– И когда ты увидел, что это не я, что ты ему сказал? – я продолжал допытывать Макса.

– Я сначала унюхал: этот чудак пернул с испугу. Вот тогда я и заподозрил неладное. Думаю, ты бы не стал пердеть от простого предложения поехать вперед. Пригляделся – какой-то черт за рулем. Говорю этому дебилу: «Ну, если ты видишь, что это не ты – хули ты молчишь?» А сам скорее ходу: вдруг он еще обосрется, чего доброго? М-м-м! Ты знаешь, что эта креветка – зеленая со светлыми полосками вот здесь, по бокам, чтобы в траве прятаться, и она гермафродит?

– Зеленая? Никогда бы не подумал! Я считал, что она розовая, а зеленой ее даже представить не могу, – меня этот факт по-настоящему удивил.

– Заедай бананом, очень вкусно! – он мычал от удовольствия. Впрочем, я тоже. Правда, у меня все время в голове сидел вопрос: «Что ему надо?» И, хотя по большому счету, я догадывался, но виду не подавал. Такая у нас с ним была игра.

Есть закон хороших чилимов: они быстро заканчиваются, – но он действует исключительно для хороших чилимов. С этими так и случилось. Макс собрал в пакет то, что нельзя выбросить в море, достал из барсетки (нет, все же – из портфеля!) влажные салфетки, тщательно вытер руки и пошел в сторону кафе выбрасывать мусор. Пока он ходил, чайки, осознав, что больше нечего ловить, разбежались, но в наш укромный уголок залетела стая первоклашек. Они вели себя, как воробьи: кричали, носились друг за другом, прыгали, падали, все время пытались залезть на парапет, но под бдительным оком двух учительниц этот маневр не проходил. Убедившись, что дальше в сторону ТЭЦ здесь им не пройти, стая повернула обратно и, обтекая со всех сторон возвращающегося Макса, улетела. Стало тихо; было слышно только плеск волн и рев водного мотоцикла, который выписывал круги где-то в районе баржи.

– С нашей школы первоклашки. Я учительницу вспомнил, которая постарше. Максик, если бы мы его сюда устроили, с ними сейчас гулял, – мой друг смотрел вслед уходящим детям: они постепенно скрывались за павильоном.

Он принес с собой два пустых полулитровых пластиковых стакана – в кафе из таких люди пили пиво. Я открыл «Милкис» и наполнил каждый до краев.

– В смысле? Какой Максик? – я с трудом пытался вникнуть в слова, которые он произнес.

– Сын мой, Максик, в этом году пошел в школу!

– Бль… ин! Да ты че? – ну я, правда, удивился. – Как это так? Он же недавно родился, Макс! Уже прошло семь лет?

Мой друг утвердительно кивнул, не отрываясь, осушил стакан, а я долил ему то, что оставалось в бутылке, и снова он залпом выпил всю газировку.

– Да, прикольно! Ты знаешь, я думал, что дети – это гораздо хуже!

– Что ты имеешь в виду под этими словами – «гораздо хуже»? – он почему-то тупил.

– Да что тут не ясно? Я всегда думал: эти дети – такой геморрой! Пока вырастут, столько крови выпьют! А тут, смотри – только родился, и уже в школу…

– Ты даун, Колода! Нет, ты не просто даун: в твои годы так рассуждать может только король даунов! – он рассвирепел на ровном месте. – Когда Максик родился, в магазинах не было ничего! Ты вспомни! Стиральную машинку «Малютка» мы купили в ГУМе по блату! Это сейчас можно подгузники в Японии заказать, а тогда приходилось пеленки стирать! А когда он болел или просто орал ночью – ни поспать, ни почитать…

Макс продолжал описывать тяготы и лишения, выпадающие на нелегкую долю молодого отца, а я вспомнил, что он через полгода, как у него сын родился, ушел жить к другой телке. И прожил у нее целый год – наверное, читал и отсыпался. Конечно, я ему про это не сказал, только подумал. А когда уже хотел что-нибудь возразить, у него в барсетке, вдруг раздался звук, очень похожий на сигнал пейджера и, вместе с тем, какой-то другой. Он весь напрягся, стал сосредоточенным, сразу обо всем забыл, открыл портфель и достал оттуда какую-то штуку… Рацию, что ли? Мизинцем он откинул крышку, которая закрывала половину корпуса, а зубами вытянул антенну из торчащего сверху рации пенька, поднес устройство к уху и неестественно громко сказал:

– Але, але!… Да, Слава, привет! Что? Плохо слышу, – он посмотрел на рацию и снова приложил ее к уху. – Связь плохая, палок почти нет!… Что?… Нет, мы с Колодой на набережной!… Когда? Через час у тебя?… Лады! Давай!

Он захлопнул крышку на аппарате и вытер тыльной стороной ладони запотевший лоб.

– Ух! Дай допью, а то во рту пересохло, – он взял мой стакан, где оставалось еще немного напитка, проглотил в два глотка и сразу закурил, чтобы прийти в себя.

– Дай посмотреть, – я взял у него из рук устройство, по ощущениям напоминавшее небольшой кирпич. – Тяжеленькое! А что это?

– «Моторола»! «Акос»! – ответил Макс двумя словами.

– Я вижу, что «Моторола». У Яцека пейджер такой! Но это же не пейджер! Это рация? – я открыл крышку и увидел, что под ней устройство напоминало кнопочный телефон.

– Это мобильный телефон! – ответил Очкарик как бы небрежно. Но я-то видел, что из него прет величие.

– Точно! Я в отделении видел! Пара пацанов с такими приходят – все аж приседают, когда они в них говорят! Круто! – я решил напомнить Очкарику, что есть и другие перцы в этом городе. Он после моих слов забрал у меня телефон и спрятал в барсетку.

– Слушай, мне через час надо быть дома у Славки. Забросишь меня к нему? – он затушил окурок в пустом стакане, который забрал у меня, и прожег в нем дыру. Завоняло горелым пластиком.

– Фу! – я сделал пару шагов в сторону, чтобы не нюхать эту вонь. – Конечно, заброшу! Только давай в отделение заедем, а то сегодня, как железнодорожные люди говорят, тяпница. Мне надо заявку отдать на термос, пока они еще живы.

– Кстати, про наши дела… – Макс меня немного удивил: дел у нас с ним не было.

Дальше последовал рассказ про наш с Яцеком бизнес. Он оказался в курсе всего, что мы делаем, примерно назвал мне наши с Яцеком доходы, ну и так далее. Конечно, меня сильно огорчало, пока он раскрывал мне все наши тайны, но впервые обрадовало то, что Яцек не вникал в наши дела во всех подробностях и не мог рассказать все, как есть. Именно поэтому Макс сделал вывод, что мы так… мелочь по карманам тырим.

– Вы же со справок тариф списываете? – уточнил Очкарик, доставая из портфеля жевательную резинку. Конечно же, японскую: такие пухлые прямоугольники, которые классно пузырятся, – и сначала взял одну себе, а потом угостил и меня.

– Да, – я старался отвечать по минимуму. Надо дождаться, к чему он клонит, и попробовать извлечь из этого разговора наибольшую для себя пользу. Есть пара моментов, которые мне пока не удается понять, и, кажется, Макс может мне их прояснить.

– Справку вам Яценко дает? – он назвал дядь Тараса по фамилии, и когда я утвердительно кивнул, продолжил. – Давай я тебе дам другую. Он же вам проценты платит за отработку?

Я снова кивнул.

– Сколько?

Вот здесь надо было быстро решить, что ему сказать. Правду ни в коем случае говорить нельзя, я помнил слова дядь Тараса: «Может, Максу и не надо все знать про ваши дела?», – но сказать надо, и сказать быстро! Сколько?

– Пятнадцать процентов, – я разделил на два то, что нам отдает Влада отец и еще раз порадовался, что Яцек не в теме.

– Пятнадцать процентов? – Очкарик вплотную подошел ко мне и переспросил. – Пятнадцать процентов?

Я опять кивнул. Мне показалось, он меня хочет ударить. Если бы я в этот момент мог на нас посмотреть со стороны, то никогда бы не подумал, что это деловой разговор двух старых друзей. Один крупный парень смотрел снизу вверх на гору мышц, которая готова была его смять в любую секунду.

– А если я тебе тоже пятнадцать буду отдавать, только позже? – наконец он взял в себя в руки.

– Как это – позже? – было непонятно, куда он клонит.

– Смотри: ты справку отработал в сентябре, а проценты я заплачу тебе месяца через три, – мне кажется, он понимал, что у этой затеи мало шансов, но другой у него не было, и он продолжил. – Мы же друзья! Друг друга обманывать не будем, сам понимаешь – это исключено.

«Как бы мне тебя, Максик, не обидеть – за то, что ты меня хочешь поиметь…»

– А термоса и секции ты тоже мне будешь давать? Без них большие деньги не отработаешь. А ты же понимаешь, что этот подвижной состав можно получить только у Яцека бати или у НОДа. Ты с ними не пробовал договориться? – мне нужна была любая информация, пока он не потерял надежды меня уговорить.

– Пробовал! Мы и к Яценко и к Ткачуку ходили, но там дохлый номер. У Ткачука родной брат в краевом УВД работает. Их не прищемишь: окопались, хохлы! – он снова закурил, делая большие затяжки. Он пытался найти приемлемую схему, но пока ничего не мог придумать. – У меня есть два товарища. Один залез под кожу Миськову, а второй – к Диденко; оба жируют! Нам тоже нужно так, Гоша!

Он произнес слово «нам», но подразумевал слово «мне».

– С кем ходили? – я не говорил ему, что дядь Тарас нам рассказал про тот визит в начале августа.

– С Борей… Да не важно, – он поймал себя за язык. – Слушай, а что еще можно отправлять в массовом порядке за кэш?

– Машины в сетках. Жирная тема, но на ней уже сидят, – я вспомнил, что Яцека батя говорил про отправку машин, и решил направить Макса по этому следу.

– Кто сидит? – он ухватил мою наживку.

– Кто? Все те же: НОД, дядь Тарас и тот, кто непосредственно всем этим руководит, Александр Николаевич, – я намеренно сливал эту информацию: пусть туда копает.

Он внимательно выслушал все, что я ему рассказал, учел, что я не знаю деталей, и быстро скалькулировал примерный оборот.

– Да, там есть, куда нырнуть! А ты не знаешь, где находится отправка? – похоже, у него уже зрел новый план и это хорошо. Главное, чтобы меня в нем не было.

– Где-то на Эгершельде!

– В порту?

– Вроде бы, нет. Яцек говорил, на спортивной базе. Это за Казанским мостом, кажется…

«Давай, Макс, глотай!»

И он проглотил:

– Слушай, у нас же еще есть время! Поехали, посмотрим, что там и как?

Этого я и ждал: я знал, что теперь бешеная жажда денег поведет его в нужную мне сторону.

Мы собрали пожитки и пошли на парковку перед рынком, где находился мой «марк». Около павильона стояли несколько столиков под тентами, за которыми народ пил пиво, заедая дарами моря. На небольшой площадке перед кафе мужчина-бич, которому Макс отдал мелочь, встал на колени перед своей женщиной. Справа от него на асфальте стояла наполовину полная бутылка с пивом. Женщина-бич, умиляясь, одной рукой призывала всех нас стать свидетелями его благородного поступка, а другую руку с наполовину пустой бутылкой прижимала к своему покоренному сердцу. Только Макс оценил его жест, он захлопал и громко сказал «Браво!», на что мужчина-бич ответил поклоном.

– Ты что, больной? Зачем тебе такие номера? – Очкарик впервые увидел регистрационный номер на моем авто: «С 666 ТН».

– Тяма сделал босяцкий подгон. Когда он этого «марка» у меня увидел, решил, что на нем должны стоять только такие номера. Тебе не вкатывают? – ладно, моя мать ругается, она человек суеверный и понятно, что ей в машине с такими номерами даже сидеть страшно, – но Максу что не понравилось?

– Гоша, зачем лишний раз навлекать на себя темные силы? Мы и так все под прицелом живем. Нужно прятаться, а не выделяться. Если ты такие номера себе нацепил – значит, из засады вылез. Тонкие материи провоцировать опасно и глупо. Мне «чероки» со дня на день придет, буду оформлять не на себя, а на банк, потому что могут спросить, по какому праву я на такой машине езжу? Конечно, можно не отвечать. Но даже друзей огорчит тот факт, что я смог себе «чероки» купить, а уж недруги – те и подавно взъярятся. В наше время нужно казаться беднее, чем ты есть на самом деле. Лучше, пусть люди тебя жалеют, чем завидуют, – Макс открыл окно; в салоне снова стало жарко, но ветерок пообещал: если мы подождем, то он быстро выдует духоту.

– «Чероки» – это машина? – я впервые слышал такое название.

– Да. Это джип! Нам с одним товарищем из Америки машины везут. Он себе заказал «бьюик» – огромный седан золотистого цвета. Тоже на фирму будет оформлять.

Мы еще стояли около «марка», как вдруг со стороны «Олимпийца», набирая скорость, друг за другом в сторону Пограничной пронеслись два черных «круизера». Второй автомобиль, приближаясь к нам, посигналил дальним светом и пару раз «крякнул». Макс вытянулся в струну и радостно (и даже чересчур) помахал рукой. В районе бассейна они едва не раздавили перебегавшую дорогу бабку с маленьким мальчиком. До трагедии там оставались считанные сантиметры.

– Ни хера уроды! Могли бы и притормозить! Ты их знаешь, Макс? Скажи им, чтобы поаккуратней ездили, – меня возмутило поведение этих придурков, а моего друга, похоже, не очень.

– Да, знаю. Но вряд ли я смогу поставить им на вид, – он усмехнулся, продолжая смотреть вслед удаляющимся джипам.

– А кто они?

– Дима и Вова. Сказочные герои. Не слышал про них? Поехали, уже проветрилось, – он уселся на сиденье, и «марк» снова слегка накренился на его сторону.

– Не слышал.

– Еще услышишь. Дерзкие пацаны! Колода, поехали по Колхозной и потом направо на Алеутскую, но перед Торговой не гони, хорошо?

– Хочешь, прямо по Торговой проедем, если надо? – правда, я не очень любил там ездить из-за того, что люди примеряли одежду буквально под колесами.

– Не надо. Лучше по Алеутской, – он достал из барсетки телефон, набрал номер, дождался пока пройдут два гудка, и отключил. Через минуту его трубка зазвонила.

– Але, але! – Очкарик говорил громко, с усилием, стараясь вбить в микрофон каждый звук. – Привет! Все в порядке?… Хорошо, тогда до вечера!

Он закрыл крышку на телефоне, но антенну оставил торчащей наружу и стал использовать ее вместо указки, прокладывая маршрут.

– Гоша, притормози перед «Глорией». Только аварийку не включай, просто стой! – Очкарик пытался кого-то найти на оживленном перекрестке Алеутской и Торговой улиц.

В торце, перед двумя рядами ларьков с барахлом стояли менялы, лохотронщики и просто богодулы. Все они с разной степенью интенсивности дергали спешащих мимо людей или тех, кто специально пришел на сюда за покупками. Макс откинул почти до упора спинку сиденья. Он хотел остаться незамеченным, что с его габаритами было проблематично.

– Гоша, видишь вон тех двоих возле первого киоска? – антенна указывала мне направление.

– Там два по два. Которые из них?

– Те, которые девку держат. Это моя точка! Когда за гринами пойдешь, бери у них. Я отвечаю! – он еще немного понаблюдал за своими барыгами, а я вспоминал, где я мог их видеть. Эта парочка выделялась своим внешним видом: один из них походил на гориллу – весь заросший густой серой шерстью, с массивной нижней челюстью, сутулой спиной и неестественно длинными руками, – а второй, примерно с меня ростом, имел непропорциональное, почти квадратное, туловище, из-за этого его ноги напоминали две тонкие палки. На мой взгляд, внешний вид этих барыг не то что не внушал доверия – он убивал его шагов за пять, – но именно к ним то и дело подъезжали автомобили: сдать или купить. Кто-нибудь из них постоянно отвлекался, чтобы провести куплю-продажу. Чаще это был «квадратный», а «горилла» в это время крепко удерживал молодую девушку, которая, судя по всему, не знала, как от них отделаться.

– Слушай, тот, что на обезьяну похож, постоянно на Деревяшке трется. Все до девок докапывается. Чуть ли не в феврале он уже черный, как негр, – я вспомнил этого персонажа со Спортивной гавани. – Ну и рожа у него! Он же мутный, или я ошибаюсь?

– Ты ошибаешься. Он – КМС по шахматам, и они оба – мастера спорта по боксу. То, что на вид они не очень, – это да, но их знает весь город и, смотри, в основном едут к ним. Эти точно не подломят. Главное для точки – это оборот, а оборот – это люди, их лояльность. Они бы еще телок не стебали, было бы совсем хорошо. Ладно, поехали! А может, сначала на Эгершельд?

– Ты че, Макс? Через полчаса в отделении уже никого не будет. И так опаздываю!

Я резко дал по газам, взвизгнув шинами. Спекулянты на мгновение оторвались от своих темных дел – но не более. Через минуту я уже заезжал на площадку перед ПГП. Места там, как всегда, не оказалось, и, пока я размышлял, как мне быть, Макс ткнул в угол стоянки антенной телефона и подсказал:

– Перекрой вон тот «цивик» и оставь ключи в машине. Я отъеду, если понадобится.

Так и сделал. Взял свою папку с документами, проверил, все ли в порядке, заглушил мотор и вытащил ключи из замка зажигания. Очкарик среагировал сразу:

– Колода, мы же договорились: ключи оставь в замке! – он ткнул антенной телефона в сторону рулевой колонки.

– Да, точно – затупил, – я сунул ключи обратно в замок, и тут мой взгляд уперся в телефон в его руке. – Макс, дай мне телефон! В отделение схожу!

– На хера тебе телефон? – он лениво посмотрел на меня.

– Попонтуюсь перед народом, – если уж я не ожидал от себя подобного заявления, то Макс и подавно. Он несколько секунд смотрел на меня, как будто видел второй раз в жизни.

– На. Только я его выключу. За две недели удовольствия говорить по мобиле я заплатил штуку баксов, – он нажал на кнопку, немного ее подержал, и телефон отключился.

Передавая мне «Моторолу», Очкарик предупредил, что стоит она половину моего «марка». Я аккуратно взял трубку в правую руку, осторожно потряс, приободрил его словами: «Не ссы!» – и пошел перебегать дорогу. Дело это не из легких: машины постоянно едут туда-обратно, и обычно надо подолгу ждать, пока образуется дыра в потоке. Но в этот раз случилось волшебство: я вытянул правую руку с телефоном – и автомобили, которые ехали на Эгершельд, притормозили. Другая полоса, которая вела в обратном направлении, оказалась свободная, и я без труда перебежал на четную сторону Алеутской.

На этом мой «авторский вечер» почему-то не закончился. Спускаясь по разбитой бетонной лестнице к отделению, я откинул крышку и начал говорить в выключенный телефон. Говорил громко, как Макс, вбивая в него каждый звук, что-то сурово внушая своему невидимому собеседнику. Открыв деревянную дверь, так и вошел в отделение, не переставая говорить, кивнул охраннику и отвел трубку от подбородка:

– Дядя здесь?

И снова в телефон – как будто весь в важном разговоре.

Охранник, чтобы не помешать переговорам, но чтобы я понял, утвердительно кивнул три раза, открыл турникет, и я не спеша пошел наверх. В отделении за мной закрепился статус племянника. Это получилось случайно. Когда мы с Яцеком в августе вместе пришли в какой-то кабинет, я спросил его про отца, используя привычное с детства название «дядь Тарас». Сидевшая к нам ближайшая сотрудница обратила внимание на мой вопрос, и у нее, естественно, в этой связи возник свой:

– Владик, а это что – твой брат?

Заподозрить в нас не только близнецов, но и просто родных братьев было проблематично, а вот как двоюродный я проканал с большим успехом. Молва по отделению распространилась достаточно быстро, и через пару дней я полностью освободил Яцека от постылой работы. С тех пор турникет для меня всегда находился в открытом состоянии, а несколько коробок «Птички» добавили вистов моему положению «своего парня», и теперь по лестницам в отделении я поднимаюсь не спеша. Никто навстречу мне не попался. Я продолжал с кем-то, мне самому неизвестным, обсуждать наши несуществующие дела, как вдруг с третьего этажа меня окликнули:

– Игорек, погоди!

Это Александр Николаевич, которого я когда-то видел в кабинете Яцека отца. Он – единственный, кто в отделении имел собственный офис и обладал свободным доступом и к НОДу и к заму. Он поздоровался со мной за руку и встал возле меня, ожидая пока я закончу говорить. Это никак не входило в мои планы. Я прокрутился вокруг своей оси, стараясь отвернуться от него, но площадка перед входом на второй этаж была очень маленькая, и затеряться на ней никак не получалось. Только я закончил «разговор», Кузнецов (это его фамилия) протянул руку в направлении трубки:

– Можно полюбопытствовать? У тебя это «Акос»? А я себе «Примтелефон» буду брать. Они заканчивают тестовый режим. Там другая трубка – на мой взгляд, удобней, – он взял у меня телефон, посмотрел со всех сторон, открыл крышку: аппарат был мертв.

Пока Кузнецов озадаченно исследовал трубку, я старался не подавать виду, что крайне взволнован. Наконец, он закончил осмотр, вернул мне телефон и спросил:

– А почему выключен? Ты что, репетировал?

В голове у меня был только один ответ: «Дяденька, я же ведь не настоящий сварщик! Я эту маску нашел!», его я и озвучил:

– Это не мой телефон. Взял у друга для понтов!

Кузнецов больше не сказал ни слова, но руку на прощание мне протянул. Я пожал ее с благодарностью: хорошо, что я сразу на него нарвался, хорошо, что мой дешевый номер не был сыгран в кабинетах, где сидят обычные люди. Чтобы купить себе такой телефон, им нужно не есть и не пить ровно двадцать месяцев. И перед ними я решил заделаться? Сунув телефон за пояс прямо в трусы для надежности, сверху я закрыл его рубашкой. А Макс еще спрашивал, почему я ношу просторную одежду. Чтобы прятать твой телефон!

У дядь Тараса проходило селекторное, но заявку он мне сразу подписал, пока шел не его отчет, и мне осталось только заскочить на этаж выше к диспетчерам. Вообще-то, посторонним туда нельзя (дверь их двухкомнатного кабинета закрывалась на кнопочный замок), но сто тысяч рублей за единицу подвижного состава нажимает на любые кнопки. Старший диспетчер Вован – хороший, но рано состарившийся парень – посмотрел на номер термоса, нашел его в «машине», что-то спросил у коллеги и сделал мне предложение:

– Хочешь, я через два часа его на Чуркин притяну?

Он всегда улыбался, всегда был позитивным, несмотря на нервную работу. И еще он любил деньги – всегда.

– Давай! Но лучше через три, – мне же нужно еще на Эгершельд съездить с Максом. А когда с ним куда-то едешь, надо время брать «про запас».

– Витек, нечетный на Угольной чуток задержим?

– Вовка, ты че, ебнулся? Там же вертушка! А его родственник наверняка доложил на селекторе, что она уже на месте. Он же нас в хвост и гриву вычешет! – у Витька не было двух передних зубов; от этого его словам не хватало весомости.

– Дядю сможешь нейтрализовать? – спросил меня Вован.

– Нет!

– Тогда максимум через два с половиной часа термос будет на Чуркине! Успеешь? – мне в нем нравилось, что он дорабатывал до конца. Другие просто брали бабки, а дальше – побоку, как ты будешь справляться.

– Успею, но ты ДээСу звонок сделай на всякий случай!

– Про это мог бы и не говорить, – он с удовольствием взял у меня сто тысяч, а я с не меньшим удовольствием ему их отдал. Владу, например, я отдаю деньги, не испытывая особой радости, – да что там радости, я просто вне себя бываю от злости! Понятно, что цифры – несопоставимые: этому даю какие-то сотни тысяч, а тому – десятки миллионов, но этот отрабатывает с лихвой, а тот и на четверть не натягивает. Лучше бы я их отдавал дядь Тарасу! Может, тогда у меня была надежда, что Яцеку достаются не все. Правда, последние пару недель я немного усовершенствовал наши пропорции. Деньги, которые мы получаем от отработки справок, делим пополам, а то, что я беру сверху тарифа за дефицитность, я пилю 65 на 35. Я же сам договариваюсь о цене, поэтому реальные цифры знаю только я. И это справедливо, в конце концов: вся суета – моя, и бензин уходит мой, а сколько денег идет на подарки! Думаю, любой на моем месте так поступил!

На обратном пути фокус с телефоном повторить не удалось. Больше он автомобили не останавливал, и я чуть не угодил между двух трамваев, пока стоял на рельсах в надежде перейти Алеутскую. Когда едешь за рулем, тех, кто переходит дорогу в неположенном месте, готов убить. Но в том случае, когда сам стоишь на проезжей части и ни одна падла не притормозит хотя бы на секундочку, тогда, конечно, хочется мочить этих водил-уродов.

Мой «марк» стоял на том же месте с работающим двигателем и распахнутыми настежь передними дверями. Макс разложил сиденье и вытянувшись, насколько это возможно с его ростом, громко храпел. Я закрыл двери, и, потихоньку сдавая задом, выехал со стоянки. Он очнулся только возле Флотского универмага, когда вдруг резко вскочил и стал крутить правой рукой.

– А-а! – он орал, и его рука, как огромная кувалда, молотила по потолку, торпеде, подлокотнику, вот-вот готовая разбить все, что попадется на пути.

– Макс, успокойся! Ты че, ебанулся? – как я мог не материться, как?! Представьте: у вас в машине бьется в конвульсиях почти двухметровая, на полтора центнера, туша…

– Сука, рука затекла! – он перестал мотать кувалдой, но продолжал ее усиленно тереть. От этого «марк» немного покачивало, как на волнах. Наконец колики в его руке ослабли, он поднял спинку кресла в вертикальное положение, надел очки и спросил:

– А куда мы едем?

– На Эгершельд!

– Я вижу, что на Эгершельд. А зачем?

– Посмотреть, как отправляют машины. Ты сам предложил!

– Да? Значит, мне приснилось?.. – он вопросительно посмотрел на меня.

– Что тебе приснилось? – откуда я мог знать, что у него там в башке.

Очкарик ничего не ответил. Он еще какое-то время смотрел на меня, а потом отвернулся и уставился на дорогу. На Казанском мосту я сбросил скорость и посмотрел направо. Яцек рассказывал, где-то там должна быть наша цель. Ничего особенного разглядеть не удалось – мешал виадук с теплотрассой, – но я увидел, как тепловоз потащил в ту сторону две сетки для перевозки машин. Значит, мы на верном пути. За остановкой повернули на Сипягина; там, за старой полуразрушенной четырехэтажной квадратной башней из красного кирпича, стоял большой серый дом, и мы медленно поехали вдоль него. Когда дом закончился, справа пошел серый бетонный забор, а слева – такая же серая опорная стенка.

– Там дальше, слева, «Парус», – Макс показывал на дорогу, которая уходила левее вверх.

– Да, я знаю. Но где-то между гаражей должен быть спуск к морю, – только я проговорил, как к нам под колеса справа выскочили несколько пацанов с ластами, полотенцами, еще не просохшими трусами и выгоревшими от солнца и соли головами.

За серыми железными гаражами вниз вела разбитая дорога. На нее я и свернул. Ехать пришлось осторожно, лавируя между ямами и людьми, – они поднимались на сопку разомлевшие от морской воды, жаркого солнца, теплого ветра и шашлыков с водкой. Как только гаражи закончились, перед нашими глазами открылась довольно большая территория, где сразу за железнодорожным полотном расположилась спортивная база. Это было грязное, ободранное, серое, в основном одноэтажное здание, и только с торца к нему прилепили небольшую надстройку со вторым этажом, а к ней снаружи – ржавую лестницу. Входную железную дверь в небольшой «предбанник» зачем-то выкрасили ярко-синей краской. Перед зданием имелся теннисный корт, на котором играли два парня, а сзади, с левой стороны, – волейбольная площадка. По всему периметру базу обнесли подобием забора из «рабицы». С правой стороны от корта, через дорогу, которая заканчивалась прямо в море, находился тупик с аппарелью. Как раз туда маневровый подставлял два вагона автомобилевоза. У калитки стояла «рафага» ярко-красного цвета. Пару раз я видел этот приметный автомобиль перед отделением. Остановившись на площадке перед аппарелью, я предложил Максу обследовать местность.

– Да, да, пойдем! Проведем рекогносцировку, «языка» возьмем…

– Кого возьмем? – я не понял юмора.

– Расспросим пейзанцев, что тут и как!

Снова ничего не понял, но переспрашивать не стал – себе дороже. Очкарик любит разговаривать на придуманном им самим языке и чмырит всех, кто его не понимает. Мы выбрались из автомобиля и, пока осматривались, тепловоз оставил вагоны и уехал из тупика. Парни на корте, несмотря на жару, интенсивно играли в теннис. Их спортивная форма состояла из семейных трусов и рваных кед. Натянутая сетка, заштопанная в нескольких местах ярко-зеленым полимерным шнуром, немного провисала из-за покосившегося правого столбика. Покрытие корта было асфальтовым, причем на одной стороне – той, что ближе к морю – асфальт потрескался и местами вздыбился. Отскок мяча в таких местах был непредсказуем, но это не мешало играющим засчитывать очки – ведь при смене сторон это «преимущество» переходило к другому игроку. В один из таких отскоков мяч прилетел в нашу сторону – через дырку в сетке, окружавшую корт. Макс его подобрал (он уже стерся почти до самой резины) и вернул игрокам, а сам открыл заднюю дверь и, покопавшись в своей огромной сумке, достал из недр пару новых ярко-желтых мячиков.

– Держите! Этими, я думаю, будет сподручнее!

Мячи, брошенные через сетку, запрыгали по корту. Игрок, который стоял ближе к нам, проворно укротил их своей деревянной ракеткой и сначала обратился к партнеру:

– Серега, погоди! Новые мячи!

А потом к нам – вернее, к Максу:

– Спасибо! Хорошие мячики! Только они у нас долго не держатся – асфальт, как наждак! Через две игры они такими же станут!

– Ничего! Пару игр – это не мало. Мы хотим машину отправить. Вы нас не просветите в этом вопросе? – мой друг сразу перешел к делу, пока чувство благодарности в них не убил азарт.

– Просветим. Хороших людей отчего не просветить? – парень, который с нами общался, – примерно среднего роста, мускулистый, с черным от загара торсом и белыми ногами. Он еле заметно картавил и немного косил, но, видимо, это его не особенно смущало, и он общался с нами охотно и раскованно. – Куда нужно отправить машину?

– В Москву. Это возможно? – спросил Макс.

– В Москву – пока нет. Планируем, но когда начнем – пока не ясно.

– А какой самый ближний город к Москве, куда вы отправляете?

– Пока это Новосибирск, но недавно отправили две сетки в Свердловск в качестве эксперимента. Посмотрим, как дойдут. Если все будет в порядке, продолжим туда катать.

– От Екатеринбурга до Москвы тоже два лаптя по карте. А почему в ту сторону не ездите? – мой друг продолжал изображать заинтересованность: он понял, что с «языком» ему повезло, надо только его не спугнуть.

– МПС не дает разрешение на сопровождающих до Москвы, а без них отправлять нет смысла. Разграбят в Сибири, – он увидел у нас с Максом удивленные выражения на лицах и продолжил объяснять. – На станциях, пока вагоны стоят и ждут формирования поездов в попутном направлении, умельцы делают крючки из проволоки и отрывают от машины все, что могут. Или просто царапают и стекла бьют ради спортивного интереса. Поэтому в каждой сетке едет сопровождающий.

У него имелась еще одна особенность: он долго смотрел, не мигая, как будто забывал об этом, а потом, словно спохватившись, часто-часто моргал несколько раз подряд.

– А где он едет? Там же нет условий… – я показал на стоящие сзади нас пустые автомобилевозы, которые просвечивались насквозь, так как длинные борта у них наполовину состояли из мелкой металлической сетки.

– В машинах в нижнем ряду. Мы у владельцев ключи забираем, и сопровождающий, пока едет, в машине живет. До Новосибирска вагон идет дней десять-двенадцать, до Читы – примерно неделю, – он продолжал описывать тяготы и лишения, которые сопутствуют этой профессии, а я думал о том, что, наверное, это отчасти романтично – проехать полстраны в автомобиле, который находится в продуваемом со всех сторон вагоне. Но сам я вряд ли бы на это подписался.

– Людей на такую работу днем с огнем не найти? – я продолжал примерять на себя чужую ношу.

– Отбоя нет! Деньги им платят сразу, а много ли теперь таких мест? Поэтому конкуренция – бешеная. Правда, сейчас пауза возникла: машины пока не принимают в накопитель.

– В какой накопитель? – Очкарик рассказ про дальние дали пропустил: он ходил в «марк» за барсеткой. В ней у него лежали телефон и сигареты.

Картавенький махнул рукой в сторону волейбольной площадки, за которой друг на друге стояли несколько двадцатифутовых контейнеров.

– За контейнерами – стоянка, где можно оставить машину и самому уехать домой. Не все же рискуют гнать своим ходом: дорог нет, бандиты, менты, – да все кому не лень, – трясут по пути. Многие по две-три машины покупают и оставляют здесь на стоянке. Когда десять машин набирается в одном направлении, их грузят в сетку – и вперед. Но пару дней назад парни, которые занимались и стоянкой, и сопровождающими, куда-то исчезли. Теперь у нас простой. Мы же только машины крепим и оформляем вагоны… И в теннис играем, – он невесело усмехнулся: наверно, его доходы напрямую зависели от количества отправленных машин.

Его напарник, которому надоело ждать, пока мы разговаривали, взял старый мячик и набивал им о стенку. Макс хотел еще что-то спросить, но тут открылась железная дверь, и из нее вышла эффектная брюнетка.

– Мальчики, сегодня погрузки не будет. Заносите инструменты – и по домам, – она убедилась, что ее услышали, и, пока парни собирали ломики, гаечные ключи и кувалды, решила покурить.

Я сразу узнал в ней Марину, которую видел в кабинете у Яцека отца. Она достала из пачки сигарету, щелкнула несколько раз зажигалкой – та не загоралась из-за ветра. Девушка хотела закрыться второй рукой, но подлый ветер стал задувать ей юбку. Марина слегка присела, прихватив ее ладонью, и в этот момент взглянула на Макса. Тот стоял с незажженной сигаретой во рту с момента ее появления. Они смотрели друг на друга, как мне показалось, несколько минут, потом она первая отвела взгляд, повернулась спиной к ветру и прикурила. Я думаю, она нарочно повернулась к нам вполоборота, чтобы мы – нет, чтобы Макс – смог получше разглядеть то, чем она обладала.

Марина стояла одетая в цвет «рафаги»: ярко-красные босоножки на высоком каблуке, юбка чуть выше колен из легкого шелка, норовившая взлететь от самого слабого дуновения, и, конечно же, облегающая маечка на тоненьких лямках, которая не могла и не хотела удержать ее главное великолепие – большую грудь.

– Вот это першинги! – Макс негромко восхищался натурой; незажженная сигарета шевелилась в его губах в такт словам.

– Кто? – переспросил я.

Он прикурил, пару-раз глубоко затянулся и так же негромко продолжил:

– «Першинги» – американские ракеты средней дальности. Те, что должны были нас с тобой убить лет десять назад, если верить коммунистической пропаганде. Ты что, не помнишь – тогда во всех газетах рисовали злобного Рейгана с парой ракет в руках? Рейгана я не знаю, с кого срисовывали, а ракеты – с нее. Стопудово!

Макс был прав: ее сиськи относительно плоского живота составляли угол почти в девяносто градусов, и, совсем немного расходившись в разные стороны, являлись грозным оружием, без преувеличения способным наверняка поразить половину человечества.

Марина не могла слышать его слова (их сдувал ветер), но до нее долетали отдельные звуки, и не надо быть провидицей, чтобы понять, о чем мы сейчас разговаривали. Она докурила, бросила окурок за забор, повернулась к нам и еще раз внимательно посмотрела на Макса. Я прочитал в ее взгляде только два слова: «Зайдешь? Договоримся».

Из синей двери вышли теннисисты-грузчики, уже одетые как люди. Они сказали ей: «До свидания!» – и устремились на волю.

– Пойдем, посмотрим, что там, на стоянке… – как-то нетвердо произнес Очкарик, а я вдруг подумал, что в таком состоянии вижу его второй раз в жизни. Первый случился в восьмом классе, когда мы стояли у стены нашего дома – там, где нет окон. Макс курил, и в этот момент из-за угла вышел его отец. Для него это был единственный человек на свете, которого он беспрекословно уважал и даже почитал. Часто, сам того не желая, он его огорчал, очень страдал от этого и старался во всем ему подражать. Он и курить начал только потому, что курил его отец. И вот Очкарик стоял с сигаретой в руке и не знал, что делать. Выбросить – значит, показать перед нами свою слабость, оставить – огорчить отца. Он не мог принять никакого решения. Его батя тогда все понял и пришел ему на помощь. Он перевел все в шутку и сообщил, что теперь у него есть стимул бросить, чтобы подать сыну хороший пример.

Мы с пришибленным Максом обогнули забор, который огораживал базу. У калитки нас ждал картавенький.

– Еще раз спасибо за мячики! Соберетесь отправить машину – приезжайте, все сделаем в лучшем виде! Нам бы только стоянку открыть?.. – он адресовал эти слова Максу. Из них сквозило надеждой!

– Сколько в месяц вагонов отправляете? – Очкарик возвращался в жизнь.

– В сезон, с мая по октябрь, – примерно по сорок-пятьдесят, в остальное время – когда как, но не больше тридцати. Совсем мертвый только январь.

Он попрощался и побежал догонять партнера. Я поставил «марк» на сигналку. Мы побрели вдоль забора справа и железной дорогой слева в сторону сопки. Поговаривали, в ней находился торпедный арсенал. Оттуда мимо нас пронесся огромный черный пес. Мне почему-то показалось, он бежал просто так – от избытка силы и чувств, ради спорта, а Макс назвал его собакой Баскервилей. Я ни о чем не спрашивал своего друга, но понимал, какие в нем боролись чувства. Когда Макс поступил работать в банк и довольно быстро сделал себе карьеру, он еще попутно умудрился перелопатить там все, что хоть как-то шевелилось – от восемнадцатилетнего контролера до сорокадвухлетнего вице-президента. Избежать этой участи смогли немногие: пара беременных, одна невеста и совсем страшная, но очень умная начальник кредитного отдела. Он бы и дальше продолжал свои невинные проказы, но как-то познакомился с урологом Ефимом. Тот работал в сиф-баре на Гамарника. Ефим просветил его относительно огромного количества подлых инфекций и особенно напугал трихомониазом, от которого, по словам уролога, не спасают даже гондоны. Макс сдал анализы, неделю ходил сам не свой и, даже когда все тесты показали, что он абсолютно здоров, все равно им не поверил: сдавал еще и еще раз – ищите! Ищите! Должно хоть чего-нибудь быть! С тех самых пор он стал моногамом, и порою этот приз ему доставался с большим трудом.

Стоянка за контейнерами оказалась приличной по размерам, надежно огорожена, с хорошей будкой и освещением. Сразу видно, что у нее есть хозяин, – точнее, был. В будке сидели охранники в униформе, – те самые, что стоят на вахте в отделении. С одним молодым парнем, тоже Игорем, я поддерживал нормальные отношения, и он ввел нас в курс дела.

– Кузнецов предложил нам подзаработать три дня назад. Те, кто здесь до нас работали, собрались и в один момент сбежали без объяснения причин. Денег ввалили сюда немало: смотрите, все оборудовано по уму. Что или кто их напугал, не знаю. Машины люди везут каждый день, только мы их не берем. Они разворачиваются и уезжают обратно. Кузнецов по нескольку раз на дню приезжает, злится: деньги уплывают мимо… – он был немного подшофе и оттого радовался каждому своему слову. Справа на поясе в кобуре у него имелся предмет, похожий на пистолет.

– А завтра он приедет, не знаете? – Макс уже разрабатывал план.

– Да, в одиннадцать, – он улыбнулся и предложил от всей души. – Выпить хотите? У меня сегодня день рождения. Пойдем, замахнете по соточке!

– Спасибо, коллега! Держи краба! – Очкарик так искренне обрадовался, что я за него даже испугался. – Но мы, к сожалению, не можем поддержать. На задании!

Макс многозначительно похлопал ладонью по барсетке, а Игорь понимающе покачал головой. Мы раскланялись и пошли обратно. Я все время торопил друга: мне нужно ехать на Чуркин.

– Как все просто! Нам, посторонним людям, рассказали все секреты, в которых мы нуждались! – мой друг радовался, словно ребенок.

Пляж – если так можно назвать берег, усеянный бетонными блоками, ржавыми рельсами, битым кирпичом и другим строительным мусором – уже опустел, хотя волны были как раз то, что надо. Место, на котором стояла «рафага», тоже было пустым. Я завел машину и осторожно поехал с площадки, Макс повернулся к своей сумке и стал вынимать из нее видеокассеты.

– Игорь, заверни туда, к будке! У меня есть подарок для солдатика!

– Для кого?

– Для солдатика, у которого день рождения. Я тебе порнуху припас. Завтра же суббота, я на Железку за новой поеду, а старую хочу слить, чтобы дома не валялась. Ты же не обидишься, если мы половину тому парню подарим?

Макс был завсегдатаем книжных и кассетных развалов, которые по выходным проходили на Железке.

– Не обижусь. Хочешь – все подари!

– Куда ему все? Тут десять кассет – задрочится! Половина – твоя, – он отобрал пять кассет; некоторые из них валялись без футляров.

Я остановился возле будки. Очкарик быстро поздравил именинника; мне показалось, тот был тронут. Еще быстрее он вернулся, и мы поехали прочь. Примерно на середине подъема нам попалась большая группа юношей и девушек. Они несли с собой пакеты, набитые бутылками с пивом. Ехать по разбитой дороге приходилось медленно, окна в машине оставались открытыми; говорили они громко, и из этих разговоров стало ясно, что они идут на берег моря всем классом отмечать начало последнего школьного года.

Макса эта встреча повергла в бешенство:

– Гоша, откуда это? Мы с тобой сегодня видели класс первый и класс последний – что их, в школе учат бухать? Нет? Нет! В школе не учат, дома тоже не учат! Почему тогда они, как только вырастают, первым делом идут бухать? Почему? И мы такими были, и Максик таким будет!.. Но почему?

– Я не знаю, Макс! Не знаю, откуда за десять школьных лет появляется знание, что главное дело взрослого – бухать. А когда первый раз в жизни становишься взрослым? В последнем классе! А какое главное дело взрослого? В общем, я не знаю, Макс!

– Слушай, – минут через пятнадцать мы расстанемся, а у меня еще остался один важный вопрос, который он мне может прояснить, – откуда берутся справки?

– Какие справки? – он сначала не вкурил, о чем я его спрашиваю, – наверное, подгрузило увиденное.

Когда у меня появятся дети, я тоже начну грузиться, как их спасти от этого враждебного мира, но пока нет детей – нет проблем. Мир прекрасен!

– Справки, по которым отправляют вагоны!

– А! Справки ТехПД? Тебя Яценко не посвящает, стережет военную тайну? – если Макс попадет к врагам, то лучше его не пытать, а дать возможность прочесть лекцию о тех секретах, которыми он обладает. – Все просто. Железной дороге, чтобы она функционировала, нужны товары и услуги – разные и много, а денег для их оплаты нет. Тогда выписывается справка, в которую прописана цифра. Фактически это – долг железной дороги за приобретенные ею добряки. Тот, кто эти добряки продал, теперь может на сумму, прописанную в справке, отправить вагоны по железной дороге. Но ему нечего отправлять, ему нужны деньги. Тогда он берет и продает эту справку тому, у кого есть что отправить, – естественно, с дисконтом. Ну а дальше, сам понимаешь, существуют варианты. Кто-то продает сразу – за деньги, но с большим дисконтом, кто-то – отдает в отработку, но тогда дисконт поменьше. И все довольны. Понятно?

– Не совсем. Если я продам справку с дисконтом, тогда буду в минусе. Я же товары поставил на одну сумму, а получаю меньшую. Какой смысл?

За Очкариком водился грешок: он порой чего-то не знал наверняка, но додумывал у себя в башке и потом выдавал за достоверную информацию:

– Это еще проще! Справки выписывает Ткачука жена, а подписывают их сам Ткачук или Яценко. У тебя есть то, что им надо. Вы встречаетесь и оговариваете цифру, за которую они готовы твои добряки купить. Обычно реальная стоимость возрастает в два раза. Твои товары стоят миллион – дорога тебе выписала справку на два. Тот миллион, который сверху, как раз расходится по участникам, а тебе остается твой честный. Ну, может, даже чуть больше останется, если ты сумеешь всех понемногу отжать… Гоша, как ты, блядь, ездишь? Я сейчас блевану! Зачем ты разгоняешься? Ты же видишь, что красный горит, и начинаешь топить со всей дури, а потом тормозишь, как потерпевший! Зачем так ездить?

Мы остановились возле старого деревянного дома на светофоре перед бурсой. Несколько бурсаков переходили дорогу, как обычно, шумно и весело возвращаясь из увольнительной. Я вспомнил наши походы на волю. В них, как всегда, верховодил Макс. Мы постоянно опаздывали и потом неслись по Верхнепортовой, рискуя оказаться под колесами проезжающих машин. Правда, и движение тогда было попроще, и машин поменьше. Я настолько глубоко погрузился в свои мысли, что проспал зеленый. Из оцепенения меня вывел нетерпеливый сигнал заднего автомобиля.

– Да еду, еду! Чего разорался? – я второпях нажал на газ: всегда в таких случаях исправиться хочется мгновенно.

– «Миг» и «вечность» – временные категории. Знаешь, что они означают? – Макс не просто спросил. Есть здесь какой-то подвох, поэтому я ответил отрицательно.

– Миг – это время, которое проходит с момента, когда загорается зеленый, до момента, когда начнет сигналить стоящий сзади тебя автомобиль. А вечность – это время, которое проходит с момента, когда ты кончил, до момента, пока она уйдет!

– Да, это вечность! – я с ним абсолютно согласен.

– А кто эта Девушка-В-Красном-Дай-Нам-Несчастным? Ты ее знаешь? – я сначала думал, что он сразу про нее спросит, потом подумал, он совсем про нее забыл, но я не угадал в обоих случаях.

– Видел один раз в кабинете у Яцека отца. Знаю, что она на отправке рулит. И она – телка Кузнецова, который рулит отправкой.

– А почему ты думаешь, что она его телка? – Макс с недоверием смотрел на меня.

– Яцек рассказывал, а ему – отец. Неделю назад к НОДу на юбилей, как раз в «Арагви», – мы проезжали мимо в этот момент, – все пришли с женами, а Кузнецов – с Мариной.

– Вот это верный ход! Ее Марина зовут? Марина… Матерая…

Я не понял, восхищался он ею или наоборот, но то, что она запала ему под корку, – это факт. Очкарик сидел, как вкопанный, уставившись в одну точку. Интересно, о чем он сейчас думает? Как-то, полгода назад, он признался мне, что бывают моменты, когда ему очень трудно удержать себя в режиме моногамности и, чтобы не сорваться, он рисует себе страшные картины – как подлые амебы, просочившись внутрь него через гондон, разрушают его суставы и кости, выедают мозг и выпивают кровь. Интересно было бы посмотреть мультик из его башки! Наверное, сейчас там крутят ужасы почище, чем у Босха. Иначе убить ему в себе Марину не получится – уж больно она хороша!

– Направо, ты не забыл?

Скорее всего, я преувеличил ее влияние, и он просто просчитывал очередной бизнес-план.

– Не забыл, – Славка жил напротив ГУМа. Я свернул к нему во двор и остановился возле «крауна», в котором я узнал машину Макса. – Это же твой автомобиль?

– Славкин!

– Что ты меня лечишь? Номера твои!

– Он у меня его по доверке забрал, – Макс со слоновьей грацией выпорхнул из моей машины, открыл заднюю дверь и стал шарить у себя в сумке. – Вот тебе хорошее кино. Как посмотришь, вернешь назад – его тяжело купить. А порнуху выбросишь.

Я вылез из-за руля, чтобы исполнить ритуал прощания. «Обняться по-пацански» – без этого никак. Очкарик бросил взгляд на Славкины окна, потом на меня, сунул мне свою сумку: «Подержи!» – и полез на газон перед домом. Там он подобрал увесистую гальку и вернулся ко мне. Я с интересом наблюдал за его странными действиями: он умеет удивить.

– Славка себе крутые немецкие окна поставил, денег заплатил немеряно. Стекла обклеены пуленепробиваемой пленкой. Хочу проверить.

Он сильно размахнулся и запустил камень в окно на третьем этаже. Раздался громкий хлопок, что-то среднее между выстрелом и взрывом. Стекло выдержало, но на секунду мне показалось, что вся рама целиком завалится внутрь, – так она задрожала. Гулявшие неподалеку две бабы с ребенком быстро побежали прочь в сторону площади. Которая постарше, смешно причитая, толкала коляску перед собой, а молодая, судя по всему, ее дочь, прижимала к себе дитя и неслась без оглядки.

– Зачем ты людей пугаешь? Они подумали, что снова дом взорвали! – я делал вид, что ругаюсь на Макса, но на самом деле меня разбирал смех.

– Да, слушай, перебор! Если честно, я думал, что окно разобьется. Хорошая пленка! Что-то Славка не появляется, наверное, дома нет. Зря это шоу затевали… – больше он ничего сказать не успел – средняя створка окна распахнулась, из нее появился Славка и стал орать:

– Макс, ты че, охуел?! А если бы я в тебя шмальнул? Ты же знаешь, обстановка сейчас тяжелая! – он кричал, как фронтовик.

– Тогда бы мне пришел пе-е-е-здец! Но я знаю, что ты ссыкун, и никогда бы не стрельнул, пока не выяснил, кто здесь! А вдруг это менты? – Макс приводил ему аргументы, на которые Славке нечем было ответить.

– Давай, заходи! А че этот – согласился? Если нет, бери с собой, пропиздошим борца! – это была та правда, в которой была доля шутки.

– Все нормально. Он нам тему подкинул. Пойдешь со мной? – Очкарик забрал свою сумку.

– Зачем? Пизды получить? – больше мне там делать нечего…

– Не только за этим. Раскуриться хочешь? У меня есть пара папирос!

– Ты же знаешь, я не курю. Ни сигареты, ни папиросы. Ты че, забыл? – мне стало смешно.

– Я тебе курить и не предлагаю. Я тебя зову коноплей раскуриться, – он сразу мне растолковал, иначе до меня бы долго доходило.

– Да ну! Я с этой херней даже рядом стоять не хочу! – я сказал совершенно искренне.

– Ну и зря. А твой подельник Яцек очень уважает это дело, никогда не отказывается. Ладно, до завтра! Когда мы с этим бесом поговорим, я тебе дам знать.

Мы обнялись (а без этого никак!), он пошел в подъезд, я сел в «марк» и поехал на Чуркин. Времени у меня оставалось мало, а ехать туда далеко – нужно всю бухту огибать.

Пока ехал, всю дорогу думал о том, что Макс – удивительный человек. Он родился в семье ученых, которые были ленинградцами из поколений еще дореволюционных. Его отец и мать, биологи, приехали сюда по зову сердца, а так как флора и фауна в наших краях, – что в морях, что на суше, – во многом уникальна, то, естественно, они влюбились во всю эту кукумарию с ламинарией и посвятили ей жизнь. Короче, база Максу досталась с рождения, и он ей соответствовал. Обладал и силой, и умом, и тем, что называется «харизма». Легко сходился с людьми, имел кучу друзей, а врагов придумывал себе сам, но они об этом даже не догадывались. Считал себя компетентным по многим вопросам и в большинстве случаев – небезосновательно. Хорошо говорил по-английски и по-французски, понимал по-испански, что лично для меня было уму непостижимо: я на английском не могу связать двух слов. Родители с детства приобщили его к мировой культуре: всем известно, что каждый ленинградец возит Эрмитаж с собой. Все, что мы знали и любили, было от Макса. Короче, он всегда во всем хотел быть впереди, а там где ему это не удавалось по объективным причинам, он все равно стремился и обгонял при первой возможности. Порой – в ущерб себе.

Например, когда Яцека отец купил теть Вере норковую шубу (а в 1992 году она стоила целое состояние), Макс затаился и ждал момент. И он наступил уже после года его работы в банке. В одну из командировок в Китай он купил по шубе жене, маме и даже сестре, – правда, той полушубок. Чем навлек на себя гнев матери – она у него ярый защитник этих бедных норок – и сестры: «Не мог купить полноценную шубу, привез какой-то поддергайчик! Унизил, сволочь!» Радовалась только жена, но она у него всему рада. Терпение, пожалуй, самое важное качество для победы, и оно у Макса есть. Единственным огорчением для него как для супермена была его родовитая фамилия Агрызков, которую он, по его словам, любил, уважал и ценил. Но, мне кажется, в душе он считал ее не самой подходящей для человека без изъянов.

Новость о том, что Яцек курит траву, меня опечалила. Хотя, если честно, мне плевать, – курит так курит, он уже большой мальчик. Плохо то, что этот факт может, в конце концов, разрушить наш бизнес. Если его отец перестанет нас поддерживать – все, конец фильма! Я понимал: надо делать свое, ни от кого не зависящее дело и, конечно, при дороге. Для этого надо много учиться и много работать. И выбора у меня нет – я должен найти свой путь, пока я здесь.

С такими мыслями подъехал к двухэтажному зданию станции. Вечером здесь обычно тихо и спокойно – ни людей, ни машин. Один маневровый создавал звуковые спецэффекты: он разбирал только что прибывший поезд. Мой термос, – а я сверил его номер с номером в заявке, – находился в середине поезда немного справа от меня. Диспетчер Вован зачем-то туда его воткнул. Все, теперь торопиться некуда. Я подобрал разбросанные по заднему сиденью кассеты с порно и сразу же бросил их обратно, а кино решил изучить получше. Называлось оно мудрено «Повар, вор, его жена и ее любовник» Очкарик в своем репертуаре. Сзади на пластиковом футляре написана аннотация: «Еще один элегантный, драматичный и одновременно легкий фильм от Питера Гринуэя. Эта притча о любви, мести и, более всего, о жадности. Фильм одновременно забавный и страшный».

Повертев кассету в руках, я аккуратно положил ее на сиденье отдельно от остальных, чтобы не выбросить вместе с ними. Еще раз бросил взгляд на термос и охерел: он уже стоял отдельно на соседнем пути; его осталось только прицепить к тепловозу и утащить в укромное место. Вот почему диспетчер Вован воткнул его в середину! Он все просчитал: если бы термос стоял с головы или с хвоста, то Макаровна его сразу заныкала. Схватив заявку, я помчался к ДээСу. Его кабинет находился на втором этаже. Три недели назад старого, проверенного Палыча поменяли на молодого парнишку. Он год назад окончил институт и, естественно, сразу же попал под дурное влияние Макаровны. Я влетел на станцию и, перепрыгивая через ступеньки, помчался по лестнице. Первый пролет одолел нормально, а на втором, уже в самом конце, навернулся со всей дури. Если бы не ежедневные тренировки, точно чего-нибудь себе сломал, а так – упал-отжался и побежал дальше. Единственной пострадавшей была заявка, ее пришлось скомкать во время падения.

В кабинет я зашел без стука. За столом сидел ДээС, а рядом, естественно, Макаровна.

– У нас совещание, – ее полное лицо, похожее на состарившуюся злую матрешку, покрылось белыми и красными пятнами.

– Я знаю, – не вступая с ней в перепалку, положил перед начальником заявку, разгладил ее руками и показал на подпись. – Валера, этот номер Яценко собственноручно здесь написал. Если ты сейчас термос увезешь, я из товарной позвоню ему домой. Подумай, спросят с тебя! Не с нее!

На нее я показал пальцем. Больше мне нечего было сказать, но я добавил:

– Совещайтесь! – и вышел за дверь.

Конечно, с моей стороны это была борзость, и с предыдущим начальником такая тема не могла прокатить в принципе. Но Палыч никогда бы не тронул ни один термос или секцию, пока не выяснил, чьи они. А эта старая жаба решила подставить пацана – ей все равно, что завтра дядь Тарас вставит ему за то, что пошел против системы. Я прошел в другой конец коридора, сел на подоконник и стал ждать, пока Макаровна выйдет из кабинета: ей там больше нечего делать. Через пять минут открылась обитая черным дерматином дверь с табличкой «Начальник станции», и оттуда выползла жирная туша. Как можно жить с такой жопой? Она пристально посмотрела на меня (в ее взгляде читалась угроза, ненависть и одновременно – бессильная злоба) и, не сказав ни слова, пошла вниз, пыхтя на ступеньках.

– Валера, извини, что я так поступил, но по-другому было нельзя. Иначе тебя бы с говном съели, ты же понимаешь! – на этот раз я постучался перед тем, как войти в кабинет.

ДээС сидел за столом и нервно крутил в руках мою заявку:

– А почему она такая мятая?

– Упал на лестнице, когда бежал тебя спасать!

Он усмехнулся, еще раз разгладил мятый листок, завизировал, позвонил дежурной по станции и дал команду везти термос в рыбный порт. Там его уже ждал портовской маневровый. Пока он говорил по телефону, я лихорадочно соображал, чем его зацепить. Дать денег? Может не взять от меня, побоится? Я же «родственник»! Угрозы? Раз или два проканает, а потом привыкнет. Не бить же его, на самом деле? И тут я вспомнил, как дядь Тарас пару дней назад разговаривал с кем-то по телефону, и сказал такую фразу: «Там ДээС – парень нормальный. Если и дальше так пойдет, переведем в отделение». Правда, это он говорил про начальника с другой станции, но он мог и про этого так сказать – теоретически.

– Мне сегодня дядя про тебя говорил, когда я заявку подписывал: «Если Белобородько и дальше так будет работать, заберем в отделение». Валера, ты же знаешь, что это – система, и они ее воспроизводят. Если ты в нее вписался, понял ее законы, то она тебя будет автоматически наверх поднимать. Вот ты сейчас бы повелся на предложение Макаровны и забрал этот термос, то, конечно, копейку срубил. Это понятно. (Валера покраснел от этих слов, но возражать не стал). А завтра тебя Яценко вычесал бы в хвост и гриву на селекторном. Макаровна знала, что этот термос – мой, он при мне ей звонил. И все равно она тебя хотела подставить: говорила, что он – ничей. Ведь так?

Я ему соврал, но он клюнул, кивнул головой и достал сигареты. Прикурил, отошел к окну и задымил в открытую форточку. В его голове шел мыслительный процесс, а я продолжал давить, пока он был распаренный:

– Я хочу тебе предложить зарабатывать по той же схеме, что мы с Палычем работали. Он тебе не рассказывал?

Валера отрицательно покачал головой, выпустил дым и посмотрел на мои руки, которые я держал на столе. Наверняка подумал, что я, как Акопян, сейчас пошевелю пальцами, и из них полезут рубли – или лучше доллары, но денег, к его сожалению, не было. Только слова:

– На станцию приходят термоса, которые ничьи. Их мало, но они есть. Когда такой термос приходил, – а это бывало только ночью, – Палыч его прятал или сразу загонял в порт под погрузку. У меня есть пацаны, которым они постоянно нужны. На следующий день я оформлял на него документы, а деньги – поровну.

Я блефовал. Палыч по такой схеме работал не со мной – но я точно знал, с кем. Это был его собутыльник и бизнес-партнер по совместительству. Пока Валера курил, я смотрел на него и думал, что он неприятный тип: с острыми скулами, впалыми щеками, длинным носом и зачем-то – с усами, которые торчали во все стороны. В своей серой форменной рубашке с погонами он походил на молодого почтальона Печкина из тупого советского мультика, который я ненавидел от всей души, как и всех его персонажей. Пауза затягивалась, и я решил, что нет смысла сейчас его поддавливать. Пусть обмозгует в спокойной обстановке.

– Валера, ты присмотрись, подумай. Я завтра приеду, и мы еще поговорим.

Я встал, протянул ему руку, но он не стал ее пожимать, а вместо этого спросил:

– Ты далёко сейчас поедешь?

– В центр. А тебе куда надо?

– На Военку, в общагу. Но скоро селекторное, пока мне нельзя уезжать.

Он дурак или хитрый? Думает, что я его буду ждать? Но вместе с этой мыслью меня посетила и другая:

– А ты оставь Макаровну. Она же старший товарный кассир и селекторное может за тебя провести. Сегодня пятница; в отделении никого, только дежурный.

Валера обрадовался, как ребенок, от того, что может пораньше свалить домой, быстро собрал свои пожитки. В этот момент он напоминал школьника, который решил сбежать с последнего урока. Потом позвонил в товарную, поставил Макаровне задачу, причем ему пришлось напомнить ей, что это он здесь – начальник станции. Я сказал ему, что буду ждать в машине, и вышел из кабинета, а пока спускался по лестнице, все время радовался, представляя себе, какая сейчас рожа у Макаровны. Захотелось даже заглянуть в товарную, чтобы убедиться, но я сдержался. На улице, когда я подошел к своему автомобилю, меня окликнули:

– Эй, погоди!

Такое приветствие обычно не бывает позитивным. Я быстро обернулся: ко мне подходили два сорокалетних мужика ублюдского вида и состояния. Я сунул ключи в карман и быстро спланировал схватку: одному надо сразу пройти в ноги и хорошенько ударить спиной об асфальт, а со вторым уже по обстановке. Но первым я начинать не буду.

– Тебе не до хуя термосов на одного? Харя не треснет? – тот, который говорил, шел первым, явно намереваясь вступить в бой, а вот второй отставал, не проявляя большого рвения.

Где-то я его видел, а где – не могу вспомнить. В данной ситуации эта мысль была не очень важной, но она почему-то вертелась в моей голове, не давая сконцентрироваться. Я не отвечал. До поры не видел в этом смысла: нужно посмотреть, что будет дальше, а ответить мне есть чем. Я – не слабый парень. Он остановился в двух шагах от меня, его правая рука находилась в кармане серой куртки, а пальцами левой он нервно постукивал по бедру. Левая нога, чуть согнутая, впереди, правая – сзади, на упоре. Он находился в стойке, чтобы нанести удар. Осталось только дождаться подходящего момента. Это может быть как раз тогда, когда я начну говорить. А у меня теперь возник другой вопрос: есть ли в его кармане нож или это просто понт такой? В моем арсенале имеется пара приемов из самбо, я хорошо ими владею, но там в обоих случаях можно сломать руку, если противник не готов. А он, судя по всему, не готов. С другой стороны – нож есть нож, и он может быть очень опасен против голых рук, пусть и тренированных. Мужик медлил, его волчьи глаза беспрерывно рыскали по мне в поисках слабого места, но, увы, пока они его не нашли. Такие мне на ковре попадались – не часто, но бывали. Это, в основном, парни с Кавказа, их почерк. Мы стояли друг против друга уже минут пять, и не знаю, сколько бы еще это продлилось, но тут из здания станции появился Валера. Увидев меня, почти вприпрыжку поспешил в мою сторону. Не обращая внимания на мужиков, он подскочил к «марку», схватил за ручку двери, подергал и громко спросил:

– А почему закрыто?

Я сунул руку в карман, нажал кнопку на брелоке и открыл ему дверь. Ситуация разрядилась, это стало понятно. Но просто так весь сыр-бор завершиться не мог: нужна точка, и мужик ее поставил. Он немного вытащил из кармана руку и показал мне нож. Первым моим желанием было прыгнуть ему под руку и попытаться ее вывернуть, – уверен, могло бы и получиться, он ведь этого не ждет. Но потом я взял себя в руки. Скорее всего, эта встреча у нас – не последняя; теперь я предупрежден и, значит, вооружен. И потом, как часто бывало в таких случаях, мне вспомнились слова тренера: «Надо быть спокойным до схватки, во время схватки и, более всего, – после схватки», поэтому я просто ответил на его вопрос:

– Мне – не до хуя!

На сем и порешили. Я сел в машину и поехал огибать бухту в обратном направлении. Валера уже успел осмотреться:

– Что за люди? Что хотели?

– Попросили закурить, а я же не курю, и это их немного расстроило!

– Если бы у меня попросили, я бы тоже так сказал. На всех не напасешься. Хороший у тебя «марковник», крутой! Салон – как новый, кресла – как в лучших домах Парижа и Лондона… – он продолжал нести чушь, алчными руками шарил по торпеде, попытался оторвать вонючку, но она была приклеена. Потом открыл бардачок и все там разворошил. Захотелось дать ему по рукам: я люблю, чтобы был порядок. Он повернулся назад, еще немного поохал и наткнулся на кассеты. – Сколько порнухи! Дай одну посмотреть!

Конец ознакомительного фрагмента.