Вы здесь

Четыре страшных повести. Сборник. Дом рядом с моргом (Андрей Хорошавин)

«Прошлое не уходит от нас навсегда.

Оно где—то рядом».

© Андрей Хорошавин, 2017


ISBN 978-5-4485-6262-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Описываемые события вымышлены. Совпадения случайны

Дом рядом с моргом

1

Дождь хлестал по крыше автомобиля и ручьями стекал по капоту на асфальт. Дворники не успевали размазывать воду по лобовому стеклу. Колёса били по неровностям дороги, но он уверенно держал руль в крепких руках. Она сидела рядом и смотрела пьяными глазами вперёд. «Только бы не ГАИшники», – думал он, хотя и понимал, что в такую погоду их на дорогу не выгонишь.

Он познакомился с ней на свадьбе друга. Она как—то странно посмотрела на него, и он пригласил её на танец. Потом они протанцевали весь вечер. Она была старше его лет на десять, но ещё не потеряла привлекательности и зажгла в его молодом сердце огонь похоти. А сейчас они ехали в его машине к ней домой, что бы продолжить веселье. На заднем сидении в чёрной матерчатой сумке гремели бутылки с водкой.

Оказывается, они жили в одном посёлке. Её дом находился напротив школы, в которой ему довелось учиться. Фары осветили доски забора и чуть покосившиеся ворота, блестящие от дождя. Он бесстрашно покинул машину, открыл ворота и вернулся весь промокший и улыбающийся. Автомобиль въехал во двор и замер у крыльца. Скрипнули тормоза. Она, накрывшись его пиджаком, взбежала по ступенькам и немного повозившись, отперла навесной замок. Со скрипом отворилась дверь. Он закрыл ворота, подхватил сумку и бросился следом.

Скинув туфли в прихожей, он вошёл. Пахло квашеной капустой и женскими духами.

Справа кухня с печкой, слева небольшая комнатка со столом и сервантом. За перегородкой большая комната, которая была одновременно залом и спальней. Ему в глаза бросилась широкая кровать, устеленная розовым покрывалом, обшитым белыми рюшами. В его груди всё всколыхнулось.

– Ты одна, живёшь?

– Да. Муж умер. Рак. Дочь в областном центре живёт. Замуж вышла. – Она рассматривала его и щурилась в свете электрической лампочки. – Ой! Да ты совсем промок. Ставь сумку на стол и снимай всё.

Она бросилась к огромному шкафу, распахнула дверцу. Потом она сняла с плечиков длинный махровый халат, тёмно—зелёного цвета и взяла с полки большое белое полотенце. Пока он приводил себя в порядок, она успела переодеться, накрыть на стол и затопить печь. Весело затрещали дрова. Они, наконец, сели.

Со свадьбы он прихватил с собой три почти полные бутылки водки, а она сгребла остатки закуски в три полиэтиленовых пакета.

– Ну, ещё раз за знакомство. – Поднял он наполненную рюмку.

– За знакомство. – Прошептала она.

После выпитой рюмки, по её лицу снова разлился румянец. Оно сидела напротив него, в домашнем жёлтом халатике. Её белая кожа, мягкие колышущиеся как колокола груди, округлые в складочку формы и широкие бёдра пробуждали в нём желание. Он наполнял одну рюмку за другой. Она пьянела и всё меньше контролировала себя. Вот она неловко двинула рукой, и верхняя пуговка халата расстегнулась. На фоне молочной кожи показался тёмный сосок. Вот полы халата разошлись, оголив толстые белые ноги и краешек голубых трусиков. Между пуговок, виднелись складки пухлого живота, покрытого светлым пушком.

Она почти ничего не ела, и вскоре её глаза начали закрываться. Со вздохом откинувшись на стуле она, наконец, прошептала:

– Отведи меня в постель.

Он поднял её со стула. Она еле стояла на ногах и опиралась на него всем весом. От прикосновения к её телу, кровь ударила в голову. Через зашторенный дверной проём, он провёл её в комнату и уложил на кровать. Она упала на спину и раскинула в стороны руки. У халатика расстегнулась вторая пуговица, и грудь вывалилась наружу, освободившись из плена.

Его глаза сверкнули.

Задыхаясь, он вернулся к столу и налил ещё. Опрокинув рюмку, он услыхал её храп.

Сначала он разделся сам. Потом распахнул на ней халат и стащил трусики. Она развалилась перед ним и храпела, не реагируя на его действия. Содрогаясь всем телом, он навис и погрузился в неё до самого основания. И в этот момент она открыла глаза.

Её брови взлетели вверх. В глазах застыло недоумение.

– Вы, что делаете?

Она упёрлась руками ему в грудь, пытаясь сбросить с себя. Но он уже не мог остановиться, и только крепче сжал её в объятиях. И тогда она закричала. Громко и надрывно:

– Помогите! Насилуют!

Он попытался зажать ей рот, но она укусила его за ладонь.

– По—мо—оги—ите—е…!!

– Да замолчи ты. – Он ударил её, потом выхватил из—под её головы подушку и прижал к лицу. Она задёргалась под ним, но он продолжал толкать. Его движения учащались, она же наоборот сопротивлялась всё слабее и слабее. Наконец она и вовсе затихла, а он зарычал и задёргался, напрягая все мускулы.

– Ну вот. А ты боялась. – Он снял подушку с её лица и внутри у него всё похолодело.

Женщина была мертва.

На часах начало второго ночи. Печь почти прогорела. Дождь за окном начал стихать. А он сидел и думал. Перед его глазами плыли страшные картинки. Суд. Тюрьма, и то, что с ним сделают в тюрьме, как с насильником. «Ну, уж нет. Нет». Ему стало страшно. Он оделся и снова посмотрел на женщину. Она всё так же лежала, раскинув руки и ноги в стороны. Её глаза были широко раскрыты, и ему показалось, что она наблюдает за ним. «Нет. Он не хочет в тюрьму. Всё получилось случайно. Она сама этого хотела, а он не смог остановиться. И вот». Он вышел за дверь и осмотрелся. Тишина и темень. Ни одного фонаря.

Он закурил. Он хорошо знал этот район. За её домом, номер шестьдесят восемь, пустырь заканчивающийся болотом. Болото вечно пахло, да и сейчас, наверное, пахнет медикаментами. Туда выбрасывали упаковки от лекарств, потому, что болото располагалось на территории больничного комплекса. И ближе из всех зданий комплекса к болоту располагался морг, как раз за огородом её дома. Всего каких—то двадцать пять – тридцать метров.

Он хорошо помнил этот морг. Ещё мальчишками они, как стемнеет, забирались внутрь и стояли там, среди мертвецов пять минут. Это была проверка на храбрость. «Какими же мы были идиотами. Но что же делать?». Его трясло и бросало в жар. Их видели там на свадьбе. Видели танцующими. Потом они сидели вместе. Но… выходили они порознь. Он прихватил со стола бутылки и пошёл к машине. Все уже перепились. Она осталась собрать закуску. Она вышла одной из последних и долго разговаривала с пьяной подругой. Потом подругу увёз муж, а она осталась стоять на крыльце кафе одна. Он запарковал машину во дворе двух этажного дома через дорогу от кафе. Потом он специально выждал минут пять, наблюдая за ней из—за угла дома. Она стояла одна и ждала его. Никто не видел, как он подъехал, как она садилась к нему в машину. Зато многие видели, как он уходил один. В дверях толкотня. Все обнимаются. И он обнимался со знакомыми, даже помог одной девушке спуститься по ступеням, потому, что у неё длинные шпильки на туфлях.

«Что же делать? Поджечь дом и уехать? Приехала пьяная. Затопила печь. Уснула. Выпал уголёк. Блин! Оргазм. Его следы в ней. Нет. Нужно избавиться от тела. Но куда его деть?». Дождь шумел по крыше. Всюду падали капли. «А что если…? Во всяком случае, там искать не будут. А нет тела, нет преступления». Он сбежал по ступеням и бросился во тьму.

Замок, как всегда висел на скобе. Дверь закрыта и подпёрта палкой. Он убрал палку, открыл дверь и вошёл. Запах всё тот же. Вдоль стен деревянные полки. На них постелено что—то вроде клеёнок. Он чиркнул спичкой и двинулся вглубь. Деревянный пол растрескался, доски шатались. Всего один труп. На дальней полке. Мужчина. Голый. На пальце бирка. Он присел и запустил пальцы в щель между половыми досками. Доска поддалась, и он оторвал её от лаги. Вторая. Третья. Он снова чиркнул спичкой. Под досками между лаг – земля.

Он метнулся обратно.

Убрал всё со стола. Халат, который она ему дала, убрал в шкаф. Скатерть вымыл с мылом. Даже пол протёр. Потом убрал в шкаф и её халатик. Её трусы, лифчик, платье, в котором она была на свадьбе, колготки и туфли он свернул и бросил в багажник.

Весила она прилично, но неудобство составлял не вес, а то, что она была голая и полностью расслабленная. Страх придал ему силы. Он доволок её до машины и бросил в багажник. Ещё раз всё проверил. Навесил замок, закрыл его. Ключ положил в карман. Потом обмыл руки в бочке. Завёл машину. Не включая фар, с замирающим от страха сердцем, сдал задом в ворота. Закрыв их, он двинулся к моргу. Вокруг никого.

Вновь усилившийся дождь барабанил по крыше и лобовому стеку. Оставив машину на дороге, он заволок её в морг. В багажнике лопата с укороченной рукояткой. Земля под досками морга была мягкой, и яму он вырыл за полчаса. Ключ от дома и одежду он бросил в яму вместе с телом, и завалил землёй. Установив доски на место, чиркнул спичкой, проверил всё и ушёл, подперев дверь.

Капли дождя били по листьям деревьев. Всюду холодными змеями извивались потоки грязной воды, слизывая, оставленные им следы.

Как добрался домой, он не помнил, но всю дорогу он молил только об одном: «Господи, пусть меня не найдут».

2

День у предпринимателя Семёна Кулибаба не задался с самого утра. По составленному, им же самим, плану ровно в девять он должен был отвезти мэра посёлка с его заместительшей на место строительства жилого комплекса, который планировалось возвести ещё в девяностые, в рамках программы расселения ветхого жиля. Но тогда денег хватило только на то, что бы освободить требующуюся для застройки площадь от оставшихся строений заброшенного больничного комплекса, построенного ещё в Советское время. К проекту вернулись в двух тысячном году. Устроили конкурс на строительство и, он, Семён Кулибаба, выиграл его. Можно сказать, вырвал, как волк вырывает кусок мяса из оленьего бока. Ему нравилось сравнивать себя с хищником. Нужно вцепиться и рвать, по—другому в бизнесе нельзя.

Сегодняшний день приурочили к открытию строительства, и начать его решили в торжественной обстановке. Мэр приготовил речь, и горел желанием появиться в прессе эдаким, радетелем за нужды избирателей, отцом родным. Но когда джип Семёна въехал на территорию строительной площадки, то первое что ему бросилось в глаза – это свет проблесковых маячков полицейских автомобилей. Все – полицейские и рабочие, собрались в тесный круг на краю стройплощадки и что—то рассматривали. Над ними, с поднятым ковшом застыл экскаватор.

От толпы отделился прораб и двинулся навстречу. Торжественное сияние в глазах мэра померкло, и от этого Семён пришёл в бешенство.

– Что случилось, Андрей Николаевич. – Он едва сдерживал гнев.

Прораб развёл руки в стороны:

– Да тут, Семён Анатольевич, чертовщина какая-то. Я, как вы и распорядились, в полдевятого приступил к рытью котлована. Экскаваторщик капнул два раза, а из ковша вместе с землёй череп да кости. Пришлось ментов вызывать.

– Ты почему мне не позвонил? – Шипел Семён.

– Да, забыл я. Растерялся. Пока сообразил, вы уже тут.

– Ой, это без меня. – Заместительша бросилась назад к джипу. – Меня стошнит от одной мысли.

Мэр с недовольным видом раскачивался с пятки на носок и сверкал очками.

– Не расстраивайтесь Семён Анатольевич. Давайте перенесём мероприятие. А пока отвезите нас в мэрию, дел полно.

Настроение было убито. Рабочих пришлось распустить по домам до завтра. Полицейские оцепили место происшествия, и весь день вели раскопки.

Вечером Семён позвонил бывшему однокласснику Коле Шиферу, ныне начальнику следственного отдела района, подполковнику Шиферову Николаю Ивановичу, пригласил в гости. Посидели. Николай Иванович прояснил обстановку.

– Скелет женский. Пролежал в земле лет двадцать. На том месте раньше больничный морг стоял. Может, про труп просто забыли. Сам знаешь, какое время было. Всем всё до ноги. Но есть один нюанс. Над скелетом обнаружили фрагменты женской одежды. Есть версия, что кто—то, таким образом, избавился от тела. Но… – Николай Иванович приложил палец к губам. – Это пока не афишируется.

– Ладно. Я всё понял. Спасибо Коля. Когда я могу возобновить работы?

– Да завтра и возобновляй. Мои там уже закончили.

Попрощавшись, Семён отправился домой.

На следующий день всё повторилось.

На этот раз на экскаваторе лопнул шланг высокого давления, и струёй масла выбило глаза рабочему.

Мэр снова покачался на носках, посверкал очками и уехал, заметив напоследок с усмешкой:

– Надеюсь, Семён Анатольевич, в сроки, обусловленные договором, вы уложитесь.

Семён только плотнее сжал зубы, волком взглянул на прораба и вскочил в джип.

Рабочего увезла скорая, а растерянный прораб присел на корточки у гусеницы экскаватора. Из кабины неслась ругань экскаваторщика:

– Я этого козла, веришь, нет, Николаич, два раза отгонял, а он стоит. Стоит и смотрит. Вот и насмотрелся. – Прораб молчал и курил. – А вчера, слышь, Николаич, чё грит? Бабий вздох, грит, услыхал. Ну, такой, грит, со стоном. Будто, грит, баба проснулась.

– Ага. Слушай больше. Похлебай ка её родимую, ещё не то услышишь. – Прораб выпустил облако дыма. – Набрали алкашей, мучайся тут с ними.

– Во-во, Николаич. Так и есть. – Экскаваторщик перестал греметь ключами и высунулся из кабины. – Хотя мне тоже вчера показалось, будто светануло, что—то из—под ковша. А потом вроде облачко…

– Да иди ты! – Прораб швырнул сигарету и вскочил на ноги. – Тоже с похмелья, что ли? Как достали вы меня уже? – Развернувшись на каблуках, он быстро пошёл в сторону вагончика.

Котлован вырыли. Заложили фундамент. Залили в подвалах полы и приступили к монтажу плит перекрытия. И тут опять. Лопнувшим тросом монтажнику снесло половину лица. Снова остановка. Расследование. Монтажник оказался в нетрезвом состоянии и грубо нарушил правила техники безопасности.

Через месяц, во время кладки стен, бадьёй с раствором сбило со стены каменщика. Мужик остался жив, но его увезли в больницу с множественными ушибами и переломом. Потом получил серьёзную электро травму электрик. Потом при разгрузке утеплителя, грузчика едва не растёрло между стеной и бортом грузовика. Отделался переломами рёбер.

Предписания и предупреждения сыпались одно, за другим. Спасало только то, что программа расселения ветхого жилья, была на контроле у губернатора области.

Потом пришёл увольняться сторож.

– Ты то, чего?!

– Ты, начальник, или ружо давай, или сам сторожи.

– Рожай уже!!

– Тут по ночам, творится всякая гадость.

– Чего ещё?!

– Намедни слышу, шастаить кто—то. Не то пыхтит, не то вздыхает. Выхожу – чуть не обделался. Стоит голая баба, светится и вздыхает. А то, по ночам в дому, то свет, то шаги. И всё охи да вздохи.

– Мне, только вот, этого, блядь, тут и не хватало. Иди отсюда, проспись. Да, что за напасть! – Кричал Семён, выгнав сторожа. – Пропастина какая—то! Место тут проклятое, что ли?! Кому я, что сделал?!

Ружьё он, конечно, сторожу не дал, но привёл собаку, и выделил деньги на кормление. Тот затих.

Потом привёз священника. Батюшка помахал кадилом, побрызгал святой водой, взял деньги и уехал. Но ничего не изменилось.

К моменту сдачи дома насчитывалось более двадцати несчастных случаев. Семён сменил двух прорабов, но это тоже ничего не изменило. Народ роптал, но работал. Пойди, найди работу в посёлке.

Кое—как уложились в сроки сдачи первого дома. На этот раз митинг всё—таки состоялся. Даже губернатор области приехал. Жильцам торжественно вручили ключи от квартир. Пожелали всего хорошего. Снова батюшка махал кадилом и брызгал всех подряд святой водой. Через час разошлись. На другой день началось заселение. Когда все квартиры были заселены, и жизнь в доме потекла размеренно, Семён выгнал из кухни детей и жену, надрался водки и уснул прямо за столом со слезами облегчения и радости на глазах.

3

За окнами грузовика мелькали дома и магазины посёлка, отвороты и переулки. В приоткрытое окно кабины влетал тёплый июльский ветерок. Владимир Тимофеевич уверенно правил автомобилем, удерживая руль левой рукой, а правой он обнимал жену. Сегодня, наконец—то, они переезжают. Они покидали старый, надоевший за двадцать лет жизни деревянный барак, построенный ещё во времена царя гороха. Решением жилищной комиссии дом был признан ветхим и подлежал сносу, и вот теперь они вселятся, в новую квартиру.

Вот площадь, вокзал, вот школа в которой он проучился десять лет. Теперь нужно свернуть налево. Перед поворотом его взгляд скользнул по остову, уже развалившегося частного дома. Крыша разобрана. Огород запущен. В окнах нет стёкол, а кое—где и рам. На углу, повиснув на одном гвозде, чудом уцелела табличка с номером шестьдесят восемь. Руль чуть дрогнул. Грузовик вильнул в сторону разделительной полосы, но Владимир Тимофеевич выровнял его. Жена взглянула с тревогой.

– Так. Что—то сердце кольнуло. От радости, наверное.

Свернули к дороге. Вот она, мечта всей жизни. Трёхэтажный, только что отстроенный дом. Второй подъезд. Правда, квартира на первом этаже, но это ничего. Главное, что квартира новая, просторная три комнаты, большая кухня, раздельный санузел и балкон. Да балкон. Не смотря на то, что первый этаж, балкон всё равно установили. Большой и застеклённый снаружи. А под балконом прекрасное место для стоянки грузовика. Всё на виду.

Разгружались и заселялись до вечера. Мебель и вещи пока бросали без порядку. Потом расставим. Главное вселиться. К вечеру оба валились с ног, но усталость эта была приятной.

Пока жена возилась на кухне с ужином, он вышел на заваленный узлами балкон. Сдвинул створку в сторону и выглянул наружу. Ветер стих. Листья тополей едва колыхались. За тополями он снова увидел остов заброшенного дома и долго смотрел на его почерневшие от времени бревенчатые стены, на окна с растрескавшимися стёклами.

В памяти всплыло всё, до мельчайших подробностей. Её белое пышное тело на розовом, обшитом рюшами покрывале. Размётанные по подушке волосы. Её испуганные тускнеющие глаза и отвисшая челюсть. По спине пробежал холодок. Он тряхнул головой и ушёл внутрь.

Поужинали и улеглись пораньше. Диван стоял посреди зала, а вокруг него в беспорядке возвышались шкафы мебельной стенки. Окна ещё без штор, потому отблески луны ложились на пол и разбросанные по нему вещи.

– Слушай, Володь? – Жена прижалась к его плечу. – Серёжка из армии вернётся, вот обрадуется. У Юльки теперь своя комната будет. Представляешь, приедет из лагеря, а тут комната своя. – Она глубоко вздохнула и сильнее прижалась к тёплому плечу мужа. Но он не ответил. Она подняла глаза. Муж уже засыпал, уставший за день. Глаза жены блестели в ночи, на лице счастливая улыбка. Вскоре уснула и она.

Разбудил их шум и ещё какой—то звук, спросонья не понять. Владимир Тимофеевич вскочил и прислушался.

– Как будто ветер шумит. – Жена испуганно смотрела на него. – Он встал и прошёл в комнату с балконом. Застеклённая балконная дверь была распахнута настежь, а во всю длину стеклоблока из угла в угол тянулась трещина.

– Ах, что б тебя. Теперь придётся блок менять.

Наступая в темноте на узлы, он пробрался к открытой створке балконного остекления. Снаружи шумела листва, раскачивались макушки тополей. Луна тускло просвечивала между наплывающих туч. Его лицо обдало потоком воздуха. Он непроизвольно бросил взгляд в сторону заброшенного дома, и ему показалось, что…. Нет, просто показалось. «Наверное, с утра дождь врежет. Хорошо, что сегодня всё успели». Захотелось курить. Он задвинул створку, запер балконную дверь и вернулся в постель к жене.

– Что там?

– Да балкон не закрыл. Дверь ветром и распахнуло. Стекло треснуло.

– Ну, надо же?

– Ладно, спи, заменю в выходные.

Она появилась из светящейся дымки. Голая и посеребрённая лунным светом. Она стояла, с укором смотрела на него и качала головой. В руках она держала одежду.

– Что же ты Володя не одел меня. Я так замёрзла.

Запищал будильник. Он открыл глаза. Жены уже рядом не было. Из кухни доносился шум кипящего чайника, и запах яичницы с колбасой и луком. Голова была тяжёлой. Он не выспался.

Но вскоре настроение опять вернулось к нему. Он принял душ. Какое блаженство. Теперь это можно делать хоть по десять раз на дню. В ванной всё блестело и радовало глаз. Горячий чай и яичница, окончательно развеяли воспоминания о прошлом.

Пропустив на перекрёстке группу школьников, он весело просигналил им и дал газу. Вывернув на главную улицу, он бросил взгляд на остов заброшенного дома. Таблички с номером шестьдесят восемь уже не было. Солнце отразилось на осколках разбитых окон, и ему показалось, что за стеклом крайнего справа окна мелькнуло бледное лицо. Руль дёрнулся в его руках. Сердце застучало сильнее.

Давно она не приходила. Сразу после всего, что произошло, он видел её чуть ли не каждый день в течение двух лет. Она садилась к нему на край кровати и плакала, или просила выпустить её. После свадьбы с Любашей, сны прекратились.

Воспоминания накатили холодной волной. Его опрашивал следователь. Потом проверяли и его машину, но ничего не нашли. У него хватило ума сменить колёса и избавиться от лопаты. Он промыл багажник бензином, перестирал одежду, в которой был на свадьбе, на несколько раз. Он так боялся, что не мог уснуть по ночам. Её тело так и не нашли, и дело, по которому он проходил, как свидетель, было приостановлено, а потом и прекращено за давностью лет. Тогда он и начал пить. Сначала это помогало забыться, потом вошло в привычку.

После свадьбы с Любашей, он перестал напиваться. Всё наладилось в его жизни, и он вспоминал о происшествии всё реже и реже. И вот опять. «Это всё из—за этого дома. Ещё устал вчера. Всё хорошо. Всё пройдёт. Всё уже прошло».

В обед позвонила жена.

– Представляешь, утром села к зеркалу, только достала тушь, а оно пополам. Кусок вывалился и об пол вдребезги.

– Наверное, во время переезда перегнули, вот стекло и лопнуло. А в суете не заметили.

– Наверное. Ты сегодня не задерживайся. Дома работы полно.

– Да понимаю я.

Он выключил телефон и почувствовал лёгкое раздражение.

По дороге с работы заехал в магазин. Купил стеклоблок и зеркало и домой. Весь вечер расставляли мебель. Он бурил стены для полок и шкафов, вворачивал саморезы, вбивал дюбель гвозди. Когда улеглись, часы показывали начало двенадцатого. Уставшие и довольные они уснули. Снова приснилась она. Снова просила согреть и смотрела так, что холодело внутри.

Утром он встал с тяжёлой головой. «Хорошо, что сегодня суббота». У жены рабочий день. Её смена в магазине. Он позавтракал и занялся делами. Но на первом же саморезе, шуруповёрт сорвался и он со всего маху вонзил биту в верхнюю фалангу большого пальца. На стену хлестануло кровью. Пока искал аптечку, залил кровью пол в ванной.

– Чёрт!

Палец распух и ужасно болел. Принял таблетку Темпалгина и вышел на балкон. Снова захотелось курить, но он снова сдержался. Уже год прошёл с тех пор, как он выкурил последнюю сигарету и выпил последнюю рюмку и, к радости жены и дочери, пообещал, что больше никогда не прикоснётся к этой гадости. Вернулся в квартиру и осмотрел балконную дверь. Распаковал и заменил стеклоблок. Потом обрезал по размеру и вставил зеркало на место разбившегося. Собрал трюмо и установил в прихожей.

Пискнул мобильник. Звонила жена. Голос заплаканный.

– Я из больницы. Красилась перед работой и кусок туши попал в глаз. Я промыла, но стало ещё хуже. Глаз весь опух. Меня Валя подменила на сегодня. Заедешь за мной?

Завёл грузовик. Двинул к поликлинике.

У Любани повязка в пол лица. Он довёл её до машины, усадил.

– Болит?

– Очень. Не надо было в разбитое зеркало смотреть.

– Да ерунда всё это. Пройдёт.

Грузовик тронулся. Жена прижалась к его плечу.

– У меня вон тоже травма. Палец битой пропорол. Так, что мы оба с тобой теперь инвалиды.

Жена рассмеялась и повеселела.

Перестали сниться сны. Дня через три его палец зажил, и он снова вернулся к домашним делам. С женой оказалось сложнее. Опухоль всё не спадала. Глаз всё время болел. В больнице сказали, что это из—за китайской туши. Что—то попало в глаз и вызвало аллергию. Но скоро всё пройдёт. Брали на анализ кровь, промывали глаз, меняли повязку. Несколько раз делали уколы. Но глаз продолжал болеть. Опухоль, правда, спала, но вот боли не проходили.

Ещё через неделю жене выписали направление в областную поликлинику. Он отвёз её в областной центр и оставил там. Обследование заняло три дня.

Заключение врачей прозвучало, как удар грома. Рак роговицы глаза в начальной стадии. Ничего не помогло. Процесс развивался настолько быстро, что жена не дожила до приезда дочери из лагеря.

4

Он не верил, что это происходит с ним. Даже стоя на краю могилы жены. Даже когда первые комья земли упали на крышку её гроба. Рядом плакала дочь. Сына отпустили из армии на похороны, и он тоже стоял рядом, обнимал Юлю за плечи и успокаивал, сам еле сдерживая слёзы. Он смотрел по сторонам затуманенными от слёз глазами и искал ответа в окружающих его лицах. Но люди опускали головы. Что тут скажешь. Он пытался поймать их взгляды, но тщетно.

Желающих проводить Любашу в последний путь оказалось, на удивление много. Родня, подруги, коллеги по работе. Собрались и его сослуживцы. Даже кое—кто из соседей пришёл. И вдруг сердце ухнуло куда—то вниз, в холодную темноту могилы. За спинами пришедших он увидел её. Она стояла за оградой соседней могилы и смотрела ему в глаза. От неё исходило голубое свечение. Она всё так же держала в руках скомканную одежду и по её бледным щекам стекали слёзы. Она шевельнула посиневшими губами, и он услыхал её шёпот:

– Теперь ты меня согреешь?

Голова пошла кругом. Перед глазами замелькали встревоженные лица. Ему показалось, что он падает в могилу вслед за женой. Очнулся он уже лёжа на земле. Над ним склонились множество лиц. Они что—то говорили ему, но он ничего не слышал. Он видел только её. Он нависла над ним, источая могильный смрад и холод. И тогда он впервые заговорил с ней.

– Что тебе нужно от меня?

Она улыбнулась, прикоснулась к его губам своим холодным ртом и вновь прошептала:

– Ты!! – Потом она повернулась к нему спиной, будто собралась уходить, но в последний момент оглянулась. – Приходи ко мне. Я живу всё там же. Я смотрю и вижу твои окна.

Потом она исчезла, слившись с облаками.

Он пришёл в себя от того, что кто—то дует ему в рот, прижимаясь губами к его кубам. На груди лежали чьи—то руки и давили, давили. Он закашлялся и огляделся. Потом его подняли, долго несли. Потом он снова потерял сознание и очнулся на больничной койке.

Наступил сентябрь. У дочери возобновились занятия в школе.

Она снова начала приходить к нему каждую ночь, и он уже не знал сон это или явь. Дочь говорила, что он разговаривает во сне. Даже кричит иногда. А он говорил ей, что тяжело переживает смерть своей жены и её матери. Но на самом деле всё было не так. Она терзала его душу. Она ложилась рядом, смотрела и шептала в самое ухо, обжигая холодом. Она изводила его каждую ночь.

– Теперь это место свободно. Согрей же меня. – Он вскакивал среди ночи и дрожащей рукой искал сигареты. Он снова начал курить. Он похудел и осунулся. Русые волосы на его голове смешались с седыми. Не помогало даже снотворное. Дочь смотрела с тревогой.

– Папа, с тобой всё хорошо?

– Да, милая. Это всё бессонница.

И однажды он решился.

С вечера он приготовил пластмассовую бутыль из—под газировки. Наполнил её соляркой и закрыл в кабине грузовика. Дождавшись ночи, он покинул квартиру. Дочь уже спала.

Ночь выдалась безлунной. Забрав из кабины бутыль с соляркой, он направился к дому. Подойдя к полусгнившему, местами развалившемуся забору он закурил. Сердце стучало и колоколом отдавалось в висках. Ветер шелестел верхушками тополей, раскачивал кусты полыни. Ему вдруг вспомнились события той ночи, до мельчайших подробностей. Докурив сигарету, он шагнул к остову дома и заросли полыни сошлись за его спиной.

Замка нет. Дверь распахнута. Пахнет гнилью. Он поднялся по ступеням и вошёл. Она стояла в большой комнате, как раз на том месте, где была кровать. Её обнажённое тело серебрилось. Она держала в руках одежду и улыбалась.

– Здравствуй, милый. Вот ты и навестил меня. Мне холодно и одиноко. Но скоро мы будем вместе, и ты меня согреешь. – Она улыбнулась и снова обдала его вонью.

– Сейчас я тебя согрею. – Прошептал он одними губами, содрогаясь от страха. – Ещё тогда нужно было это сделать.

Он достал бутыль и отвернул пробку. Она смотрела и улыбалась. Он вылил содержимое бутыли на пол. Потом забросил в рот сигарету и достал носовой платок. Прикурив, он поджёг платок и бросил его в лужу солярки. Жидкость начала медленно с треском разгораться. Оранжевые языки поползли по полу. Он ещё раз посмотрел на её улыбающееся лицо и собрался уходить, но она шагнула сквозь пламя и положила руки на его плечи.

– Останься со мной.

Он сбросил её руки и начал пятиться к двери. Она шла к нему по языкам пламени. Её кожа покрывалась волдырями, которые с шипением лопались. Пламя охватило её волосы, и они тут же с треском сгорели, опалив брови и ресницы. Она снова и снова пыталась удержать его, а он отбрасывал её руки от себя и пятился. Вырвавшись, он бросился бежать, но ноги не слушались. Всё происходило как в замедленной съемке. Он кричал и оглядывался. Пламя вырывалось из окон дома. Послышался звон лопающихся стёкол. Потом его снова кто—то схватил за плечо, и он услышал голос дочери.

– Папа, что с тобой. Проснись.

Он лежал на кровати, в одежде и обуви. Подушка измята. Тело мокрое и липкое. Кругом запах дыма. Он вскочил, озираясь по сторонам.

– Что случилось, Юля?

– Ты ходил курить и не закрыл балкон. Там ночью старый дом сгорел, а дым попал к нам. И теперь везде запах.

Он встал и вышел на балкон. На месте заброшенного дома парили обугленные куски брёвен. У дома пожарные. В нос ударил запах гари.

– Ты уж прости меня, Юлечка. Замотался я совсем.

– Ничего, папа. Ты снова кричал и я испугалась.

Он захлопнул балконную дверь, и под настороженным взглядом дочери скрылся в ванной.

На столе его ждал завтрак. Всё, как и прежде – чай, яичница с колбасой и луком. Только жены нет. Для него квартира опустела наполовину. Даже больше чем наполовину. Дочь, хоть и старается, но не сможет заменить мать.

Завтракали молча. Потом дочь сообщила, что завтра они всем классом идут в поход на речку. Потом собрала книжки в ранец и ушла.

Он сидел, подперев голову руками, и смотрел на пустую кружку. По щеке стекла слезинка. Он вынул телефон и набрал номер начальника автопарка.

– Алло, Степаныч? Это я.

– …?

– Слушай, Степаныч, я тут приболел. Спину крутит, что—то. Ты бы дал мне выходной, а я отработаю.

– …

– Спасибо, Степаныч.

Он снова лёг в постель, но сон не шёл. Он чувствовал давящую тяжесть на сердце. Полежав с полчаса, он встал, оделся и отправился в магазин. Долго выбирал. Потом взял две бутылки пива и вернулся.

После годичного воздержания, пиво ударило в голову. Тяжесть в груди пропала. Поднялось настроение. Он посмотрел на вторую бутылку, но откупоривать не стал. Убрал в холодильник. Захотелось спать. Он упал в постель и проспал до вечера.

Он не слышал, как пришла дочь. Разбудило его сильное чувство голода. На кухне пахло борщом и жареной рыбой. Он вышел и заглянул в комнату к дочери. Юля занималась уроками и, не поднимая головы, произнесла, будто совсем взрослая женщина.

– Ты снова начал пить?

– Извини. Мне очень тяжело. Я никак не могу привыкнуть к тому, что её уже нет.

– Я тоже, но я ведь не пью.

– Юля, я…

– Не надо, папа. Я прошу тебя. Она уронила голову на руки и заплакала.

Он тихо закрыл дверь в её комнату.

В шесть вечера зазвонил телефон. Звонил Степаныч и просил поработать в выходные. Пришлось согласиться.

Ночью он проснулся от грохота. Рухнула книжная полка в комнате дочери. Дочь кое—как успокоилась и уснула, а он не смог. Так и сидел на кухне за столом и смотрел в окно. Когда он отвернулся от окна, то увидел её. Она сидела напротив него. Вся страшная, со вздувшимися волдырями на коже и обгоревшими волосами.

– Что ты наделал? – шептала она. – Что ты со мной сделала? Ты сжёг мой дом. Мне некуда идти, а вокруг такой холод. Теперь я буду жить у тебя.

Он гнал её, но она не уходила.

– Ты не можешь жить у меня. У меня дочь. Она ни в чём не виновата. Уйди, прошу тебя, – взмолился он, но она снова улыбнулась сухими растрескавшимися губами и протянула к нему руки. Запищал будильник и он проснулся. Он так и проспал до утра у кухонного стола, положив голову на руки. Тяжесть в груди не проходила.

Открыв холодильник, он с тоской взглянул на пиво и отправился на работу, не позавтракав.

Его поставили на маршрут, и он крутил баранку, гоняя автобус от остановки к остановке. В обед зазвонил телефон. В трубке зазвучал незнакомый женский голос.

– Владимир Тимофеевич Рудин?

– Да, это я. А вы кто?

– Юлия Владимировна Рудина ваша дочь?

В груди всё оборвалось. Кровь прилила к лицу.

– Да. Что случилось?

– Вам немедленно нужно явиться в Районный отдел полиции кабинет номер десять.

– Что случилось?! – Прокричал он в трубку, но связь прервалась.

Он рванул к грузовику. Он летел, ничего не видя перед собой, и два раза чудом не слетел в кювет.

В кабинет номер десять его провели без задержек. За столом строгого вида женщина в форме и с лейтенантскими погонами. Она взглянула на него сквозь стёкла очков и отвела взгляд. У стола на стульях классная дама Юли, с красными от слёз глазами, и двое одноклассников. Оба смотрели в пол.

– Что случилось?!

– Владимир Тимофеевич?

– Да, да, это я, что случилось?!

Классная дама подняла глаза. Она залопотала, сквозь подступающие слёзы, всё время прерываясь и всхлипывая.

– Мы разбили лагерь у реки…. Ну… как всегда…. Костёр там, картошка… – С каждым её словом, его сердце будто сжимала, чья—то холодная рука. Он опёрся о стену и сполз на стул. – Юличка и ещё три девочки вышли к берегу и…

– Что? – Он медленно опустился на стул.

– Берег обрушился, и девочки упали в реку. – Она прижала мокрый носовой платок к глазам и тоненько заскулила.

– Ведутся поисково—спасательные работы, и ещё рано делать какие—то выводы. – Женщина в форме говорила спокойно, даже строго, но избегала встречаться с ним взглядом.

«Это страшный сон. Нужно проснуться. Он переутомился и…» – Он почувствовал, что летит и потерял сознание.

В нос ударил запах нашатыря. Над ним нависло её лицо с обгоревшими бровями и ресницами. Она заглядывает ему в глаза, улыбается и говорит:

– Владимир Тимофеевич, очнитесь. Очнитесь. Вы слышите меня?

Он тряхнул головой, её лицо исчезло. Рядом белый халат. Шприцы. Лоб в холодном поту. Он лежит на стульях, а кто—то тихо трясёт его за плечо.

5

Закончились похороны – вся эта суета с деньгами, соболезнованиями и поминками. Они сидели вдвоём с сыном. На столе еда и водка. Они, не скрывая слёз, заливали горе.

– Ты давно начал, отец?

– Когда Люба умерла от рака, я закурил. А вот теперь и пить начал. Не могу. Сердце давит всё время. А с этим, – он кивнул на бутылку, – хоть на время отпускает. У тебя, всё хорошо там, в армии?

Сын опрокинул рюмку и опустил голову.

– Пап, я, наверное, не вернусь сюда. Закончу курсы и, наверное, останусь в части. Там всё—таки город. Не могу я уже здесь. Извини.

– Ничего. Я понимаю. Захолустье, оно и есть. Я и сам хотел…. Но всё как то…. А потом уже годы, вас растить нужно было.

Налили ещё по одной. Выпили.

– Мы никогда с тобой не говорили, Сергей. Всё как то…. То одно, то другое.

– Ещё поговорим.

– Да—да…

Оба замолчали, и старались не глядеть друг другу в глаза.

Молчание нарушил сын.

– А давай так. Я укреплюсь в части и тебя к себе перетащу. Ты же водитель со стажем. В части полно гражданских работает. Давай?

– Посмотрим. Ты думай за себя. Тебе дальше жить. А я привык уже. Я не могу сейчас ничего решать. Не могу. Ты уж сам.

– Всё, отец. Так и сделаем. А …. А, на их могилки будем вместе приезжать.

Сын ушёл спать, а он ещё долго сидел у окна и пил. Пил, пока не уснул за столом. В эту ночь она не пришла к нему.

Наутро, проводив сына на поезд, он вышел на работу, но, увидев, в каком он состоянии, Степаныч дал ему, как он выразился «оклематься», и отпустил ещё на три дня.

Вернувшись домой, он допил водку, лёг на диван и забылся тяжёлым сном. Его разбудило чьё—то присутствие рядом. Он почувствовал щекой тепло и открыл глаза. Рядом лежала жена. Как всегда, прижавшись к его плечу, она дышала ему в щёку и тихо посапывала. Он смотрел на неё и не знал, верить или нет. Потом он отвёл взгляд и снова взглянул на место рядом с собой. Жена не исчезла.

– Люба. – Шевельнул он губами. – Ты же… Ты как здесь?

Жена молчала и только улыбнулась чему—то во сне. По его щеке пробежала слеза. Он больше не думал ни о чём. Как это произошло? Что это вообще? Он ощутил глыбу усталости на своих плечах. Пусть это сон, но хоть во сне, пусть не долго, они будут рядом.

– Любаша, милая моя. – Он потянулся к ней губами и закрыл глаза.

Послышался вздох. Его губы коснулись чего—то холодного. В нос ударил смрадный запах. Он открыл глаза и застыл от ужаса. На месте жены лежала она. Волдыри на её теле содраны и кровоточат. Волосы опалены. Ни бровей, ни ресниц. Она тянула к нему растрескавшиеся губы.

От омерзения он пришёл в себя.

– Пошла вон! – Закричал он. – Что тебе нужно?!

– Я теперь всегда буду с тобой, милый. Нам теперь никто не помешает. Только ты и я. Да? Хочешь, я стану ей. Я смогу.

Он смотрел на её смеющееся лицо, и страшная догадка червем шевельнулась в его мозгу.

– Так это всё ты? Это ты сделала?

– Да, милый. Я освободила тебя. Теперь ты мой. Мой! МО—О—ОЙ!!

Она шептала и тянулась к нему губами, но луч восходящего солнца упал на её выгоревший затылок, и она растворилась, вздыхая и постанывая.

Запищал будильник. Он вскочил и осмотрел постель. Простынь рядом с ним была примято, а на подушке жены осталось углубление, будто кто—то лежал на ней. Он сел и обхватил голову руками. Он бездумно шарил взглядом по комнате. «Она не остановится. Она не остановится, пока не получит того, чего хочет. Пока не доберётся до него. Пока не изведёт их всех. Что делать?». Перед глазами всплыло улыбающееся лицо сына. Ему послышались его слова: «Я укреплюсь в части и тебя к себе перетащу». «Серёжка!». Он остановил взгляд на стеллаже с книгами. Чёрный затёртый корешок библии бросился в глаза. Жена всё время читала её и пыталась вовлечь и его, но он всегда отказывался.

Он не стал мыться и завтракать, а наспех оделся и бросился к грузовику. Выбросив облако чёрного дыма, грузовик сорвался с места. Он гнал машину к церкви. Он колотил в дверь поповского дома, пока её не открыли изнутри. Рыжебородый, с длинными до плеч волосами поп открыл дверь, щурясь заспанными глазами, вышел и выслушал его.

– Грехи наши тяжкие. Идём человече. Что бы Христос простил тебя, нужно уверовать и покаяться. Тогда я, покорный его воле, смогу помочь в горе твоём. Изгнание нечистого – святая обязанность церкви.

Они вошли внутрь церкви. Раньше в этом здании располагался поселковый дом культуры. Теперь из храма культуры его превратили в храм веры, надстроив купол и навесив у входа колокола. Он рассказал попу всё. Тот выслушал и изрёк.

– Похоть – вот твой грех. Но Христос милосерден. Он прощает своих детей неразумных и верит в искупление. – После этого поп обрызгал его святой водой и троекратно перекрестил. – Я должен подготовиться. Завтра ты заедешь за мной в это же время и мы, с божьей помощью, изгоним нечистого из твоего дома.

Но ничего не вышло. Ночью поп сгорел вместе с домом. Его тело, обгоревшее до костей, увезли для проведения судмедэкспертизы. По посёлку понеслись слухи и сплетни. Говорили, что поп был ещё тот ухарь. И выпить любил. И прихожанок к себе водил. Даже случился скандал, с отцом одной молодой прихожанки.

Она хохотала всю ночь, пытаясь заглянуть в его глаза.

– Твой поп, был пьяницей и развратником, вот бог и наказал его.

Два оставшихся выходных он пил и лежал на диване, вглядываясь в потолок. Потом забывался в пьяном сне, а проснувшись, продолжал пить.

На работу он еле поднялся. Он долго стоял под душем. Стало легче. Намылив щёки, он взял в руки бритву, взглянул в зеркало и отшатнулся – его поверхность по диагонали пересекала трещина. Он бросился в большую комнату, в прихожую, в комнату дочери – везде на всех зеркалах то же самое.

На работу вышел с тяжёлой головой. Кое—как упросил медика допустить к работе. Снова маршрут. Снова он вёл автобус от остановки к остановке. Перед глазами стояла дорога, разметка, знаки да светофоры.

Так пошёл день за днём. Он забыл, когда в последний раз делал в квартире уборку. Всюду стоял затхлый, смешанный с табачным дымом запах. В углах повисли нити паутин. Пыль. Он перестал следить за собой. Брился иногда, не глаженная, неделями не стираная одежда, осунувшееся лицо. Что бы не расчёсываться, он обрил голову наголо. На работе все сторонились его. Степаныч каждое утро осматривал его с подозрением. Но он не замечал ничего, что происходило вокруг. Автобус, баранка, дорога, разбитая на участки остановками. Он плыл по течению. Он перестал обращать внимания даже на неё. Единственное, что радовало его – это редкие письма от сына. Прочитав, он складывал их в коробку, одно к одному, и через некоторое время перечитывать вновь и вновь.

В первом письме сын сообщал, что ему разрешили остаться на сверхсрочную службу и заключили с ним контракт на год. Во втором письме, он писал, что начал учёбу на курсах по подготовке прапорщиков. Сообщил, что в будущем хочет стать офицером.

Однажды, после прочитанного письма, он даже решил навести порядок в квартире. Для начала он загрузил стиральную машинку бельём и занялся кухней. Через тридцать минут машинка мелодичным звуком сообщила, что процесс стирки закончен. Он вывалил бельё в таз и двинулся на балкон, но верёвка для сушки оказалась оборванной в двух местах, и он решил заменить её. После долгих поисков, он нашёл моток новой верёвки в клубах пыли под диваном, на котором спал. Он точно помнил, что убирал её в шкаф с инструментами и прочими вещами, нужными в хозяйстве. Но теперь она лежала под диваном. Он достал её и тут же отбросил, будто прикоснулся к змее. Внутри у него вновь всё похолодело. На конце верёвки была сделана петля.

Он сидел и смотрел на петлю, и чем дольше это происходило, тем сильнее ему казалось, что петля увеличивается. Вот она уже размером с голову, вот уже даже плечи смогут пройти в неё. В голове послышался скрип, будто открылась дверь. По полу зашлёпали босые стопы. Он оглянулся. Никого. Но звуки шагов продолжали приближаться. Топот босых ног звучал совсем близко. Нет, это уже не топот. От этого грохота, казалось, начинают раскачиваться стены квартиры. Он зажал уши ладонями. Всё стихло. Он медленно опустил руки. Но теперь в пространстве, окружённом верёвкой, как на телевизионном экране сквозь помехи, проступило её лицо. Лицо приближалось, пока не заполнило всё внутри петли. Она улыбалась и смотрела в его глаза. Её губы шевельнулись, и внутри головы он услыхал её шёпот.

– Это для тебя, милый. Я жду—у…

Её лицо исчезло. Ему стало страшно. Он схватил моток верёвки, бросился к балкону и вышвырнул.

– Сука! Когда ты оставишь меня в покое?!

Он бросился к полке с книгами и трясущимися руками выхватил библию из общей стопки. Он раскрыл её где—то посредине и тут же отбросил. Она смотрела на него со страницы, окружённая пламенем. Страницы библии чернели, сворачивались и рассыпались хлопьями, а её шёпот звучал в его голове.

– Я жду, милый. – Шептала она, а он в бессилии повалился на пол и стонал, с силой зажимая уши ладонями.

Очнулся он в полной тишине.

Ни грохота шагов, ни шёпота. За окнами темень – наступила ночь. Он перевернулся на спину и уставился в потолок. «Может действительно продать всё и уехать к сыну?». С этой мыслью он и уснул. И как только он забылся, она снова легла рядом. Она привалилась к нему холодным в корках ожогов телом. Но он не открывал глаза. У него не было сил сопротивляться.

Он ждал утра.

6

Утром снова началась работа. Снова маршрут. Остановки, лица пассажиров, дорожная разметка перед глазами. Едва дождавшись конца рабочего дня, он погнал грузовик к центру посёлка. Припарковавшись, он замкнул дверь кабины и перешёл дорогу. Перед ним сияли вывесками два магазина и в обоих продавали спиртное. На секунду он замер в раздумье, и вдруг за спиной услыхал трескучий голос.

– Тяжко?

Он развернулся. Перед ним, опираясь на сухую палку, стояла сгорбленная в три погибели старуха. Глова замотана толстым клетчатым платком. Затёртое плюшевое пальто, наверное, купленное ещё до того, как он появился на свет. Подол коричневой юбки опускался почти до земли. На ногах стоптанные боты. Она смотрела на него из—под нависших седых бровей и жевала беззубым ртом.

– Что вы сказали?

– Тяжко, говорю, милок, грех за плечами то носить?

– Что? – Он растерялся и не знал, что сказать.

– Чёрт на тебе сидит, значит, грех в душе, как камень носишь, а? – Старуха скривилась, зажмурив левый глаз, будто прицеливалась.

– Откуда вы… Я же…

– Э—э милок… – Старуха закашлялась. – Ты и в церкву ужо ходил, а?

– Да, но…

– Эт опосля тебя поп погорел, что ли?

– Да откуда вы…. Да, после меня. Утром хотели нечисть изгонять. А ночью…

– Это его черти за грехи в ад забрали. – Старуха хохотнула и вдруг схватила его за руку тонкими, но крепкими пальцами. – А ну, переведи меня через дорогу да поведай всё, как на духу.

Он осмотрелся по сторонам. Улица опустела. Только он да старуха. Ему показалось, что дорогу они переходили, целую вечность. И пока они шли, он всё говорил и говорил, а она слушала да кивала. Потом он перестал понимать, что же происходит, где он. В себя он пришёл на краю посёлка. Уже совсем стемнело. Рядом старуха с палкой. Стоят они у полусгнившей калитки. Старуха вошла первой.

– Иди за мной. – Он шагнул. Заросший малиной и хмелем сад. Старый неухоженный дом. Вокруг толстые стволы черёмух. Ветки свисают сверху. Заскрипели ступеньки. Вошли внутрь. Старуха зажгла свечу. В доме было на удивление сухо и тепло, и пахло травами. – Садись. – Она двинула к нему скрипучий табурет, он сел и осмотрелся. Выбеленная печь, стол, два табурета. На окнах линялые шторы. Стены и потолок тоже чисто выбелены. Старый облезлый сервант с тарелками, комод, а рядом деревянный сундук, застеленный сверху ковриком. Деревянная перегородка, вход за которую занавешен покрывалом.

Старуха скрылась за занавесью и вернулась. В руках она держала, что—то завязанное в сатиновый мешочек.

– Возьми это. Повесишь над дверью, так она к тебе в жисть не зайдёт.

Он встал, прижимая мешочек к груди.

– Как вы всё…

– Иди, иди. Будет заговаривать с тобой, не отвечай и не смотри на ея.

Ушёл он от старухи ошарашенный. Грузовик ждал его на стоянке. Забыв про водку, он отправился домой. Включив свет в прихожей – остолбенел. На полу, лежал выброшенный им вчера с балкона моток верёвки с петлёй на конце. Неожиданно страх сменился яростью. Он бросился в кухню. Схватив со стены топорик, для разделки мяса, он изрубил моток в куски и всё это снова сбросил с балкона. Потом пробурил в стене над дверью отверстие, вбил туда дюбель и повесил на него мешочек.

На часах стрелки подходили к одиннадцати, но сон не шёл. Он выключил свет, улёгся и лежал, слушая, как в груди громко ударяет сердце.

Но вот из—за балконной двери послышался шорох. Что—то слабо царапнулось о стекло. Он не утерпел, поднялся, и на цыпочках приблизился к комнате с выходом на балкон, заглянул внутрь. За задёрнутыми шторами в свете луны маячила тень. Кто—то прижимался к оконной раме и пытался заглянуть в щель между шторами. Его так и тянуло к окну. Он подошёл, встал за шторой и прислушался.

Было слышно, как что—то со скрипом скользит по стеклу. И тут он с ужасом вспомнил, что не закрыл балконную дверь на защёлку. Он протянул руку, но рукоятка двери пошла вниз, раздался щелчок и дверь распахнулась. Он опустил глаза и отскочил на шаг. Он видел только её ноги да развивающиеся полотна штор. Он услыхал её злобный шёпот:

– Посмотри на меня, милый. – Он стоял и следил за её ногами, а сердце чуть не останавливалось. Вот она подняла ногу и шагнула через порог, но колено будто упёрлось в невидимую преграду. Она попыталась войти ещё раз и снова натолкнулась на препятствие. Она навалилась всем телом – ничего. – Посмотри на меня, милый. Посмотри.

Он, как и велела старуха, не поднимал глаз и молчал.

До него донёсся голос дочери:

– Папа, впусти меня. Посмотри, как мне холодно. – Слова перемежались всхлипами. У него перехватило горло от рыданий, но он не поднимал головы и молчал. Балконная дверь захлопывалась и открывалась вновь. Потом всё стихло. Но вскоре кто—то стукнул во входную. Он подошёл и заглянул в глазок. На пороге стояла жена. Он отпрянул от двери.

– Володя, миленький, это я, Люба. Открой.

Он упал перед дверью на колени. Рука сама тянулась к ключу, торчавшему из замочной скважины. Он отдёрнул руку и зажал уши.

– Поди, вон. Уйди—и!!

Хлопнула форточка на кухне. Что—то забарабанило по стеклу, будто капли дождя стучат в окно. Заколыхалась штора. Потом то же самое в зале.

– Впусти меня. – Слышался шёпот. – Впусти, мне холодно.

Он бросился в спальню и упал на диван, накрывшись одеялом с головой. Он зажимал уши, что бы не слышать ничего. Так он и уснул.

Его снова разбудил писк будильника.

Комнату заливало солнце и он впервые со дня похорон жены, почувствовал себя в безопасности. Сегодня ему удалось поспать без снов. Он принял душ, выбрил щёки и подбородок и сварил себе кофе. Одевшись, он двинул в автопарк. Степаныч улыбнулся и хлопнул его по плечу. За работой не заметил, как пролетел день.

А вечером в почтовом ящике он нашёл письмо от сына.

Сын писал, что бы он продавал всё и ехал к нему. Он получил звание прапорщика и теперь заведует хозотделом в части. Водитель продуктового автомобиля уходит на пенсию. Сын говорил с командиром, и тот согласен взять его водителем.

Он читал письмо, и слёзы капали на линованный в клеточку лист. Дрожали руки. Внутри тоже всё дрожало. «Неужели всё кончится?» Он перечитывал письмо без конца, а когда пришло время спать, то улёгся в постель, а письмо сунул под подушку. Он долго смотрел в потолок, вспоминая лица жены и дочери. Слёзы лились из его глаз, и вскоре он уснул, но шум и шорохи разбудили его. Она сидела на краю дивана и смотрела на него. Она не улыбалась. Она смотрела злобно и молчала.

Проснулся он раньше будильника и первым делом сунул руку под подушку. Тело покрылось испариной. Он сбросил подушку на пол. Под ней, на измятой простыне, лежали клочки изорванного письма. Он вскочил и бросился к двери – мешочек исчез.

Наспех одевшись, он вскочил в грузовик и погнал его к площади. Там, рядом с магазинами старушки организовали, что—то вроде рынка и торговали овощами с собственных огородов. Подъезжая к стоянке, он заметил, что три старухи уже разложили товар и ждали покупателей. Он пересёк дорогу и направился к ним.

– Покупай помидоры, десять рублей. – Запищала тонким голосом самая бойкая из них.

– Я не за этим. Мне нужна … – Старухи настороженно посмотрели на него и притихли. – Тут раньше я видел бабушку. Такая с палкой, сгорбленная всё, в плюшевом пальто и ботах ходила.

Старухи переглянулись.

– Эт ты, сынок, про Верку, что ль?

– Я не знаю, как её зовут. Она мен травки давала…

– Ну, точно, ета Верка. Померла она учорась.

– Как померла?

– А бог ея знаить. Утром нашли под крыльцом. Оступилася у потьмах и упала. Голова у её пробитая была.

– Да ведьма она. Она моего Ванечку с женой разлучила.

– Точно, точно. Она раз ко мне приходит ета…

Он не стал слушать бабкины разговоры, влез в грузовик и отправился на работу.

В обед сгонял в редакцию местной газеты и поместил объявление о продаже квартиры. В отделе кадров разузнал, насколько затянется процедура с увольнением и договорился со Степанычем, что тот подпишет ему заявление без двух недельной отработки. Вечером, побросав на пол сумки и чемодан, начал сбрасывать вокруг них всё то, что планировал взять с собой. За этим занятием не заметил, как стемнело за окнами. Только к часу ночи он почувствовал, что устал и упал в постель.

Ему приснилось лето. Берег озера. Их любимое место. Они снова все вместе – его Любаша, Юленька и Серёжа. Яркое солнце пляшет на поверхности воды. Вокруг никого. Вокруг тихо и спокойно, только слышно, как волны набегают на песчаный берег. Они с Серёжей удят рыбу, отплыв от берега на резиновой лодке. Любаша и Юленька на берегу. Они готовят еду на костре. Запах дыма смешивается с запахом мяса, шипящего над углями.

Но вот противоположный берег озера начинает покрываться дымкой. Туман сгущается. Он поднимается вверх и затягивает солнце. Туман уже со всех сторон. Становится холодно. Он уже на берегу. Он оглядывается, но рядом никого. Удочка сына лежит на песке, но его самого нет. Он поворачивается к костру, но в клубах тумана видит только его тусклое свечение. Страх забирается в грудь и давит на сердце холодным камнем. Страх за жену и детей. Он кричит. Он зовёт их, но в ответ только волны плещут о берег. Он бросается к костру. Вязкая масса пытается удержать его. Он рвётся вперёд, он вырывается и бежит, но на месте костра только чёрные угли, засыпанные белым пеплом. Никого.

Он слышит за спиной тихий вздох похожий на стон и поворачивает голову. Посреди озера туман рассеялся. Он видит Жену и детей. Они все в лодке. Они стоят посреди озера, и покачиваются на волнах. Их глаза скрыты под окровавленными бинтами. Они крутят головами, вслушиваясь в туман, и зовут его. А за их спинами стоит она. Она обнимает их за плечи и смотрит ему прямо в глаза. На губах улыбка.

– Здравствуй, милый. – Шепчет она. – Они потеряли тебя. Но я помогу.

Она наклоняется и шепчет. Они поворачивают головы в его сторону. Они протягивают к нему руки. Она подталкивает их. Лодка начинает крениться. Он кричит. Кричит, что бы они оставались на месте. Но они делают шаг вперёд и скрываются в волнах озера. Туман смыкается над волнами. Он бросается к воде, но она встаёт перед ним. Он пытается её оттолкнуть, но она обнимает его и он чувствует холод её тела. Он отталкивает её и бросается к воде, и застывает на месте – поверхность озера покрыта льдом. Налетает ветер и заметает всё снегом. Ему нестерпимо холодно. Он слышит её голос и просыпается.

За окнами только начало светать. Вставать не хотелось. Он лежал и ждал сигнала будильника. Внутри себя он ощутил пустоту. Ни чувств, ни желаний. Он вспомнил лицо жены. Её добрые морщинки вокруг глаз. Сердце трепыхалось в его груди. Он закрыл глаза, и слёзы тёплыми струйками стекли по щекам. Его губы шевельнулись.

– Прости, Любаша. Это я во всём виноват.

7

Спустя неделю, после того, как он поместил объявление о продаже квартиры, начали звонить покупатели, но до визита дело не доходило. Переговоры о продаже всегда начинались бодро. Уговаривались в цене, назначали время визита покупателя для осмотра квартиры, но в назначенное время покупатели не являлись. Он снова звонил покупателю, но, как правило, слышал множество нелепых отговорок и обещания перезвонить. Он готов был снизить цену, шёл на любые уступки, но дело никак не сдвигалось. Лишь однажды ему с большим трудом удалось уговорить одну из покупательниц, объяснить причину отказа.

– Мне сказали, что …. Ну, в общем, отсоветовали.

– Кто? Почему отсоветовали.

– Ну…. Как вам лучше сказать. Говорят у вас там, что—то происходит?

– Что происходит?

– Ну, вот жена умерла. Потом дочь. В общем, что—то неладно, там у вас.

– А кто это всё сказал вам?

– Нну—у…. Если честно, то я не знаю. Звонила женщина…. Нну—у и вот…. Извините.

Он хотел продолжить разговор, но в трубке запикало.

Через две недели перезвонил сын. Поинтересовался, как дела. Он рассказал сыну о проблемах, возникших с продажей квартиры. Сын посетовал, сказал, что приехал бы сам и помог, но сможет, только через месяц не раньше – скоро большие учения. Он успокоил сына и пообещал, что всё будет хорошо и в ближайшее время он постарается приехать, а если квартиру не купят, то он сдаст её, кому ни будь. Так и решили.

На другой день он отвёз в редакцию газеты объявление о сдаче квартиры.

Он уже возвращался, когда зазвонил телефон. Он ответил и услыхал её тяжёлое дыхание больше похожее на стоны:

– Куда это ты собрался, милый? Я не отпущу тебя. Ты мой… – Пошли гудки. Он свернул на обочину и заглушил двигатель. Откинувшись на спинку сидения, он закрыл глаза. Сердце колотилось, руки дрожали. Он с ужасом смотрел на телефон.

Вечером снова звонил сын. Сказал, что начались учения и в ближайшее время у него не будет возможности ни звонить, ни писать, но как только с квартирой всё будет решено, то он может приезжать. В части предупреждены.

В эту ночь она не пришла, но утром на полу перед диваном, он увидел разорванную фотографию сына. Альбомы с фотографиями хранились в большой комнате. Теперь они лежали на полу. Фотографии белым ковром были рассыпаны по полу комнаты. Он начал поднимать их. Глаза жены и дочери проколоты чем то острым. Фото сына разорваны так, что голова везде была отдельно от тела. На общих фотографиях, где все они снимались вместе, его изображение был оторвано.

Он начал собирать фотографии в одну большую кучу. Руки дрожали. Потом он задумался и прошёл на кухню. Открыв крайний шкаф, он достал упаковку с мешками для мусора, но она оказалась пустой. Он бросился к ванной, распахнул дверь и замер. Прямо у входа, привязанная к трубе с холодной водой, свисала верёвочная петля.

Он попятился. Сжал голову руками. Потом на секунду задумавшись, метнулся в спальню и схватил телефон. Его трясло. Кое—как он отыскал номер сына и нажал вызов. После трёх гудков он услыхал сообщение: «Телефон вызываемого абонента отключен или находится вне зоны действия сети». Он сорвал петлю с трубы. Его обуяло бешенство. Вновь сняв со стены топорик для разделки мяса, он изрубил верёвку и сбросил с балкона.

А через два дня из воинской части, в которой служил сын, пришла телеграмма. Её доставил рассыльный почтальон уже к вечеру. Почтальон прятал глаза и, как только он расписался в получении, поспешил уйти. Каждое слово телеграммы тяжёлым колоколом отдавалось в голове.

«Ваш сын, прапорщик Российской Армии Сергей Владимирович Рудин, геройски погиб во время учений, спасая жизни новобранцев». Дальше шли дата и всё остальное. Он тихо опустился на пол у открытой входной двери и прислонился спиной к стене. Телеграмма так и осталась зажатой в кулаке. Поднимающийся по лестнице сосед заволок его в комнату и уложил на диван. Прочитав телеграмму, он вызвал скорую и не уходил, пока не прибыли врачи.

Началась суета. Уколы, носилки, больница. Всё это время он лежал на спине и смотрел остекленевшим взглядом перед собой. Там, в вышине, он видел её улыбающееся лицо. Она двигала губами, но он ничего не слышал.

На второй день после получения телеграммы на телефон поступил вызов. Звонил сопровождающий из воинской части. Привезли тело сына. Ему казалось, что он сидит за толстым стеклом и все события проплывают мимо него, но он ничего не слышит. Кто то входит, кто то выходит. Ему что—то говорят, но он не слышит, что.

Перед ним гроб сына. Закрытый гроб. Сопровождающий рассказал, как всё произошло на самом деле. Он опустил глаза и попросил не распространяться. Всё оказалось банально и просто. Прошёл дождь. Урал с продуктами питания завяз в грязи. Подогнали БТР. Лопнувшим тросом сыну начисто снесло голову.

Похорон он не помнил вовсе.

Он пришёл в себя лёжа на диване. За окнами ночь. Свет только в прихожей. Он чувствовал, что она рядом, но у него уже не осталось сил. Он почувствовал, как по его щеке скользит холодная ладонь. Он закрыл глаза. Он устал сопротивляться. Он прижался щекой к этой ладони и слёзы хлынули из его глаз. Рука мгновенно потеплела. Он открыл и поднял заплаканные глаза. Рядом с ним на краю дивана сидела его Любаша. Она гладила его по волосам, улыбалась и почему—то была без одежды. Он протянул к ней руки, и она легла рядом. Он прижался к её большой и тёплой груди и уснул.

Утром он оторвал голову от мокрой подушки. Никого. Из большой комнаты доносились звуки работающего телевизора. В комнате дочери играла музыка. Она встал. Заглянул на кухню. Жена, как всегда готовила завтрак. В большой комнате он увидел сына. Тот сидел перед телевизором и не оборачивался. Дочь лежала на кровати, и качала головой, в такт льющейся из колонок мелодии. Он снова вернулся на кухню. Жена будто не замечала его. Они все не замечали его. Он поднялся и прошёл в ванну. Петля снова висела на том же месте. Не обращая на неё внимания, он прошёл мимо, открыл кран и сунул голову под холодную струю. Звуки стихли.

Он вышел из ванной и остановился в проходе. Никого. В кухне на столе в тарелках составлены остатки от поминального обеда. Рядом стоят три початые бутылки с водкой. На краю стола две рюмки. Он смотрит на них. Хмурит брови. Он опускает голову, прижимает ладонь ко лбу и снова смотрит на бутылки, закуску и рюмки. Он хмурится, будто вспоминает что то. «Почему две рюмки?».

И вот он уже садится за стол. В недоумении он осматривается по сторонам. «Это не его кухня. Где он?». За окном шумит дождь. Справа тихо потрескивает огонь в печи. Пахнет квашеной капустой и женскими духами. Обитый клеёнкой стол. Тарелки с закуской, три початые бутылки водки. Он оглянулся – за спиной сервант. Когда он поворачивал голову, то увидел её. Она виновато улыбалась и застёгивала на большой и белой груди верхнюю пуговку халата.

– Извини. Я только переоделась. Ну, наливай, что ли?

Он налил в обе рюмки. Он взяла одну, она другую.

– Ну. – Она подняла свою рюмку. – Ещё раз за знакомство?

Звякнуло стекло. Выпили. По телу разлилось тепло. И вдруг ему стало хорошо и радостно. Он перестал удивляться. Он ел и наливал ещё. Она что—то тихо рассказывала, но он почти ничего не слышал. Он смотрел на её колышущуюся грудь, на рыхлый в складочку живот, белеющий между пуговицами халата. На краешек голубых трусиков. Она виновато улыбалась. Опускала глаза и запахивала халатик на белых бёдрах. Её щёки становились всё румянее, а глаза блестели призывным огоньком. Верхняя пуговка халатика иногда расстёгивалась, и он видел тёмный сосок.

Потом она протянула руку к его голове и погладила его по волосам. Он прижался щекой к ладони и поцеловал её. Она жарко дышала и её большая грудь вздымалась, как океанские волны. Он почувствовал запах возбуждённой женщины и потянулся к ней через стол.

Она встала.

– Погоди немного.

Она скрылась в зашторенном дверном проходе, который вёл в другую комнату и через минуту оттуда донёсся её приглушённый голос.

– Иди ко мне, милый.

Он раздвинул шторы и замер. Она лежала на розовом покрывале, отделанном белыми рюшами. Её халатик и трусики висели на спинке стула. Она заложила руки под голову, а колени широко раскинула в стороны. Он, шагнул к ней, содрогаясь от возбуждения.

– Сними одежду, милый. – Прошептала она, и пока он раздевался, она обшаривала его взглядом широко открытых и горящих от возбуждения глаз. Он встал перед ней совершенно голый, а она протянула к нему руки и ещё шире раскинулась перед ним. Он взобрался на кровать и навис над ней. Она обхватила его руками за спину и с силой притянула к себе. Кровь прилила к голове. Дыхание перехватило от подкатившего к горлу стона. Глаза заволокла кровавая пелена, и он почувствовал, как затягивающаяся на его шее верёвка, рвёт ему кожу своими жёсткими волокнами.