Четыре стороны света и одна женщина. 1 (Алиса Клевер, 2015)

© Клевер А., текст, 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

1

Она ушла.

Но ведь я ни во что не верю и ни в ком не нуждаюсь.

Я боюсь лишь неизбежной смерти и пустоты, за которой все обрывается.

Я не люблю ничего, кроме самой любви. Только острое наслаждение делает меня бессмертным, и тогда на короткое время я забываю о времени. Это все, что у меня есть. Это все, что есть у любого из нас. Так было и так будет.

А я…

Я хочу, чтобы она вернулась. Это выше меня, но и в этой малости я бессилен.

Вот они – он и Арина – летят в Берлин в первом классе «Боинга», их кресла рядом. На ней легкое шелковое бирюзовое платье. Раздвинув ноги, она подалась вперед, ее поза бесстыдна и прекрасна. Глаза прикрыты, но она не спит. Она совсем близко, ее тело отзывается на каждое движение его пальцев меж ее бедер. Она дрожит и стонет, ресницы вспархивают, как темные бабочки, и синева ее глаз прожигает. Их могут увидеть, но это придает остроты его ощущениям.

Серый туман. Самолет пробивается сквозь тяжелые облака. За тонким стеклом иллюминатора сверкает молния. Максим вздрагивает – ему кажется, что там, среди туч, есть еще что-то. Кто-то. Он всматривается в темнеющую бездну, но там – ничего, кроме наполненного ветром пространства.

Арина удаляется от него по узкому проходу между сиденьями. Когда она встала и как прошла мимо? Откуда взялось на ней вместо бирюзового легкого это вечернее платье с прозрачной тканью, оголяющей ей бедро? В самолете никого больше нет, и ужас сжимает Максиму сердце. Он поднимается с места и идет вслед за нею, пытается ее догнать, но не может – что-то все время мешает ему, хотя Арина идет медленно. Какие-то чемоданы, длинные стойки осветительных приборов, лампы, которые почему-то все включены и светят прямо ему в лицо. Арина оборачивается и смотрит на него. Он видит, что ее ноги изранены и в крови, она босая. Ее глаза горят отчаянной решимостью. Он хочет крикнуть, остановить ее, но слова застревают у него в горле. Она сейчас выпрыгнет из самолета… Максим зажмуривается.

Когда он вновь открывает глаза, он стоит посреди поля колосящейся пшеницы. Ветер силен, тяжелые тучи несутся по небу так быстро, словно земной шар закрутился втрое быстрее. Он смотрит в небо. Из стальных оков бездны вырывается «Боинг». Он падает, безмолвно и страшно, носом в землю, сейчас он рухнет вот здесь. Вниз, вниз. Каким-то неведомым образом он видит сквозь окно иллюминатора себя и Арину, летящих к земле. Аринина голова покоится на изголовье сиденья, глаза прикрыты, она ничего не знает. Самолет сейчас разобьется, но она не чувствует ни падения, ни смертельной опасности. Только его пальцы у себя между ног. Самолет несется с огромной скоростью, и Максим сжимается, ожидая чудовищной силы удара.

Вдруг становится тихо-тихо. Ни ветра, ни тяжелых, несущих град туч. Максиму не холодно. Напротив, ему очень жарко. Он лежит на большой кровати – белые простыни, огромное пуховое одеяло, множество подушек. Рядом с ним лежит большой плюшевый медведь с зашитым ртом. Он один в комнате, кажется, он спит. Другая женщина бежит по длинному коридору в одних чулках. Максим видит ее, эту другую женщину, хотя он по-прежнему спит. Он может быть в двух местах сразу, и это совсем не кажется странным. Он видит портрет на стене, отделанной красными обоями с золотым тиснением. На портрете человек без лица, фигура с головой, обмотанной черным шелковым платком. В комнате, где спит Максим, стены нежно-голубые, с ландышами. Ему кажется, что, когда ландыши покачиваются на ветру, он слышит слабый звон.

Волосы у женщины светлые, ноги длинные. Слишком много косметики на лице, но не это беспокоит Максима. Она совершенно голая, эта женщина. Она бежит по коридору и громко смеется. Ее смех будит его, он смотрит на нее и не может оторвать глаз, и ему очень стыдно смотреть на ее голое тело. Ее лобок полностью выбрит – ни одной волосинки. Она полноватая, ее груди трясутся на бегу. Взгляд Максима прикован к этим округлым грудям, к темным ореолам сосков. Один сосок проколот так, как женщины прокалывают уши. В сосок вставлен маленький колокольчик. Это его звон слышит он. Ему хочется прикоснуться к этой груди, чтобы колокольчик перестал звенеть.

Опасно. Женщина заходит в комнату и подкрадывается к нему. Он зажмуривает глаза, притворяется спящим. Он не хочет, чтобы эта женщина его видела.

– Так, так, так, – смеется женщина. – Кто это тут подглядывает? Ах, проказник!

Максим смотрит на нее в панике, но женщина только хитро улыбается, перехватив его взгляд, заметив его горящие в огне щеки. Она приподнимает свои груди ладонями и слегка сдавливает их.

– Нравятся? – спрашивает она и смеется, глядя, как Максим краснеет еще больше, как ему стыдно из-за того, что она поймала его. Ее глаза – безумные, черные, огромные, со зрачками, как у змеи. Ее рот открыт, белые волосы прилипли к потному лбу. Она играет с колокольчиком в соске и не сводит дикого взгляда с Максима.

Невозможно! Максим закрывает глаза, ныряет под одеяло, пытаясь спрятаться в жаркой душной темноте.

Темнота – это хорошо.

Из-под одеяла вылезать нельзя – это он знает точно. Он бывал здесь, видел эту женщину много раз. Она всегда приходит вместе с другим, страшным. Если она пришла к нему в комнату, следом придет и он – дьявол с кровавыми щупальцами и ледяными глазами. Он вползет через окно, если забыть закрыть хотя бы одну щеколду. Он пролезет под дверью. Его нельзя остановить, помешать ему. Он придет за ним.

Он уже здесь. Женщина смеется. Под большим пуховым одеялом становится смертельно холодно.

– Не бойся! Давай поиграем. Вылезай, и я дам тебе их потрогать! – Голос женщины меняется, фраза повторяется на разные лады. – Ах ты разбойник! – ее голос вдруг становится низким, грубым. «Ах ты разбойник!» Почти мужским. Ужас охватывает Максима. Он лежит под одеялом и видит, как рука, длинная, куда длиннее, чем бывают у людей руки, ныряет под одеяло и ищет его. «Ах ты разбойник!»

Длинные щупальца с ледяными когтями. Когти холоднее айсберга и острее бритвы, они режут, оставляя тонкие красные следы, распахивая простыню на тонкие полоски. Если бы только Максим смог отпрянуть, выбраться из-под одеяла, сползти с кровати, спрятаться под нее… Он был бы в безопасности, но теперь поздно.

Дьявол хохочет и вонзает свой зуб прямо Максиму в сердце. Он срывает одеяло и добирается до Максима. У дьявола ледяные глаза, в руке он держит голову своей беловолосой ведьмы, и голова эта мертва, черные глаза пусты. Максим видит, как кровь течет по его телу из пробитого насквозь сердца, он оборачивается и видит разорванного на куски медведя. Рядом с ним лежит обезглавленное женское тело. Белое одеяло залито кровью, в воздухе летают перья и обрывки газет. В правом соске торчит колокольчик.

Боль и крик оглушают его. Мир взрывается и летит во все стороны горящими кусками, красная пелена заливает Максиму глаза.

Его собственный, полный животного ужаса крик оглушает его. Он резко вскакивает и просыпается. Его руки холодны как лед, он дрожит, озираясь в ледяной темноте, его лицо покрыто испариной. Он судорожно глотает воздух, как безумец, потерявшийся во времени и пространстве. Все еще крича, он отползает к стене, прижимается к ней спиной, делает несколько рваных вдохов, хватается за грудь.

Кошмар.

Ему приснился его кошмар. Он забыл закрыть дверь на террасу, поэтому он так замерз. В конце августа ночи уже холодны, идет дождь. Он в Москве, в Maximus Grand, в своем пентхаусе, лежит напротив открытой двери, сквозняк гуляет по полу. Кровать стоит нетронутая, с идеально уложенными подушками, с тонкой полоской шелка, аккуратно постеленной поперек покрывала. Он не спал на ней, даже не сидел на ней. Как и всегда, он уснул на полу. Может быть, все дело в забытой двери на террасу? Или в наполовину пустой бутылке Remi Martin?

Все это ерунда. Он спал в палатке на леднике, ему доводилось пить неделю подряд с местными жителями в Исландии. Ему никогда не снились кошмары, если он спал на полу. Что-то изменилось. Что-то разрушило привычный образ жизни, хрупкий баланс, дававший ему все, о чем он ни просил.

Арина ушла. Найти ее он не смог. Это было не в его власти.

Максим поднялся, включил светильник. Приглушенный свет озарил роскошный номер, и мерзкие холодные щупальца чудовища, созданного его больным воображением, отступив, спрятались в остатках темноты по углам. Максим поспешил зажечь верхний свет – замысловато изогнутые линии светодиодов, результат изощренной дизайнерской мысли. Зажег и остальные источники света: два торшера в холле, настольную лампу на придиванном столике, даже тусклое спецосвещение – продолговатые лампы, прикрепленные к нижним частям кухонных шкафчиков. Терраса за распахнутой балконной дверью засияла, освещенная четырьмя уличными фонарями.

Только когда все три комнаты номера люкс заискрились от света, Максим немного успокоился и упал в массивное кресло напротив большого плоского телевизора и нажал кнопку пульта. Экран ожил, и два комментатора, бодрые и подтянутые, принялись обсуждать какой-то недавно прошедший матч. Даже здесь, в Москве, Максим предпочитал смотреть кабельные каналы на английском – привычка. Спутниковое телевидение – удобная штука.

Максим не слушал их, но размеренный шум, создаваемый их голосами, благотворно действовал на него. Он сидел опустошенный, усталый, злой и небритый, в измятом и несвежем смокинге, который он так и не додумался сменить за три прошедших дня. Просто забыл обо всем, пил и вспоминал, как шел три дня назад по красной дорожке, взбешенный до чертей и мечтающий отомстить Арине и поставить ее на колени. Подчинить ее, показать ее место. Связать, выпороть и трахать потом, пока она не станет рыдать и просить прощения.

На что он тогда злился?

Смокинг был неприятно грязен, на рубашке пятно от виски. Галстук болтался на шее, развязанный. Максим подобрал с полу наполовину пустую бутылку Remi Martin и приложился к горлышку. На столике перед креслом лежали фотографии – ее фотографии. Все, что у него осталось от нее. Знал бы, фотографировал бы ее безостановочно – каждый вздох, каждый оргазм, каждую искру синих глаз. Но разве могут помочь фотографии там, где нужно горячее податливое тело, сияющие синие глаза, влажная ложбинка между ягодицами.

Белоснежка. Остается только признать факт, что она ушла. Что ее больше нет. Что может быть проще? Просто женщина ушла от него. Встань и иди в другую сторону. Забудь и ищи новых наслаждений.

Что ты тут делаешь?

Максим отпил еще и переключил канал. Новости. Он вздрогнул, услышав, что час назад в океан упал самолет. «Боинг»? Что, если Арина летела на нем? Что, если с ней что-то случилось? Может быть, поэтому он ее не нашел? Может быть, ее больше нет. Холодно, мир превращается в гигантский айсберг.

Почти пятьдесят часов провел Максим в зоне прилета терминала D аэропорта Шереметьево, всматриваясь в каждую фигуру, выходящую из-за матовых стен зеленого коридора. Он простоял там два дня, питался бутербродами из местных дешевых кафе, отключил телефон и не отвечал на звонки. Она не могла проскочить мимо него. И все же как в воду канула. Самолеты из Франкфурта, Лондона, Берна и Мюнхена, даже из Мадрида – со всей Европы – приземлились и улетели обратно, но ее не было. Она не прилетела ни одним рейсом из всех возможных. Вдруг она решила улететь куда-то еще?

Вдруг погибла?

Нет-нет, только не это! Она просто оставила его одного – здесь, в пустом, залитом электрическим светом номере. Ричард сказал, что Арина любит его, Максима, но Максим не верит в любовь. Зато он верит в смерть, и его сердце сжимается от ужаса.

– Где она, Ричард? – Максим сжимает телефон так, что он вполне может треснуть от давления его пальцев. В Лондоне глубокая ночь. Голос Ричарда холоден и отстранен.

– Что ты хочешь, Максим? – спрашивает он вежливо на английском. Они знакомы почти всю жизнь, и если есть кто-то, кого можно назвать самым близким другом Максима Коршунова, то это будет Ричард. Они всегда говорили на русском. Видимо, они больше не друзья.

– Где она? Ты должен мне сказать!

– Я ничего тебе не должен. К тому же с чего ты взял, что я знаю, где она? – Ричард подчеркнуто спокоен.

– Ты знаешь. Все ты знаешь, мой дорогой виконт, – пробормотал Максим, делая еще один большой глоток. – Может быть, ты даже собираешься к ней, верно, а? Тебе же она понравилась, да, Ричард? Я видел, как ты смотрел на нее в этом чертовом платье.

– Ты пьян, – догадался Ричард. – Тебе нужно проспаться.

– Проспаться? Интересная идея! – расхохотался Максим, но смех его был невеселым. – Проспаться я теперь не могу, разве что попробовать спать на крыше. Да и то, я так подозреваю, что не поможет. Я найду ее все равно, и плевать мне, что ты об этом думаешь.

– Ты ненормальный! Оставь ее в покое! – воскликнул Ричард тревожно. Он никогда не слышал, чтобы Максим так бесновался, так пил. Да он сходит с ума там, в Москве! Кто его знает, на что он способен. Тогда, на приеме в честь кинопоказа, Максим силком выволок Арину из здания, а после ей пришлось сбежать от него через дикий лес.

Он способен на все.

Но никогда прежде он не хотел обладать кем-то с таким звериным упрямством. Если что-то или кто-то, особенно кто-то, не шел ему в руки, Максим всегда отступал с холодной равнодушной ухмылкой. Он никогда не боялся потерять человека, только боялся потратить зря время.

И вот он валяется на полу в своем московском отеле и пьет.

– Ненормальный? Да, я ненормальный. Возможно, и правда опять пора лечиться, только вот не думаю, что для меня есть лекарство. Дьявол! Почему ты не скажешь мне? Может быть, она и не улетала никуда?

– Иди и проспись, Максим, – напряженно пробормотал Ричард.

– А может быть, она прямо сейчас сидит на краешке твоей кровати в твоей спальне. В одной из твоих нелепых пижам. Только я тебя предупреждаю, что в таком случае я тебя просто убью. Слышишь, а? Друг мой на все времена, Ричард Непорочный. Она моя, и никто ее не возьмет у меня. – Максим нес какую-то околесицу и заранее знал, что пожалеет об этом после, но не мог сдержаться. Одна мысль, что Ричард, возможно, куда больше подходит его Арине, синеглазой его Белоснежке, – эта мысль убивала и одновременно заставляла жаждать крови.

– Сейчас ты говоришь совсем как твой отец, – бросил вдруг Ричард, и Максим оцепенел. Он огляделся – среди огней иллюминации в огромном зеркале холла отражалось его бледное, опухшее, растерянное лицо. Пьяное и злое лицо мужчины, перекошенное от ярости лицо его отца.

Вот он – итог всего. Ричард прав, и глупо сопротивляться. Он – сын своего отца. Всегда будет. Нечего отрицать очевидное.

– Прости, – выдохнул Максим. – Я сам не знаю, что говорю. Прости. Только все же скажи, она не с тобой?

– Ты спятил. Нет, она не со мной, но разве в этом дело? Ты должен оставить ее в покое. Она заслужила это. Она не хочет тебя видеть – и ты должен уважать ее выбор.

– Никогда не собирался уважать ее выбор.

– Даже если ты найдешь ее, чего ты добьешься? Она убежала от тебя один раз, убежит и второй. Чего ты от нее хочешь? Ты знаешь, что она никогда не станет играть в твои игры, Макси.

Максим закрыл глаза и замолчал, пытаясь выкинуть из памяти обрывки последнего кошмара, тяжелые капли дождя, вошедший в пике самолет…

– Скажи мне только, что она уже приземлилась. Ты говорил с ней? Ты дал ей денег? А ты знаешь, что час назад самолет упал в океан? С ней все в порядке?

Не контролируя себя, Максим почти кричал в трубку. Ричард стоял посреди своей лондонской кухни в длинном теплом халате в красную клетку. Что ему делать? Что отвечать? Если бы Максим не был таким… чудовищем, возможно, он и сказал бы ему, где сейчас Арина. Всего несколько часов назад Ричард говорил с ней. Она благополучно добралась до места и заверила Ричарда, что все хорошо, что их план сработал и что теперь все будет в полном порядке.

Но он не верил ни в какой «полный порядок». Достаточно было услышать ее интонации, то, как натянуто она с ним прощалась, как дрожал ее голосок. Что угодно можно было бы сейчас говорить и как угодно объяснять себе то, что произошло. Убеждать себя, что так будет лучше для всех, что Максим неуправляем и непредсказуем, чтобы оставаться с ним дальше, чтобы любить его. Что это глупо, безрассудно и к тому же опасно. Что время лечит… Нет, с Ариной не было «все в порядке».

Говорить же об этом Максиму Коршунову Ричард не собирался.

– Она давно приземлилась, и она не хочет тебя видеть. Так что ты можешь улетать из Москвы, – сказал он наконец после длинной паузы. – Оставь ее в покое.

– Я не могу, – глухо прорычал Максим. – Я не могу оставить ее в покое. Прости, Ричи.

И он нажал кнопку отбоя. Подумав, отключил телефон. Зная характер Ричарда, Максим был уверен, что тот примется звонить и отговаривать его. Никто не сможет его отговорить.