Элеонора
Скандал и мятеж
Лондон, 1238 год
Возраст – 15 лет
Элеоноре не терпится оказаться там. Но ее не пригласили. Хуже того: велели остаться дома.
– Бароны и так уже указывают на тебя при каждом моем непопулярном решении, – сказал Генрих. – К тому же не надо, чтобы они обвиняли тебя в этом браке.
А чего от них еще ждать? В конце концов, Элеанора Маршал – ее лучшая подруга, а Симон де Монфор, всем известно, – защитник королевы. («Ее Ланселот», как кто-то назвал его, лукаво подмигнув). Сегодня, когда она входит в зал, перебирая четки и молясь, эти двое втайне дают друг другу клятву перед вестминстерским священником. Генрих, который вложил руки невесты в ладони жениха, – единственный свидетель; по крайней мере, так они надеялись. Ричард Корнуоллский, узнав о венчании, прямо сейчас несется в Лондон. Господи, задержи его! Если Бог откажет ей в этом, она должна сделать все, чтобы он не добрался до часовни, пока церемония не будет завершена. От этого брака зависит ее дружба с Симоном – единственным союзником при дворе.
– Госпожа, – робко кланяется молодой рыцарь, словно ожидая удара. Однако боится он не ее. Прибыл Ричард и с нетерпением ждет дозволения войти в замок.
– Задержи его, – говорит Элеонора пугливому юноше. – Задержи насколько возможно.
Но Ричард не станет ждать, во всяком случае сегодня. В то же мгновение он врывается в зал, его рука на рукояти меча. «Дышать». Она приветствует его поцелуем, который он не возвращает и рычит:
– Где они?
– Кто?
Он смотрит на нее сузившимися глазами. Его челюсть дергается.
– В часовне Генриха! – догадывается прибывший.
Одного взгляда на ее лицо достаточно. Со злобным смехом он бросается к лестнице.
– Дорогой брат, ты знаешь, что никому не дозволено входить в замок с оружием. Я должна просить тебя оставить меч у нашей стражи.
С раздраженной гримасой он все же снимает ножны и меч с пояса и отдает юному рыцарю, потом снова застегивает ремень. Она тщится преградить ему путь на лестнице, но он, танцуя вокруг нее, непреклонно поднимается по ступеням.
– Куда ты? – кричит королева, но он направляется прямо в часовню, где в этот момент новобрачные стоят среди великолепных расшитых зеленым и голубым гобеленов, у реликвий святых и, затаив дыхание, произносят клятву любви, верности и послушания. Симон нежно держит в своих руках ладони Элеаноры, как драгоценный подарок. Она смотрит в его глаза с нескрываемой любовью, от которой захватывает дыхание. Когда они преклоняют колени перед священником в торжественной мессе, чувства переполняют Генриха; склонив голову, он обращает пылкую молитву за счастье новобрачных к Святой Марии, и с его бороды капают слезы. И тут в залу врывается Ричард, по пятам за ним вбегает Элеонора.
– Ради бога, неужели я опоздал? – кричит Ричард.
– Вы не опоздали, сэр Ричард, высказать добрые пожелания вашей сестре и мне. – Симон весь лучится, словно граф Корнуоллский намерен праздновать венчание.
– Боже, я бы не поверил в такую глупость, если бы не увидел собственными глазами.
Ричард буравит взглядом Генриха. Его камзол и верховые сапоги в пыли; глаза от пыли покраснели, придавая ему мрачный и свирепый вид.
– Не ты ли отослал меня домой всего несколько часов назад? Даже при прощальном поцелуе ты таил в сердце тайну. Боже! Как бы я хотел, чтобы ты был не мой король: тогда я мог бы отрезать твой лживый язык!
Двое стражников Генриха шагают вперед с обнаженными мечами, но Генрих делает им знак встать на место.
– Наша сестра пожелала устроить венчание в узком кругу, – говорит он, отводя глаза.
– И почему же она так пожелала?
– Мы знали, что вы будете возражать, – вмешивается Элеанора.
– Против такого блестящего брака? – делано хохочет Ричард. – Сестра короля и французский щеголь с одним захудалым поместьем? Не могу представить, какие у кого-то могут быть возражения.
– Послушайте, сэр Ричард, – начинает Симон.
– Я наслушался и насмотрелся, сэр Саймон. Я вижу, что ты обманом вкрался в сердце моей сестры, вынашивая собственные планы. – Взглянув на священника, он закрывает рот. Святые отцы любят распускать слухи.
– Ричард! Ты ссоришься со мной, а не с моим мужем! Я выбрала Симона по своей воле.
– Этот выбор делать не тебе. Твой долг – укреплять наше королевство, а не ублажать собственные прихоти. – Он смотрит на Генриха: – Ты должен был посоветоваться насчет этого брака. Но еще не поздно. То, что сделано, может быть переделано.
Он поворачивается, чтобы уйти, но Элеонора останавливает его:
– Постойте, Ричард. Отпразднуем вместе. Симон и ваша сестра любят друг друга. Разве Элеанора не заслуживает счастья?
– Семь лет назад она соединилась прочными узами с нашим Господом Иисусом Христом. Поэтому заслуживает монастыря. А ее соблазнитель Симон де Монфор должен гореть в аду – и будет гореть, даже если ради этого мне придется истратить последнюю монету из моей сокровищницы.
Никакая музыка так не приятна для уха, как звон серебра, а этой мелодии Ричард Корнуоллский наслушался вдоволь, имея в кошельке столь много монет. Напел ее и архиепископу, и тот, завороженный, объявляет брак недействительным. В ответ лондонские горожане маршируют ко дворцу, где нестройными криками требуют головы причастных к скандалу. Бароны тоже негодуют и посылают своего самого задиристого представителя – некогда почитателя Симона – опротестовать брак.
Роджер де Куинси, граф Винчестер, въезжает в Лондон самым впечатляющим образом; он скачет по улицам галопом, словно спешит на пожар, поднимая тучи пыли и крича «дорогу! дорогу!» тем, кто не хочет быть затоптанным копытами. Посланник входит во дворец в своих боевых доспехах с нелепым павлиньим плюмажем на шлеме и вторит словам Ричарда о неравном браке.
– Английские бароны возмущены той пародией на брак, которая случилась с благословения короля шестого января, – заявляет он. – Мы требуем, чтобы брак леди Элеаноры Маршал, графини Пембрукской, с Симоном де Монфором, французом, – он скривил губы, – был аннулирован немедленно. Иначе мы будем вынуждены настаивать на отречении короля от трона.
Генрих багровеет:
– На каком основании?
– Генрих – монарх, избранный Богом, – говорит Элеонора. «Дышать!» – Господь даровал ему трон, и только Господь может его отобрать.
– И вполне вероятно, Он так и сделает. Духовенство в этом вопросе на нашей стороне. Я привез соответствующую петицию, подписанную самыми уважаемыми баронами и нашими достойными епископами.
– Какая наглость! – вскакивает Генрих. – Посмотрю я, как вы попытаетесь меня сместить.
У де Куинси заиграли желваки:
– Устроив тайное венчание, вы нарушили обещание совещаться с советом баронов. Это тяжкое преступ-ление.
– Жители Лондона не поддержат мятеж против своего короля, – говорит Элеонора. – Они любят Генриха.
А ей нужна любовь Симона и Элеаноры при этом коварном дворе. Королева ищет решение и видит его зыбкий образ, бесформенный и неопределенный, как в темном пруду.
– Без поддержки баронов вы не можете править, – говорит граф. – А мы не поддерживаем этот союз нашей английской принцессы с французским выскочкой. Поду-майте об этом, Ваша Милость! Если вы умрете, Симон де Монфор может заявить притязания на трон. А если он произведет сына? Англии придет конец.
– И солнце может завтра не взойти, и мир исчезнет, – иронизирует Элеонора. – Вы забываете королевского брата. Ричард Корнуоллский имеет больше прав на трон, чем Монфоры.
– Я ничего не забываю, госпожа. Но ситуация не так проста, чтобы в ней могла разобраться иностранка. И я прискакал издалека не для того, чтобы обсуждать правила наследования трона.
– А что вы прискакали обсуждать? – спрашивает Генрих.
– Брак графини Пембрукской с графом Лестером не может оставаться в силе. Бароны не дали своего позволения на него и не дадут.
– Позволения? – Генрих налетает на маленького человечка, который упрямо стоит на своем – пока. Указательным пальцем король тычет ему в ключицу: – Молю тебя, Винчестер, скажи мне, чьей милостью ты владеешь своими землями и титулами? Моей, вот чьей.
Барон пятится, а Генрих наступает:
– Чьей милостью я правлю королевством? Как уже сказала королева, не кто иной, а Бог дал мне эту власть. – Он ударяет себя в грудь. – Я Богом помазанный король, я по своей воле устраиваю браки, какие мне нравятся, а на ваше позволение мне плевать!
С красным лицом, дикими глазами, надувшимися на шее и на лбу жилами Генрих напоминает Элеоноре рычащего зверя. Она бы съежилась от страха, если бы не знала, что под этой яростью кроется доброта и мягкость. Может быть, когда-нибудь он выплеснет эту ярость на нее? Но нет, Генрих на подобное не способен.
Граф Винчестер, похоже, тоже не ожидал такой атаки. Он неуверенно пятится и чуть не падает, споткнувшись.
– Будешь знать, как досаждать королю, – говорит Генрих.
Винчестер смотрит так, как будто готов ударить его ножом в спину.
– Вы, кажется, забыли, мой господин, насколько зависите от поддержки баронов. Молю Бога, чтобы вы скорее обрели разум. Потому что отказом принять наши требования вы подвергаете трон и себя лично большому риску. Я бы на вашем месте приготовился к войне.
– Ерунда, – говорит Элеонора, когда Роджер де Куинси удаляется.
Наверняка он преувеличивает ярость баронов. В конце концов, Элеанора Монфор – младшая из родственников Генриха, и к тому же женщина; ее дети не будут претендовать на английский трон. Нужно успокоить баронов, говорит она Генриху, и защитить Симона.
– Тебе надо только извиниться, и все разрешится само собой.
Генрих выпячивает нижнюю губу, напоминая Элеоноре сестру Беатрису, когда та не получает того, что хочет.
– Извиняться перед этим сопляком Винчестером в павлиньих перьях? Пусть скажет спасибо, что я не бросил его в Тауэр.
«Кто из них павлин? – хочется спросить Элеоноре. – И кто сопляк?»
– Да, он зануда, – говорит она. – Может быть, ему надо сообщить о положении твоей сестры.
– Поставить под удар честь сестры? Ты удивляешь меня, Элеонора.
Она поднимает брови. Неужели граф Винчестер не сумеет сосчитать до девяти? Когда родится ребенок, все королевство узнает правду.
– Тогда извинение представляется нашим единственным средством. Несколько слов с твоей стороны, несколько всхлипов на груди графа. Не слишком высокая цена за счастье сестры. – «И за дружбу Симона де Монфора», – могла бы добавить она. Учитывая ворчание баронов по поводу «чужаков» и «иностранок», Элеоноре еще может понадобиться поддержка Симона.
Генрих смотрит на нее так, будто она говорит на непонятном языке.
– Король не извиняется перед своими вассалами. Мы должны, Элеонора, олицетворять силу и никогда не показывать слабость. Иначе беда. Узурпаторы всегда наготове, вожделея занять наш трон.
Если годы в Провансе чему-то научили Элеонору, то прежде всего тому, что монаршая власть зиждется не на отрицании трудностей, а на признании их. Но на этот раз она оставляет свое мнение при себе.
Толпа прибывала с каждым днем. Теперь, почти через неделю после венчания Монфоров, уже тысячи стучат в ворота замка, размахивают факелами, швыряют камни, потрясают кулаками.
– Прогнать иностранцев прочь! – кричат они, забыв, что и их прадеды пришли из Нормандии, Германии, Уэльса. Граф Винчестер, чьи предки были шотландцы, разбил все свои бочки с французским вином, заявив, что к его столу будут подавать только «добрый британский эль». И сразу же список гостей на его пир в честь Св. Дэвида Шотландского сократился до нескольких че-ловек.
– Чертов Симон де Монфор! – выплескивает на Элеонору свой гнев Генрих в ее покоях, когда портные подгоняют на ней новое платье из Парижа. – Черт бы побрал его амбиции! Он всегда хватает то, что выше его. Из любви к Богу я бы отдал ему что угодно, кроме моей сестры.
– Но ты отдал ему сестру. – Элеонора поворачивается и разводит руки. – И не из любви к Богу, а из любви к своей сестре.
– Да, но где любовь к Генриху? Притязания Симона не знают границ. Скоро он потребует мой трон.
– Чепуха. – Она снова поворачивается. – Симон не только твой зять, но еще и француз. А французы, как мы сейчас ясно слышим, непопулярны в Англии.
– Лучше бы они прекратили этот шум. – Генрих топает к окну и захлопывает ставни. – Кричат, требуют голову Симона, а на каком основании? Он ничего не делал без моего согласия.
– Тогда скажи спасибо, что они не требуют твоей головы.
Входит дядя Гийом, только что со свадьбы дяди Томаса. Он готов обнять Элеонору, но мешают булавки на ее талии и боках. Генрих целует его, как давно пропавшего брата, он так рад видеть друга, что не замечает его мрачного настроения.
– Никто не требует вашей головы, Ваша Милость, но скоро может дойти и до этого, – говорит дядя. – Ваш брат пользуется большим влиянием в Англии.
– Ты хочешь сказать, что большим влиянием пользуется его кошелек, – говорит Элеонора.
– Думаете, за всем этим, – король указывает на окно, – стоит Ричард? И по такому пустяковому поводу столько шума?
Дядя скрещивает на груди руки:
– Ходят слухи, что граф Корнуоллский мечтает стать следующим королем.
– Он всегда считал себя более способным к правлению, – замечает Генрих. – И не раз мне об этом го-ворил.
Избавившись от булавок, Элеонора сходит со скамеечки.
– Для Ричарда важны деньги, а не власть. Он и так уже богат, как король, без всяких волнений.
– А королем он потеряет свое богатство, – говорит Генрих. – Одна Гасконь высосет его, как мозговую косточку.
– Он заявляет, что и так потерял большую часть своего состояния. – Дядя подходит к окну взглянуть на улюлюкающую толпу. – Все бароны пострадали, когда прибыл папский легат с требованием денег на очередную кампанию в Утремере.
– Я бы не стал слушать этих горлопанов. – Генрих подходит, чтобы закрыть и это окно. – Оттобуоно[33] – хороший человек.
– Он напоминает мне змею, – говорит Элеонора. – У него хитрые глаза, и он постоянно высовывает язык.
– И как у змеи, его укусы ядовиты. – Дядя протягивает руку, словно чтобы снова распахнуть окно, но вовремя останавливается. – Пусть только кто-то откажется платить – тут же получит отлучение от церкви. Я слышал, папа Григорий отлучил Роджера де Куинси.
– И наказание, несомненно, вполне заслуженно, – фыркает Генрих. – Попытайся донести это до его вилланов. При закрытых церквях – кто будет хоронить их умерших? Кто будет венчать? Кто будет крестить младенцев или совершать последний ритуал? Господ убивали и за меньшее.
– Женитьба Элеаноры и Монфора – только повод для восстания, – говорит Элеонора.
– Бароны хотят отослать Отто обратно в Рим, а Генрих отказался. Наверное, они думают, Ричард это сделает.
– Ричард никогда не подложит мне свинью. – Генрих снова открывает окно и смотрит на своих шумящих подданных. – Он, может быть, высокомерен, даже жаден, но мы с ним братья.
– Но разве вы не слышали? – Дядя в упор смотрит на него. – Нет, наверное, не слышали. Если бы не мои рыцари, я бы не пробился через эту толпу. Не могу представить, чтобы пробились гонцы.
Его нахмуренные брови предвещают дурную весть. Элеонора хватает Генриха за плечо, обнимает его – и саму себя.
– Вчера я высадился в Пяти Портах, – говорит Гий-ом. – Там граф Ричард Корнуоллский собирал наем-ников.
У Генриха отвисает челюсть:
– С какой целью?
– С целью напасть на вас, Ваша Милость. Говорят, сэр Ричард собирается завладеть короной.
– Невероятно! – Генриху словно стало плохо. – Только не Ричард. Боже мой! Мятеж? А потом что – он посадит меня в Тауэр? Повесит? За то, что я не спросил его разрешения, когда отдавал руку сестры? – У короля такой вид, будто он сбился с дороги и теперь обозревает незнакомый и безрадостный горизонт. – Если бы он знал правду! Впрочем, может быть, он собирается напасть не на меня, а на Симона.
– Ни на кого он не хочет нападать, – успокаивает его Элеонора. – Ричард – не боец, ты забыл об этом?
Генрих когда-то рассказывал ей историю, как в юности Ричард бросил уроки фехтования. Избегал турниров даже в качестве зрителя: от вида крови ему становилось плохо. Он известен как переговорщик, а не боец.
– И все-таки несколько лет назад он убил одного из своих слуг, – вспоминает Генрих. – Поймал его в сокровищнице, когда тот набивал мешок деньгами. Зарубил мечом. Ричард любит деньги больше, чем свою душу.
– Тогда мы знаем, что делать.
– Я не хочу сражаться с ним и не посажу его в тюрьму, – говорит Генрих. – Наше родство кое-что значит – по крайней мере, для меня.
– Нам нет нужды сражаться с Ричардом, если мы можем его купить, – отвечает Элеонора. – Нужно только выяснить его цену, и тогда, как бы это ни было больно, мы должны ее заплатить.