Вы здесь

Четыре сезона (сборник). Лето распада. Способный ученик (Стивен Кинг, 1982)

Лето распада

Способный ученик

[4]

1

Парнишка, мчавшийся по тихой пригородной улочке на отличном велосипеде фирмы «Швинн» с изогнутым рулем, был похож на типичного американского подростка, каким он, собственно, и являлся. Тодду Боудену исполнилось тринадцать лет, рост и вес нормальные, волосы светло-соломенные, глаза голубые, зубы ровные и белые, а чистое и загорелое лицо лишено даже намека на обычные для этого возраста угри.

Он крутил педали, мчась по залитой солнцем улице за три квартала от дома, и на его лице играла та особенная улыбка, что бывает на лицах ребят только в летние каникулы. Его вполне можно было принять и за разносчика газет – и он действительно подрабатывал доставкой «Клэрион» подписчикам Санта-Донато. Еще его можно было принять за торговца поздравительными открытками, что, кстати, тоже соответствовало действительности. На таких открытках обычно печатали имена отправителей, например «Джек и Мэри Бёрк», или «Дон и Салли», или просто «Мерчинсоны». Такие парнишки часто насвистывают во время работы, и Тодд тоже иногда насвистывал, причем очень даже неплохо. Отец Тодда – архитектор – получал сорок тысяч в год, мать была домохозяйкой с дипломом секретаря и подрабатывала машинописными работами на дому, если позволяло время. Она и с отцом-то познакомилась, когда тот искал себе секретаршу в машинописном бюро. Мать аккуратно хранила в отдельной папке все табели успеваемости Тодда. Самый лучший был за четвертый класс, на котором миссис Апшоу даже написала: «Тодд – на редкость способный ученик». И это была чистая правда. Одни отличные и хорошие отметки. Учись

он только на «отлично», друзья бы запросто могли решить, что с ним не все в порядке.

Добравшись до строения 963 по Клермон-стрит, Тодд затормозил и слез с велосипеда. Небольшой белый домик с верандой, зелеными ставнями и такого же цвета наличниками прятался в глубине участка, опоясанного ровной и ухоженной живой изгородью.

Тодд откинул со лба прядь светлых волос и покатил велосипед по бетонной дорожке к ступенькам крыльца. Он по-прежнему улыбался, и в его открытой улыбке – настоящем шедевре современной стоматологической индустрии и фторированной воды – появилось предвкушение. Установив велосипед на выдвижную подставку, Тодд подобрал газету, валявшуюся на нижней ступеньке, правда, не «Клэрион», а «Лос-Анджелес таймс», сунул ее под мышку и поднялся по ступенькам. Справа от двери к деревянной стене был привинчен звонок и две маленькие таблички, закрытые прозрачной пленкой, защищающей от солнца и дождя.

«Немецкая обстоятельность», – подумал Тодд, и улыбка стала еще шире. К такому заключению мог прийти только взрослый, и он мысленно поздравил себя, как делал каждый раз, когда удавалось проявить несвойственную мальчишке его возраста сообразительность.

На верхней табличке значилось: «АРТУР ДЕНКЕР».

На нижней – «ТОВАРОВ И УСЛУГ НЕ ПРЕДЛАГАТЬ».

Продолжая улыбаться, Тодд нажал кнопку звонка.

В маленьком домике послышалось приглушенное треньканье. Тодд убрал палец с кнопки и, наклонив голову, прислушался: теперь в доме царила тишина. Мальчик взглянул на наручные часы, полученные в качестве награды за распространение поздравительных открыток: двенадцать минут одиннадцатого. Хозяину уже давно пора проснуться. Сам Тодд даже во время каникул вставал не позднее половины восьмого. Кто рано встает, того удача ждет.

Он подождал еще с полминуты и снова нажал на кнопку, следя за секундной стрелкой на часах. Через семьдесят одну секунду послышалось шарканье. По звуку шагов Тодд определил,

что хозяин наверняка в шлепанцах. Он увлекался дедукцией и мечтал стать частным детективом, когда вырастет.

– Иду, иду! – послышался недовольный голос человека, выдававшего себя за Артура Денкера. – Хватит трезвонить! Иду!

Тодд отпустил кнопку звонка и взглянул на подушечку пальца – на ней отпечатался след в виде маленького красного пятнышка.

За глухой внутренней дверью звякнула цепочка, лязгнул отодвигаемый засов, и на пороге за противомоскитной сеткой показался старик, облаченный в халат. Тодд решил, что он одновременно похож и на Альберта Эйнштейна, и на Бориса Карлоффа, сыгравшего Чудовище в фильме «Франкенштейн». Длинные седые волосы некрасивого желтого оттенка наводили на мысль не о слоновой кости, а о никотине. На одутловатом со сна морщинистом лице неприятная двухдневная щетина. Отец Тодда брился каждый день, даже в выходные, и любил повторять, что «бритье наводит на лицо утренний лоск». Старик и в самом деле немного походил на Альберта Эйнштейна и Бориса Карлоффа, но еще больше – на опустившегося пьяницу, вроде тех, что ошиваются возле вокзала.

Однако Тодд напомнил себе, что старик только что проснулся. Он много раз его видел раньше (и принимал все меры предосторожности, чтобы тот не заметил слежки), и на людях старик всегда выглядел очень опрятно и подтянуто – сразу понятно, что отставной военный, хотя ему и стукнуло уже семьдесят три года, если верить статьям в газетах, которые Тодд разыскал в библиотеке. При посещении магазина или кино, куда Денкер ездил на автобусе, поскольку машины у него не было, он всегда облачался в один из четырех добротных костюмов, какая бы жаркая погода на улице ни стояла. Иногда он даже надевал мягкую фетровую шляпу. В пасмурные дни Денкер захватывал перетянутый резинкой зонт, который держал под локтем, будто офицерскую трость. На людях Денкер был всегда тщательно выбрит, а его седые усы, которые он отпустил, чтобы прикрыть неудачно прооперированную заячью губу, тщательно и аккуратно подстрижены.

– Мальчик… – обратился к нему старик глухим и заспанным голосом. Тодд с неудовольствием обратил внимание, что

халат у него заношенный и грязный. Круглый ворот смялся и уперся в морщинистую шею. На левом отвороте виднелось бурое пятно от какого-то соуса. От старика пахло табаком и перегаром. – Мальчик, – повторил он, – мне ничего не нужно. Прочитай, что здесь написано. Ты же умеешь читать? Наверняка умеешь! Все американские мальчики умеют читать. Так что ступай своей дорогой. До свидания.

Дверь начала закрываться.

Позднее, размышляя о случившемся в одну из бессонных ночей, Тодд пришел к выводу, что на этом все могло бы и закончиться. Впервые увидев старика так близко и без маски на лице, которую тот надевал «на выход», а сейчас спрятал в шкаф вместе с зонтиком и фетровой шляпой, Тодд мог запросто передумать. И тогда дверь просто закрылась бы, задвижка вернулась на место, и не произошло бы ничего из дальнейших событий. Но Тодда воспитывали как настоящего американца, для которого упорство и настойчивость являлись высшими и бесспорными добродетелями.

– Тут ваша газета, мистер Дюссандер, – вежливо произнес Тодд, протягивая «Таймс».

Закрывавшаяся дверь замерла, осталась широкая щель. По лицу Курта Дюссандера пробежала тень, но лицо тут же снова обрело бесстрастность. Наверное, от неожиданности он не смог скрыть невольный испуг, но сумел быстро овладеть собой. Тодд испытал разочарование в третий раз: он-то рассчитывал, что Дюссандер не просто хорош, а практически совершенен.

Ну и ну, подумал Тодд с презрением. А я-то думал!

Дверь снова распахнулась. Скрюченная артритом рука, похожая на паучью лапу, отодвинула задвижку на двери с противомоскитной сеткой, чуть приоткрыла ее и ухватилась за край газеты, которую протягивал Тодд. Мальчик с отвращением посмотрел на длинные, неухоженные и пожелтевшие от никотина ногти. Такая желтизна на пальцах бывает только оттого, что в руках постоянно дымится сигарета. Тодд считал курение отвратительной и вредной для здоровья привычкой и сам курить не собирался. Просто удивительно, как Дюссандер дожил до преклонных лет.

– Отпусти мою газету! – Старик потянул ее на себя.

– Конечно, мистер Дюссандер. – Тодд разжал пальцы. Паучья лапа втянула газету за сетчатую дверь, и она захлопнулась.

– Моя фамилия Денкер, – сказал старик, – а вовсе не какой-то Дузандер. А ты, выходит, даже читать не умеешь. Очень жаль. Всего хорошего!

Тодд торопливо произнес:

– Концлагерь Берген-Бельзен – с января по июнь сорок третьего, Аушвиц – с июня сорок третьего по июнь сорок четвертого. Unterkommandant[5]. Патэн…

Дверь снова замерла на месте. Мертвенно-бледное лицо с мешками под глазами походило на застрявший в проеме полусдутый воздушный шар. Тодд улыбнулся:

– Перед приходом русских вы бежали из Патэна и перебрались в Буэнос-Айрес. По слухам, вы там разбогатели, вкладывая золото, вывезенное из Германии, в наркоторговлю. Как бы то ни было, с пятидесятого года по пятьдесят второй вы жили в Мехико, а потом…

– Да ты с ума сошел, мальчик! – Старик покрутил скрюченным пальцем возле виска над уродливым ухом, но его губы, закрывавшие беззубый рот, предательски задрожали…

– Что вы делали с пятьдесят второго до пятьдесят восьмого, я не знаю. – Улыбка Тодда стала еще шире. – Этого, похоже, никто не знает, во всяком случае, никаких сведений я не нашел. Но на Кубе, накануне прихода Кастро к власти, вас опознал один израильский агент – вы были консьержем большого отеля. Когда повстанцы вошли в Гавану, ваш след потерялся. В шестьдесят пятом вас снова разыскали, но уже в Западном Берлине, и чуть было не сцапали. – Говоря все это, Тодд загибал по очереди пальцы, пока они не сжались в кулак. Глаза Дюссандера неотрывно следили за сноровистыми руками типичного американского подростка, обожающего превращать старые мыльницы в гоночные машинки и собирать модели кораблей. Конечно, этим занимался и Тодд – в прошлом году они с отцом четыре месяца собирали модель «Титаника», которая и сейчас украшает кабинет отца.

– Я понятия не имею, о чем ты, – произнес Дюссандер.

Без вставных зубов он шамкал, и Тодду это не понравилось. Его манера говорить была какой-то… ненастоящей. В комедийном сериале «Герои Хогана» полковник Клинк и то звучал убедительнее. Но в свое время с этим стариком наверняка были шутки плохи. Недаром в статье о концлагерях в журнале «Менз экшн» автор назвал его Кровавым Мясником из Патэна.

– Уходи, мальчик, иначе я вызову полицию.

– Вызывайте, мистер Дюссандер. Или герр Дюссандер, если вам так больше нравится. – Тодд продолжал улыбаться, демонстрируя великолепные зубы – результат действия фторированной воды, которой он всегда полоскал рот, и пасты «Крест», которой чистил зубы три раза в день. – После шестьдесят пятого года вы снова исчезли из виду… И вот я встретил вас на автобусной остановке в центре города пару месяцев назад.

– Ты спятил!

– Конечно, если хотите, можете вызвать полицию, – опять улыбнулся Тодд, – а я подожду на крылечке. Но если решите не вызывать, может, пригласите меня в дом? И мы поговорим.

Старик молча разглядывал ухмыляющегося подростка. В кронах деревьев щебетали птицы, где-то тарахтела газонокосилка, вдалеке слышались гудки спешивших куда-то машин.

Тодд вдруг почувствовал, что начинает терять уверенность. Неужели он ошибся? Вряд ли, но речь шла не о задачке в учебнике, а все было взаправду. Вот почему он так обрадовался (слегка обрадовался, как он позднее уверял себя), когда Дюссандер произнес:

– Если желаешь, можешь ненадолго войти. Но помни: я просто не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Это понятно?

– Конечно, мистер Дюссандер, – отозвался Тодд. Он открыл дверь и прошел в прихожую. Дюссандер закрыл за ними дверь, и они оказались в полумраке.

В помещении стоял затхлый запах, в котором ощущался солод. У них дома иногда тоже так пахло после визита гостей, пока мать не успевала проветрить. Но здесь запах был сильнее. Казалось, он пропитал буквально все. Пахло спиртным, подгоревшим маслом, потом, старой одеждой и какими-то лекарствами вроде мятного полоскания для горла и болеутоляющей

мази. В полумраке прихожей Дюссандер стоял совсем близко, и его голова, торчавшая из отворотов халата, напоминала голову хищного грифа, терпеливо ждавшего, когда его жертва испустит дух. Несмотря на щетину и дряблую обвисшую кожу старика, Тодд вдруг ясно представил себе его в черной форме офицера СС, на которого он сейчас походил куда больше, чем во время прогулок по городу. И мальчик вдруг ощутил острый укол страха. Легкого приступа страха, как он позднее объяснял себе.

– Должен вас предупредить, если со мной что-нибудь случится… – начал он, когда Дюссандер, шаркая шлепанцами, проходил мимо него в гостиную. Тот успокаивающе похлопал Тодда по спине, и от этого прикосновения его бросило в жар.

Мальчик проследовал в гостиную, но улыбки на его лице больше не было. Он представлял себе встречу совсем иначе. Все еще образуется и наверняка выйдет, как он рассчитывал. Прочь сомнения! Ведь до сих пор у него все всегда получалось! В гостиной Тодд уже снова улыбался.

Там его ждало очередное разочарование, правда, на этот раз вполне ожидаемое. Разумеется, в комнате не оказалось портрета Гитлера с упавшей челкой и неотступным завораживающим взглядом. И никаких боевых наград в рамках, никакого культового меча на стене, никакого «люгера» или «вальтера» на каминной полке (по правде сказать, и самой-то каминной полки не было). Тодд напомнил себе, что держать подобные атрибуты на виду, чтобы их все видели, было бы непростительной глупостью, однако отказаться от представлений, навязанных кино и телевизором, было очень непросто. Самая обычная гостиная – такую и ожидаешь увидеть в домах одиноких стариков, с трудом сводящих концы с концами на скудную пенсию. Над декоративным камином, облицованным декоративным кирпичом, висят часы. На тумбочке черно-белый телевизор – концы усов комнатной антенны обмотаны фольгой для улучшения приема. На полу – истертый серый коврик. Возле дивана этажерка с прессой: «Нэшнл джиографик», «Ридерз дайджест» и «Лос-Андж елес таймс». Вместо портрета Гитлера или наградного оружия на стене в рамках под стеклом висели свидетельство о гражданстве и фотография женщины в смешной шляпке. Позднее

Дюссандер рассказывал, что такие дамские шляпки назывались «колокол» и были в моде в двадцатых и тридцатых годах.

– Моя жена, – пояснил Дюссандер, и его голос дрогнул. – Она умерла в пятьдесят пятом. Слабые легкие… В то время я работал чертежником на автомобильном заводе «Меншлер» в Эссене. Даже не знаю, как сумел пережить ее смерть.

Тодд продолжал улыбаться. Он прошел через комнату, будто хотел получше рассмотреть фотографию, но вдруг остановился и провел пальцем по абажуру маленькой настольной лампы.

– Не сметь! – рявкнул Дюссандер так властно, что Тодд невольно отпрянул.

– Здорово! – искренне восхитился подросток. – Вот это команда! Если не ошибаюсь, делать абажуры из человеческой кожи придумала Ильза Кох, верно? И ведь это она проделывала штуку с маленькими стеклянными трубочками, которые вставлялись мужчинам…

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, – прервал его Дюссандер. На телевизоре лежала открытая пачка сигарет без фильтра. Он кивком показал на нее и предложил Тодду: – Закуришь?

– Нет. От них развивается рак легких. Мой отец раньше курил, но сейчас бросил. Даже посещал специальные курсы, чтобы бросить.

– Правда? – Дюссандер вытащил из кармана халата спичку и с безучастным видом чиркнул ею по пластику телевизора. Спичка вспыхнула, и он закурил. – Назови мне хотя бы одну причину не звонить в полицию и не рассказывать им о твоей наглой выходке с ужасными обвинениями? Хотя бы одну? И побыстрее! Телефон рядом. Думаю, отец тебя обязательно выпорет и ты неделю не сможешь нормально сидеть.

– Мои родители никогда меня не бьют. От телесных наказаний больше вреда, чем пользы. – Неожиданно глаза Тодда загорелись. – А вы их пороли? Женщин, к примеру? Заставляли раздеться и…

Дюссандер, издав нечленораздельный звук, напоминающий мычание, направился к телефону.

– На вашем месте я бы этого не делал, – предостерег Тодд ледяным тоном.

Дюссандер обернулся и размеренно произнес:

– Я скажу это только один раз и больше повторять не буду. – Даже отсутствие вставной челюсти не мешало ему говорить достаточно четко. – Меня зовут Артур Денкер. Меня так звали всегда, даже до получения американского гражданства. Имя мне дал отец в честь Конан Дойла, почитателем которого он являлся. Меня никогда не звали ни Дузандером, ни Гиммлером, ни Санта-Клаусом. Во время войны я был лейтенантом запаса и никогда не состоял в нацистской партии. Мое участие в боевых действиях ограничивалось обороной Берлина. Должен признать, в конце тридцатых, еще во время своего первого брака, я был сторонником Гитлера. Он положил конец Депрессии и вернул немцам чувство национальной гордости, растоптанное несправедливым Версальским договором. Думаю, что во многом мои симпатии были вызваны наличием работы и тем, что в магазинах снова стал продаваться табак и больше не требовалось копаться в грязи, выискивая окурки, если хотелось курить. В конце тридцатых я считал Гитлера великим человеком. Может, так сначала и было. Но потом он явно лишился рассудка и командовал несуществующими армиями по указке астролога. Он отравил даже любимую собаку! Настоящее безумие! К концу войны они все посходили с ума и, распевая гимн национал-социалистов «Знамена ввысь!», давали смертельный яд своим детям. Второго мая сорок пятого года мой полк сдался американцам. Помню, как я заплакал, когда солдат по имени Хакермейер угостил меня плиткой шоколада. В Эссене меня интернировали, и обращались с нами очень хорошо. Мы слушали по радио, как идет суд в Нюрнберге, а когда Геринг совершил в тюрьме самоубийство, я выменял на четырнадцать американских сигарет полбутылки шнапса и напился. Меня освободили в январе сорок шестого. На автомобильном заводе в Эссене я устанавливал на машины колеса, а в шестьдесят третьем вышел на пенсию и эмигрировал в Штаты. Поселиться здесь было мечтой моей жизни. В шестьдесят седьмом году я получил гражданство США и стал американцем. Я хожу на выборы. Никакого Буэнос-Айреса и никакой наркоторговли не было. Не

было ни Берлина, ни Кубы. А теперь, если ты немедленно не уйдешь, я позвоню в полицию.

Тодд не сдвинулся с места. Старик подошел к телефону и взял трубку. Тодд продолжал стоять возле стола с маленькой лампой.

Дюссандер начал набирать номер. Тодд следил за ним, чувствуя, как бешено бьется сердце. Набрав четвертую цифру, старик бросил взгляд на подростка. Тот не шевелился. Старик вдруг обмяк и положил трубку на рычаг.

– Мальчишка, – прошептал он. – Какой-то мальчишка!

Тодд скромно улыбнулся.

– Как ты узнал?

– Немного везения плюс трудолюбие, – ответил Тодд. – У меня есть друг по имени Гарольд Пеглер, правда, все зовут его Лис. Играет в нашей бейсбольной команде на второй базе. А у его отца в гараже полно всяких журналов. Целые пачки, и все про войну. Но они старые. Я хотел достать новые, но продавец из киоска напротив школы сказал, что такие больше не выпускаются. Так вот, в тех журналах полно фоток фрицев, в смысле немецких солдат, и еще япошек, пытающих женщин. И много статей про концлагеря. А я от этого просто тащусь!

– «Просто тащишься…» – будто не веря своим ушам, повторил Дюссандер, потирая щеку. Было слышно, как жесткую щетину скребли ногти.

– Ну… балдею, кайфую. Короче, мне нравится!

Тот день в гараже Лиса врезался Тодду в память в мельчайших подробностях. Он помнил, как в четвертом классе накануне Дня выбора профессии миссис Андерсон (ребята звали ее Зайчиха из-за больших передних зубов) рассказывала, как узнать, в чем твой ГЛАВНЫЙ ИНТЕРЕС.

– Вы поймете это сразу! – с чувством восклицала Зайчиха Андерсон. – Это все равно что повернуть ключ в замке и распахнуть дверь. Или влюбиться с первого взгляда. Вот почему День выбора профессии так важен, ребята. Как знать, а вдруг вам откроется ваш ГЛАВНЫЙ ИНТЕРЕС? – А потом она рассказала, что ее ГЛАВНЫМ ИНТЕРЕСОМ было вовсе не преподавание в четвертом классе, а коллекционирование почтовых открыток XIX века.

Тогда Тодд посчитал, что училка несет полную чушь, но в тот знаменательный день в гараже Лиса ему вдруг вспомнились ее слова: похоже, она знала, о чем говорила.

Дул Санта-Ана, сильный северо-восточный ветер, и воздух был насыщен жаркой и липкой гарью лесных пожаров. Тодд помнил «матросский ежик» Лиса со следами специального воска, чтобы прическа держалась. Он помнил все мельчайшие детали того дня.

– Тут где-то есть старые комиксы, – сказал Лис. У его матери разболелась голова, и она выставила их из дома, желая побыть в тишине. – Классные! В основном вестерны, но есть и с космическим десантом, и с…

– А здесь что? – спросил Тодд, указывая на большие, доверху набитые картонные коробки под лестницей.

– Ерунда всякая, – ответил Лис. – Разные военные истории. Скукотища!

– А посмотреть можно?

– Конечно. А я пока поищу комиксы.

Когда толстый Лис Пеглер отыскал наконец комиксы, Тодда они уже не интересовали. Он совершенно потерял голову от того, что увидел в журналах.

Это все равно что повернуть ключ в замке и распахнуть дверь. Или влюбиться с первого взгляда.

Так оно и было. Конечно, он знал о войне – не о той, где американцам надирали задницу азиаты в черных пижамах, а о Второй мировой войне. Он знал, что американцы носили круглые, обтянутые сеткой каски, а фрицы – скорее квадратные. Он знал, что американцы выиграли большинство сражений и что немцы к концу войны изобрели ракеты, которыми обстреливали Лондон. Он слышал и о концентрационных лагерях.

Разница между тем, что Тодд слышал, и тем, о чем говорилось в журналах, найденных под лестницей в гараже Лиса, была такой же, как между тем, чтобы просто слушать рассказ о микробах и видеть их живыми под микроскопом.

Здесь имелась статья об Ильзе Кох. Здесь были снимки крематориев с распахнутыми дверцами на покрытых копотью петлях. Здесь оказались фотографии офицеров в форме СС и узников в полосатых робах. Запах старых журналов, отпечатанных

на дешевой газетной бумаге, был похож на запах гари от лесных пожаров, и шуршание переворачиваемых страниц уносило Тодда в прошлое, заставляя поверить в реальность описанных ужасов. Они действительно это делали, и им позволялось это делать. Голова начала раскалываться, не в силах совместить нахлынувшие отвращение и возбуждение, глаза покраснели и заслезились, но он продолжал жадно читать, пока не наткнулся на цифру под статьей с фотографией сваленных в кучу трупов в каком-то месте под названием Дахау:

6 000 000.

И тогда он подумал, что здесь наверняка какая-то ошибка, что кто-то по оплошности добавил пару лишних нулей, ведь это в три раза больше населения Лос-Анджелеса! Но в другом журнале (на обложке – прикованная к стене женщина, к которой приближался ухмыляющийся мужчина в нацистской форме и с кочергой в руке) он снова натолкнулся на ту же цифру:

6 000 000.

Головная боль усилилась, а во рту пересохло. Будто издалека послышался голос Лиса, говорившего, что ему пора на ужин. Тодд спросил, можно ли остаться и почитать еще, пока Лис будет ужинать. Приятель удивленно на него посмотрел и, пожав плечами, ответил: «Само собой!» И Тодд продолжил чтение, погрузившись в мир военных журналов, пока за ним не явилась мать и не увела домой.

Это все равно что повернуть ключ в замке и распахнуть дверь.

Во всех журналах говорилось, как ужасно было все, что тогда творили фашисты, но слова осуждения терялись в обилии рекламных объявлений, предлагавших немецкие ножи, ремни и каски, а также чудодейственные травы и лосьоны для укрепления волос. В объявлениях предлагали купить флаги со свастикой, нацистские «люгеры» и игру «Атака» с участием немецкой бронетанковой техники, а также записаться на заочные курсы или стать богатым, особые туфли с внутренним каблуком и толстой стелькой низкорослым людям. Хотя в статьях и говорилось об ужасах, но, похоже, это мало кого трогало.

Или влюбиться с первого взгляда.

Да, он отлично помнил тот день. Буквально все: и пожелтевший календарь давно минувшего года на задней стене, и масляное пятно на цементном полу, и оранжевую бечевку, которой были перевязаны пачки журналов. И еще он помнил, как каждый раз голова болела все сильнее, стоило подумать о невероятной цифре:

6 000 000.

Он тогда подумал: Я хочу знать обо всем, что там происходило. Обо всем! И хочу знать, где больше правды: в статьях или объявлениях, которые в них вставлены.

И еще, задвигая коробки с журналами обратно под лестницу, он вспомнил о Зайчихе Андерсон: Она была права. Я нашел свой ГЛАВНЫЙ ИНТЕРЕС.

Дюссандер долго не сводил взгляд с Тодда. Затем прошел через гостиную и, тяжело опустившись в кресло-качалку, снова посмотрел на подростка, не в силах объяснить мечтательное и даже ностальгическое выражение его лица.

– Да, журналы меня заинтересовали, но я решил, что в них немало вранья. Тогда я пошел в библиотеку, чтобы выяснить наверняка. Оказалось, что не все вранье. Сначала замшелая библиотекарша не хотела давать мне нужные книги, поскольку они не для детей, но я сказал, что они нужны для домашней работы. Библиотекарша позвонила отцу. – Тодд презрительно хмыкнул. – Типа она не поверила, что отец в курсе, какие книги я читаю, представляете?

– А он был в курсе?

– Конечно! Отец считает, что дети должны узнавать жизнь как можно раньше. И плохое, и хорошее. Чтобы быть во всеоружии. Он говорит, что жизнь – это тигр, которого надо схватить за хвост, но если не знать его повадок, можно запросто стать его добычей.

– Хм-м… – с сомнением протянул Дюссандер.

– Мама тоже так считает.

– Хм-м… – повторил Дюссандер, не зная, что и думать.

– А книги в библиотеке оказались классные! – продолжил Тодд. – Только о концлагерях их было, наверное, не меньше сотни, и это в обычной городской библиотеке. Похоже, читать про это интересно очень даже многим. Правда, фотографий там

оказалось меньше, чем в журналах отца Лиса, а во всем остальном – просто атас! Кресла с шипами, торчащими из сидений. Вырывание золотых зубов плоскогубцами. Газ, который пускали из душевой установки. – Тодд покачал головой. – Вы, ребята, отрывались по полной!

– «По полной», – повторил Дюссандер, думая о своем.

– А я действительно написал реферат, и знаете, что мне за него поставили? Пять с плюсом! Конечно, я проявил осмотрительность и изложил все в нужном свете. Осторожность еще никому не повредила.

– Вот как? – Дюссандер взял трясущимися пальцами новую сигарету.

– Ну да! Все те книги в библиотеке написаны так, будто авторам самим было противно об этом рассказывать. – Тодд нахмурился, пытаясь выразить мысль. Слово тональность не входило в его словарный запас, что только осложняло задачу. – Они писали так, будто ночами не могли спать от кошмаров. Будто хотели сказать: нельзя, чтобы такое повторилось. Мой реферат в таком же духе, и учитель мне поставил пять с плюсом, наверное, потому, что я читал первоисточники и меня не вывернуло наизнанку. – На лице Тодда снова заиграла торжествующая улыбка.

Дюссандер глубоко затянулся, кончик сигареты в руках заметно дрожал. Выпуская дым через нос, старик сильно закашлялся.

– Поверить не могу, что все это происходит наяву, – сказал он и, подавшись вперед, устремил на мальчика пристальный взгляд. – Ты знаешь, что такое «экзистенциализм»?

Тодд, не обратив внимания на вопрос, задал свой:

– А вы знали Ильзу Кох?

– Ильзу Кох? – еле слышно переспросил Дюссандер. – Да, я знал ее.

– Она была красивая? – оживился мальчик. – В смысле… – Он изобразил в воздухе контур песочных часов.

– Неужели ты не видел ее фотографии? – удивился Дюссандер. – При твоей-то одержимости?

– При моей чего?

– Одержимости, – повторил Дюссандер. – Это когда человек чем-то очень сильно увлечен. Когда от чего-нибудь просто… балдеет.

– Да? Круто! – Озадаченный вид Тодда снова сменился торжествующей улыбкой. – Конечно, я видел ее фотографию. Но сами знаете, как снимки выглядят в книгах. – Он говорил так, будто у Дюссандера все эти книги стояли в шкафу. – Черно-белые, нечеткие… обычные любительские фотографии. Никто и не подозревал, что делает их для истории. У нее и правда была обалденная фигура?

– Она была толстой, коренастой и с плохой кожей, – коротко ответил Дюссандер и потушил недокуренную сигарету о тарелку, заполненную окурками.

– Надо же! – Лицо Тодда вытянулось от огорчения.

– Чистая случайность! – отвечая своим мыслям, задумчиво произнес Дюссандер. – Ты увидел мою фотографию в журнале и оказался рядом в автобусе. Ну и ну! – Он с досадой несильно стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

– Нет, сэр. Не просто случайность, а гораздо, гораздо больше! – возразил Тодд, всем своим видом излучая уверенность.

– В самом деле? – Густые брови Дюссандера поднялись – он явно сомневался.

– Еще бы! Я хочу сказать, что снимки в моем альбоме были тридцатилетней давности, а то и более старые. Ведь сейчас у нас семьдесят четвертый год.

– У тебя есть… такой альбом?

– Да, сэр! Он потрясающий! Там сотни фотографий. Я вам как-нибудь его покажу. Вам точно понравится!

Дюссандер с отвращением поморщился, но промолчал.

– Сначала я сомневался, что это вы. А потом как-то шел дождь, и вы сели в автобус в блестящем черном плаще…

– Так вот оно что! – выдохнул Дюссандер.

– Ну конечно! На вас был точно такой же на одной фотке из гаража Лиса. И еще в одной библиотечной книге был ваш снимок в шинели СС. И в тот день сомнения отпали, и я сказал себе: «Точно! Курт Дюссандер собственной персоной!» И начал за вами следить.

– Ты начал что?

– Следить за вами. Я мечтаю стать частным детективом вроде Сэма Спейда из «Мальтийского сокола» или Менникса из телесериала. И мне нужно было вести себя осторожно. Я не хотел вас спугнуть раньше времени. Показать снимки?

Тодд вытащил из заднего кармана конверт. Глаза у него горели предвкушением праздника, как у мальчишки накануне дня рождения, Рождества или перед салютом на День независимости.

– Ты меня фотографировал?

– Конечно! У меня есть портативный фотоаппарат, «Кодак». Он тонкий, плоский и умещается в руке. Если приноровиться, можно запросто снимать, зажав его в ладони и держа объектив между пальцами. А кнопка затвора нажимается большим пальцем. – Том скромно потупился. – Сначала я никак не мог приспособиться, и все время получались одни пальцы. Но я упорный и не сдавался. Настойчивостью можно добиться всего, что хочется. Это, конечно, ни для кого не секрет, но зато верно.

Курт Дюссандер побелел и съежился.

– А снимки ты отдавал печатать в фотоателье?

– Что? – Тодд возмущенно затряс головой. – Конечно, нет! Вы что же, думаете, я совсем идиот? У отца есть темная комната, и я сам проявляю пленки и печатаю снимки с девяти лет.

Дюссандер промолчал, но явно обрадовался и даже чуть порозовел.

Тодд передал ему несколько глянцевых снимков, неровные края которых подтверждали: их действительно печатали в домашних условиях. Дюссандер, нахмурившись, стал их изучать. Вот он сидит в автобусе возле окна; в руках – роман Джеймса Миченера «Столетие». Вот он на остановке «Девон-авеню» с зонтиком под мышкой; подбородок надменно вздернут, как у Шарля де Голля, принимающего военный парад. На следующем снимке он запечатлен в очереди возле кинотеатра «Маджестик», там он явно выделяется в толпе подростков и невзрачных домохозяек с завивкой ростом и статью. А вот он заглядывает в свой почтовый ящик.

– Когда я это снимал, то очень боялся, что вы меня засечете, – признался Тодд. – Но все-таки решил рискнуть. Я стоял

на другой стороне улицы. Эх, будь у меня «Минолта» с телеобъективом… Когда-нибудь… – Тодд мечтательно вздохнул.

– Не сомневаюсь, что ты заранее заготовил правдоподобное объяснение. На всякий случай.

– Я бы спросил, не видели ли вы мою собаку. В общем, я печатал снимки и сравнивал их с этими.

Он передал Дюссандеру три ксерокопии. Тот уже видел эти фотографии раньше, причем много раз. На первом снимке он был в своем кабинете в лагере для перемещенных лиц в Патэне. Фотография была обрезана так, что на ней остался только он сам и нацистский флажок со свастикой на столе. Второй снимок был сделан в день зачисления на военную службу. На третьем он обменивался рукопожатиями с Рихардом Генрихом Глюксом, подчинявшимся только самому Гиммлеру.

– Я уже тогда практически не сомневался, что это вы, но из-за проклятых усов не мог разглядеть заячьей губы. И чтобы убедиться окончательно, раздобыл вот это.

Тодд достал из конверта последний, сложенный в несколько раз листок и развернул его. На сгибах чернела грязь, края обтрепались от долгого хранения в кармане, как всегда бывает у мальчишек, имеющих много разных дел и забот. Это было израильское извещение о розыске Курта Дюссандера. Старик с горечью подумал о мертвых, которые никак не упокоятся в своих могилах.

– Я снял ваши отпечатки, – с улыбкой сообщил Тодд, – и сравнил с теми, что на листке о розыске.

– Этого не может быть! – не поверил Дюссандер и выругался по-немецки.

– Может! Родители подарили мне на Рождество набор для снятия отпечатков пальцев. Настоящий, а не игрушечный. Там были порошок, три кисточки для различных поверхностей и специальная бумага для снятия отпечатков. Родители знают, что я хочу стать частным детективом, когда вырасту. Понятно, что всерьез они это не воспринимают, но все же… – Он равнодушно пожал плечами. – В инструкции сказано, как сравнивать всякие там завитки, линии и папиллярные узоры. Чтобы суд принял отпечатки в качестве доказательства, они должны совпадать не меньше чем по восьми пунктам. Однажды, когда вы

были в кино, я приехал сюда, обработал порошком почтовый ящик, дверную ручку и снял отпечатки. Ловко, верно?

Дюссандер промолчал. Он судорожно цеплялся за подлокотники кресла, губы беззубого рта мелко дрожали. Тодду это не понравилось. Казалось, старик вот-вот расплачется. Что за глупость? Кровавый Мясник из Патэна в слезах? Да это все равно что ожидать банкротства от «Шевроле» или что «Макдоналдс» перестанет кормить гамбургерами и перейдет на икру с трюфелями.

– У меня появилось два комплекта отпечатков, – продолжил Тодд. – Один из них не имел ничего общего с тем, что на листовке о розыске, и я решил, что это «пальчики» почтальона. Зато другой оказался вашим! Больше восьми совпадений. Я насчитал четырнадцать. – Он ухмыльнулся. – Вот так я убедился точно.

– Ах ты, маленький гаденыш! – не выдержал Дюссандер, и его глаза недобро блеснули.

У Тодда от страха засосало под ложечкой, как недавно в прихожей. Но после вспышки неконтролируемого гнева старик снова обмяк.

– Кому ты об этом рассказывал?

– Никому.

– Даже своему другу? Этому Кролику Пеглеру?

– Его называют Лис. Лис Пеглер. Нет, он бы точно проболтался. Я никому не рассказывал. Не тот случай.

– Чего тебе нужно? Денег? У меня их нет. В Южной Америке деньги водились, правда, с наркотиками или чем-то опасным и романтичным это никак не связано. В Бразилии, Парагвае и Санто-Доминго есть, вернее, была своего рода община из бывших вояк, скрывавшихся после войны. С ее помощью я сколотил состояние на природных ископаемых – олове, меди, бокситах. А потом наступили новые времена – национализм, антиамериканизм. Может, перемены и коснулись бы меня, но на мой след напали люди Симона Визенталя. Одно несчастье притягивает другое, как течная сучка – кобелей. Дважды меня чуть не схватили, один раз эти жиды уже были за стеной в соседней комнате… Они повесили Эйхмана, – прошептал старик, непроизвольным движением потирая шею. Его глаза округлились от

Конец ознакомительного фрагмента.