Член Союза писателей Беларуси.
Окончил Высшее Военно-Морское училище в Ленинграде. Служил на атомных подводных лодках Северного и Тихоокеанского флотов. В настоящее время офицер запаса. Живет в Минске.
Начинал печататься как литературный переводчик. Пишет рассказы на исторические темы.
Впереди, с крестом в руке!
11 декабря 1790 года русские войска под командованием А. В. Суворова штурмом взяли сильнейшую крепость на Дунае – Измаил, где была уничтожена целая турецкая армия. Имена многих героев этого штурма вписаны в историю, но до сих пор сотни достойнейших участников этой баталии преданы забвению. Рассказ пойдет об одном из таких героев, имя которого почти неизвестно. Это священник Полоцкого пехотного полка Трофим Егорович Куцинский.
В декабрьскую ночь перед штурмом небо заволокло тучами. Над твердой, сухой землей стелился туман. От легкого, порывистого ветра он то разрывался в клочья, то опять соединялся в белесую мглу. Стояла холодная, но без морозов и снега погода.
Русское войско отдыхало перед штурмом. Возле одного из множественных костров, охвативших кольцом турецкую крепость Измаил, расположились человек десять. Восемь из них то ли спали, то ли дремали, а двое сидели рядышком и тихо переговаривались.
Из темноты вдруг вынырнула фигура человека. По теплой, хоть и укороченной рясе и большому кресту на груди было видно, что это священник. Он подошел к костру и сел на корточки, протягивая руки к огню. На вид ему было лет сорок. Чуть удлиненное лицо с живыми темными глазами, ухоженная борода, усы. Волосы собраны сзади в небольшую косичку.
– Что, воины, не отдыхаете? – спросил он у сидящих. У него был приятный грудной голос, немного певучий, как у всех священников.
– Не спится, батюшка, – ответил один из солдат.
– Да и я тоже не могу перед боем уснуть, – поддержал его второй. – Думы разные о смерти в голову лезут.
– Не о том думаешь, – промолвил священник. – Воин перед боем не о смерти вспоминать должен, а о том, как дело свое ратное довести до конца, до победы.
– Страха смерти нет, – отозвался первый солдат. – Привык я уже к ней. Прошел с полком и Очаков, и Бендеры, и Килию. Слава богу, лишь легкое ранение.
– Далеко нас забросило, отец Трофим, – сказал второй солдат, меняя тему разговора. – У нас дома сейчас зима со снегом, а здесь и осень без дождей, и в декабре – ни снежинки.
– А откуда вы? – спросил поп.
– Из-под Полоцка мы оба, – отозвался за обоих первый солдат.
Отец Трофим улыбнулся:
– Со времен Всеслава-Чародея полоцкая земля воинами славилась.
– Но они воевали на своей земле, – уточнил второй солдат, – а мы здесь зачем?
– У тебя что на шее висит? – нахмурился священник.
– Крестик нательный.
– Правильно, потому что ты – христианин. А завтра перед тобой басурманы станут. И будешь ты воевать за веру нашу, чтобы выгнать их с нашей славянской земли. Запомните это, воины.
Отец Трофим хлопнул ладонями по коленкам и поднялся:
– Пора мне. Храни вас Господь, солдаты.
Он осенил их крестом и исчез в темноте. У костра наступило молчание.
В три часа ночи прозвучал сигнал. Войска стали строиться в боевые порядки и начали выдвигаться к местам, определенным диспозицией. В 5.30 утра взлетела сигнальная ракета. Девять колонн, с суши и с реки, одновременно пошли на приступ турецкой крепости.
Полоцкий пехотный полк был в резерве, который предназначался для поддержки атакующих колонн Орлова и Платова. Солдаты стояли в строю, с нетерпением переступая с ноги на ногу, и вглядывались в темноту. Вдали виднелись сполохи от орудийных выстрелов, слышались грохот пушек, ружейная стрельба. Перед строем ходили двое: командир полка – полковник Яцунский и полковой священник – Трофим Куцинский. Полковник ходил спокойным, размеренным шагом, отец Трофим следовал за ним на почтительном расстоянии, изредка обращаясь к солдатам.
Прошло полтора часа. Уже начало светать, рассеивался туман. Виднелись земляные валы и бастионы Измаила, окутанные пушечным и ружейным дымом. И вот наконец поступил приказ: полку двигаться к Бендерским воротам на помощь атакующим.
Полковник был краток, обращаясь к солдатам:
– Братцы, настал наш черед! Не посрамим чести нашего полка! За мной быстрым шагом!
Когда до цели осталось несколько сот метров, раздалась команда: «Примкнуть штыки!». Офицеры обнажили шпаги. Уже видно было, какая жестокая схватка шла на валу, на лестницах, во рву. Турки теснили плохо обученных спешенных казаков, вооруженных короткими пиками и шашками.
Яцунский взмахнул шпагой и бросился на врага. За ним с криком «Ура!» ринулся полк. Но перед самым рвом полковник упал, сраженный пулей. На миг солдатская масса остановилась в замешательстве, заколебалась, не видя перед собой командира. И тут на насыпи перед рвом появилась фигура отца Трофима. Он поднял свой крест высоко над головой и с криком «Вперед, воины! Бей нехристей!» помчался через ров. Когда он подбежал к подножью лестницы, то увидел, что полк уже обогнал его, и теперь воодушевленные солдаты карабкались на вал. Отец Трофим не остановился и тоже полез по лестнице вверх. На середине пути он вдруг почувствовал, что ранен в ногу. И хотя нога занемела, он все же добрался до куртины[1] вала. Здесь священник упал на одно колено, продолжая держать крест высоко над собой. Вокруг него кипела жестокая схватка. Полоцкие мушкетеры ударили в штыки. Звенела сталь, трещали ружейные и пистолетные выстрелы, кричали и ругались бойцы, стонали раненые. Повсюду лилась кровь. Эта сцена до конца жизни вспоминалась Куцинскому. Но вот уже слева и справа шли к ним на соединение казаки во главе с Платовым и Орловым. Расправился с турками на своем участке и Кутузов. Теперь на валу от Килийских до Бендерских ворот стояли русские войска. Враг был побежден.
Когда к отцу Трофиму подбежали санитары, он полулежал на боку:
– Ну, братцы, залез я сюда, а вот сойти не смогу, высоты боюсь.
– Не беспокойся, батюшка, – усмехнулся старший из санитаров, – мы тебя на веревках спустим.
На следующее утро Суворов посетил лазарет. Он обошел всех раненых, стараясь ободрить их добрым словом, и наконец добрался до отца Трофима. Тот сидел на лежанке, вытянув раненую ногу, взятую в шины. На груди у него по-прежнему висел крест. Увидев главнокомандующего, священник попытался подняться, но Суворов жестом остановил его:
– Побереги силы, герой, они тебе еще пригодятся.
Он пожал руку раненому:
– Давно воюешь, братец?
– Начинал в Таврии, потом – Кинбурн, а вместе с полком – Очаков, Бендеры, Килия. Теперь вот – Измаил.
– Славный воин! Истинный герой! Подвигу твоему нет примера в российской армии! Да и ни в какой другой армии. Безоружный, впереди войска, с крестом в руке! К награде будешь представлен обязательно.
Сделав паузу, Суворов хитро улыбнулся и спросил:
– А не страшно было без оружия на турка лезть? Под картечь, под пули, под сабли янычарские?
– Страшно, – признался отец Трофим, – но со мной крест был…
– Поистине, – воскликнул полководец, – кто страх преодолел – герой!
Он наклонился, взял в руки крест:
– Вижу две отметины от пуль на нем. Память тебе на всю жизнь.
Выпрямившись, Суворов вдруг торжественно объявил:
– Правом главнокомандующего поручаю тебе, отец Трофим, провести благодарственный молебен в новой церкви Святого Спиридония в честь нашей победы! Почет сей предоставлен тебе за усердие в бою. Чтобы все знали о твоем подвиге.
– Благодарю за доверие, Александр Васильевич, – оправдывался священник, – да как же я с такой ногой…
– Ничего, справишься. Костыль тебе изготовят, обопрешься на него. Готовься, братец, а у меня дел невпроворот.
И Суворов стремительно вышел из лазарета.
Утро тринадцатого декабря выдалось хмурым. Небо по-прежнему не прояснялось. Дул холодный, порывистый ветер. Несмотря на погоду, настроение у людей, собравшихся на площади перед бывшей турецкой мечетью, было приподнятое. Они пришли на благодарственный молебен по случаю взятия крепости. Мечеть срочно переосвятили в православную церковь Святого Спиридония, так как Измаил был взят в день памяти этого святого. Бывшая мечеть располагалась на самом берегу реки Дунай и являла собой прочное приземистое, без излишеств здание с куполом. По размерам оно было небольшим и вмещало не более полсотни человек. Потому внутри церкви разместились лишь генералитет с Суворовым и штаб-офицеры. Остальные желающие заполнили площадь и примыкавшие к ней улочки.
Отец Трофим, бледный, но с торжественным лицом, опираясь на костыль, провел молебен по всем канонам православной церкви. Его сильный, певучий баритон заполнил помещение и вырвался наружу через раскрытые двери. Все слушали его, обнажив головы.
А потом победно грохотали пушки, отбитые у врага.
Несколькими днями позже, диктуя писцу наградные листы, Суворов запнулся, когда речь пошла об отце Трофиме:
– Какую награду я могу просить для него? Воинские награды священникам не положены, да и светские тоже… Знаешь что, опиши-ка ты его подвиг, а уж Григорий Александрович сам решит, что просить для попа у матушки-императрицы.
Князь Потемкин-Таврический удивлялся, читая о полковом священнике:
– Экий героический поп! Отметить надо непременно. Каков пример христианскому воинству! Только вот что просить для него? Подобных случаев не бывало…
Подумав немного, он сказал секретарю:
– Представим подвиг как есть и попросим для него Креста на шею, а уж Ее Величество сама решит, что добавить. Пиши: Полоцкого пехотного полка священник Трофим Куцинский во время штурма Измаильского, ободряя солдат к храброму с неприятелем бою, предшествовал им в самом жесточайшем сражении. Крест Господен, который он, яко знамение победы для воинов, носил в руках, пробит был двумя пулями. Уважая таковую его неустрашимость и усердие, осмеливаюсь просить о пожаловании ему креста на шею.
Екатерина Вторая всегда серьезно и внимательно относилась к наградным листам. Услышав о деяниях отца Трофима, она заметила начальнику канцелярии:
– Случай особый и отличить его следует достойно. К тому, что написал светлейший, добавь «Крест на Георгиевской ленте, осыпанный бриллиантами, и пожаловать пенсиями: единовременной в 500 рублей и пожизненной 300 рублей ежегодно».
Чуть позже, по духовной линии, он был возведен в сан протоиерея.
Отец Трофим был первым священником, получившим крест на Георгиевской ленте. Залечив рану, он продолжил службу в Днепровском полку, а затем – под начальством графа Румянцева-Задунайского. Уйдя с военной службы в 1795 году, Куцинский обосновался в Подольской (Брацлавской) епархии.
И жить бы ему там до конца жизни в благоденствии. Но уж очень беспокойный характер был у отца Трофима. В 1797 году он оказался впутанным в «кляузное дело». Состояло оно в том, что Куцинский, человек, бесспорно, неуживчивый, своевольный и горячий, подал в Святейший синод донос на епископа Иоанникия. Синод признал донос несправедливым и послал дело на рассмотрение императора.
К тому времени скончалась Екатерина Вторая. На престол взошел Павел Первый, который не любил свою матушку и все делал наперекор ей. Для России наступили новые времена, ушли в тень славные победы русского оружия.
Император Павел всегда был скор и на суждения, и на расправу. Часто, не вникая в суть дела, он полагался лишь на свое личное мнение и на доклады царедворцев. И когда ему представили дело Куцинского, он возмутился:
– Не дело императору заниматься проделками какого-то прохиндея-попа!
– Поощряла его Ваша матушка, императрица, и потому награды можете снять только Вы, Ваше Величество.
– Ну так давайте указ, раз считаете нужным, я подпишу, – нетерпеливо сказал Павел.
Так, по «кляузному делу» Трофим Егорович Куцинский враз лишился креста, пенсии, места и был отправлен в монастырь «на исправление». Так ставленник Греческого митрополита, герой Измаила, увековеченный историческими данными, легендами и рисунками, превратился в ссыльного «протопопа». Для него это было как гром среди ясного неба. Начались его беды и мытарства.
Он пробыл в изгнании 1 год и 4 месяца, затем его вернули в Минскую епархию, но места не дали. Награды ему тоже не возвратили.
Тем не менее отец Трофим верил в справедливость верховной власти. И в 1800 году он подал прошение на имя императора, в котором писал «…остаюсь при крайнем бессилии далее пропитать себя с семейством. Всеподданнейше прошу повеления возвратить… мне мои грамоты…»
Павел Первый был в бешенстве:
– Что себе позволяет этот поп! Что император может менять свое мнение из-за хотения какого-то прохвоста?! Отказать! И если еще напишет, отправлю в Сибирь!
Весной 1801 года император Павел был убит. На престол вступил его сын Александр. И ему, с надеждой, отец Трофим послал новое прошение с просьбой восстановить его привилегии.
Император Александр Первый, слывший образованным государем, внимательно выслушал прошение и спросил у начальника канцелярии:
– Кто награждал священника?
– Ваша бабка, императрица Екатерина, Ваше Величество.
– За что?
– За подвиг, совершенный при взятии Измаила.
– А кто лишил почестей?
– Ваш батюшка, император Павел.
– И было за что?
– Судя по «кляузному делу», было.
– Значит, только я могу восстановить его в правах?
– Так точно, Ваше Величество.
– Ну так разберитесь.
После разбирательства Куцинскому вернули только пожизненную пенсию в 300 рублей. Но неугомонный отец Трофим не остановился на этом и отправил новую бумагу с просьбой полной реабилитации.
Когда новое прошение добралось до императора, тот сразу же вспомнил:
– Опять этот поп? Что еще он хочет?
– Просит в память его бывших заслуг вернуть ему крест на Георгиевской ленте, пожалованный императрицей Екатериной Второй.
– Может, действительно вернуть ему крест? Все-таки подвиг совершил. Да и коронация моя на носу. Надо проявить милость.
И Куцинскому вернули награду.
Следует отметить, что в те времена нужно было иметь много энергии, гражданского мужества и смелость, чтобы последовательно подавать двум императорам по два прошения каждому за короткий срок, чтобы упорно отвоевывать для себя все утраченное и не смущаться, если какое-нибудь из прошений будет возвращено «с надранием».
В течение нескольких лет отец Трофим перебирался из одной епархии в другую и даже служил священником в двух полках, на Кавказе и в Москве.
Но болезни донимали его. В 1805 году он попросил отставки и паспорт для отъезда за границу, в Яссы, к родственникам жены. В том же году Куцинский навсегда уехал из России.
Где успокоилась душа измаильского героя отца Трофима? Неведомо, земля какого государства приняла его останки, как и неведомо место захоронения тысяч и тысяч воинов, положивших жизни при штурме крепости Измаил.
Осенью 1811 года группа казаков возвращалась домой после войны с турками. Путь их пролегал через Бессарабию. Стояла теплая, солнечная погода. Казаки ехали по сухой Буджакской степи и наслаждались тишиной и спокойствием окрестностей. Неподалеку от большого села Татар-Бунар они заметили фигуру, одиноко стоявшую на обочине дороги. Это был старик с бородой, одетый в старого кроя мундир. Из-под засаленной треуголки торчали седые волосы. Живые глаза пытливо всматривались в проезжающих. Он ничего не сказал, только отдал честь. Когда всадники проехали, один из казаков сказал другому:
– Ты заметил медаль на его груди?
– Нет. Я заметил лишь крестик на ленточке.
– Это медаль «За взятие Измаила». Их давали только офицерским чинам. Я знаю, потому что такая же у нашего полковника. Он ею очень дорожит.
– Как же она оказалась у старика?
– Многие из здешних принимали участие во взятии Измаила как добровольцы. Их называли арнаутами. Возможно, он был в полковом управлении или командовал отрядом.
– Неисповедимы пути Господни, – философски отметил второй казак.
Миллионы людей много сотен лет говорили эти слова. И у каждого была своя судьба.