Черчилль. Верный пес британской короны. Лейтенант королевской армии (Б. В. Соколов, 2014)

Лейтенант королевской армии

В 1894 году Черчилль окончил училище 20-м из 130 выпускников, что было довольно неплохим результатом, и в феврале 1895 года стал 2-м лейтенантом. Однако спустя восемь месяцев после окончания академии молодой лейтенант гусарского полка признался в письме матери, что «служба в армии – это совсем не то, что привлекает меня». Что же произошло? Ведь еще совсем недавно война была для Черчилля «благородной мужской игрой», «жестокой, но прекрасной»; а во время кавалерийских маневров, по собственному признанию, Черчилль «готов был кричать от восторга, предвкушая радость боя». Но очень скоро он понял, что военная служба – дело долгое и трудное, быстрой карьеры не сделаешь, особенно в условиях мирного времени (а Британская империя как на грех в это время не вела ни одной войны), да еще надо беспрекословно подчиняться старшим начальникам, чего Черчилль никогда не любил.

Тянуть лямку младшего офицера в элитном 4-м гусарском полку Уинстону не очень-то хотелось. В 1895 году он признавался в одном из писем: «Чем дольше я служу в армии, тем больше мне нравится служить, но тем больше я убеждаюсь в том, что это не для меня».

Благодаря связям матери, которая делала все для карьеры сына, в том же 1895 году он был направлен на Кубу военным корреспондентом газеты «Дейли график» освещать борьбу кубинских повстанцев против испанских войск, будучи прикомандированным к последним, но оставаясь при этом на действительной военной службе в британской армии. За пять опубликованных статей, часть из которых перепечатала «Нью-Йорк таймс» (хотя его происпанская позиция не находила поддержки у американской публики), он получил гонорар в 26 фунтов и 5 шиллингов, что было весомой прибавкой к годовому жалованью в 120 фунтов. Правительство Испании наградило его медалью «Красный крест», что дало повод британской прессе усомниться в нейтральности корреспонденций Черчилля. На Кубе он пристрастился к гаванским сигарам и послеобеденной сиесте, а также понял, как сложно регулярной армии бороться с партизанами.

Уинстон Черчилль в 1895 году

Черчилля уже тогда влекла политика, но для политической карьеры у него просто не было средств. Его мать изрядно поиздержалась после смерти мужа, а кампания по выборам в парламент была и по тем временам делом весьма недешевым. Ведь по тогдашним британским законам кандидат в депутаты парламента должен был оплачивать расходы по ведению предвыборной кампании только из собственных средств. А 300 фунтов годового дохода семейства Черчиллей для этих целей было явно недостаточно. Недостаток денежных средств в юности привел к тому, что до конца жизни Черчилль отличался известной скупостью. А еще Черчилль понимал, что путь к успеху в политике лежит, среди прочего, через искусство оратора, и успешно им овладел.

По дороге на Кубу Черчилль впервые посетил Соединенные Штаты, на короткое время остановившись в Нью-Йорке у своих родственников. Позднее он говорил брату Джеку: «Америка – великая страна, где практичность ставится во главу угла, заменяя американцам романтику и красоту».

В октябре 1896 года Уинстон с полком отправился в индийский город Бангалор, где стал одним из лучших игроков сборной полка по поло. Мы-то все знаем Черчилля по портретам периода Второй мировой войны как толстяка-увальня. Трудно вообразить, что в молодые годы он был очень неплохим спортсменом. Ведь спорт изначально был занятием аристократов.

Служба в индийской глуши Черчиллю вскоре наскучила. Он отзывался о ней как о «бессмысленной и бесполезной ссылке». Уинстон рвался в бой. К тому же при высадке в Индии Черчилль вывихнул плечевой сустав, и последствия этой травмы еще долго давали о себе знать.

Хотя у службы в гарнизонном городе Бангалор были и свои преимущества. Каждый офицер жил на отдельной квартире и имел несколько человек индийской прислуги. Пока не было войн, Черчилль много читал. Особенно привлекали его книги по истории британской политической системы. А еще он читает и даже заучивает наизусть речи своего отца. Уинстон познакомился с трудами Гиббона, Маколея, Платона, Аристотеля, Шопенгауэра, Мальтуса, увлекся учением Дарвина. Уинстон читал для того, чтобы извлечь из прочитанного практическую пользу и на основе полученных знаний выстроить собственную жизнь. В марте 1897 года Черчилль писал матери из Бангалора: «Фактический материал из Annual Reqister (ежегодник, где публиковалась хроника политической жизни Англии. – Б.С.) вооружил меня, дав мне в руки острый меч воина. Маколей, Гиббон, Платон и другие должны укрепить мои мышцы, чтобы я мог эффективно использовать этот меч».

Летом 1897 года, вернувшись в отпуск в Англию, Черчилль совсем уже было решил рискнуть и включиться в политическую борьбу, бросив на кон все свои скромные финансовые средства и уволившись из армии. Но в это время в Северо-Западной Индии вспыхнуло восстание пуштунских племен, на подавление которого был брошен экспедиционный корпус во главе с другом его отца сэром Биндоном Блудом. И Черчилль решил, что это хороший шанс для него отличиться, что, во всяком случае в будущем, должно было помочь политической карьере. Он спешно вернулся в Индию и по совету Блуда, взяв отпуск в своем полку, добился прикомандирования к экспедиционному корпусу.

Итак, осенью 1897 года Уинстон отправился подавлять восстание пуштунских племен в горной области Малаканд, на северо-западе страны. Здесь ему впервые пришлось участвовать в боях. В первой же схватке в Мамундской долине 16 сентября 1897 года Черчилль, по его собственному утверждению, убил или ранил четверых неприятелей. Так ли это было на самом деле, сказать трудно. Известно, что рассказы об уничтоженных врагах сродни охотничьим и рыбацким рассказам. Корреспонденции о ходе боевых действий Черчилль отправлял в лондонскую «Дейли телеграф».

Черчилль показал себя храбрым боевым офицером, но саму войну с пуштунами считал бессмысленной. Своей бабушке, герцогине Мальборо, он писал: «Люди племен пытают раненых и уродуют убитых. Наши солдаты никогда не оставляют в живых пленных, независимо от того, ранены те или нет. Полевые госпитали и конвои с больными особенно привлекательны для врага в качестве целей для нападения, мы разрушаем резервуары, которые являются единственным источником воды летом, и применяем против них пули – новые пули «Дум-дум» … разрушительный эффект которых просто ужасен… Это разорительно финансово, безнравственно морально, сомнительно с военной точки зрения и является грубым политическим промахом». Черчилль считал, что гораздо более эффективной в Индии будет не тактика выжженной земли, а более терпимая политика, призванная умиротворить значительную часть повстанцев.

В письме одному из своих боевых товарищей Уинстон рассказал, как пехотинцы сикхского полка бросили раненого повстанца в печь для мусора и сожгли его заживо. А перед этим повстанцы буквально изрубили на куски роту 14-го Сикхского полка.

По окончании экспедиции Черчилль опубликовал книгу «История Малакандского полевого корпуса». Там он с иронией описывал, как воспринималась в Англии проводившаяся в зоне племен тактика «выжженной земли»: «В Англии по этому вопросу высказывалось много неверных суждений. Один член палаты общин спросил государственного секретаря, принималось ли во внимание при наказании деревень, что сжигаться должны были только дома виновных в антибританских выступлениях. Он получил суровый ответ, что вина владельцев домов при их сожжении принималась во внимание. Конечно, трудно представить более нелепое зрелище, чем солдаты, которые только что ворвались в деревню, выбив противника штыками, которые отражают энергичные контратаки туземцев, причем опасность с каждой минутой увеличивается и угрожает потерями, и которые при этом расхаживают среди хижин и выясняют, какие дома принадлежат повстанцам, а какие – невинным гражданам. Другой член палаты спросил, уничтожались ли целые деревни или только укрепления. “Только укрепления”, – без колебаний ответил министр. Что же на самом деле? По всей афганской границе каждый дом представляет собой крепость. Деревни – это укрепления, а укрепления – деревни. В каждом доме имеются амбразуры, а есть ли при нем башня или нет, зависит только от состоятельности владельца. Еще один законодатель на страницах своего развлекательного еженедельного журнала посвятил этому вопросу несколько колонок и осудил подобную тактику как варварство. Она не только варварская, утверждал он, но и бессмысленная. Куда теперь пойдут жители деревень? Конечно, к врагу! За этим заявлением скрывается, пожалуй, самое удивительное непонимание истинного положения дел. Автор, похоже, вообразил, что племена состоят из регулярной армии, которая сражается, и мирного законопослушного населения, которое занимается своим делом и время от времени, возможно, протестует против чрезмерных военных расходов. Что же до реального положения вещей, то каждый житель этих мест становится и остается солдатом с того момента, когда он оказывается в состоянии швырнуть камень, и до того времени, пока он в состоянии нажать на курок, после чего, вероятно, его убивают, так как он становится обузой для общества.

Вооружившись этими откорректированными фактами, я приглашаю читателя самого разобраться в вопросе о законности сожжения деревень. Лагерь британской бригады, которая движется по приказу правительства Индии и с согласия народа Соединенного Королевства, подвергается ночной атаке. Убито несколько офицеров, солдат и дорогостоящих вьючных животных. Нападавшие отступают в горы. Последовать туда за ними невозможно. Их нельзя поймать, их нельзя наказать. Остается только их собственность – эта собственность должна быть уничтожена. Их деревни становятся заложниками их хорошего поведения. Они прекрасно знают это, и когда атакуют конвой или лагерь, то делают это потому, что рассчитали стоимость потерь и пришли к выводу, что дело того стоит. Конечно, это жестокость и варварство, как и многое другое в войне, но было бы крайне нелогично считать законным уничтожение человеческих жизней и незаконным – уничтожение имущества.

В официальном языке для сожжения деревень обычно употребляют эвфемизмы “было захвачено и наказано столько-то деревень” или же “укрепления были снесены”. Я не верю во все эти иносказания. Отсутствие уверенности, которое демонстрирует правительство Индии в лучших традициях британской демократии, является наименее привлекательной из его черт. Людям нашего острова требуется только, чтобы дело было им прямо и честно изложено, и тогда они найдут разумное и практичное решение. Если это не так, то мы не должны занимать то привилегированное место в мире, которое занимаем».

Здесь Черчилль перед своими читателями откровенен до цинизма. Он прекрасно знает, поскольку на собственной шкуре испытал, что такое партизанская война против повстанцев в колониях, где каждый мирный житель – это потенциальный враг, где обе стороны стараются не брать пленных и добивать неприятельских раненых, где только сожжение деревень может заставить жителей не выступать против британской власти. В то же время после Второй мировой войны десятки и сотни германских генералов и офицеров были приговорены союзными военными трибуналами, в том числе британскими, к длительным срокам заключения или даже казнены за проведение тактики «выжженной земли» в борьбе против партизан, хотя она ничем принципиально не отличалась от той, которую применяли британские войска в Индии и в других колониях. Тут надо, правда, заметить, что эти трибуналы начали работать уже тогда, когда Черчилль не был премьер-министром, и сам он на протяжении войны решительно выступал против советского предложения просто расстрелять скопом 50 тыс. немецких генералов и офицеров. Но он в то же время понимал, что в политике часто приходится прибегать к готтентотской морали: «Плохо, если сосед угнал моих буйволов, хорошо, если я угнал буйволов у соседа». А еще индийский опыт показал Черчиллю, что многие покоренные британцами народы только и думают, как бы восстать против своих господ. И у него появились мысли о том, что британская колониальная политика должна быть гибче, чтобы по крайней мере верхушке покоренных народов и племен выгоднее было бы быть в составе Британской империи, чем вне ее.

Исходя из опыта войны в Индии, Черчилль пришел к следующему философскому заключению: «Пуля в ноге может превратить храбреца в труса. Удар по голове делает из умного человека дурака. Я читал даже, что достаточное количество абсента может превратить хорошего человека в негодяя. Торжество разума над материей, похоже, еще не полностью достигнуто». Абсенту Уинстон предпочитал коньяк и виски.

В сущности, вся война велась для того, чтобы наказать повстанцев и заставить их вернуть 21 современную винтовку, которые они захватили у убитых ими солдат 35-го Сикхского полка. Когда винтовки были наконец возвращены, Черчилль следующим образом это прокомментировал: «Это была одна из самых невыгодных сделок в истории. Люди многоречиво рассуждают о “полном разоружении приграничных племен” как об очевидной политике. Несомненно, такое разоружение было бы весьма желательным. Но его осуществление было бы мероприятием столь же болезненным, как извлечение жал у ос голыми руками».

Вероятно, из книги о Малакандском походе или из печатавшихся в «Дейли телеграф» писем Черчилля почерпнули эпизод с сожжением заживо пленного повстанца безвестные авторы легенды о гибели красного партизанского командира на Дальнем Востоке Сергея Лазо, будто бы сожженного японцами и уссурийскими казаками в паровозной топке. Дело в том, что заместителем председателя Военного совета Временного правительства Дальнего Востока – Приморской областной земской управы Сергей Лазо был арестован японскими войсками во Владивостоке в начале апреля 1920 года, после того как красные партизаны уничтожили японский гарнизон и колонистов в Николаевске-на-Амуре. По официальной советской версии, Лазо и его товарищей, Алексея Луцкого и Всеволода Сибирцева, японские военные вывезли из Владивостока и передали забайкальским казакам атамана Семенова и после пыток расстреляли. Лазо якобы расстреливать не стали, а еще живым бросили в паровозную топку на станции станции Муравьево-Амурская, точно так же как пуштунского повстанца в книге Черчилля. Однако в топку паровоза того времени живого человека никак не засунешь, а больших печей для сжигания мусора на российском Дальнем Востоке не было. Размер входного отверстия – 64 на 45 сантиметров. При таких габаритах туда, пожалуй, даже девушку на последней стадии анорексии не засунешь, не то что здоровяка Лазо. Очевидно, у печи для сжигания мусора, которой пользовались пехотинцы-сикхи, входное отверстие было значительно больше. В действительности первой о смерти Сергея Лазо сообщила японская газета «Джапан Кроникл» еще в апреле 1920 года – он был расстрелян во Владивостоке, и труп сожжен. Поскольку точное место расстрела так и не было названо, надо было придумать легенду, подходящую для пропагандистских целей и приурочивающую гибель Лазо к определенной станции, где можно было поставить памятник. Отсюда и пошли знаменитые стихи Маяковского:

Здесь опять-таки некоторая поэтическая вольность – ведь сжигали Лазо, по официальной версии, не японцы, а казаки есаула Бочкарева. Кстати сказать, в советском фильме «Сергей Лазо» убийцу Лазо Бочкарева сыграл великий русский режиссер Андрей Тарковский (это была чуть ли не единственная его роль в кино; как говорится, роль маленькая, но со словами). Позднее это вызвало подозрения в Госкино, что Тарковский потому взялся сыграть казачьего есаула, что ему нравится расстреливать красных командиров и комиссаров. По этому поводу можно сказать только, что есаул Валериан Иванович Бочкарев действительно существовал, только был он из уссурийских, а не забайкальских казаков. В 1921 году белое Приамурское правительство с большим трудом сплавило его добровольческий отряд из Владивостока на Камчатку, поскольку опасалось казачьей вольницы. Там произведенный в полковники за освобождение от красных Охотска Бочкарев немало обогатился на торговле пушниной, а затем благополучно эмигрировал в Шанхай (по другим данным, погиб в начале 1923 года в селе Гижиге в Северо-Эвенском районе Магаданской области в бою с красными). Но нет никаких данных, что он хоть как-то был причастен к гибели Лазо.

Но вернемся к Черчиллю. После возвращения из Малакандского похода, как мы уже упоминали, он собрал свои письма и корреспонденции в книгу, которую издал в 1898 году под названием «История Малакандского полевого корпуса», имевшую успех. За ней последовали биография Гарибальди и книга об истории гражданской войны в США, а также единственный роман Черчилля – «Саврола, или Революция в Лаурании». Сначала он по частям печатался в «Макмиллан’с мэгэзин», а спустя два года вышел отдельной книгой. Роман, в отличие от исторических книг, не имел большого успеха, хотя и принес автору весьма приличный доход в 700 фунтов.

Критика отмечала, что особо удались Черчиллю сцены военных действий: сказался личный боевой опыт. А вот мелодраматические диалоги вышли у начинающего писателя значительно хуже. Главный герой романа – Саврола, «великий вождь демократии» в республике Лаурании, которой правит жестокий диктатор Моляра. Саврола – персонаж явно автобиографический, а в Лаурании угадываются черты старой доброй Англии. Например, лауранийцы, подобно англичанам, любят играть в поло. Саврола, как и Черчилль, – человек целенаправленный, умеющий владеть собой. Сюжет сочинения Черчилля развивается вполне в духе бульварных романов. Симпатичная и молодая супруга диктатора становится возлюбленной Савролы. Он возглавляет революцию, направленную на восстановление попранной диктатором конституции. По ходу действия Саврола произносит слова о «надежде на процветание, на которое имеет право каждый, даже самый бедный человек». Но сам черчиллевский герой достаточно трезво оценивает свои возможности: «Кто я в этой толпе: господин или раб? Во всяком случае, у меня нет иллюзий!»

Восставший народ под предводительством Савролы свергает тирана, и Моляра гибнет на ступенях дворца. Однако победа свободы и демократии омрачена происками тайного анархистско-социалистического общества Карла Кройце, члены которого являются сторонниками насилия и имеют большое влияние на рабочий класс. Здесь присутствует явный намек на Карла Маркса и марксистов. В переводе фамилия героя Kreutz означает «крест» (по-немецки слово «крест» пишется немного иначе: Kreuz, но произносится одинаково), что содержит иронический намек на обожествление Маркса его последователями. Имя героя в романе тоже пишется по-немецки: Karl, а не Carl, как должно было быть по-английски.

После возвращения из Малакандского похода Черчилль сразу же стал хлопотать о новой командировке, на этот раз в Судан, для освещения подавления махдистского восстания. Его назначили на сверхштатную должность лейтенанта, специально оговорив, что в случае гибели или тяжелого ранения Черчилль или его семья не сможет рассчитывать на страховые выплаты из армейских страховых фондов. Командировку в Судан оплатила великосветская газета «Морнинг пост», куда Черчилль должен был направлять свои репортажи. Уинстон участвовал в решающем сражении при Омдурмане 2 сентября 1898 года, в том числе и в последней атаке британской кавалерии в конном строю. Черчилль так описал ее в книге о Суданской кампании «Война на реке», ставшей бестселлером и принесшей Черчиллю настоящую литературную славу: «Дервиши сражались самоотверженно – резали лошадям жилки, рубили поводья и стремянные ремни. Они расстреливали наших солдат в упор, закидывали острыми копьями, выпавших из седла безжалостно рубили мечами, пока те не переставали подавать признаков жизни… Я перешел на рысь и поскакал к отдельно стоящим неприятелям, стреляя им в лицо из пистолета (у Черчилля был германский «маузер», чьи достоинства он полностью оценил. – Б.С.), и убил нескольких: троих – наверняка, двоих – с большой долей сомнения и еще одного – весьма сомнительно».

В письме матери Черчилль пытался дать рациональные объяснения своей храбрости: «Быть все время на виду, блистать, обращать на себя внимание, так надо вести себя, чтобы стать героем в глазах публики, в этом залог успешной политической карьеры. Однажды я проскакал на своей серой лошадке по самой линии огня, тогда как все спрятались в укрытие. Может, это и глупо, но ставки велики, тем более когда у тебя есть зрители. Если на тебя никто не смотрит, то и храбрость ни к чему».

Возможно, Черчилль несколько преувеличил свои успехи. Всего в битве при Омдурмане англо-египетские войска (8 тыс. британцев и 18 тыс. египтян, имевших 50 современных орудий и 80 пулеметов) потеряли 48 убитых и 428 раненых. Потери суданцев, которых будто бы насчитывалось 60 тыс. человек, никто толком не считал. В отчете Китченера говорилось о 5 тыс. пленных (что, вероятно, близко к истине) и 9,7 тыс. убитых и 25 тыс. раненых (потери убитыми и ранеными, возможно, преувеличены, хотя они наверняка в десятки раз превышали потери египтян и британцев).

Эту же атаку Черчилль рассматривал как философское отражение сути жизни: «С некоторой точки зрения кавалерийская атака очень похожа на обычную жизнь. Пока вы в порядке, твердо держитесь в седле и хорошо вооружены, враги далеко вас обходят. Но, стоит вам потерять стремя, лишиться узды, выронить оружие или получить ранение – самому или лошади, – и тут же со всех сторон на вас ринутся враги».

Черчилль критиковал главнокомандующего генерала Китченера за жестокое отношение к пленным и неуважение к мусульманским обычаям. Он утверждал: «Китченер – великий полководец, но его трудно обвинить в том, что он – великий джентльмен». Подобное вопиющее нарушение субординации привело к тому, что Черчилль не был награжден за суданскую кампанию.

После возвращения из Судана Черчилль вышел в отставку, собираясь начать политическую карьеру в рядах консервативной партии. Литературные доходы принесли ему достаточно средств для ведения предвыборной кампании. Однако на дополнительных выборах в небольшом английском промышленном городке Олдем Черчилль потерпел поражение. Для местных рабочих он оказался слишком аристократом.

Англо-бурская война заставила Черчилля вновь вернуться к профессии военного корреспондента, непосредственно участвующего в боевых действиях. 15 октября 1899 года он отправился в Южную Африку корреспондентом «Морнинг пост» с жалованьем в 250 фунтов в год. Он боялся только одного – что не успеет попасть на театр боевых действий до окончания войны. Но война получилась совсем молниеносной. Один из корреспондентов, работавших в Южной Африке, вспоминал: «Уинстон – просто удивительный человек. Он не питает ни малейшего почтения к старшим по званию и положению, разговаривая с ними, словно со своими сверстниками. Он одинок и держится и с излишней самоуверенностью, недоступной другим. Я еще ни разу не встречал столь амбициозного, храброго и открыто эгоистичного типа». Из Кейптауна Уинстон писал матери: «Мы недооценили военную силу и дух буров, и я сильно сомневаюсь, что одного армейского корпуса будет достаточно, чтобы сломить сопротивление. Так или иначе нам предстоит жестокое, кровавое сражение, в котором мы, скорее всего, потеряем десять или двенадцать тысяч человек. Я же верю, что буду сохранен для будущих событий». Первоначально Черчилль хотел попасть в осажденный бурами Ледисмит и предлагал 200 фунтов тому, кто сможет провести его сквозь неприятельские позиции, но проводников так и не нашлось. Уже 15 ноября Черчилль отправился на бронепоезде в рейд в районе Эсткорта. Вскоре бронепоезд был обстрелян артиллерией буров. Двигаясь задним ходом, состав врезался в валуны, которыми буры перегородили путь. Ремонтная платформа и два броневагона сошли с рельсов, а единственное орудие ставшего неподвижным бронепоезда было выведено из строя прямым попаданием. Черчилль командовал расчисткой пути. Он бесстрашно вел себя под огнем, но, когда путь был расчищен, выяснилось, что сцепка оставшегося на рельсах вагона перебита снарядом. Тяжелораненых погрузили на паровоз и отправили в тыл. Когда паровоз оторвался от неприятеля, Черчилль спрыгнул и присоединился к 50 оставшимся британским солдатам, вместе с которыми и был взят в плен. Он объяснил, что не мог бросить их на произвол судьбы, хотя перед пленением предусмотрительно выбросил пистолет и требовал от буров освободить его как не участвующего в боях представителя прессы (буры это требование проигнорировали). Их поместили в лагерь военнопленных в Претории. Капитан Энтони Уэлдон впоследствии утверждал: «Я беседовал с машинистом поезда и путевым рабочим, они сходятся во мнении, что никто не вел себя отважнее и хладнокровнее, чем мистер Черчилль». А другой капитан, Джеймс Вили, принимавший участие в расчистке путей, полагал: «Уинстон очень храбрый малый, хотя и без царя в голове». Черчилль был легко ранен и взят в плен бурским генералом Луисом Ботой, с которым они позднее стали друзьями.

Уинстон Черчилль во время Англо-бурской войны

Но уже 12 декабря Черчилль бежал из плена. За его поимку буры назначили награду в 25 фунтов, что, кстати сказать, было немного больше его месячного жалованья в газете. Они выпустили следующее объявление: «Разыскивается Уинстон Черчилль, британский подданный, возраст – 25 лет, рост – 5 футов 8 дюймов (173 см), без особых примет, ходит с высоко поднятой головой. Кожа бледная, волосы рыжеватые, носит короткие усы. Говорит в нос, слегка шепелявит. Не владеет языком африкаанс, одет в коричневый пиджак, находится в бегах…» К счастью, по такому неконкретному описанию найти человека было трудно, тем более что и усы, и коричневые пиджаки носили многие местные жители.

Два других участника побега – командир бронепоезда лейтенант Холдейн, бывший сослуживец Уинстона по кампании в Малаканде, и главный сержант Бруки – были схвачены охраной при попытке перелезть через стену. Черчилль так и не дождался их в кустах на противоположной стороне стены. Впоследствии его обвиняли, будто он бросил товарищей, но доказательств этому не было, а в 1912 году Черчилль вынудил журнал «Блэквудс мэгэзин» напечатать опровержение и принести извинения за подобные утверждения. Ходили слухи, будто Черчилль бежал, переодевшись в женское платье. В действительности он был одет в полевую форму и имел в карманах 75 фунтов денег и 4 плитки шоколада.

После тридцати часов скитаний голодному Черчиллю необычайно повезло. Он постучался в единственный дом на 20 миль в округе, принадлежащий англичанину – Джону Ховарду, управляющему трансваальскими шахтами. Ховард, будучи гражданином Трансвааля, тем не менее отказался воевать против соотечественников-британцев, но буры не трогали его как ценного и незаменимого специалиста. Несколько дней Ховард прятал Черчилля в заброшенных шахтах, где тот коротал время за чтением романа Стивенсона «Похищенный». Потом Черчилля, одетого уже в штатский пиджак, в товарном вагоне переправили в Уитбанк. Там другой горный инженер, англичанин Даниэл Девснап, несколько дней укрывал его в шахте, а затем помог тайно переправиться на поезде на территорию португальского Мозамбика, откуда беглец уже беспрепятственно прибыл в Дурбан. Очень удачным оказалось то, что о прибытии Черчилля в мозамбикский Лоренсу-Маркиш стало известно в конце недели, которая в Англии была названа Черной неделей из-за нескольких поражений, которые англичане потерпели от буров. Побег Черчилля стал единственным светлым пятном на общем мрачном фоне, что привлекло к нему повышенное внимание прессы. А в Дурбане Черчилля ждала триумфальная встреча. Он выступил с речью перед большой толпой, восторженно приветствовавшей его. Вскоре после возвращения из плена Черчилль писал: «Мне уже 25 лет, и времени остается ужасно мало».

После побега Черчилль получил должность лейтенанта легкой кавалерии без жалованья, оставшись специальным корреспондентом «Морнинг пост». Когда ему советовали побыстрее вернуться в Англию, он отвечал: «Не волнуйтесь! У меня твердое предчувствие, что я создан для чего-то большего и меня хранит Бог». Уинстон участвовал во многих боях и в деблокаде гарнизона Ледисмита. За мужество, проявленное в ходе сражения при горе Спионкоп 24 января 1900 года, его представили к Кресту Виктории, но, поскольку он сразу после этого боя ушел в отставку, ходу этому представлению не дали. В бою при горе Спионкоп англичане потеряли 1733 убитых и раненых, а у Черчилля в очередной раз оказалась прострелена шляпа.

О южноафриканской кампании Черчилль написал две книги – «Марш Иена Гамильтона» и «Из Лондона в Ледисмит».