Черный мотылек. 6 (Барбара Вайн)

6

Нашелся только один Кэндлесс. Сара просмотрела в местной библиотеке телефонный справочник Ипсвича и обнаружила Дж. Дж. Кэндлесса на Крайстчерч-стрит. Записала адрес и телефон. Замысел книги все более увлекал ее, гораздо сильнее, чем Сара ожидала от себя. Какие-то фрагменты она уже набросала, хотя полагала, что записывать без плана самые любимые рассказы отца и связанные с ним воспоминания неправильно: нужно действовать методично: сначала провести исследование, потом всерьез взяться за работу. Сейчас этап сбора материала, Сара пошла в библиотеку и отыскала родственника. Вероятного родственника, поправилась она. Человек с академическим складом ума не делает поспешных выводов.

Вот что такое подлинный энтузиазм: она готова часами заниматься своей книгой. Когда некто Адам Фоли, с которым Сара познакомилась в пабе Барнстепла, позвонил и пригласил ее на свидание, она отказалась, потому что хотела заняться подбором материала.

Голос Адама возбуждал, но вопреки себе Сара сказала «нет», и довольно прохладно. После этого из голоса мужчины также исчезла теплота, и попрощался он почти грубо. Саара пожала плечами, не особенно сожалея. Теперь надо позвонить этому самому Дж. Дж. Кэндлессу из Ипсвича. По пути домой Сара купила в книжном магазине карту Ипсвича. Она не упускала из виду мелочи. Так или иначе, ей предстоит съездить в эти места – может, уже на этой неделе.

Квартира Сары располагалась на верхнем этаже викторианского особняка, огромная мансарда с застекленной крышей. Чтобы попасть сюда, приходилось подниматься на сорок восемь ступенек. Сара ничего не имела против: обычно она пробегала все ступеньки, или, по крайней мере, три десятка из них. Дверь в ее квартиру выкрашена темно-лиловой краской. Комнаты, пусть и немногочисленные, просторны: гостиная, перестроенная из трех чердаков для прислуги, спальня чуть поменьше гостиной, кухня в тех же лиловых тонах, что и дверь, и ванная. За новыми большими окнами (вставленными по настоянию дорогого папочки и им же оплаченными) открывался вид на Примроуз-Хилл, зеленый склон, зеленые деревья, ряды серых и коричневых домов, белых и желтых башен, упиравшихся в голубое небо. По ночам пейзаж переливался черными и желтыми тонами.

Сара глянула в зеркало, проверяя, идет ли ей новый цвет волос, приобретенный нынче утром в Сент-Джонс-Вуд. Не слишком ли отдает в рыжину? Главное, уменьшает сходство с матерью. Как большинство женщин – за исключением Хоуп, разумеется, – собственная внешность Сару не удовлетворяла, она предпочла бы походить на какую-нибудь черноволосую красотку вроде Стеллы Теннант или Деми Мур. Мелкие аккуратные черты лица – какое мещанство! Рот похож на бутончик, слишком короткий и прямой нос, глаза чересчур серые. Она всерьез подумывала купить коричневые линзы.

Поскольку черты лица казались Саре скучными и мещанскими, как у фермерши, одевалась она эксцентрично и с вызовом. Всегда носила высокие каблуки, иногда – широкие и высокие каблуки, ботинки на толстой подошве, наряжалась во все черное, с бахромой и красными бусами. Больше всего она гордилась своими волосами, никогда не прятала их под шляпу, как Хоуп, хотя порой скрепляла большой черепаховой заколкой.

Распахнув окна, Сара сбросила туфли и налила в высокий стакан «шардонне». Бутылка постояла на солнце и нагрелась до той температуры, какую предпочитала Сара. Лед она терпеть не могла. Она расстелила карту на столе. У некоторых районов Ипсвича такие странные названия! Гейнсборо, Галифакс и – подумать только! – Калифорния. Почему квартал в городке Восточной Англии получил имя «Калифорния»? А что, если отец родом именно отсюда?

Он снова заглянула в свидетельство о рождении. Нет, Джеральд родился на Ватерлоо-роуд, в квартале без названия. Недавно Сара обзавелась большим блокнотом, из которого можно выдирать листы и, открыв его, написала на первой странице, словно заготовку генеалогического древа: Джордж Джон Кэндлесс, р. 1890, ж. Кэтлин Митчелл, р. 1893. Она провела вертикальную линию под этими именами и подписала еще одно: Джеральд Фрэнсис Кэндлесс, р. 1926.

Крайстчерч-стрит, где проживал единственный обнаруженный Кэндлесс, находилась неподалеку от центра города, возле большого парка. Сара еще раз всмотрелась в инициалы. Дж. Дж. – Джордж Джон? Не делай поспешных выводов, одернула она себя, и отпила вина. Братьев и сестер у отца не было, так что этот человек не приходится ей даже двоюродным братом. Возможно, сын брата старого Джорджа Джона. Что получается – троюродный брат, двоюродный дядя? Нужно разобраться.

Когда они с Хоуп были подростками, бабушка Вик попыталась привить им интерес к предкам. Во время визитов в Ланди-Вью-Хаус она привозила с собой старые альбомы со снимками сепией и более поздние, с черно-белыми фотографиями: внучкам вменялось смотреть на эти лица, спрашивать, кто есть кто, и впитывать, запоминать имена прадедов и прабабушек, а также, пусть не столь надежно, двоюродных бабушек и дедушек. Девочки отчаянно скучали, к тому же они обзавелись амбициями, усердно учились, и не видели в этих сведениях никакого проку для своей карьеры и будущего.

Они бы проявили больше любознательности, если бы отец поощрял их, но он занимал точно такую же позицию. Сара отчетливо помнила его слова: «Вы не аристократы. Ваш отец выходец из рабочего класса в первом поколении, ваша мать – во втором. А ваши предки, как и предки большинства людей, были слугами, батраками, пролетариями. Какой смысл запоминать, кто кем был, и снабжать эти уродливые физиономии именами?»

Точно, уродливые, подумала Сара, смутно припоминая женщин с рыхлыми, словно пудинг, лицами, с волосами, уложенными наподобие хлебной лепешки, с телами, затянутыми в корсеты. А у мужчин ни рта, ни скул не разглядеть из-под обвисших усов и нелепо подстриженных бородок. Теперь ей не назвать даже Урсулиных бабушку с дедушкой, и, пожалуй, Сара сожалела об этом. Если бы она восприняла от Бетти Вик «линию прялки», отец, наверное, познакомил бы ее с «линией шлема» (слушательницы курса «Место женщины в мире» были бы шокированы, узнай они, что их преподавательница, пусть и наедине с собой, прибегает к сексистской терминологии). Но отец, насколько помнила Сара, ни разу не заговаривал о дяде или тете. Родственники такая скука, заявлял он. Мы их не выбираем, их нам навязывает судьба, и лучший совет – отделайтесь от них поскорее.

Хоуп, умница и развитая не годам, возразила:

– Но ведь о твоих детях можно сказать то же самое, папочка!

У него ответ был наготове:

– Нет, своих детей я выбрал сам. Я женился, выбрав привлекательную и здоровую молодую женщину. Я решил: заведу двух детей, с разницей в два года, двух девочек, двух красавиц и умниц. Так я и сделал. Так что про вас не скажешь, что я вас не выбирал.

После этого возражать было нечего. Подлив в бокал вина, Сара вновь принялась думать об отце. Как рано он ушел! Применительно к другому человеку семьдесят один год – подходящий возраст, чтобы умереть, но ее отец мог бы прожить еще лет пятнадцать, она рассчитывала на это, надеялась, что он будет с ней, пока она не вступит в зрелый возраст. Вздохнув, Сара бросила взгляд на часы. Около шести. Пора звонить Дж. Дж. Кэндлессу или не пора?

Вполне вероятно, он работает в офисе, в страховой конторе или в строительной фирме, с девяти до пяти, рассуждала она. Домой добирается пешком или проезжает несколько остановок на автобусе. Сейчас он уже дома, но еще не садился за стол. Сара набрала номер. Сосчитала четыре гудка.

Ответил мужской голос. Вместо «алло» он добросовестно назвал все одиннадцать цифр своего номера.

– Мистер Кэндлесс?

– Да.

– Мистер Кэндлесс, мы с вами не знакомы, но моя фамилия тоже Кэндлесс. Сара Кэндлесс. Мой покойный отец – Джеральд Кэндлесс, писатель. Полагаю, вы о нем слышали.

Минутная пауза.

– Нет. Боюсь, что нет.

Невероятно! Он что, читать не умеет? Какой-то жалкий тупица. Надо избегать в разговоре с ним длинных ученых слов:

– Я исследую… то есть пытаюсь найти сведения о семье моего отца. Он родом из Ипсвича. Вы единственный Кэндлесс в телефонном справочнике, вполне вероятно, родственник, и вот…

– Лучше поговорите с моей женой. Она разбирается в таких вещах.

– Минуточку, мистер Кэндлесс. Я же спрашиваю о ваших родственниках…

Поздно. Он уже отошел от телефона. Сара ждала с нарастающим раздражением. Ей встречались мужчины, которые на вопрос, доводилось ли им читать книги ее отца, отвечали: нет, зато жена читала. Бред! В трубке зазвучал женский голос, уверенно и деловито, это сулило нечто более осмысленное, несмотря на жуткий выговор.

– Морин Кэндлесс. Чем могу помочь?

Сара повторила все сначала.

– Ага, понятно.

– Неужели вы не слышали о моем отце? Он был очень знаменит.

– Я слышала. Прочла его некролог в газете. – Морин не выразила сожаления или сочувствия к ее утрате. – Я обратила внимание, потому что мы однофамильцы, – пояснила она.

– Миссис Кэндлесс, есть у вашего мужа дядя Джордж и тетя Кэтлин? Или, может быть, его дедушку с бабушкой звали Джордж и Кэтлин. Они жили в Ипсвиче на Ватерлоо-роуд.

– Нет, таких нет, – отрезала Морин. – Его дедушку и бабушку по линии Кэндлессов звали Альберт и Мэри. – Эта женщина не обделяла вниманием старые альбомы и странные имена. – Был еще кузен Джордж, но он уехал в Австралию, а про Кэтлин я никогда не слышала. Вам нужно поговорить с тетушкой Джоан.

– С тетушкой Джоан?

– Она не совсем тетя, а двоюродная сестра моего мужа, вернее, его отца, но мы привыкли звать ее тетей. Ее девичья фамилия Кэндлесс, а теперь она миссис Тэйг, миссис Джоан Тэйг, и живет на Рашмир-Сент-Эндрю. Только она уже старая и почти не выходит из дома.

Для Сары это значения не имело. Пусть себе миссис Тэйг сидит дома, лишь бы не отказалась поговорить с ней. У нее ведь есть телефон?

– Телефон есть, – подтвердила Морин Кэндлесс, – но она глуховата, а по телефону, говорит, ее слуховой аппарат не работает. Лучше бы вам подъехать и повидаться с ней.

Сара поблагодарила и согласилась, что так лучше всего. Морин Кэндлесс обещала предупредить тетю о предстоящем визите, дала Саре адрес и, по ее настоянию, также телефон, но сказала, что на звонок все равно никто не ответит. Тем не менее, попрощавшись с миссис Кэндлесс, Сара тут же набрала номер. Как Морин и предсказывала, трубку никто не взял.

Настроившись поболтать по телефону, Сара заодно позвонила и матери. Урсула в очередной раз повторила, что ей Джеральд о своих предках не рассказывал, и она не знала, имелся ли у него двоюродный или троюродный брат Дж. Дж. Кэндлесс или двоюродная сестра или тетя миссис Джоан Тэйг.

– Кто-то же из родственников приехал к вам на свадьбу?

– Никого из родственников твоего отца не было. Только его друзья.

– Ладно, расскажи мне, как ты впервые встретилась с отцом.

– По-моему, это мы собирались обсудить, когда ты приедешь на выходные.

– Я не смогу. Придется ехать к этой Тэйг. Так что расскажи мне прямо сейчас, ладно, ма?

Кое-что можно рассказать. Только кое-что. Урсула говорила десять минут, тщательно подбирая слова. И только когда Сара повесила трубку, она позволила себе откинуть голову на спинку кресла и прикрыть глаза, вспоминая.

Он приехал на кабриолете «эм-джи». Ровно в семь. Урсула собралась заранее, за два часа до выхода, и очень зря: потом бегала наверх укладывать заново волосы и подправлять помаду (бледно-розовую, чтобы отец не намекал насчет пожарной машины). Чулок поехал, пришлось переодеть. В те дни (правда, они уже подходили к концу) от женщины требовалось постоянно выглядеть свежей, только что накрашенной, каждый волосок на своем месте, будто куклы «Барби» в человеческий рост или Степфордские жены[5]. Одета с иголочки. Несколько дней Урсула не могла выбрать костюм и, наконец остановилась на розовой юбке с розовым жакетом.

Родители встревожились. С какой стати этот человек приглашает их дочь в ресторан? Он ей в отцы годится – ну, не совсем в отцы, но она же понимает, о чем речь. Почему он не пригласил всю семью, если хочет отблагодарить за ужин, которым его угостили (и за которым он выпил чересчур много вина)?

– Он ведь не ухаживает за тобой? – намекнул Герберт.

– Мы просто ужинаем вместе, папа.

– На мой взгляд, это довольно странно, – подхватила Бетти. – Ты не находишь, Берт?

– Писатели – странные существа. Ну, надеюсь, ничего страшного. Он же не молодой человек.

Почему это делало Джеральда безопасным в глазах родителей? Можно оставить дочь наедине с человеком средних лет, но не с юношей? Дело в большей физической силе юности или в большей физической потребности? Тогда она даже не задумывалась над этим вопросом.

Родители встретили писателя достаточно гостеприимно. Отец предложил выпить, Джеральд согласился – да, спасибо, вы очень любезны – и принял из его рук изрядную порцию джина с тоником. В 1962 году выпивка прекрасно сочеталась с вождением автомобиля. Костюм Джеральда был не слишком чистый, невыглаженный, но все же костюм. Галстук в кармане, пояснил Джеральд, он не любит галстуки, наденет уже в ресторане.

Ресторан находился в Челси, не ближний путь. Страшно подумать, сколько времени пришлось бы добираться на автомобиле в наши дни. Больше часа, наверное, в пробках по Стритхэму, Болхэму и Баттерси, по улицам с односторонним движением, где машины (по тогдашним представлениям) так и кишели. Джеральд довез Урсулу за сорок минут и всю дорогу разговаривал с ней. Задавал ей вопросы. Никто никогда не задавал ей столько вопросов. Где прошло ее детство? В какую школу она ходила? Хорошо ли училась? Нравится ли ей работать у отца? Чем интересуется? Что читает?

Собравшись с духом, она призналась, что прочла три его книги.

– Вам понравилось?

– Мне больше всего понравился «Центр притяжения», – сказала она. По крайней мере, эту книгу она действительно прочла, две другие – пролистала.

– Не слишком-то лестно для писателя, знаете ли. Что его первую книгу предпочитают прочим. Выходит, никакого прогресса?

– О, я вовсе не имела в виду…

– Я подарю вам все свои книги. С надписью «Медвежонку». «Медвежонку от Джеральда Кэндлесса с восхищением».

Она залилась краской.

– Чем тут восхищаться? – выдавила она из себя. – Я самая обыкновенная.

– Возможно, именно ваша обыкновенность мне так нравится, – кивнул он.

В шестидесятых кухня не отличалась разнообразием, даже в таких ресторанах, как этот в Челси. Урсула отведала салат-коктейль из креветок, жареного цыпленка и грушу, а Джеральд – копченую макрель, жареного цыпленка и яблочный пирог «а-ля мод». Она спросила, почему дополнение в виде мороженого превращает пирог в «а-ля мод», и Джеральд признался, что ему сие неизвестно – блюдо американское. Странно, как врезались в память подробности того обеда и забылись остальные совместные трапезы вплоть до свадьбы.

Перед выходом из машины Джеральд надел галстук – тогда можно было припарковаться прямо у входа в ресторан на Кингс-роуд, – красный галстук, потертый, обтрепанный. Улыбка приоткрывала золотую коронку на одном зубе. Наверное, у мистера Рочестера был золотой зуб.

– У вас есть друг? – поинтересовался он, когда подали кофе.

Шокированная, Урсула покраснела в очередной раз. Слегка склонив голову набок, ее собеседник следил, как вспыхивает и угасает румянец на ее щеках.

– Наверное, румянец означает «да», Медвежонок?

– Нет, – возмутилась она. – Нет, ничего подобного. У меня никого нет.

Он промолчал. Они вышли из ресторана. На обратном пути она увидела, как крупные продолговатые ладони сжали руль, как побелели суставы, когда он, не глядя на нее – даже головы не повернув, – спросил:

– Могу я претендовать на эту вакансию?

Она не сразу поняла:

– Какую вакансию?

– На вакантное место друга – или, раз уж я чересчур стар для этого, поклонника, влюбленного, воздыхателя Медвежонка?

– Вы? – не веря, переспросила она, испуганная, изумленная, озадаченная, восхищенная.

Он свернул на обочину и остановил машину:

– Вы сомневаетесь во мне?

Позднее Урсула поняла, что «Джейн Эйр» Джеральд процитировал ненамеренно – если он и читал роман, то давно его забыл. Совершенно случайно ему подвернулся ответ Эдварда Рочестера – Джейн не может поверить, что он «взаправду» делает ей предложение, и Рочестер успокаивает ее достаточно банальной фразой. Тем не менее Джеральд догадался, что Урсула ответила ему цитатой, повторив слова Джейн:

– Безусловно.

Но они тут же во всем разобрались. Урсула объяснила, Джеральд засмеялся. Они не прикасались друг к другу, прошло немало времени, прежде чем Джеральд впервые ее поцеловал, но с того вечера Джеральд Кэндлесс был официально назначен ее – скажем, другом.

Он приглашал ее на свидание дважды в неделю. Звонил ежедневно. Родители продолжали пожимать плечами, но смирились. Джеральд, может, еще не богат, но все же он человек с достатком. Он неплохо зарабатывал на книгах и еще лучше – на газетных публикациях. Владел домом в Хэмстеде, маленьким домиком, как он не уставал подчеркивать. Все родные – Герберт и Бетти, Ян и Хелен – ожидали помолвки, но лишь полгода спустя Джеральд попросил ее руки.

Урсула сразу же ответила «да», потому что была влюблена, хотя она не могла, подобно Джейн, назвать себя свободным человеческим существом с независимой волей, которое не опутывают никакие сети. Не могла она также утверждать, что ее дух общается с его духом, как будто они уже сошли в могилу и предстали у подножия престола Господнего, равные во всем – ничего такого она сказать не могла, хотя и желала бы.

На самом деле Джеральд пленил ее, загипнотизировал, полностью подчинил своей власти. Но она все еще не верила в это, все еще думала, что однажды очнется и окажется снова в декабре, накануне того дня, когда Колин Райтсон должен был приехать и выступить с речью перед членами Ассоциации читателей Пурли. Ей приснилось, будто Райтсон не поскользнулся на обледеневшей дорожке по пути к кормушке для птиц, а приехал в Пурли и рассказывал о дочерях королевы Виктории, и с Джеральдом Кэндлессом она вовсе не знакома.

Итак, на эти выходные Сара не приедет, и Хоуп тоже. Урсула сообщила начальству в «Дюнах», что может посидеть с детьми вечером в пятницу, а если понадобится, и в субботу. Начальство было довольно. Мистер и миссис Флеминг собирались приехать с двумя детьми и заранее узнавали насчет няни, но пока что им ответили, что найти няню на выходные будет непросто.

По пути к отелю Урсула вспомнила, что сегодня годовщина ее свадьбы. Доживи Джеральд до этого дня, они могли бы отметить тридцать четвертую годовщину. Только никто не стал бы праздновать. Одна Урсула и помнила этот день, девочки интереса не проявляли – попробуй, однако, недодать кому-нибудь из них праздничной атмосферы в день рождения, – а Джеральд и вовсе забыл. Похоже, он забыл, что женат, забыл давным-давно, тридцать лет назад, и вел себя – выразимся грубо, но точно – как вдовец с детьми и экономкой.

Пожалуй, Урсула со своей стороны стала к нему неласкова в последние годы. Она старалась изо всех сил, но ничего не могла поделать. А потом и стараться перестала. Ради мира в доме уступала его прихотям. Отказалась от затеи сидеть с детьми в гостинице, когда он запретил. Теперь, когда его нет, никто не помешает ей этим заняться. Урсула вошла в холл гостиницы, сверила на рецепции номер и фамилию постояльцев и поднялась в лифте на третий этаж.

Пару, которую она застала в номере, разделяла еще большая разница в возрасте, нежели Урсулу и Джеральда, – должно быть, около тридцати лет. Мужчина выглядел сверстником Урсулы: высокий, очень худой, с впалыми щеками и светлыми седеющими волосами – цветом они также удивительно напоминали ее волосы. Мать шестилетнего мальчика и трехлетней девочки казалась не старше Хоуп. Прелестная, с длинными светлыми волосами, собранными над высоким белым лбом, бирюзовая синева глаз выгодно подчеркивалась платьем-безрукавкой в тон.

– Молли Флеминг, – назвалась она, протягивая руку, а мужчина представился: – Сэм Флеминг.

Урсула пожала обоим руки. Дети, тоже светловолосые, уставились на нее, девочка так и не вытащила палец изо рта.

– Сейчас я их уложу, миссис Кэндлесс, но они так сразу не заснут. Можно ли попросить вас посидеть с ними рядом, может быть, почитать им что-нибудь или просто поболтать?

– Ну конечно.

Урсула присела на корточки, встретилась глазами с детьми и спросила, как кого зовут. Она пообещала прийти к ним, как только они устроятся в постели, тогда-то и познакомятся поближе. Рассказать им сказку или почитать книжку, которую она захватила с собой? Это были «Сказки Сэма-с-усами»[6].

Мать увела детей, Урсула подошла к окну и полюбовалась видом на залив. В этом люксе окна выходили на море, Ланди был отчетливо виден, голубое пятно на бледно-голубой глади ровной, как стекло, воды. Еще не стемнело, но луч маяка уже вспыхивал и плясал светлячком.

– Вам нравится вид из вашего номера? – спросила она Сэма Флеминга.

– Это не мой номер, – поправил он. – Моя комната – по коридору напротив.

Урсула с недоумением оглянулась на него.

– Вы же не подумали, что я – отец этих детишек?

Естественно, именно так она и подумала.

– Конечно, – резковато произнесла она.

– Это внуки. Мой сын умер. В прошлом году.

– Сочувствую.

– Да это было ужасно. Очень больно. И сейчас больно. До сих пор. Молли – вдова. Я всеми силами стараюсь помочь с детьми – Эдит еще и двух лет не было, когда умер ее отец, – но проку от меня мало. Больше путаюсь под ногами. Но мне нравится общаться с детьми.

– Я вам очень сочувствую, – повторила Урсула. – Нет ничего страшнее, чем пережить своего ребенка. Это противоестественно.

Вернулась Молли Флеминг:

– Долго читать вам не придется, миссис Кэндлесс. Джеймс уже переходит границу Страны Чудес. – Молодая женщина усмехнулась. Наверное, фамильное словцо, привычная шутка. – Сэм, если ты готов, пошли. – Обернувшись к Урсуле, она добавила: – Вернемся ровно в десять, честное слово.

Урсула тихонько прошла в детскую. Джеймс уже спал. Эдит пробормотала: «Сказку», или так показалось Урсуле – попробуй, разбери, когда рот заткнут уголком одеяла. Урсула предложила почитать и сказала, как называется книжка, а Эдит сказала, что «Сэм-с-усами» похоже на имя ее деда. Сэмюэля Уистона Флеминга. Урсула прочла ей приключения Котенка Тома и его сестренок, про то, как Том лез по трубе, но к тому времени, как речь зашла об Анне-Марии, укравшей тесто, Эдит заснула глубоким сном.

Оставив дверь приоткрытой, Урсула вернулась в большую спальню. Почему она сказала Сэму Флемингу именно эти слова: «Нет ничего страшнее, чем пережить своего ребенка. Это противоестественно»? Точная цитата из разговора с миссис Эади, слова будто сами скользнули ей на язык, разум к этому не причастен. Холодок пробежал по плечам и спине, как говорится, «кто-то прошел по моей могиле». Нет ничего страшнее… Это противоестественно…

Но ведь сын Сэма Флеминга не был убит, как сын миссис Эади, и вряд ли у Флеминга имелась дочь-монахиня. Наверное, отец Джеймса и Эдит погиб в аварии или скончался от рака, который порой настигает молодых мужчин и уносит их в одночасье. Его не забили насмерть, тело не было найдено в луже крови. Урсуле не хотелось вспоминать об этом, она сожалела, что на язык подвернулись именно эти слова, проросшие, словно ядовитые семена, и принесшие отравленный плод. Они всегда были ядовиты.

Урсула сидела у окна и любовалась пейзажем, чтобы успокоиться, прогнать тот образ с фотографии, любовно хранимой миссис Эади, – только ей молодой человек представлялся не задорно и дерзко улыбающимся, как на снимке, а с размозженной головой, кровь хлынула на стены. Нет, повторяла она, нет! За окном море застывало ровным серым асфальтом. Остров исчез. Вдали, словно спящие животные, покоились темные лохматые мысы, спокойные, удовлетворенные, тяжеловесные, но на вершине Хартленда все еще мигал светлячок.

Темное море смыло кровавый призрак. Урсула подумала о дочерях. Что еще рассказать Саре о свадьбе? Что-то рассказать нужно, и притом правду, но очищенную, отредактированную. Без цензуры не обойдешься. Сара, конечно же, считает, что они с Джеральдом спали вместе задолго до свадьбы. Сейчас по-другому не бывает. Да и в 1963 году это казалось почти немыслимым, но они так и не стали любовниками. Он не предлагал, она, естественно, тоже, поскольку инициатива должна исходить от мужчины. Ситуация ее несколько удивляла, но Урсула списывала все на разницу в возрасте – Джеральд был на четырнадцать лет старше.

Об этом говорить нет надобности. Венчалась Урсула в длинном белом сатиновом платье со шлейфом, декольтированном, чтобы выставить на обозрение грудь, которой гордилась. В руках – белые розы и фрезии. Подружками невесты стали ее одноклассница Пэм и маленькая племянница Полин – той только что исполнилось три с половиной года. При помолвке она получила кольцо с сапфиром и бриллиантом, золотое обручальное кольцо украшал орнамент в виде листьев. Кольцо с сапфиром Урсула перестала носить в середине семидесятых, а в 1988-м навсегда сняла обручальное. К тому времени лиственный узор стерся, обычное золотое кольцо ничем не отличалось от любого другого.

В порыве негодования, презрения, разочарования (как точнее назвать?) Урсула продала кольцо, полученное при помолвке. Она знала, что об этом не догадаются, никто даже не обратил внимания, когда она сняла кольцо с пальца. Ювелир из Эксетера предложил ей две тысячи фунтов. Это означало, что кольцо стоит намного дороже, но Урсула спорить не стала. Вот и хорошо, что роскошное кольцо, купленное Джеральдом, будет продано за бесценок. В деньгах она не нуждалась, Джеральд не ограничивал ее расходы (в разумных пределах), так что она попросту положила две тысячи фунтов на их общий банковский счет.

На свадьбе это кольцо только мешало. Нужно было правильно его надеть, но Урсула забыла наставления матери и Хелен – надеть кольцо на правую руку, чтобы безымянный палец левой остался свободным для обручального. Когда она шла по проходу под руку с отцом, Хелен заметила ее упущение и принялась подмигивать и указывать пальцем, но Урсула так и не догадалась, на что намекает сестра. Она только заметила (и легкая тень омрачила счастливое событие), что, в отличие от толпы родственников невесты, со стороны жениха присутствует лишь жалкая горстка друзей (в том числе, Колин Райтсон с супругой) и никого из семьи.

Джеральд ждал у алтаря с шафером, которого Урсула один раз встречала и знала, что это не двоюродный брат, а приятель. Она не испытывала беспокойства. Она хотела выйти замуж за Джеральда, была в него влюблена, ей не терпелось стать его женой, жить с ним вместе, каждую ночь ложиться с ним в постель. На все вопросы Урсула отвечала твердым, уверенным голосом. Потом священник велел ей повторять за ним: этим кольцом я обручаюсь тебе, телом своим боготворю тебя – тогда еще не внесли исправления в молитвенник, – и Урсула, вытянув вперед руку, обнаружила, что на нужном пальце – кольцо с сапфиром.

Джеральд уже приготовился надеть ей обручальное кольцо. Урсула впопыхах сдернула сапфировое, занервничала, выронила его, кольцо упало на пол с громким стуком, потому что ударилось о каменные плиты возле алтаря – большую часть пола закрывал ковер, но перстень упал на камни. Машинально Урсула нагнулась за кольцом, и Пэм тоже, они ударились головами, не больно, однако довольно нелепо. Урсула попыталась найти кольцо, Пэм помогала, но оно куда-то запропастилось, а викарий или еще кто-то сердитым шепотом одергивал их: «Оставьте, потом!»

Джеральд повторил торжественные слова обета, совсем не сердито, голос его звучал весело, словно он изо всех сил подавлял смех, и за это Урсула полюбила его больше прежнего. Наделяя ее всем своим земным добром (только что она уронила часть его земного добра на пол), Джеральд чуть было не расхохотался, но сдержался под грозным взглядом священника.

Потом они прошли в ризную, хор тем временем пел псалом, а Урсула все нервничала из-за кольца, но прежде, чем они вернулись к алтарю и церемония продолжилась, маленькая Полин подошла к ней и с серьезным видом отдала кольцо. Оно все это время было у нее. С удивительной для такой крохи сообразительностью племянница подобрала его и надела на стебель одного из цветков своего букета и таким образом сохранила его до этого момента.

Позднее Урсула неоднократно размышляла над этой странной историей. Словно знамение – но знамение чего? Или сон, потому что такие вещи обычно происходят во сне, а не в жизни, – катится кольцо, все поиски бесплодны, дитя с необычайной проницательностью находит его, блестит золотая полоска вокруг длинного, увенчанного белым бутоном стебля.

Дочерям она об этом не рассказывала и сейчас не знала, поделится ли с Сарой. Как-то раз (девочки еще были маленькими), она заговорила про тот случай с Джеральдом, но он пожал плечами, словно все, от начала до конца, было ее выдумкой, плодом воображения. Приблизительно тогда же Урсула стала замечать, что Джеральд тяготится любым намеком на свое семейное положение. По возможности он избегал даже произносить слова «моя жена». Однажды она перехватила его взгляд – он смотрел на ее левую руку, лишенную теперь кольца, и смотрел с удовлетворением.

Урсула навестила спящих малышей. Вернувшись в комнату, она застала там Сэма – дед вернулся проверить, все ли в порядке.

– Простите за любопытство, вы не родственница Джеральда Кэндлесса, писателя, который умер этим летом? Вроде бы он жил в здешних местах.

– Я его вдова, – ответила Урсула.

– Очень жаль.

И мне тоже, чуть не ответила она. Но вместо этого поблагодарила собеседника и заверила, что ему нет необходимости оставаться в номере, дети спокойно спят, а она с удовольствием посмотрит телевизор. Однако телевизор она так и не включила – сидела и повторяла вопрос, который часто задавала себе после смерти мужа: а он – сожалел ли он о том, что сделал с ней? Пытался ли компенсировать это, завещав ей дом, сбережения, будущие гонорары?