Черный квадрат. Глава 8 (Михаил Липскеров)

Глава 8

Я на белом коне при мече, щите и копье еду по древней земле русской в град Путиславль, где ждет меня дочь средневеликого князя путиславльского Мстислава. На пир свадебный, на ложе брачное, чтобы породнились великие роды князей Путиславльских и Липскеровских. Владения наши объединить, силушку русскую умножить.

Все то, что вы сейчас прочтете, бред зеленой лошади. Но это тот случай, когда бред является чистейшей правдой. Потому что, как сказала бы моя покойная бабушка, княгиня Фанни Михайловна, зеленая лошадь никогда не лжет, потому что не умеет говорить. Так что поехали по кочкам моего воображения. Гусляр, вжарь по струнам и поведай старинную сказку, как князь Михайло Липскеровский Лолиту искал.

Я на белом коне при мече, щите и копье еду по древней земле русской в град Путиславль, где ждет меня дочь средневеликого князя путиславльского Мстислава. На пир свадебный, на ложе брачное, чтобы породнились великие роды князей Путиславльских и Липскеровских.

Еду по лесам, где ждет меня Змей Горыныч. Не столько меня, сколько пластырь от курения. Сила воли, чтобы самому бросить, у старого бабника отсутствует напрочь.

В ивовых кустах спугнул Соловья-разбойника, у которого завелись шашни с Марьей-искусницей. Об этом весь лес судачит. Леший говорил, что когда он Марью шуганул, то из живота ее детский посвист послышался.

В замке у Кощея Бессмертного прибавление. Вернулась некогда уведенная Иваном Царевичем Василиса Прекрасная. В тридевятом царстве, тридесятом государстве произошел русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Ивану Царевичу отрубили голову (потом выяснилось, что хотели отрубить не ему, а его папашке царю Гороху, да в горячке обмишулились). Но Василиса Прекрасная, которая к тому времени уже числилась Премудрой, слиняла к Кощею, чтобы избежать участи Марии-Антуанетты.

У Кикиморы тоже праздник. Пробудился ее супруг – Хмырь Болотный. Он триста лет назад на собственной свадьбе настоя сон-травы насандалился и проспал первую брачную ночь. А сейчас вроде оклемался, опохмелился настоем дурман-травы, виагрой закусил и намылился Кикимору оплодотворить.

Леший к Бабе-яге прибился. Какая-никакая, а женщина. К тому же с жилплощадью. Не век же по дуплам ошиваться да принуждать к любви случайных запуганных девок.

У Водяного новая русалка в гареме. Какая-то попсовая телка, которую поклонники за талант ее великий, за песни ее лирические в омут окунули и держали, пока не захлебнулась. А Водяной рад-радешенек. Русалка фигуристая, а так у Водяного слуха отродясь не было. На фиг ему в воде слух.

Так что в лесах жизнь кипит. Еду я, и душа радуется. Вот показалась вдали речка Бирюса. Ломая лед, шумит на голоса. Там ждет меня далекая тревожная краса. А я, соответственно, еду, еду, еду к ней, еду к любушке моей. Лолитой зовут. Это я лишний раз вам напоминаю: не Людмила, не Лада, не Вера, Надежда, Любовь и мать их Софья, а именно Лолита.

А вот и городище. Мост через Бирюсу перекинут, а поднять его некому. Стражники спят. Ну, я одному в задницу стрелу пустил, второй от его вопля и пробудился. Мост поднял, и вот он, город Путиславль. А вон и терема князя. А вон у входа ждет меня краса моя ненаглядная, свет очей моих, отрада сердца моего, радость чресла моего. А то изболелся он, исстрадался, на коня взобраться невозможно. Запросто мог бы без копья обойтись.

Взяла Лолита коня моего под уздцы, ввела во двор. Сполз я с коня, взял молодую под руку, и пошли мы к теремам, осыпаемые хмелем, цветами полевыми, зернами пшеницы, деньгами наличными. И вошли мы в зал для пиров. Ах, что за стол, что за стол... Чистый Чиппендейл... А на столе блюда роскошные да обильные: карпаччо в кляре, лангуст в соусе полетт, спаржа молодая в старом вине, мусс креветочный, суп луковый, семга норвежская копченая, седло кенгуру под шубой... Ну и прочая мелочь: харчо, лагман, пити, шашлык, бастурма, манты, вареники, шпикачки, оксен-шванцен-зуппе... Короче говоря, весь СНГ и Европейский союз. Ну и попить есть что. От кваса до коки и от «Хеннесси» до «Тройного» одеколона. А ты гуляй, гуляй, гуляй, душа, до чего ж девчоночка хороша...

И только собрались мы гульнуть, только старый князь Путиславльский начал тост говорить: «Один молодой князь приехал в Тифлис...» – как в терем влетел кот Баюн и заорал:

– Спать, гады, спать, падлы, всем спать!

А вслед за ним влетела бородатая чувиха сильно средних лет, схватила мою Лолиту и вылетела с ней в окно.

А все спят. Кроме меня. Мне эти Мессинги, Кашпировские мимо кассы. Последнее мое снотворное состояло: две таблетки клоназепама, две – леривона, две – паглюферала № 3. И то с трудом. Со стаканом то есть. А тут эти заклинания... спать, падлы... Я тебе покажу, падла. Хватаю его за хвост. Он было заорал да хотел мне в волосы вцепиться, а потом узнал:

– Это ты, что ли?

– Я, что ли.

– В 95-м году в 30-м отделении лежал?

– Лежал.

– Глюки?

– Они.

– Ну, извини, браток. Служба.

– Да что происходит, куда невесту мою уволокли?

– Да дело простое. Принцесса аглицкая на тебя глаз положила и приказала тетке Черномор Лолитку твою утащить.

– А куда утащить?

– На кладбище. Там ноне у вурдалаков тусовка намечается. Свадьба Дракулы Шестнадцатого.

– А Лолита при чем?

– Как «при чем»? Невесты-то нет. Вот Лолитку твою и поволокли. А англичанка эта тебя и охомутает.

– А откуда эта англичанка меня знает?

– Да в тарелочке с наливным яблочком видела.

– Кхе... ну и как я ей?

– Ой, говорит, гламурный, ой, говорит, кобель, ой, говорит, вылитый Элтон Джон.

– Ни фига себе комплиментик. Она, случаем, не мужик?

– Не-е-е-е!.. Нормальная транссексуалка.

– Так передай этой нормальной транссексуалке, что не видать ей русского мужика в своей аглицкой постели! Не обнимать врагине тела моего русского, не ворошить кудрей моих, от о2тцев доставшихся, не лобзать жезла моего державного! В Лолите сердце мое, душа моя. И прочая физиология.

Вышел я на крыльцо и пустил из лука моего верного четыре стрелы на все четыре стороны света. Авось какая-нибудь в Лолиту попадет, она и откликнется. И точно, с трех сторон кваканье лягушачье призывное отозвалось. А на хрена мне три царевны? Зато с севера донеслось близкое и родное:

– Что ж ты, любезный жених мой, солнце мое ненаглядное, звезда очей моих, стрелой своей острой чувства мои поранил?

Вот куда путь мой лежит. Там, на кладбище, где ветер свищет, сорок градусов мороз, упырь сидит и сидит себе в ожидании Лолиты моей, чтобы осуществить принуждение к любви, чтобы кровушку ее выпить и одним разом сделать из нее почетного донора.

Скачу себе на север, вот кокошник знакомый на пути лежит, а дале – черевички от Прадо, ожерелко бриллиантовое от Фаберже... Путь мне указывает Мальчик-с-пальчик мой новоявленный. Панева горностаевая от Валентино, труакар фильдеперсовый от Юдашкина, лифчик от Кардена, лифчик от Гальяно, лифчик от Мерседеса с двумя запасками и, наконец, трусики кружевные «Танго» от Фокстрота. Знать, кладбище близко. И точно, вот оно. Как из метро выйдешь, сразу налево. А время к двенадцати ночи близится. И вот на плите могильной тайного советника Апполинария Афанасьевича Щегловитого, безвременно скончавшегося в 1873 году в возрасте девяноста трех лет, сидит Лолита. Вся голенькая, лишь саваном погребальным прикрытая. А тетка Черномор, старая балаганная шалава, ее к свадьбе с Дракулой готовит. Бородой своей мерзкой, на спирту настоянной, ей сонную артерию протирает. И вот из какой-то неприметной могилки вылез мелкий упырек, глянул на наручные часы, оторвал у себя левую берцовую кость и по черепу двенадцать раз себя вдарил, не дождавшись новогоднего послания президента. Да и какое новогоднее послание президента, когда июнь на дворе.

И тут из могил полезли вампиры, упыри, вурдалаки в законе, прочая дохлая мелочь, которой и названия-то не придумано. Разной степени несвежести. И все, увидев мою Лолиту без ничего, глянули на нее с вожделением и стали кто чем чистить зубы. Только труп поручика Ржевского, выбравшись из могилы княжны Таракановой, стал снимать полуистлевшую рубашку. Да, могила только горбатых исправляет.

И вся орава стала, переваливаясь с ноги на ногу, мою Лолиту окружать. Чистый «The triller» Майкла Джексона, спродюсированный Квинси Джонсом. Но я этого стерпеть не мог, направил моего верного коня в самую гущу мертвечины и стал моим хазбулатным мечом удалым рубить их направо и налево. Целую гору черепов навалил (позже русский живописец Верещагин с них картину «Апофеоз войны» нарисовал).

И тут надгробная плита, на которой сидели моя Лолита и тетка Черномор, взлетела в воздух. И надгробная плита тайного советника Апполинария Афанасьевича Щегловитого взлетела в воздух, и из-под нее вылез какой-то, прямо скажем, незатейливый, незамысловатый вампирек, по всей вероятности оказавшийся в могиле незаконным коррупционным путем, так как площадь могилы не соответствовала социальным нормам совместного проживания двух покойников.

– Ну что, – сказал вампирек Лолите, – пойдем, дева, жажду я тебя очень. Прямо в горле пересохло.

И тут Лолита моя встала так гордо, подбоченившись, груди белые взбила, косами русыми лоно прикрыла и гордо так спрашивает недоноска:

– И с какого это бодуна я, княжна, должна утолять жажду упыря, ютящегося в коммунальной могиле? Я, из палат каменных вышедшая, в холе и неге выросшая. На кого зуб тянешь, фраер? Мой жених порвет тебя как нечего делать. Порвешь, милый?

Я, честно говоря, не был знаком со способами рванья упырей, но готовность свою выразил, для начала порвав на груди кольчугу. Упырь усмехнулся, махнул рукой, и за спиной у него вырос замок компьютерный, плечи его расправились, плащ за спиной роскошный образовался, а во рту вылупились два зуба, напоминающие что-то палеонтологическое. Вылитый Дракула Шестнадцатый, ну как две капли воды... Хотя где я мог его видеть?.. Я уж пожалел, что кольчугу порвал... А может, следует подумать над предложением аглицкой принцессы?.. Но нет, буду биться с Дракулой. За любовь. А чем? Хазбулатный меч не спасет. Серебряный нужен. Кол осиновый в сердце загнать? Где осину взять? Стоп! И вспомнил я об обереге, который в нашем роду передавался из поколения в поколение. Щепка осины, на которой повесился Иуда. Сорвал я оберег с шеи и направил на Дракулу. Тот призадумался, а Лолитка моя на руки мне бросилась и в губы засосом детским неловким впилась. И силушка моя вмиг куда-то испарилась. Не вся, конечно. Кое-что осталось. Но для битв с вампирами не приспособленное. И щепка осиновая куда-то из рук вывалилась. И усмехнулся Дракула Шестнадцатый, и расчесал клыки свои страшные, и протянул их к шее ненаглядной моей. И не видать нам ночей брачных, детей малых, блин, не рожать, не воспитывать, блин, в институт, блин, не поступать, от армии, блин, не откашивать. И чего, блин, от аглицкой телки отказался?

И тут из-за леса, из-за гор появилось Ярило, блин, круглое, блин, как блин. И свет дневной, свет Даждьбога нашего русского, оказался невыносим для мамалыжника. Завыл он тоскливо, схватил тетку Черномор, и нырнули они вместе в могилу тайного советника Апполинария Афанасьевича Щегловитого, выкинув из нее его останки. Потому как одиночная могила для любви втроем уж никак не приспособлена.

Обнялись мы с суженой моей, чтобы достойно русских княжеских фамилий провести свое первое брачное утро, как котяра Баюн с неба свалился, Лолиту усыпил и принес формальное предложение руки и сердца аглицкой принцессы, которое я с негодованием отверг.

– И пол-аглицого царства в придачу, – приподнял правую бровь Баюн.

– С колониями? – уточнил я.

– Об этом говорено не было, – отвечал Баюн.

– Так выясни, урод.

– Исделаем, батюшка, – взял под козырек Баюн и исчез.

А я стал ждать. Когда краса моя ненаглядная проснется, чтобы долг свой супружеский исполнить. Или когда Баюн вернется с вестями от красавицы аглицкой.

И тут, откуда ни возьмись, налетели гуси-лебеди числом два. Гусь – одна штука. Лебедь – вторая штука. Подхватили спящую царевну мою под белы руки и понесли ее туда, не знаю куда.

– Привет с Туманного Альбиона, – помахал лапой гусь.

– Чуваки, – заорал я, – куда вы ее?!

– Куда Макар телят не гонял!.. – донесся из небесной выси голос лебедя, и все исчезли.

И тут кот Баюн явил себя во всем великолепии. Как настоящий джентльмен. Модно одет, чисто выбрит и слегка пьян. Закурил сигару, стряхнул пепел в снятый с головы цилиндр и сказал:

– Должен вам доложить, сэр, что принцесса готова...

– Бабы всегда готовы, когда у них голова не болит.

– Я не об этом, сэр...

– Потом переговорим. Сейчас надо некоего Макара найти, чтобы узнать, куда этот самый Макар телят не гонял. Там и Лолита моя обретается. Опять аглицкая принцесса подсуетилась?

– Увы, сэр. Оне-с. Чтобы Лолита вас от размышления не отвлекала. А эсквайра Макара мы знаем. Тут недалеко ферма его. Скачите за мной, сэр.

И кот Баюн, вытряхнув пепел из цилиндра, сел верхом на сигару и засвистел с кладбища. А я на своем верном жеребце за ним. И точно. Рядом с кладбищем стоит курная ферма, а на завалинке сидит мрачный эсквайр Макар в косоворотке, домотканых портках, лаптях и козлиной бороде. Увидев нас, сказал коту:

– Дай докурить.

Баюн достал из кармана смокинга новую сигару, откусил конец, закурил и протянул ее Макару. Тот затянулся, пожевал дым, выплюнул его вместе с сигарой, подобрал с земли откусанный конец, раскрошил, добавил немного сухого навоза, свернул козью ножку и с наслаждением затянулся.

– Ну и чего вам надобно? – спросил и затянулся.

– А надо мне, смерд, знать, куда ты своих телят не гонял.

– Дык рази ж вспомнишь... – ответил и затянулся. – Всюду я их гонял, искал, где погуще трава, – и затянулся. И забормотал: – Ой, трава-мурава, синий гай, гай, гай. Ой, дери-дери ди-да, дери-дери-дай-дай... – затянулся еще раз, пустился в пляс и заорал дурным голосом:

И рухнул.

– Чегой-то он? – спросил я у Баюна.

– Видите ли, сэр, в тавернах Ист-Энда смесь аглицкого табака с русским навозом дороже героина ценится. Вот Макару и вставило.

– И чего делать будем?

– Сейчас мы его в порядок приведем.

Баюн снял цилиндр, сделал над ним пассы, сказал: «Раз, два, три, четыре, пять», вынул из цилиндра зайца, сказал: «Не то», выкинул зайца, тот со словами «Вышел зайчик погулять» улепетнул в поля. Баюн снова сделал пассы, но сказать ничего не успел, потому что из цилиндра выскочил охотник, помчался за зайцем. Мы только взглядом его проводить успели, как слова охотника услышали:

– Пиф-паф!

И отчаянный крик зайца:

– Ой-ой-ой!..

Баюн положил цилиндр на сгиб правой лапы, склонил голову и произнес:

– Умирает зайчик мой...

Потом подмигнул хитро, свистнул, и издалека примчался охотник и, преследуемый зайцем, прыгнул в цилиндр. Заяц нырнул в цилиндр вслед за охотником. Потом высунул голову и скороговорнул:

– Принесли его домой, оказался он живой, – и опять скрылся в цилиндре уже окончательно.

– Шутка, – прокомментировал кот Баюн, сунул лапу в цилиндр и достал оттуда бутылку. На мой вопросительный взгляд Баюн сказал, выдирая зубами пробку из бутылки: – Шотландское виски, настоянное на аглицком табаке и русском навозе. Погуще живой воды будет. От этой микстуры один мужик восемьдесят с лишком лет после смерти вечно живым остается. Наука умеет много гитик.

Приподнял Баюн голову Макара и влил в него толику волшебного снадобья. И Макар вскочил, раззявил хлебало и яблочко-песню допел до конца:

– Значит, так, поперва-сначала я погнал телят куда глаза глядят. А глаза мои глядели... – Взгляд у него затуманился, потом прояснился, и он (Макар) снова взревел:

Там травы не было совсем. Тогда я их повел на Кудыкину гору.

– Это где? – поинтересовался Баюн.

– Как «где»? – удивился дурацкому вопросу Макар. – Это там.

– А-а-а! – сказали мы хором с Баюном. – Продолжай.

– А там тож трава отсутствует. Одни альпинисты. Ну, я стал их расспрашивать, мол, туда-сюда, елки-палки, енто, абстрагироваться ежели, насчет травы. И тут один пожилой альпинист, рак по имени, сказал, что в принципе трава здесь по законам природы быть должна. Но в определенное время года.

«Это как? – спросил я. – В смысле когда?»

А он мне так вызывающе и нагло усмехается:

«А когда рак, то есть я на горе свистну».

Ну, мы с телятами стали его в жопу (в спину то есть) в гору толкать.

А он так вызывающе и нагло требует:

«Вы меня не в жопу, в спину то есть, толкайте, а в морду. Жопой, спиной то есть, я как раз вперед двигаюсь».

Ну, мы его развернули и взволокнули в гору. Он как в клешню свистнет,так вся гора от ужаса колючкой пошла.

«Малый, – говорю я, – в смысле господин рак, ты маленько перепутал, у меня телята, а не верблюды. Нам трава надобна».

Тогда он во вторую клешню свистнул и опять прокинулся. Ветры задули буйные, метели налетели свирепые, и вся гора заместо травы снегом покрылась. Телята мои враз охлажденными сделались, а травы нет как нет. А рак в третью клешню свистнул, и под снегом мох показался. Телята мои мох пожевали и выплюнули. Они ж не северные олени какие, а нормальная среднерусская говядина. Тогда я господину раку морду набил, левый выпученный глаз на жопу натянул, а сам с телятами по снегу вниз по горе полетел, чтобы опять в состояние парной телятины вернуться. Домчались, заняли весь пьедестал почета по фристайлу и вылетели к молочной реке с кисельными берегами. Вот, думаю, телятам моим готовая корова. Телята уже намылились молока похлебать, да я допрежь молока сам попробовал. И заорал: «Не пейте, козленочками станете!» Корова козой оказалась. Телята вовремя остановились, а у меня с той поры борода козлиной стала. А раньше была как у Карла Маркса. Я уже даже половину «Манифеста коммунистической партии» написал. А теперь что ж, фигу с маслом пролетарии всех стран объединятся, – и сник во вселенской тоске по обездоленным пролетариям.

И тут появился Хаванагила:

– Потом он погнал их в поисках травы к чертовой матери, к самому черту на кулички, к такой-то матери, к этакой матери, всю землю оттоптал, но искомой травы не обрел. И воротился домой. Вот.

– А как же телята? – спросили мы с Баюном.

– А тута они, – подперев бороду рукой, сказал Макар, – на лугу. За домом. Скоро опять в путь-дорогу двинемся. – И всхлипнул.

Мы с Баюном заглянули за дом, а там!.. Трава! Трава у дома! Зеленая, зеленая трава! И на ней пасутся здоровенные бык и корова! И тут же моя Лолита носиком своим посапывает.

– Вот, – говорит Хаванагила, – это единственное место, куда Макар телят НЕ гонял.

– Макар, – спросили мы с Баюном, – ты чего?.. Когда вот оно... Тут... Рядом... Свое...

– Дык ведь там хорошо, где нас нет.

– Эх... – горько вздохнул Хаванагила, – потому-то и хорошо, что нет, – и выдернул из задницы Макара шило. Макар враз и успокоился.

Мы стали думать, как Лолиту пробудить, чтобы к свадьбе вернуться. А то ведь народ у нас такой: им наплевать, что жених и невеста в отсутствии, вмиг все сожрут и выпьют. И мы вернемся к мертвопьяным телам, раскиданным по всему княжеству Путиславльскому.

И тут Баюн на какое-то время как-то отключился, а когда включился, то сказал:

– С колониями.

– Это ты о чем? – сразу не сообразил я, а потом вспомнил. – Так ведь это я просто так, шутейно спросил... И с Америкой?

– Щас узнаем, – сказал Баюн и опять вырубился, и опять врубился: – Нет, без Америки. Она теперь независимая.

– А Индия, Австралия, Канада?.. С ними как дела обстоят?

Баюн занервничал, а потом как-то смутно сформулировал:

– Так-то оно так, но входят в Британское Содружество. Так что, если что, то всегда... – А потом оживленно добавил: – Даже спортивные игры Содружества проходят.

– О! – вступил в разговор Хаванагила. – Спорт – это конечно. Спорт объединяет народы. Особенно бои без правил.

– Надо подумать, – сказал я, – а пока на всякий случай надо красу мою ненаглядную, любовь мою единственную оживить.

– Я слышал, – заметил Хаванагила, – что спящих красавиц поцелуем пробуждают.

– Я готов, – вспушив усы, двинулся к Лолите Баюн.

– Там, где я это слышал, о котах ничего не говорилось, а вот князь наш как раз непременный атрибут этого старинного обряда пробуждения.

И я наклонился к Лолите, и поцеловал в уста ее сахарные. И она открыла свои карие, как небо, глаза. Смотрит ими на нас и понять ничего не может.

– Ну! – воскликнули мы втроем. – Что сказать надо?!

– За маму, за папу?.. – неуверенно спросила Лолита.

Мы с Хаванагилой вздохнули. А Баюн опять отключился.

– Вспомнила! – воскликнула Лолита. – Ах, как сладко я спала.

И тут Баюн пробудился:

– Значит, принцесса аглицкая на все твои условия согласная. Поехали, – и он взбрыкнул правой задней лапой.

Я почесал в голове, без этого нельзя, ибо чесание в голове – основная составляющая русского мышления. Потом поклал Лолиту оземь и повелел Баюну усыпить ее по-новой. Что он и сделал без всяких понтов типа: «Спать!.. Вам хочется спать...» и так далее. И милая моя мгновенно задрушляла.

– Так, – сказал я Баюну, – давай все по порядку зафиксируем. Брачный контракт составим. Хаванагила, пиши.

Хаванагила натянул на себя мантию, насобачил парик.

– Первое, – начал я. – Я, князь Михаил Липскеровский, беру в жены принцессу аглицкую... Как зовут? А впрочем, какая разница. Все земли в ее владениях, бывшие и будущие, переходят под корону князей Липскеровских. Все богатства ее поступают в золото-валютные резервы ЦБ Великого Княжества Российского. Все вооруженные силы Англии, ее союзников по НАТО, а также стран, входящих в долларовую зону и зону евро, переходят под единое командование с Верховным Главнокомандующим Великим князем Михаилом.

– Ну ты, князь, даешь! – восхитился кот. – Мудер.

– А по морде за оскорбление величества? – задал я ему риторический вопрос.

– Да ты чё, твое величество? Мудер – от слова «мудрый», а не то, что ты подумал.

– То-то. Так, Хаванагила, что я еще не предусмотрел?

– Насчет наследства надо бы написать. А то налетят аглицкие родственники... Вмиг великое княжество растащат.

– Да какие родственники! Дети мои наследниками станут! Чего тут непонятного.

– А то непонятно, княже, – пояснил Хаванагила, – что у транссексуалов детей не бывает. А ваша будущая жена...

Конец ознакомительного фрагмента.