Глава 6
Не успела Поляна оглянуться, как пришел Весень – самый веселый, озорной, долгожданный праздник на селе. Готовились к нему всегда загодя. Еще сугробы грязными поросятами подставляли бока солнышку, а девушки уже собирались в щебечущие стайки, шушукались втайне от парней, время от времени взрываясь хохотом. Что замышляли проказницы? Этого никто не мог знать до заветного дня, это хранилось в глубочайшей тайне.
Парни тоже собирались кучками, но эти таились не только от девчат, но и от своих сверстников с другой улицы. И только взрослые, не таясь, готовились к празднику. Женщины убирались в избах, начищая до блеска каждую миску, выметая скопившийся за зиму в темных углах мусор. Мужчины поправляли поломанные изгороди, чистили хлев, готовили телеги.
А ребятня ничего не делала. Она просто путалась под ногами взрослых, пытаясь помочь то тем, то другим, и просто ждала…
И вот, наконец, снег растаял. У изб, на солнечном припеке, из земли остро и напористо полезла щетина молодой травки. Эти крошечные зеленые иголочки и были сигналом: пришел Весень!
Вот тут настала очередь деревенских мальчишек. Не зря они караулили деда Калина, самого старого и почитаемого жителя села. Вышел дед на крыльцо, раскинул по груди седую бороду, поглядел вприщурку на солнышко, потянул шумно носом пряный весенний воздух. И, хотя давно уже был туг на уши, услышал-таки старый трепетную песню скворца на верхушке яблони. Повернулся, не спеша, взглянул на пробивающуюся у завалинки траву и изрек:
– Завтра – Весень!
Мальчишки только этого и ждали. Горохом раскатились по улицам, забегая в каждую избу, неся радостную весть:
– Завтра – Весень!
– Завтра – Весень! Дед Калина объявил: завтра – Весень!
И пошла гулять по деревне предпраздничная суматоха! Запахло свежеиспеченными пирогами, улеглись на столы бережно хранимые для такого случая вышитые скатерти, выбрались из сундуков на свет наряды и украшения.
Яся без устали примеряла на себя все подряд.
– Мам, погляди, вот эта рубаха лучше, или та, с василькми? А волосы как лучше убрать? Смотри-ка, а мне твои бусы как идут, дашь поносить?
– Да погоди ты, вертушка, – смеясь, отмахивалась от дочери Поляна. – Что ты, как пугало огородное, все готова на себя напялить! Не забывай, тебе пятнадцать исполнилось. В этом году первый раз с девушками Весень встречать будешь. Вы как уговаривались, кем тебя назначили?
– Ой, я и забыла, мамочка! Ну конечно, мне нужен синий сарафан, я ведь буду Небушком! Только ты – молчок, это тайна!
– Конечно, конечно, стрекоза! Вот эта шаль тебе подойдет: белая, ажурная, из козьего пуха. Словно облако на плечах! А волосы заплетем голубой лентой и уложим на голове короной.
– Мамулечка, я тебя люблю! – Яся схватила мать за руки и закружилась по комнате. – Ты у меня – самая лучшая!
– Тише, тише, егоза, уронишь мамулечку свою ненаглядную!
Поляна хохотала от души, веселясь не меньше дочери. Сегодня на душе у нее было легко и празднично.
– Мам, а ты, когда тебе пятнадцать было, кем наряжалась?
– Ты не поверишь – тоже Небушком! У меня даже сарафан голубой сохранился с той весны. Берегу его, как память: в нем я с твоим отцом обручилась.
– Ой, расскажи, расскажи! Ты мне никогда не рассказывала.
– Мала была, вот и не рассказывала. А теперь расскажу.
Поляна задумчиво теребила край передника, как бы всматриваясь в прошлое сквозь пелену прошедших лет.
– Той весной мне пятнадцать исполнилось, как и тебе. Это значит, что Весень я должна была впервые встречать не с ребятней, а с девушками. Ты же знаешь, что Весень – главный девичий праздник, когда парни себе невест выбирают.
– Но ты уже была знакома с папой, правда? – встряла Яся, заглядывая в затуманившиеся глаза матери.
– Знакома-то была, даже очень хорошо. Он ведь отцу моему, твоему деду, в кузнице помогал. Мы друг другу сразу понравились, но ведь до пятнадцати лет о замужестве и речи быть не могло. А обручиться мы могли только на празднике весны.
Вечером, когда соберутся девушки в хоровод на Веселой горке, парни невесту себе и выглядывают. Конечно, они и раньше примечают: какая – ладная да работящая, а какая – ленивая да сварливая. Недаром поговорка сложена: «Ищи жену в огороде, а не в хороводе». А уж на празднике каждый норовит свою зазнобу вербочкой пометить. Бывает ведь, что в одну девку сразу несколько парней влюбляются, вот тут и решается, которому повезет.
– Как это, мама, вербочкой пометить?
– Да неужто тебе подружки этого не рассказали? Вот незадача! – Поляна даже руками всплеснула. – Это же самое главное в девичьем празднике. Ну, слушай, да запоминай.
Сегодня вечером вы с девушками к реке пойдете, красу умывать. Вот тогда каждая себе по веточке вербы и сломает. Потаясь, принесет веточку домой, уберет ее лентами, и весь следующий день из рук выпускать не будет. А вечером, когда последнюю хороводную песню допоете, заводила щелкнет по земле кнутом – вот тогда каждая девушка бежать должна.
– Куда, куда бежать, мама?
– А куда хочешь, только побыстрее. А парень, которому ты приглянулась, за тобой побежит. Догонит, веточку отберет и ею тебя по попке хлопнет – вот и пометил он тебя, значит. С этого момента ты уже будешь его невестой.
– Значит, папа тебя веточкой хлестнул?
– Хлестнул, хлестнул, я-то не шибко и убегала: люб он мне был.
– А если за мной не тот погонится, кто мне нравится, что тогда?
– Тогда беги, что есть силы, прячься в погреб. Да смотри, веточку свою не оброни, не то всю жизнь свою в погребе от нелюбого прятаться будешь, или замуж за него придется идти.
– А если сразу несколько парней побежит, что тогда?
– А за мной тоже несколько бегали. Только мы со Славенем схитрили: договорились заранее, что я к речке побегу. Он меня там и поджидал. А бегала я быстро, трое за мной гнались – не могли угнаться. Папа же твой из-за кусточка выбежал мне навстречу, веточку у меня выхватил, ну и…
– Ну и хитрецы вы, мамуля!
– Постой-ка, – Поляна внимательно посмотрела на дочь. – А тебе уже приглянулся кто-нибудь?
– Нет пока, – Яся беспечно и открыто встретила материнский взгляд, не смутилась, не отвела глаза.
– Ну, тогда отвори погреб заранее, да беги домой, что есть духу, а не то быть тебе замужем за постылым. На другой год выберешь себе жениха, когда сердечко твое заговорит.
Поляна ласково потрепала Ясю по щеке.
– И то верно, рано мне еще замуж, я в куклы еще не наигралась! – девочка хитро подмигнула матери.
– Ну, коли так, помоги мне пироги на столе расставить, да собирайся – скоро подружки за тобой зайдут.
Из заветного сундука достали скатерть, всю расшитую чудесными цветами и травами. Лет этой скатерти было немало, ох, немало! Из белой она превратилась в желтоватую, ткань была уже не такой плотной и прочной, как встарь. Но вышивка, яркая и причудливая, по-прежнему радовала глаз. Эту скатерть из поколения в поколение вышивали женщины рода. Каждая старалась добавить в орнамент что-то свое, пусть всего один-два цветочка или листка. И год от года скатерть хорошела все больше. Извлекали ее на свет только один раз в год, накануне весеннего праздника, да еще один раз в жизни каждой женщины, после свадьбы, когда молодая жена брала в руки иголку и добавляла к вышивке свои стежки.
Вот такая скатерть была расстелена Поляной на чисто вымытом столе, и Яся уже спешила расставить на ней миски с угощением, блюда с пирогами, корзинки со сладостями. Всего было вдоволь, ведь, как встретишь Весень, так и весь год жить будешь!
Но вот стол накрыт, мать и дочь сидят рядком на лавке, любуются им. А за окошком уже слышится смех, звонкие девичьи голоса перекликаются все ближе и ближе.
– Ну, доченька, пора, – Поляна протянула Ясе длинную холщевую рубаху, цветастую шаль и гребень. – Одевайся скорее, слышишь, девчата уже у соседней избы.
Девушка быстренько накинула на голое тело рубаху, распустила волосы и закуталась в огромную шаль.
– Я готова!
Под окошком уже гомонили подружки. Мгновение – и дверь захлопнулась за спиной дочки. Поляна только вздохнула ей вслед: вот и выросла девочка!
Теперь настало время и ей совершать тайные обряды, охраняющие дом и двор от всякой нечисти. Прежде всего, надо было раздеться. Поляна сбросила летник, оставшись в одной рубахе, неторопливо качнула головой, стряхивая на плечи уложенные короной косы, склонилась к бадейке с водой. В мерцающем свете свечи из темной глубины на нее взглянуло совсем еще молодое лицо. Чуть наметившиеся морщинки сгладились отражением. Отблески пламени плясали в глазах. Губы, теплые и влажные, жаждали поцелуя.
– Ах, Славень, Славень, где ты, любимый? Отцветает краса жены твоей. Вернись, приголубь!
Набухли весенними почками соски, сладкая истома поднялась от лона к животу, груди. Вот уже упала на пол сорочка, расплетенные волосы рассыпались по спине. Поляна запрокинула голову назад и закрыла глаза. Ей чудилось, что вот ступеньки заскрипели под тяжелыми мужскими ногами, вот уличный холодок вполз в отворенную дверь, вот руки, большие, любимые руки мужа накрыли ее груди и скользнули по животу вниз, вот губы коснулись ее выгнутой в истоме шеи…
– Славень, люби меня, люби жарче, люби хоть так, в мечтах!
Ласкающие женщину руки стали настойчивее и грубее. Поляна открыла глаза – и в ужасе рванулась из объятий Чужака. А он, ухмыляясь, сжимал руки все сильнее, не отпуская, впиваясь пальцами в извивающуюся, испуганную плоть.
– Ну что, Поляна, вот я и пришел свататься. Огород скоро сажать: жена мне нужна, не забыла?
– Отпусти, окаянный! – Поляна, очнувшись от грез, яростно махала кулаками, стараясь достать ими насильника.
А тот только смеялся и прижимал женщину все сильнее.
– Норовистая лошадка, тпру, не брыкайся! Вот у нас сейчас брачная ночь и состоится, прямо здесь, на лавке. И даже подол задирать не придется – ха-ха!
Чужак грубо толкнул Поляну к лавке, одной рукой прижал к доскам уже слабеющее в сопротивлении тело, а другой потянулся к опояске…
Тут дверь распахнулась, и на пороге возникла Поветиха с глиняным горшком в руках. Горшок был большой и тяжелый, держала его старуха двумя руками, а потому дверь ей пришлось открывать, толкая ее задом.
– Поляна, душа моя, вот я тебе талой водицы с солью принесла. Самой-то тебе, поди, некогда было по оврагам сугробы искать, – говорила бабка, поворачиваясь лицом к хозяйке.
Картина, которая открылась глазам знахарки, заставила ее проглотить конец слова и разжать руки. Горшок грохнулся об пол, разлетаясь по углам осколками и соленой водой.
Чужак отпустил Поляну и метнулся к двери, избегая наступать в разлившуюся по полу воду. В мгновение ока он отшвырнул со своего пути перепуганную Поветиху – и был таков.
Бабка медленно оседала на пол, а из-под подола ее вытекала соленая жидкость другого рода, смешиваясь с разлитым по полу обрядовым рассолом.
Поляна, сгорая от стыда, подхватила с пола сорочку, напялила на себя, не замечая, что та вывернута наизнанку, забилась на лавке в угол, закрыла лицо ладонями.
Тут и Поветиха опомнилась, заковыляла к Поляне, суетясь и причитая.
– Да что же это творится такое, люди добрые! Что же это тут случилось, Поляна, голубушка ты моя? Ну, не молчи, скажи хоть словечко!
– Ты же, бабушка, сама все видела, что ж тут говорить, – Поляна обреченно опустила голову, ожидая заслуженного осуждения.
– Неужто сама того хотела?
– Да ты что, бабушка! – женщина гневно вскинула голову. – Не знаешь разве, что я всю жизнь мужу верная. Вот, гляди, – она протянула к старухе руки с проступающими на коже синяками от крепких пальцев Чужака.
– Ахти, милая, как он тебя облапил, – сочувственно закачала бабка головой.
– Я для обряда разделась, бабушка, – сдерживая слезы, пояснила Поляна. – Замешкалась, Славеня вспомнила. Не заметила, как Чужак вошел. Очнулась, когда он меня уже схватил. Чтоже будет-то теперь, а?
– Что будет, что будет. А ничего не будет, – проворчала уже пришедшая в себя знахарка. – Вот мы ему сейчас отворот сделаем, он от тебя и отстанет. И нечего дрожать, как осиновый лист, не девка красная, чай!
Поветиха засуетилась, почувствовав себя в родной стихии, засновала по избе, выдавая Поляне распоряжения:
– Вот что, Поляна, достань-ка новую свечу, миску с водой поставь около, чтобы огонь в воде отражался. Так, хорошо. Теперь возьмем веник, да сметем пыль с порога. Знаю, знаю, что пол у тебя чистый, но ты все же собери хоть несколько пылинок. Чужак ведь последним через порог переступал? Вот и ладненько. Теперь возьми щепотку пыли в правую руку, сядь перед миской, а я свечу зажгу. Смотри теперь в воду на пламя свечи, сыпь потихоньку пыль в огонь, чтоб она сгорела, и за мной повторяй:
«Как огонь свечи разгорается,
Так краса моя распускается.
Пусть любовь его под воду уйдет,
А меж нами пусть будет снег, да лед.
Пусть горит в огне с ног постылых пыль,
Чтобы путь ко мне навсегда забыл».
Теперь плюнь три раза через левое плечо и свечу задуй. Вот и умница. Теперь ничего не бойся, Чужак о тебе и думать уже забыл. А вот тебе подумать нужно, где воды талой взять, чтоб от нечисти дом и двор защитить.
– А тут и думать нечего, бабушка, – засмеялась уже оправившаяся от потрясения Поляна. – Она у меня в печке в чугунке стоит, уже соленая: Яся с подружками поутру в дальний овраг за снегом бегала.
– Вот и хорошо, вот и ладно, – закивала Поветиха. – Раздевайся, а я за калитку пойду, покараулю, чтоб еще кто-нибудь тебя ненароком не напугал.
– Что бы я без тебя делала, бабушка? – Поляна чмокнула старуху в сморщенную щеку.
Обряд очищения жилища от темных сил перед весенним праздником неукоснительно соблюдался всеми женщинами в селе.
Сначала нужно было принести снега, а найти его в эти теплые весенние дни было довольно сложно. Только на дне глубоких оврагов, да в лесной чаще можно было увидеть еще не успевшие растаять, черные и ноздреватые, оплывшие по краям сугробы. Вот этот снег и нужно было растопить, потом добавить в талую воду соли.
Ближе к полуночи женщины-хозяйки раздевались догола, распускали по плечам волосы, брали в руки горшок с обрядовым рассолом и обходили сначала избу, а потом двор и хлев, опрыскивая все кругом соленой водой. Считалось, что нечисть, если она сумела обосноваться на подворье, тут же его покинет, не выдержав соленой купели. В заключение обряда остатки рассола выливались на скотину, а горшок оставляли в огороде, чтоб домашняя живность плодилась и размножалась.
После всего женщина поджигала заранее собранную во время уборки кучу мусора, тем самым давая понять темным силам, что сюда им вход заказан.
Поветиха терпеливо стояла у калитки, наблюдая, как то там, то сям во дворах сельчан вспыхивали костры. Вот, наконец, и во дворе Поляны запылало веселое пламя. Через несколько минут уже одетая женщина присоединилась к старухе.
– Спасибо тебе, бабушка, что покараулила. А то не знаю просто, как бы я после всего решилась голая по огороду бегать!
– А, ерунда! Стояла вот я у калитки и молодость свою вспоминала. Теперь молодежь не так веселится, или это мне просто кажется?
– Кажется, бабуленька, кажется! Слышишь, вот парни лошадь Водяному ведут, бубенчики звенят? А хохота – на всю деревню!
Из переулка вывернулась толпа парней, хохочущих и возбужденно переговаривающихся. В руках у одних были фонари, другие несли весла, сети и прочие рыбацкие принадлежности. Не сразу женщины разглядели среди ребят лошадь – старую клячу, однако, вычищенную, с вплетенными в гриву ленточками и бубенчиками.
– Эй, Сил, – подтрунивали парни над добродушным толстяком лет семнадцати.– Ты, должно быть, половину меда, которым надо было голову кляче мазать, сам съел? Вот не понравится Водяному угощение – придется тебя вместо лошади ему предложить.
– Не-а, – добродушно ухмылялся толстяк. – Я того меда не ел, его ж с солью смешали, мне – невкусно. А вот ты, Жад, наверное, полдня торговался, когда клячу покупал, все лишний грош выгадывал. Уж это точно Водяному не понравится, подумает, что мы для него угощения пожалели!
– Ты что, белены объелся? Кто же торгуется, когда лошадь на угощение Водяному покупает? Я хоть и Жад, а не жадный. Кто целых три дня кобылу откармливал – ты, что ли?
– А я – жернов к омуту притащил!
– А я – путы сплел!
– А я…
– А я…
Каждый норовил напомнить о своем участии в подготовке обряда: пусть Водяной знает, что все готовили подарок. Ведь даже сопливому ребятенку, когда-либо удившему рыбу, известно, что если накануне весеннего праздника не ублажить Водяного, – тогда берегись, рыбак! Голодный после зимней спячки, хозяин реки три дня ждет угощения, и если его не будет, или не понравится оно, тогда жди беды. Обозленный Водяной передушит всю рыбу в реке, запутает все сети, перевернет все лодки, а может и утопить рыбака ни за что, ни про что.
Вот и ведут ему парни лошадь в подарок, спутывают ей у омута ноги, надевают жернов на шею – и бросают в воду. Утонет лошадь – хорошо, значит, подарок принят. Подобреет Водяной, будет рыбакам помогать, в сети рыбу загонять, волны усмирять, а тонуть станут – спасет.
– Эх, соколики, – глядя вслед парням, вздохнула Поветиха. – Вот тот толстый, Сил, – вылитый мой дед Сучок в молодости. А сейчас – высох, как щепка, глянуть не на что. А где же Яся твоя, что-то ее не видно?
– Она с девушками красу умывать пошла, бабушка: нынче ей пятнадцать.
На излучине реки, подальше от любопытных глаз собрались все девушки села старше пятнадцати лет. Вода, не так давно освободившаяся ото льда, выплеснулась на противоположный низкий берег, затопив прибрежные кусты и деревья. Здесь же, у высокого берега, она поднялась почти вровень с обрывом, на котором, свесив ноги вниз, сидели девушки. Каждая держала в руках костяной гребень и медленными, плавными движениями, в такт напеваемой вполголоса песне, расчесывала волосы. Но вот луна поднялась над деревьями, пролив свой молочный свет на белые девичьи рубашки.
– Полночь! Пора, девушки.
Каждая, расстелив на земле шаль, легла на нее, свесившись с обрыва, и, зачерпнув в ладошки воды, плеснула себе в лицо. Слова заговора знала каждая девушка назубок: кому же не хочется стать самой красивой?
«Водичка, водичка,
Умой мое личико,
Чтоб, как в травах роса,
Засияла краса,
Чтобы щечки алели,
Чтобы глазки блестели,
Чтоб смеялся роток,
Чтоб влюбился милок!»
Теперь нужно было лечь навзничь и, подставив лицо лунному свету, высушить его на весеннем ветерке.
Яся смотрела на луну и думала, что вот теперь она – взрослая девушка. Завтра, нет – уже сегодня, она впервые пройдется в хороводе. Интересно, кто из парней обратит на нее внимание?
– Яся, вставай, заснула ты, что ли? – Беляна тормошила замечтавшуюся подругу. – Все уже за вербочками пошли, айда догонять!
Девушки, взявшись за руки и подхватив шали с земли, кинулись вслед за удаляющимися подругами.
Здесь же, на излучине, росла старая верба. Ветви ее полоскались в струях реки, корни выпирали из подмытого водой крутого берега. Не одно поколение девушек ломало ветви дерева, но верба не обижалась: год от года она становилась пышнее и красивее. Вот и сегодня речная красавица ждала девушек, чтобы одарить их своими пушистыми веточками. Как же без них найдут они своих суженых? Пусть ломают!
Поляне не спалось. Лежала она с закрытыми глазами на лавке, а уши чутко ловили каждый звук за стенами избы. Сначала чудились ей осторожные шаги под окном – сердце в испуге замирало: вдруг опять Чужак придет! Потом мысли перекинулись к дочери – где она теперь, пора бы уже и вернуться. Луна глядела в избу поверх расшитых занавесок, и от этого становилось еще тревожнее на душе. Даже сквозь прикрытые веки мертвенно-серебристый свет проникал в глаза и дальше – разливался по всему телу, щекоча и парализуя.
Непонятный холодок пробежал мурашками по коже…
И вдруг – совсем рядом послышались легкие шаги. Поляна, опасаясь показать, что не спит, чуть-чуть приподняла ресницы, скосила глаза посмотреть.
Посреди избы прямо на лунной дорожке стоял невысокий старичок. Волосы его, довольно длинные, торчали в разные стороны, безбородое лицо ухмылялось однозубым ртом, а из-под кустистых бровей сияли глаза необыкновенной синевы.
«О, Боги, домовой!» – пронеслось в голове Поляны.
Глаз она не открыла, встать не смогла. Ее будто парализовал страх. Однако, помня, что в таких случаях полагается делать, Поляна мысленно спросила:
– Домовой-батюшка, к худу пришел, или к добру?
И тут же в голове ее мысленно был дан ответ:
– К худу, к худу…
Напряженное тело женщины обмякло, глаза раскрылись – но никто уже не стоял на лунной дорожке.
Скрипнула дверь – в избу мышкой проскользнула Яся. На цыпочках, боясь разбудить мать, девушка скользнула к лавке, сбросила с плеч шаль и осторожно забралась под одеяло.
Поляна обняла дочь, согревая ее своим телом, молча, уткнулась в пахнущие свежестью волосы Яси – и ничего не сказала: зачем тревожить понапрасну? А Яся, полная незабываемых впечатлений первой девичьей ночи, была благодарна матери за то, что не расспрашивает, не нарушает хрупкого очарования ее девичьих грез.
Так они и лежали еще долго – рядом, но далеко друг от друга. И только петухи, привычно орущие в предрассветной мгле, успокоили их и смежили сном веки.