Глава 3
Беды не оставляли деревню. Поветиха, пошедшая как-то к роднику за водой для своей ворожбы, прибежала обратно сама не своя от страха.
– Ой, бабоньки, держите меня, ноги подламываются! – вопила она у колодца. – Ой, в глазах темно, ох, помру не-то!
– Да говори ты толком, не пугай.
– Как же не пугать, когда я сама со страху подол обмочила! Ой, бабоньки, пропал родник!
– Как пропал? Исчез, что ли?
– Исчезнуть он не исчез, да только не вода в нем теперь ключевая, а грязь ядовитая. А уж воняет как, уж воняет! Я только подошла кувшин налить, а он как булькнет, как брызнет прямо в глаза, да в рот. Насилу отплевалась. А в глазах и посейчас пелена кровавая. Ой, дайте-ка умыться, не то ослепну!
Женщины кинулись умывать Поветиху, а вездесущие мальчишки понеслись к роднику, посмотреть на чудо.
В самом деле, на месте родника пузырилась вонючая трясина. Густая грязь не успевала стекать по руслу ручейка, когда-то питаемого родником, и зловонная лужа расползалась по лужайке, нагло проглатывая редкие осенние цветки.
Ребятня пришла в дикое возбуждение. Камни, ветки полетели в грязь. Но этого было мало.
– А слабо вам перепрыгнуть на другую сторону? – крикнул самый бойкий мальчуган и, похваляясь своей удалью, сиганул через лужу.
Дальше произошло невероятное. Лужа вспучилась в нескольких местах, из нее выплеснулись липкие фонтанчики и, облепив на лету со всех сторон мальчишку, втянули его в грязь.
– Чпок! – смачно рыгнула лужа, а ребятенка, как и не было.
– А-а-а-а! – завопили сорванцы и ринулись со всех ног в деревню.
– Утонул, утонул! Ростик утонул!
– Что? Где? – женщины от колодца кинулись в сторону реки.
– Нет, не в реке – там, у родника, в луже!
– Ну что вы врете, пострелята, как можно утонуть в луже? Там ручей-то по колено!
– Утонул, утонул, скорее!
Выудить тело Ростика так и не удалось. Принесенные мужиками двухсаженные багры не доставали до дна. А бездонная лужа все ширилась, все новые порции грязи извергал родник. Только поздно вечером, отчаявшись нащупать тело утопленника, все разошлись по домам.
Утром на месте луга уже тяжело колыхалось смрадное болото. Вонь толстым одеялом укрывала его бурое брюхо, маслянистое и блестящее. Лишь изредка из глубины поднимался и лопался пузырек газа. Болото было мертво. Оно даже перестало разрастаться, как будто питавший его грязевой источник иссяк. Но впечатление было обманчивым.
Собиравший стадо пастух позже рассказывал:
– Сам не видел – никогда б не поверил! Буян мой, пес – умница. Он всегда мне стадо собирает. Чуть какая корова в сторону – он ей наперед и лает, в стадо гонит. А тут Зорька Поляны, видно, решила попить из болота, вот глупая скотина! Буян ей наперед забежал, а та уже у самой грязи. Собака и вскочила в жижу. И тявкнуть не успела – вытянулись из болота грязевые жгуты, опутали беднягу – и в трясину. Клянусь Богами! А грязи-то после этого как будто прибавилось: я заметил – там камушек недалеко лежал, так его грязь и накрыла. На аршин болото выросло.
Болото было живым. Стоило ему проглотить какую-нибудь живность – оно довольно чмокало и тут же увеличивалось в размерах. Пришлось срочно огораживать трясину плетнем, чтобы никто ненароком не подошел близко. Только так и удалось остановить рост грязевого чудища.
Руки Поляны так и сновали в горячей воде. Рядом на столе уже возвышалась стопка перемытых мисок. Пальцы сноровисто выуживали из шайки деревянные ложки, проходились тряпочкой по их расписным щечкам, стряхивали мыльные капли. Поляна любила, чтобы ее посуда сияла чистотой, но, как ни крути, а на полках миски пылились: семья-то невелика – она, да дочка. Вот и приходилось раз в седмицу устраивать банный день всей кухонной утвари.
– Ну вот, теперь сполоснем чистой водичкой – и готово.
Поляна потянулась зачерпнуть воды из ведра, а там – пусто.
– Ничего, колодец недалеко, Яся мигом слетает.
Поляна выглянула в сени, где ее дочка начищала большой чугун, позвала:
– Доченька, сбегай-ка за водой.
Яся живо накинула шубейку, платок и, схватив ведра и коромысло, выскочила на улицу. Молодой снежок тонким слоем покрывал землю. Воздух свежий и ароматный, как яблоки – не надышишься! Соседские ребятишки достали салазки, пробуют кататься, но слой снега еще так мал, что полозья проминают его насквозь, оставляя за собой полосы мерзлой земли.
До колодца – рукой подать. И минуты не прошло, как Яся уже заворачивала к нему за угол. Но что это? Неужели все женщины деревни разом решили устроить стирку? Пестрая толпа с ведрами возбужденно гудела у колодца.
Хотя, где же колодец-то? Яся подошла ближе и не поверила своим глазам: колодца не было! На его месте из земли торчали бревна сруба, рядом валялось привязанное к вороту ведро. Что случилось?
– А я говорю – ночью они обвалились. На зорьке за водой пошла – а колодец-то обвалился. Я – к другому, и он тоже, – захлебываясь, тараторила Ветка. – Всю деревню оббежала от колодца к колодцу, и все десять – обвалились!
– Что за черт! – басом вторил соседке дядька Ивень, – землетрясений у нас отродясь не было. И надо же когда приключиться этому – зимой! Земля-то мерзлая, как теперь новый колодец выкопаешь?
– Я, это, думаю так, – прокашлявшись и размахнув по щекам усы, начал дед Овсей. – На речку за водой ходить – далеко. На улице сейчас колодец не выроешь – землю не удолбишь. Придется в хатах копать, под хатами земля теплая. А место у нас низкое, вода недалече. Что скажешь, сосед?
– И то верно, не сидеть же без воды! Придется мужикам потрудиться.
И закипела в деревне работа. Напрасно Поветиха бегала из избы в избу и уговаривала хозяев:
– Колодец в доме – не к добру это! Лучше на речку за водой сходить, а весной новые колодцы на улице сработать.
Никто не слушал бабку.
– Ты что, старая, умом тронулась? Это сколько раз надо к речке за полторы версты сбегать, чтоб и скотину напоить, и еды наварить, и постирать, и помыться. И как мы, дураки, раньше не догадались в сенях колодцы выкопать? Не было бы счастья, да несчастье помогло: хорошо, что колодцы завалились. Сейчас потрудимся, зато потом – отдыхай, не хочу!
И довольные мужчины снова брались за лопаты и с остервенением долбили землю.
У Поляны копать колодец было некому: даже сноровистые сильные, ее руки не могли одолеть такую работу. А Поветиха из принципа запретила своему старику делать «черное дело».
– Не хочу дом свой поганить. Бесовское это место – колодец. Лучше я на речку за водой схожу, да снега в чугунке натоплю.
– Чудишь, бабка, ох, чудишь, – кряхтел на печи дед. – Ты что, самая умная на селе? В твои-то годы на речку за водой бегать! Вот посмотришь, грязью зарастем, испить нечего будет. А скотине сколько воды надо!
– Э, дурак ты, дед, сам ничего не понимаешь. Еще бабка моя, которая меня знахарским делам учила, наказывала: избегай стоячей воды в доме – мертвая она, вода эта. Чуть постоит – и уже вред от нее. Колодец в доме – это одни неприятности.
– Хм, а на улице – не неприятности! Где разница-то?
– Да в уличном-то колодце вода не больно и застаивается. Сколько людей за день по воду придет! Вот и обновляется вода. И чем больше ее черпаем, тем лучше она становится. Омолаживается.
– Ну, бабка, тебя не переговоришь! Я, конечно, всех твоих знахарских штучек не знаю, а за водой на речку весь день шастать не буду.
– А чего шастать, ноги бить? Запряги лошадь, да съезди. И Поляне заодно водички привезешь, она тоже без колодца осталась, да и лошади у нее нет.
Больше всех страдали без уличных колодцев бабы: ну где теперь с соседками встретиться, языки почесать? Просто так, без дела, ходить по гостям в будние дни на селе не было принято. Вот и выдумывали бабы себе дела на стороне.
– А пойду-ка я к Поляне за закваской, моя прокисла. Уж больно хорошее кислое молочко у Поляны!
– Ахти, соль кончилась! Надо к соседке сбегать, попросить взаймы…
– И куда это мои спицы запропастились, носок довязать нечем. Придется к Ветке сходить за другими.
Мужчины только посмеивались в усы, но и им скучно было без общения. А тут еще снегу навалило, замело избы выше окон. Не очень-то, куда и пойдешь. Вот и сидели все по своим норкам, занятые неспешными зимними делами, изредка узнавая новости.
Главным связующим звеном на селе стала Поветиха. Она чаще других наведывалась не только к соседям, но и к живущим на другом конце села. Люди звали ее то роженице пособить, то простуду полечить, а то и погадать – поворожить на суженого.
Ну, а молчуньей Поветиха никогда не была. Не успев переступить порог дома, развязывала торбу новостей и сплетен:
– Слыхали, у Житеня дочка намедни родила! Уж, какой славный мальчишечка получился – чудо. Правда, Елке помучиться пришлось с первенцем: уж больно мала сама, да неумела. Ну а я-то на что? Помогла молодке. А как муж-то ее радовался, что мальчишка родился! Аж меня расцеловал, охальник! А я-то тут причем, он же старался прошлой весной.
– Слыхали, Стешкина Рыжуха двойню принесла: телочку и бычка? Стешка и не думала, что двойня будет. Прошлой-то зимой Рыжуха мертвого теленка сбросила, видно, боком обо что-то ударилась. А в этот раз Стешка бычка приняла, сидит, ждет, когда послед отойдет, чтоб убрать его сразу. Глядь – а вместо последа копытце показалось. Она-то растерялась, как помочь – не знает, теленок неправильно лежал. Послала постреленка за мной. Ну, помогла, конечно. А телочка – красавица! Да такие крупные оба теленка-то. Вот Стешке радость!
Но не только радостные вести приносила Поветиха. Вот и в этот раз она заглянула к Поляне встревоженная, озабоченная.
– Эй, хозяйка дома?
– Дома, дома, бабушка! Где же мне еще быть в такой морозище? Вот с Ясей шерсть прядем. А ты раздевайся, раздевайся. Озябла, поди?
– Это верно, окоченела совсем. Иду, а сама уж и ног не чую, как деревянные стали. Думаю, надо зайти к Поляне погреться, а то до своей избы не добреду – замерзну.
– Вот тут и садись, бабушка, – Яся подвинула лавку к теплому боку печки.– Да спиной прижмись к горяченькому. А я тебе сейчас чайку налью с душицей и зверобоем – сразу оттаешь!
Поветиха приняла в негнущиеся пальцы дымящуюся чашку, вдохнула аромат целебных трав и блаженно прикрыла глаза.
– Ох, благолепие какое! Не дай Бог, в такой морозище в пути оказаться, особенно в поле. Хоть бы ветра не было – так нет, уж и воет, окаянный! А щеки надрал – сил нет. Спасибо, не дали бабке замерзнуть.
– Куда ж ты ходила в такой мороз, бабушка?
– Да рази ж пошла б, коли не нужда! У Любимы сынишка захворал, вот за мной и прислали.
– И сильно болен мальчишечка? Может, сосулек наелся?
– Нет, тут что-то другое. Жара нет, горло не красное.
– Может, корь или скарлатина? Сыпи на коже не видела?
– Сыпи тоже нет. А вот какой-то он вялый, как вареный. Голова, говорит, кружится, тошнит, в ушах звенит. И жить не хочется.
– Чтобы постреленку в десять лет жить не хотелось? Это что-то невообразимое.
– Вот и я думаю, какая-то странная хворь. Я уж в третий раз его навещаю. Относила ему настойки из корней девясила, да меду майского, целебного. И заговоры не помогают, и лекарства не берут. А мальчонке все хуже, да хуже. Лежит целыми днями на лавке, к стенке отвернется – и плачет. Я уж не знаю, что и делать.
– Постой-ка: может, это его порадует?
Поляна пошарила в туеске, стоящем у двери на лавке, и достала из него пару румяных свежих яблок.
– Откуда же среди зимы чудо такое у тебя?
– Да вот немного с лета осталось, в погребе в полове храню.
– Ну что ж, завтра отнесу мальцу, пусть порадуется.
А назавтра недобрая весть поползла из дома в дом. Испуганные женщины понесли ее по селу, от соседки к соседке: умер сынок Любимы. Ночью умер, не дождался дня. С первыми лучами солнца Поветиха приковыляла к страдальцу, грея за пазухой заветные яблочки. Вот – чудилось ей – увидит их мальчишка и улыбнется, прижмет бледную щечку к ароматному, пропитанному летним солнышком плоду. И отступит болезнь.
Однако на пороге знахарку встретила Любима: босая, в исподней рубахе, нечесаные волосы на обезумевших от горя глазах.
– Сыночек мой, кровинушка моя, а-а-а, – и женщина сползла у двери на пол, захлебнувшись болью.
– Пойдем, милая, пойдем в избу, – Поветиха, сразу поняв все, кинулась поднимать Любиму. – Мороз-то какой, сама заболеешь. Пойдем!
Несчастная мать отрешенно дала поднять себя, неуверенно перебирая ватными ногами, перешагнула порог. В избе было сумрачно и сыро. Нетопленная печь с недоумением взирала на хозяйку: почему не разожгла приготовленные с вечера поленья, почему не гремит чугунами и сковородками? Окошки затянуло морозным узором так, что свет еле пробивался с улицы. На лавке, вытянувшись всем своим маленьким тельцем, с серьезным и скорбным лицом застыл мальчонка.
– А-ах! – ноги Любимы подкосились, и Поветиха не смогла удержать сломленную горем мать.
Женщина упала возле лавки на колени, уткнулась головой в холодный бок сына, хотела заплакать – но не получилось. Видно, все слезы были уже выплаканы ночью, горло, как удавкой кто сдавил.
Поветиха опустилась рядом, молча сочувствуя. Да и есть ли на свете слова, которые могли бы утешить потерявшую сына мать?
В растерянности знахарка достала из-за пазухи теплые яблоки и положила их на грудь покойника.
– Вот, сыночку твоему несла, думала порадовать, да не успела.
Любима подняла голову. Вид немудреных гостинцев, словно взорвал ей грудь, выпустив на волю материнское горе.
– Соколик мой ясный! – заголосила она. – Закрылись глазоньки твои синие, не видишь ты, милый, какие яблочки тебе бабушка принесла! Ох, не попробуешь ты больше яблочек, солнышка не увидишь. Схоронят тебя в могилке, земли сырой на грудь навалят. И холодно тебе будет, а я не смогу согреть сыночка своего любимого. И за что мне несчастье такое, чем Богов прогневала? Как жить теперь буду, горемычная?
Постепенно изба наполнялась соседками. Женщины скорбно переглядывались, перешептывались, прикрыв рот ладонью. Потом, видно, решив, что пришло время, подняли Любиму с пола, увели, утешая, от изголовья сына. Другие, возглавляемые знахаркой, принялись готовить тело умершего к погребению. Позже пришли мужчины со свежевыдолбленной колодой. Отец прощался с сыном сурово и молчаливо. Все шло своим чередом, так, как было при дедах и прадедах. И не знали селяне, не ведали, что заглянет такое горе еще не в один дом. Страшная, непонятная, неведомая хворь потянет в могилы их ребятишек, одного за другим, одного за другим.
Недели не прошло, как захворали еще двое, а потом еще пятеро ребятишек. Все они лежали вялые и безразличные ко всему, отказывались есть и разговаривать. Поветиха сбилась с ног, навещая больных. Пошли в ход все запасы трав знахарки, все ее заговоры, а толку – никакого.
– Деточка, ну скажи мне, где болит-то у тебя? – уговаривала бабка очередного пациента.
Но тот только отворачивался к стене и, молча, ронял слезы.
– Не иначе, лихоманка какая-то, – судачили селяне и строго-настрого запрещали своим детям выходить со двора, общаться со сверстниками.