Пролог
Амман, Иордания, 3 февраля 2015 г.
Судебный приказ о казни Саиды ар-Ришави поступил в главную женскую тюрьму города с наступлением темноты. Приказ исходил непосредственно от короля Абдаллы II и был отдан во время государственного визита в Вашингтоне; его доставили из личного самолета его величества в королевский суд иорданской столицы. Чиновники по цепочке передали приказ в министерство внутренних дел, где он произвел переполох. Государственная казнь – сложное дело, требующее множества последовательных действий, хотя король ясно выразил свою волю: этой женщине надлежит оказаться на виселице до рассвета следующего дня.
Старший надзиратель быстро прошел к камере, где Ришави вот уже почти десять лет жила в некоем подобии одиночного заключения, к которому приговорила себя сама. Ришави, сорокапятилетняя, располневшая, проводила свои дни в основном перед телевизором или читая Коран в мягкой обложке; она ни с кем не виделась, а мысли держала под грязным тюремным хиджабом, который носила не снимая. Она была неглупой женщиной, но казалась выключенной из происходящего. “Когда я поеду домой?” – спрашивала она государственного адвоката, с которым изредка встречалась в месяцы, последовавшие за вынесением смертного приговора. В конце концов прекратились и эти визиты.
Сейчас, когда надзиратель усадил ее, чтобы объяснить, что она умрет этим утром, Саида кивнула в знак согласия, но ничего не сказала. Если она кричала, умоляла или проклинала, то никто в тюрьме ни слова не слышал.
То, что Ришави готова к смерти, ни для кого не стало неожиданностью. В 2006 году суд приговорил Ришави к повешению за участие в одном из самых кровавых в истории Иордании терактов: один за другим были взорваны три отеля, погибли шестьдесят человек, большинство из которых пришли на свадьбу. Ришави оказалась выжившей террористкой-смертницей – странная густобровая женщина неуклюже поворачивалась перед телекамерами, показывая жилет, который так и не взорвался. Когда-то каждый житель Аммана знал историю о том, как эта тридцатипятилетняя незамужняя уроженка Ирака согласилась выйти замуж за незнакомого ей человека, чтобы образовать с ним супружескую пару террористов-смертников; как она в панике убежала; как, заблудившись, колесила по северным окраинам города на такси; как останавливала прохожих, чтобы спросить направление, и одежда на ней была в пятнах крови.
Но с тех пор прошло почти десять лет. Отели отстроили заново и переименовали, а Ришави растворилась в лабиринтах иорданской тюремной системы. В женской тюрьме Джувейда ее осеняло нечто вроде поблекшей дурной славы – музейная ценность, на которую больше никто не смотрит. Кое-кто из старых служащих государственной безопасности называл ее “женщина Заркави” – издевательская отсылка к знаменитому иорданскому террористу Абу Мусабу аз-Заркави, который отдал приказ о взрыве гостиниц. Те, кто помоложе, с трудом представляли себе, кто она такая.
И вот в течение месяца все изменилось. Оказалось, что последователи Заркави не забыли Ришави. За прошедшие годы террористы произвели ребрендинг, и теперь их организация называлась в Иордании арабским акронимом ДАЕШ, или ИГИЛ (Исламское государство Ирака и Леванта)*. И в январе 2015 года ИГИЛ* потребовала вернуть Ришави.
Требование о ее освобождении пришло в Иорданию в разгар тяжелейшего внутреннего кризиса. В Сирии потерпел крушение реактивный самолет иорданских ВВС, молодого пилота живым захватили боевики ИГИЛ*. ИГИЛ* распространила фотографии, на которых испуганного, почти голого летчика гонят через строй ухмыляющихся джихадистов; иные тянутся обнять этот великий подарок, который Аллах бросил им с неба.
И король с советниками во дворце, и служащие контрразведки в своих кабинетах напряженно ждали еще худших новостей. Они опасались, что ИГИЛ* либо устроит публичную расправу над пленным, либо потребует за его освобождение немыслимый выкуп.
Верная себе, ИГИЛ* объявила о своем решении самым зловещим образом. Меньше чем через неделю после крушения в семье пленного летчика раздался звонок с его сотового телефона. Неизвестный, говоривший по-арабски с иракским акцентом, изложил единственное требование группировки.
“Нам нужна наша сестра Саида”, – сказал он.
То же требование, плюс несколько новых, повторялось и в изменчивых и по большей части односторонних переговорах. Все запросы направлялись в штаб-квартиру Мухабарата, иорданской разведывательной службы, чтобы в конце концов оказаться на столе у представительного сорокасемилетнего бригадного генерала, руководителя контртеррористического подразделения. Даже в агентстве, печально известном своей суровостью, Абу Хайсам стоял особняком – человек с телосложением дюжего уличного бойца и железным характером. Он много лет преследовал ИГИЛ* во всех ее инкарнациях и прославился тем, что расколол на допросах нескольких боевиков с самой верхушки. Сам Заркави несколько раз побывал у Абу Хайсама в камере временного содержания – так же, как Саида ар-Ришави, женщина, чьего освобождения теперь добивалась ИГИЛ*.
За пределами Иордании это требование имело мало смысла. Имя Ришави отсылало к истокам группы, к тем временам, когда не было еще ни ИГИЛ*, ни гражданской войны в Сирии; еще не произошел кризис в Ираке, давший толчок к развитию организации, и мир ничего не знал о террористе по имени Заркави. Сотрудники Мухабарата пытались не дать террористической группировке найти точку опоры. Им это не удалось – частью из-за собственных ошибок, но чаще из-за чужих просчетов. Джихадистская организация Заркави превратилась в самопровозглашенное государство с территориальными претензиями на две иорданские границы. И Ришави, неудавшаяся шахидка, стала одним из давних счетов, уплаты по которым требовала теперь ИГИЛ*.
Вызывая этот забытый призрак, ИГИЛ* воскрешала в сознании иорданцев одну из самых ужасных ночей в истории страны, момент, оставивший неизгладимый след в памяти поколения Абу Хайсама – бывших разведчиков среднего звена, капитанов, следователей и замов, ныне дослужившихся до руководящих постов в Мухабарате. Однажды Заркави удалось ударить в самое сердце Иордании; ИГИЛ*, в чьих руках находился сейчас летчик-иорданец, готовилась сделать это снова.
Абу Хайсам в ту ночь был на рабочем месте. Он помнил каждую деталь преступления, за которое Ришави приговорили к повешению. Помнил ощущения той ночи, запах крови и дыма, крики раненых.
Крепче всего в память врезались две девочки.
Двоюродные сестры, одной девять, другой четырнадцать, Абу Хайсам знал их имена: Лина и Рихам. Амманские девочки, приехали на свадьбу. Обе одеты в белое, нежные, бледные, умиротворенные лица. “Как ангелы”, – подумал он тогда.
На девочках были почти одинаковые кружевные платья, которые родители купили для праздника, и нарядные бальные туфли. Чудесным образом выше шеи у обеих не было ни царапинки. Когда Абу Хайсам в первый раз увидел их, лежащих бок о бок на больничных каталках, в хаосе первых минут, он подумал, что девочки спят. Раненые, но под успокоительным и снотворным. “Хоть бы оказалось, что они спят”, – молился он.
А потом увидел чудовищные раны, оставленные шрапнелью.
В момент взрыва девочки, видимо, стояли, как все, восторженно восклицая и хлопая в ладоши; жених и невеста готовились войти в бальный зал амманского отеля “Рэдиссон”, освещенного, словно ярмарка в холодной и темной ноябрьской пустыне. Отцы новобрачных – широкие улыбки, взятые напрокат смокинги – заняли свои места на возвышении, и арабский оркестр из визгливых деревянных дудок и отбивающих ритм барабанов поднял такой шум, что администраторам в лобби гостиницы приходилось перекрикивать его. Праздник приближался к своей шумной, потной, буйной кульминации. Никто, кажется, не обратил внимания на две фигуры в темных балахонах, которые, неуклюже потоптавшись у дверей, протолкались через ряды выкрикивающих приветствия гостей в бальный зал.
Ослепительная вспышка; ощущение, что все падает: потолок, стены, пол. Взрывной волной из кроватей выбросило постояльцев, спавших на верхних этажах гостиницы, и выбило толстые зеркальные стекла в дверях лобби. Оглушительный грохот, потом – тишина. Потом – крики.
Сработала всего одна бомба, но ее начинка пронеслась через бальный зал, как рой летающих бритв. Сотни стальных шарикоподшипников, тщательно и плотно уложенных вокруг ядра бомбы, пронизали свадебные украшения, подносы с едой и обивку мебели. Они разнесли в щепки деревянные столы и вдребезги раскололи мраморные плиты. Они прорвали вечерние платья и модные сумочки, пиджаки и хрустящие рубашки, и белые платья в оборочках, какие надевают на торжественные приемы юные девушки.
В ту среду, в начале ноября 2005 года, Абу Хайсам, тогда капитан, как раз заканчивал очередную долгую смену. Вечером, около девяти, поступил первый звонок о взрыве в “Гранд-Хайятт” на другом конце города. Сначала решили, что взорвался газовый баллон, но потом пришло сообщение о втором взрыве, в отеле “Дейз-Инн”. Третий взрыв – по поступившим сведениям, гораздо более мощный – произошел в “Рэдиссоне”. Абу Хайсам хорошо знал это место. Достопримечательность Аммана, шикарный по иорданским меркам, выстроенный на вершине холма, “Рэдиссон” был отлично виден почти из любой точки города, включая офис Абу Хайсама, расположенный почти в двух милях от отеля.
Примчавшись в отель, Абу Хайсам протолкался внутрь, мимо спасателей и рыдающих выживших, мимо накрытых тел на тележках для багажа, сдвинутых на подъездную дорожку. В бальном зале сквозь пелену дыма, при аварийном освещении он увидел еще больше тел. Некоторые валялись, словно их разбросал какой-то великан. У других не хватало рук и ног. На обвалившемся возвышении лежали два скорчившихся остова в смокингах. Отцы жениха и невесты оказались ближе всех к террористу и погибли мгновенно.
Абу Хайсам собрал команды, работавшие той ночью на местах трех взрывов, и попытался выяснить, удалось ли найти остатки взрывчатых устройств, а также фрагменты тел, являвшие собой останки трех террористов. Лишь позже, в больнице, возле деревянных столов временного морга, его накрыло осознание чудовищности этого вечера. Изуродованные тела. Десятки раненых. Запах крови и дыма. Девочки, Лина и Рихам, неподвижно лежат в изорванных белых платьях. У Абу Хайсама, любящего отца, были девочки того же возраста. “Неужели это сотворило существо с человеческим сердцем?” – произнес он вслух.
Всего через два дня поступили новости о том, что одна террористка осталась жива и бежала. На следующий день Саида ар-Ришави уже сидела на стуле напротив Абу Хайсама.
Ар-Ришави, тесно связанная с такой важной и явно хорошо спланированной миссией, определенно что-то знала. Где террористы нанесут следующий удар? К исполнению каких планов приступили – может быть, прямо в эти минуты?
Женщина только тихо бубнила: “Я не знаю, не знаю”. Она повторяла эти слова медленно, словно под наркотиками.
Абу Хайсам умолял ее. Угрожал. Взывал к ее совести, вере, к Аллаху. Уходили часы, и он боялся, что часы решающие.
“Насколько же вам промыли мозги! – закричал он в какой-то момент. – Почему вы защищаете людей, которые втравили вас во все это?”
Женщина не произнесла ни единого слога, из которого можно было бы выжать хоть что-нибудь, – ни тогда, ни в течение долгих месяцев после смертного приговора. Однако Абу Хайсам уже знал, кто стоит за терактами. Это знали все служащие Мухабарата, еще до того, как преступник распространил аудиозапись с признанием. Все признаки были налицо: четко спланированные взрывы, все в течение десяти минут; “комплектация” живых бомб – каждый террорист был снабжен устройством, состоящим из гексогена и металлических элементов в количестве достаточном, чтобы устроить настоящую бойню. Наиболее красноречивой подсказкой служил выбор мишеней: обычные отели, где по вечерам разряженные представители амманского среднего класса переполняли арендованный танцевальный зал, чтобы отпраздновать свадьбу или отметить какое-нибудь важное событие. Вряд ли кто-то из служащих разведки или армейских генералов явился бы в лобби “Рэдиссона” в девять вечера в будний день. Зато там собиралось множество иорданцев, верных ритуалам мирной жизни в стране, граничащей с зоной военных действий.
Подобный почерк, как и характерный голос на аудиозаписи, мог принадлежать только Заркави – человеку, которого Мухабарат знал исключительно хорошо. Когда произошли взрывы, Заркави возглавлял одну из самых страшных террористических сетей – “Аль-Каида в Ираке”*. Но иорданцы знали его еще по тем дням, когда он был Ахмадом-хулиганом, исключенным из школы выпивохой и скандалистом. Знали, как в конце восьмидесятых он отправился в Афганистан воевать с коммунистами и вернулся закаленным в боях религиозным фанатиком. После первых шагов по стезе терроризма он исчез в одной из самых мрачных иорданских тюрем. Оттуда он вышел еще более закаленным фанатиком, который к тому же проявил недюжинные способности вести за собой людей.
Абу Хайсам был среди тех, кто пытался изменить путь Заркави после тюрьмы. Он последним из разведчиков видел его в 1999 году, когда Заркави, получив разрешение навсегда покинуть страну, снова собрался в Афганистан, к будущему, которое, как думали в Иордании, не сулит ему ничего, кроме безвестности и пыльной могилы.
Затем произошло невероятное: вмешалась Америка. Мало кто за пределами разведывательной службы слышал о Заркави – и тут Вашингтон сделал из него звезду терроризма, объявив в 2003 году миру, что этот ничем не примечательный иорданец представляет собой связующее звено между иракской диктатурой и теми, кто стоял за терактами 11 сентября 2001 года. Это не соответствовало действительности, однако через несколько недель, когда войска США вторглись в Ирак, недавно ставший знаменитостью и щедро финансируемый террорист обрел поле боя, великую цель, а вскоре и тысячи последователей. Три беспокойных года он целенаправленно подталкивал Ирак к межконфессиональной вражде, организуя одно за другим беспрецедентно жестокие нападения на мирных шиитов в мечетях, на базарах и в школах. Он приводил в ужас миллионы, используя новую, в высшей степени персонализированную террористическую тактику: обезглавливал заложников, снимал казнь на видео и распространял запись по всему миру, пользуясь новыми возможностями интернета, позволяющими доставить информацию в каждый дом. Попутно он набросился и на родную Иорданию: с его помощью молниеносная победа США в Ираке превратилась в самую дорогостоящую американскую военную кампанию со времен Вьетнама.
И все же самое значительное его достижение явилось миру только спустя годы. Хотя некоторые считали его группу ответвлением “Аль-Каиды”*, Заркави не был ничьим подручным. Его бренд джихадизма был исключительно, жестоко оригинальным. Усама бен Ладен намеревался освободить исламские народы от тлетворного западного влияния, чтобы они когда-нибудь смогли объединиться в единое исламское теократическое государство, или халифат. Заркави же намеревался создать свой халифат немедленно, прямо сейчас. Он пытался установить царство Аллаха на земле посредством актов немыслимой жестокости, веря (и в этом он не ошибся), что демонстрация радикального насилия привлечет под его знамена наиболее убежденных джихадистов, а остальных запугает до полного повиновения. Его стратегия встряхнула Ближний Восток так, как никогда не удавалось “Аль-Каиде”*.
Но крайности Заркави заставили его противников действовать решительнее. После терактов в гостиницах Абу Хайсам и его коллеги из Мухабарата поставили себе простую цель: устранить человека, отдавшего приказ о взрывах. Когда в 2006 году им это удалось (иорданцы предоставили США разведданные, которые помогли выследить Заркави в его убежище), террористу и его организации, казалось, пришел конец. Однако последователи Заркави лишь ненадолго отступили; они тихо копили силы в бандитских провинциях Сирии и в 2013 году вновь явились на свет божий – уже не как террористическая группа, а как армия.
На этот раз измотанная войной Америка отказывалась помогать до тех пор, пока помогать не стало уже поздно. На этот раз не было ни серьезных попыток вооружить умеренных повстанцев, отказывавших ИГИЛ* в надежном пристанище, не было авиаударов, способных измотать руководство ИГИЛ* и его поставщиков. Дважды за десятилетие волны джихада грозили затопить регион. И дважды, казалось иорданцам, реакция США лишь пробивала очередную дыру в спасательной лодке.
Преемники Заркави именовали себя по-разному, пока не остановились на названии ИГИЛ, или просто Исламское государство*. Но они все так же провозглашали Заркави “шейхом моджахедов”, признавая основателем движения того, кто дерзко верил, что сумеет перекроить карту Ближнего Востока. И, подобно Заркави, они верили, что история их завоеваний на этом не закончится.
Заркави видел предсказание своей судьбы в пророческих пассажах священных исламских текстов, известных как хадисы. Он и его люди были теми воинами в черном, о которых богословы прежних времен писали: “Черные флаги придут с Востока, придут могучие мужи, с длинными волосами и бородами, их имена взяты по названиям родных городов”. Завоеватели претендовали не только на исконные исламские земли. Им также предстояло стать зачинщиками решающего политического сражения, которое приведет к уничтожению западных армий на севере Сирии.
“Искра зажглась здесь, в Ираке, – проповедовал Заркави, – и будет разгораться до тех пор, пока не сожжет армии крестоносцев в Дабике”.
Служащие разведки наслушались от Заркави этих речей, еще когда он сидел в тюрьме Мухабарата. Теперь те же наглые заявления исходили от его последователей. Тридцатитысячная армия встала у границ Иордании, призывая свою сестру Саиду.
Фарсу с обменом пленными пришел конец 3 февраля 2015 года, на следующий день после прибытия короля Иордании в Вашингтон с официальным визитом. Для Абдаллы II этот визит был последним в ряду изматывающих путешествий, во время которых он повторял одну и ту же просьбу о помощи. Его крошечная страна пыталась справиться с двумя навалившимися на нее из-за рубежа ношами: волной беженцев из Сирии – на тот момент около шестисот тысяч человек – и ценой, в которую обходилось участие в объединенной западно-арабской военной кампании против ИГИЛ*. Поездка проходила не особенно удачно. Члены Конгресса выражали сочувствие, но не более того; официальные представители Белого дома, как обычно, обещали поддержать иорданскую оборону и находящуюся в критическом положении экономику, но помощь, в которой так отчаянно нуждался Абдалла, ему никто оказывать не собирался.
Разочарование короля уже давно затвердело и превратилось в обиду. Во время предыдущих визитов президент Обама отклонил просьбы Иордании о поставке снарядов с лазерным наведением и других современных боеприпасов, способных вывести из строя бронемашины ИГИЛ*. Во время этой поездки не было даже твердой договоренности о встрече двух глав государства.
Абдалла находился в Капитолии, где излагал свою просьбу Джону Маккейну, республиканскому сенатору и председателю Комитета Сената по вооруженным силам, когда его прервал один из адъютантов. Монарх вышел в коридор и на маленьком экране смартфона увидел последнее слово ИГИЛ* в переговорах об обмене пленными. На записи джихадисты в масках загнали молодого иорданского летчика в железную клетку, облитую горючим. Потом подожгли и засняли, как летчик сгорает заживо.
К тому времени, как Абдалла вернулся к сенатору, помощники Маккейна тоже посмотрели видео. Король сохранил самообладание, но Маккейн заметил, что он сильно потрясен. “Могу я что-нибудь сделать для вас?” – спросил он. “Я не вижу поддержки с вашей стороны! – ответил наконец Абдалла. – Мы все еще получаем только бомбы свободного падения, да и тех у нас осталось не так много. А ведь мы совершаем вылетов на двести процентов больше, чем все члены коалиции вместе взятые, за исключением США”.
Король продолжил встречи по графику, но принял решение вернуться домой. Он уже отдавал распоряжения, когда из Белого дома позвонили и предложили пятнадцатиминутную встречу с президентом. Абдалла согласился.
В Овальном кабинете Обама выразил соболезнования родным летчика и поблагодарил короля за вклад Иордании в военную кампанию против ИГИЛ*. Администрация делает все возможное, чтобы оказать поддержку, заверил монарха президент. “Нет, сэр, не делает”, – твердо ответил Абдалла. И тут же перечислил необходимые ему оружие и боеприпасы. “У меня осталось бомб на три дня, – сказал он, по свидетельству присутствовавшего на переговорах служащего Белого дома. – Когда я вернусь домой, буду сражаться, пока не кончатся снаряды”.
Перед возвращением ему предстояло разобраться еще с одним делом. Из аэропорта Абдалла позвонил своим помощникам в Аммане и распорядился привести в исполнение два смертных приговора. В Иордании казни ожидали двое осужденных за убийства по приказу Заркави. Один был иракский боевик среднего звена. Другая – Саида ар-Ришави. Обоих следовало предать казни без дальнейших отлагательств.
Король предвидел, что западные правительства станут протестовать против казней как актов возмездия, несмотря на то что смертные приговоры были вынесены уже давно, во время обычного судебного процесса. Но он не собирался поддаваться. Встреча с палачом и так откладывалась слишком долго, сказал он помощникам. “Ничего не хочу ни от кого слышать”, – объявил Абдалла.
В два часа ночи по амманскому времени, когда король еще находился в самолете, надзиратели явились, чтобы увести Саиду из камеры. Она отказалась от предложенного по обычаю последнего ужина и ритуальной ванны, во время которой верующие мусульмане очищают плоть, готовясь к загробной жизни. Она надела красную робу, положенную осужденным в день казни, и свой обычный хиджаб, чтобы закрыть голову и лицо.
Ее вывели за ворота тюрьмы, к ожидавшему микроавтобусу с военным эскортом, и повезли в Сваку, самую большую тюрьму Иордании, расположенную на пустынном холме примерно в шестидесяти милях от столицы. Автомобили прибыли на место около четырех утра; полная луна, видимая сквозь легкий туман, висела над горизонтом на юго-западе.
Последним, что увидела Саида на земле, до того как ей завязали глаза, была маленькая камера с белыми стенами и рядом крошечных окошек – какие-то усталые лица глядели в них из галереи свидетелей, расположенной ниже. Имам молился, пока петлю закрепляли тяжелым металлическим зажимом; судья спросил, хочет ли Ришави выразить последнее желание или последнюю волю. Она ничего не ответила.
Она, кажется, не издала ни звука, даже когда открылся люк в помосте и она рухнула в темноту. Когда тюремный врач проверил пульс, было 5.05 утра, почти девятнадцать минут до рассвета.
“Женщина Заркави” была мертва, ее казнь стала финальной сценой самого страшного в истории Иордании теракта. Но дети Заркави преследовали куда более амбициозные, чем у основоположника, цели: покончить с Иорданией и ее королем, разрушить международные связи, уничтожить современные государства Ближнего Востока. А потом, подняв черные флаги над исламскими столицами от Леванта до Персидского залива, вступить в финальную апокалиптическую битву с Западом.