ЧерноLove (сборник). Ночной почтальон (Камиль Нурахметов, 2016)

© Нурахметов К., 2016

© ООО «Литео», 2016

Ночной почтальон

В палате было тихо. Где-то далеко в больничном коридоре навязчиво трещал телефон, но его монотонный звук таял в огромном пространстве пустого коридора. Был ноябрьский вечер и уже почти смеркалось. В больничное окно еще было видно, как ветер играет с остатками листьев, выворачивая их наизнанку и с силой бросая в разные стороны. Листья, как приговоренные небом крупные капли слез, подчинялись судьбе и летели без страха. Обычно люди думают, что шуршание листьев осенью – это просто звук… нет, это стоны умирающих листьев! В открытую форточку залетело несколько желтых клиновых слез и, тихо приземлившись под единственную больничную кровать, там и затихли, спрятавшись от злого ветра. Кран в умывальнике был закрыт не до конца, и вода капля за каплей просачивалась из носика и падала в керамический дорогой умывальник. Звук капель с отрезком в девять секунд отмерял время и навевал тягучую унылость в палате. Иногда ритм падения капель воды совпадал с ритмом секундной стрелки на красивых настенных часах, но это было редко, потому что часы и вода всегда были ярыми конкурентами в обслуживании человеческой жизни. Громче всех сигналил ритм сердца больного на экране какого-то медицинского прибора. Раз и два, потом протяжный отрезок, раз и два… Маленький экран спокойно и монотонно пульсировал тонкой змейкой обыкновенной школьной кривизны. Лежачий больной перенес сложнейшую многочасовую операцию по удалению раковой опухоли и стал понемногу приходить в себя, возвращаясь из полной тьмы, в которой побывало сознание, но не его тело. Само тело резали и выбрасывали зараженные раковые куски, пережимали сосуды, снова резали и шили, пачкаясь кровью, потому что тело было всего лишь хранителем информативной души и сознания в специальной невидимой коробочке за сердцем. Пациенту продолжили жизнь, жестоко расправившись с найденными метастазами. Откуда берется этот рак – не знает никто, но если он есть, значит, он откуда-то берется?.. Тупиковая логика с весьма странным существующим ответом.

Веки стали дрожать и приоткрываться навстречу мягкому матовому свету. Глазные яблоки выкатились сверху в центр и выхватили яркое пятно потолка. Глаза сразу зажмурились от светового удара и стали выискивать оптимальный режим работы. Нос сморщился от неизвестного запаха и почувствовал что-то очень опасное. Наркоз отходил волнами, как бы издеваясь над внутренними лабиринтами тела. Легкая дрожь сигналила, что идет проверка всех систем организма на живучесть. Лицо пациента было мертвенно желтым, и, если бы не открытые глаза, можно было подумать, что он не жилец вовсе, а обыкновенный, уже никому не нужный бывший человек. Он лежал голый, прикрытый дорогим одеялом до пояса, и через всю его грудь наискосок пролегала толстая и уродливая борозда, прерываемая связанными черными нитками. Борозда была залита зеленкой и йодом одновременно и прикрыта широкой желтой марлей, скрепленной пластырем на уголках. Он первый раз сглотнул, и его кадык прошелся по горлу, как передернутый затвор старой давно не смазанной винтовки. Во рту было горько и ужасно противно. Посмотрев направо, он увидел капельницу, вонзившуюся в вену, и чистую трубку, похожую на венозное продолжение, которую изуверски вытащили из руки во время отсутствия его сознания. Четвертый очень тихий системный ритм в палате поддерживали капли физраствора. Они, медленно попадая из бутылки в трубку, начинали свой долгий путь вниз по искусственной вене в настоящую и дальше в закоулки изрезанного организма.

В коридоре все также назойливо трещал телефон, и кто-то с женским голосом, взяв трубку, громко расхохотался, явно радуясь мужскому голосу по ту сторону провода. Венгеровскому очень хотелось пить и, повернув голову к тумбочке, он увидел пустое пятно. Голова закружилась сотнями ярморочных каруселей со злыми, разукрашенными лицами лошадей, грудь взвыла от боли, и, прикусив губу, он закрыл глаза. Адреналин взлетел выше, пробивая давление. Сигналы учащенного биения сердца из аппарата заполнили большую палату, сливаясь с падением капель воды в умывальнике, белыми бусинками госпожи капельницы и стойкими ударами секундной стрелки настенных часов. Неожиданно все эти звуки слились вместе. Этот страшный шум разрывал его мозг, и он потерял сознание, провалившись в липкую яму, воняющую йодом, зеленкой и какой-то невиданной белизной.

– Эй! Венгеровский! Вы меня слышите? – раздавался голос с эхом издалека. – Вы меня слышите?

Он застонал от возвращения в реальность. Веки тяжело открылись и головокружение ударило в глаза и мозг.

– Сейчас все пройдет! Вот уже вам лучше! Вот уже все проходит, вот уже вы себя чувствуете намного лучше! – говорил приятный голос.

Рядом с его кроватью сидел доктор с дурацким атрибутом всех Айболитов на шее, который они тыкают в спину и грудь. Его белоснежный халат и шапочка правильной формы светились безупречной белизной. У него было все – понимающее гладко выбритое лицо и задорные глаза. Венгеровский, на самом деле, почувствовал себя лучше, и даже стало легче дышать. По всему телу растеклось удивительное тепло, и он не мог подобрать правильное слово в голове, чтобы охарактеризовать это невероятное состояние. Порывшись в отделе памяти, он быстро натолкнулся на это слово – «благодать»! Похожее состояние он испытал в Японии, когда, выпив виски, попал в сад прекрасных глициний.

– Ну, я вижу вам совсем уже хорошо, как в саду прекрасных глициний, и бесовский наркоз оставил ваше тело. Вы мне нужны в здравом уме, Венгеровский. Это же надо придумать, так накачивать наркозом людей, применяя все еще допотопные технологии! Ужас какой-то! А что поделаешь, такие вот обычаи облегчения боли для бренного тела. Это не то что… а впрочем – об этом после.

– А как это вы узнали про сад глициний? – изумленно спросил Венгеровский, широко раскрыв глаза.

– Ой! У вас и голос поправился! Просто пришло в голову, я однажды там был, это в Японии. Такая красотища неземная, я вам скажу, просто на земле такого быть не может, может только быть разве что… Гм! Вернемся к разговору о здоровье и последствиях страшной операции. Голова не кружится уже? – очень серьезно и внимательно спросил доктор.

– Вроде бы нет! Я как заново родился только что, просто невероятное состояние! – искренне ответил больной.

– Ну, к сожалению, это скоро пройдет! На земле свои законы и вылечиться за минуту нельзя, так уж сделано для людей. Всё не сразу, а постепенно! А сейчас сюда зайдет медсестра, чтобы сделать вам болезненный укол, – с улыбкой констатировал док.

Как только он это сказал, широко распахнулась дверь и в ней появилась медсестра с лицом Елены Глинской. Она остановилась у входа с коробкой в руках и, разинув рот, медленно произнесла:

– Добрый вечер, доктор! А вы… – в недоумении замешкалась она, внимательно разглядывая доктора, как будто бы увидев его в первый раз в жизни.

– Леночка! Смена сегодня не моя, но мы с Борисом поменялись, у него же завтра свадьба у сына, как не подменить! Ты согласна, дорогая? – доктор смотрел медсестре прямо в глаза и мило улыбался.

– Да, я согласна! Как же не подменить? Нужно подменить! Это дело праведное, помочь коллеге по работе! Как же не подменить? Нужно очень подменить! – бубня себе под нос, она развернулась и вышла, тихо затворив за собой больничную дверь.

– Ленкины мозги – это загадка даже для меня! – весело подметил врач. – Все нужное влетает и оттуда же вылетает. Интересно, оно вылетает с крыльями или уже без? – он приятно рассмеялся, осветив своим лицом бледную кожу больного. За окном на подоконник сел белый голубь и уставился на Венгеровского внимательным голубиным взором, очень похожим на человечий, как будто хотел что-то сказать. Но не сказав ничего, быстро поджал лапки и улегся на подоконник всей грудью, улетать он и не собирался. Док посмотрел на кран и капли перестали из него выползать. Кран почти незаметно и очень медленно закрутился сам. Но больной смотрел в другую строну и этого не заметил.

– Доктор! А как ваше имя? Мой лечащий врач вы? А операцию мне делал Борис Михайлович? – не двусмысленно спросил Венгеровский.

– Я доктор Ангеловский, а вы Венгеровский, почти родственники! – быстро пошутил док. – Ваш лечащий врач Борис Михайлович Чесноков, это правда, и он делал операцию. А я из другого медицинского департамента.

– Из какого? – быстро подхватил Венгеровский.

– Скажу вам прямо и не буду юлить, из-за того, что я никуда не спешу и у меня есть очень много времени! Итак, начнем! За шестьдесят лет вашей жизни бедные и несчастные женщины, обманутые вами, сделали тридцать девять абортов. Они принимали эти решения под вашим давлением и угрозами, шантажом и физическим вмешательством. Я знаю точно, что двадцать девять из них сохранили бы детей по собственному желанию, и вы были бы папой.

Венгеровский лежал не шевелясь, ошарашенный таким резким поворотом беседы. Он вслушивался в слова доктора и думал, что все это ему снится. Мысли бессвязно летали на просторах черепа и, ударяясь друг о друга, не могли выстроиться в цепочку. Голова гудела, как трансформаторная будка после дождя. Доктор мило улыбался и смотрел ему в глаза.

– Но позвольте! Вы!.. Кто вы такой?.. Какое ваше собачье дело вмешиваться в мою личную… – после этого звук в палате пропал и было видно, как Венгеровский шевелит губами, яростно сквернословя в сторону доктора Ангеловского.

Док встал и подошел к ночному окну, внимательно глядя в глаза голубю на подоконнике. В это время второй белый голубь подлетел к первому и, убрав лапки, лег на живот рядом, уткнувшись клювом в крыло. Больница была для платежеспособных пациентов и находилась в парковой зоне, со свежим воздухом, добросовестно работающими дворниками и злой охраной в лице бывших прапорщиков – обязательных воров и ярых милитаристов с промытыми красными мозгами. Дальние жилые дома уже были обвешаны гирляндами огоньков в окнах и казались очень далекими от настойчивой тишины палаты. Ангеловский вслушивался в глухие потоки нецензурных и очень глупых выражений больного, которые звучали на специальной частоте бесконечного эфирного приема. Он брал его слова прямо из тишины, взвешивал их ценность для дальнейшей судьбы больного и выбрасывал прочь в вакуум, в никуда, подальше в мусорный ящик остатков его жизни. Взгляд доктора был отрешенным и казалось, что остекленевшие глаза смотрят в вечность!

– Венгеровский! Если вы закончили, то моргните медленно глазами, потому что у вас пропал куда-то голос. Если вы даете мне слово не сквернословить, то моргните дважды – и ваш голос вернется к вам, но не сразу, – очень тихо сказал доктор.

Пациент, оглушенный тишиной и перепугавшись пропажи голоса, заморгал ресницами много раз, глядя в сторону доктора, стоявшего у окна.

– Ну, вот и чудесно! Слава Богу! Вы меня поняли с первого раза. Вы все еще не безнадежны! – с улыбкой сказал док, вернувшись к кровати и присев на очень удобный стул.

– Доктор! Что это было? – чуть слышно хрипел Венгеровский с настоящими испуганными глазами. Он вытащил язык и потрогал им свои губы, проверяя их наличие на лице.

– Это ерунда, обыкновенный постоперационный синдром! Так бывает, особенно у тех, кто матерится и не жалеет уши других сущностей и свои нервные окончания. Плохие слова не имеют смысла, это только поддержка эмоционального сиюминутного состояния и не больше. Например, вы сказали, что это не мое собачье дело, но я могу вам доказать быстро, что я не собака, если вы не верите своим собственным и единственным глазам. Разве собаки ходят по больницам в белых халатах, где вы видели бульдога терапевта или ротвейлера акушера, может вам известен пудель нейрохирург? Ваше неумное изречение является обыкновенным враньем по отношению ко мне! Это просто такой скверный оборот, которому великое множество лет. Я совсем не удивлен, ну совсем… Это если бы вы от голода гнали мамонта по полям, пожалуйста, ругайтесь, там и слово в охотку и в поддержку товарищам, когда хочется людям кушать – и не такое еще могут сказать. А тут больница, стерильный доктор и голая правда! Контролируйте себя, договорились?

– Договорились! – хрипло произнес больной, продолжая удивляться.

– Итак, Венгеровский, на вас куча жалоб и много писем! Но с учетом специфики моей работы эти письма написаны не здесь, а уже присланы оттуда! – док театрально поднял глаза к потолку, указывая точное место, откуда присланы эти письма. – Моя работа – доставлять их и вручать адресату лично, везде и всегда и при любых обстоятельствах, и при любых катастрофах и погодных условиях.

– А что значит оттуда! – прохрипел и одновременно прокашлялся пациент.

– Это значит, что ваше понимание жизни не дошло до понимания горизонта самой жизни и вы мыслите и живете в закрытой обитаемой колбе. Кроме вашего городского термитника, теплого туалета с финским кафелем и забитым всякой отравой холодильником вы не видите ничего. Помимо ваших малюсеньких интересов на этой земле существуют иные миры и измерения. Есть настроение пчел и переживания акулы-няньки, есть дворовой котенок, потерявший свою маму, и старушка, которую вы в прошлом году облили грязью из-под ваших колес на трассе Москва – Ленинград, есть Марина Павловна, сидящая уже год за вашей, никому не нужной диссертацией, которой вы платите копейки. Венгеровский, я могу перечислять ваши малые псевдоподвиги до Величайшего Седьмого Пришествия. Вы начинайте мыслить и просыпайтесь, потому что я здесь не просто так, делать мне нечего – преодолевать время и пространство, я вам не бедный Гагарин, я представитель Святого Легиона Почтальонов Чужих Ошибок.

– Откуда вы знаете про Марину Павловну? Вы бредите? – со злостью выпалил пациент, смирившись с услышанным, как ему казалось, бредом.

– Знать – это мой стакан воды и мой хлеб, если излагать земным языком, но я не ем уже давно, мне это ни к чему. Этот дурацкий вопрос задают всегда люди, которые сами ничего не знают и думают, что остальные не знают тоже ничего! Какая узость мышления… Мир наполнен ключами, валяющимися у вас под ногами, нужно найти и подобрать правильный ключ и обязательно не сломанный. Это вопрос удовлетворения личного любопытства и ориентирования в беседе, это вопрос неправильный и направляющий вас в загадочный тупик, в котором вы давно стоите у стены. Венгеровский! Вам нужны факты или чудо? Извольте! Двадцать лет назад вы проводили время в Сочи и познакомились с прекрасной девушкой Светланой, помните? Вы ей рассказывали легенду о вулканах и нагло врали, что вы знаменитый геолог. Вспомнили?

– Откуда вы?!.. – голос осип и бледное лицо стало еще бледней.

– Оттуда, оттуда! Вам людям, как Фоме Неверующему, дай потрогать, понюхать и убедиться собственными глазами, что кровь на самом деле течет и дырки в ладонях настоящие. Откуда столько глупого высокомерия? Вы слушайте и ощущайте, как вам глаза открывают, и будьте благодарны, хотя… Я вижу, вы понемногу заполняете свою tabula rasa письменами памяти.

Док подошел к новенькому немецкому окну и, щелкнув ручкой, приоткрыл его. На подоконник подлетел черный голубь с какой-то бумагой в клюве. Док осторожно взял старый пожелтевший конверт и закрыл окно. Черный голубь остался на подоконнике, он поджал лапки и прижался к своим собратьям, что-то пробурчав на голубином языке. Его перышко на маленькой головке задралось от порыва ветра и превратилось в маленький хохолок. Это было очень мило. Доктору даже показалось, что голубь ему улыбнулся, хотя с клювом это сделать трудновато.

– Венгеровский, этому пожелтевшему письму уже двадцать лет! Оно пролежало все это время в углу вашего почтового ящика. Вы помните, как вы вынимаете почту? Это же полный хаос движений. Это письмо от той самой Светы, и я воспользуюсь небесным правом прочесть его вслух, потому что автор давно покончил с собой после его написания. Как можно было так закончить свою единственную жизнь, я очень хорошо понимаю! – доктор развернул желтый конверт и почти не глядя в листок стал читать вслух.

Док закончил чтение, глядя в глаза Венгеровскому. Он лежал беспомощный и грустный, оправдывая вечную мысль о том, что самые сильные и страшные люди однажды будут лежать в кровати и не смогут больше быть сильными и страшными, потому что их время испарилось в вечности, как у всех королей и их жалких подобий – одиноких, подозрительных и несчастных олигархов!

– Лежа в слезах такой девушки, вы должны были скрутиться в клубок и благодарить Господа Бога, что он вас познакомил с такой красивой Душой! Я знаю миллионы достойных мужчин, которым такая красивая женская Душа не достанется никогда! А вам? А вы? – врач подошел к белоснежной тумбочке и поставил конверт на ребро, облокотив его о чашку. – У Светы была дочь внутри, ваша дочь. Нет ни Светы, ни дочери! И прошу не издеваться над голой правдой и врать, что вы невиновны! Вы виновны, Венгеровский!

– И у вас много таких писем? – тихо спросил больной.

– Их немного, можно пересчитать по пальцам, но суть моего прихода в том, что я принес письма оттуда, от неродившихся ваших детей, все тридцать девять! Они мне лично передали их, и я выполню свою миссию, как всегда! Теперь вам многое понятно. Когда все понятно, это уже простор и спокойствие для любого человека, но это не тот случай, Венгеровский, совсем не тот!

– За что мне это все?! За что?!.. Не смейте мне читать, слышите, не смейте! – кричал он, глядя на Доктора. – Я знал всегда, что счастливых людей здесь нет и быть не может. Все несчастны, все до одного, и я в первую очередь.

– О! Вы знаете, кто стоит в очереди за несчастьем? Помните, что любые очереди добровольные! Не хотите, не стойте в этой очереди никогда! Это очередь не за колготками и не за убитым кроликом, это очередь за анализом самого себя. Где грань – я счастлив и я несчастлив? Она такая же тонкая, как цветной луч сквозь прозрачную пирамиду! Что вы сделали для счастья тех девушек и женщин? Думая о себе, вы встали в очередь за собственным несчастьем! Все очень просто, и нечего здесь нюни распускать, post factum – вещь упрямая, как добротный немецкий танк. Сказав, что вы несчастны, вы констатировали жалость к самому себе и стали в ту самую несчастливую очередь! Наш тематический вечер только начался, а вы уже себя жалеете – что же будет дальше? А впрочем, мне скучно жить, что будет дальше, знаю я… Вы сказали, что все несчастны! Я могу вам возразить! Вы знаете, Владимира Теодоровича Спивакова? Да! Того самого, что руководит и дирижирует «Виртуозами Москвы», он все отдает людям и семье! Когда он родился, его поцеловал сам Михаил Архангелович! А это нечасто бывает, уж поверьте. Вы слышали модуляцию голоса Спивакова? Вы видели его глаза? Вы заметили отсутствие омерзительного налета чванства и менторских интонаций в его речи? Чем умнее человек, тем меньше в нем следов мутной спеси. Он знает тайный смысл денег и меняет все к лучшему в своей огромной Вселенной. Он не проедает все по ресторанам, унижая официантов собственным плебейским поведением! Он не покупает себе десять джипов, чтобы они стояли в гаражах, только потому, что он человек музыки, а это кратчайший путь Души к Богу. Он взял к себе единственную дочь умершей сестры и удочерил ее. Его Фонд платит за сложнейшие операции детям из простых семей. Он дарит настоящие скрипки, о которых талантливый ребенок и мечтать не смеет. А вы слышали музыку, выходящую из его Души? Вы слышали, как его уникальная жена Сати однажды сказала: «Я растворилась в нем!!!» Вы видели ее глаза? Он счастлив и его защищает тридцать девятый Легион Защиты Праведников на земле с печатью Бога. Даже когда в Париже утром демоны прислали черного нигера – грабителя, Спиваков одолел его праведной силой Духа! Он счастливый человек, потому что не гребет себе, а дает людям. Он носит орден Французского Почетного Легиона, тот самый, который носил и Бонапарт Карлович Наполеон. Вы видели его лицо и руки, когда он играет на скрипке Антонио Страдивари? Его пальцы, притрагиваясь к струнам, ткут шелковое полотно из нот и одевают каждого, кто сидит в зале, в наряды, мыслимые только для души. Звуки его скрипки чистят умы пришедших зрителей и уводят их в другой мир. После концерта многие хранят эти уникальные одежды очень долго. Кому-то Музы поют, кого-то отпевают! Что вы дали людям, Венгеровский? Приватизированный завод? Так его строили не Вы, а коммунист товарищ Орджоникидзе! Оборудование создавали не вы! И, по-Божьи, этот завод не ваш и вашим никогда не будет! Вы подписали бумагу, заплатив взятку продажному любителю колбасы, бань с гетерами и водки, у которого в голове вместо извилин только борозды от мокриц. По совокупности ваших поступков рак и вылился вам в легкое. Как-то же нужно останавливать слепых, жадных и распутных, вот Шеф и восстанавливает справедливость.

Венгеровский слегка стал пощипывать себя за складку живота. Он все еще не верил, что такое может быть. Он отчетливо слышал Доктора и видел его приятное лицо. Очень хотелось пить.

– Вам уже пить не хочется? – сказал Док, глядя ему в глаза. – Вы уже утолили жажду. Итак, прежде чем я передам вам тридцать девять писем от ваших неродившихся детей, позвольте прочитать их совместный труд – стихотворение для ваших ушей. Прошу вас не судить строго за их ямбы, хореи и амфибрахии. Это были дети, они таких премудростей в стихосложении не проходили, и в этом ваша вина тоже есть. Зато, Венгеровский, писалось это от души и с детской наивностью, не испорченной взрослым расчетом и местью. Вам никто не мстит, вас продолжают любить там, а вы не любите никого, кроме себя и нового «мерседеса» – куска железа, похожего на настоящий гроб-гробовский.

Подойдя к окну, Док открыл его настежь и протянул руку в воздух. В то же мгновение на его руку приземлился красивый голубь со свернутой трубочкой, привязанной красной лентой к ноге. Почтительно поблагодарив голубя, Док отвязал трубочку и закрыл окно. Четвертый голубь присел на подоконник и, поджав лапки, прижался к остальным, медленно поцеловав в клюв рядом сидящую голубиную девушку. Девушка улыбнулась и кокетливо расправила крыло, водрузив его на спину новенькому.

– Итак, Венгеровский, готовьтесь! Вам послание оттуда от ваших детей! – медленно отчеканил Док железобетонным тоном, изменившись в лице. Осторожно развернув трубочку и держа ее перед собой, он, не заглядывая в письмо, стал читать выразительно, подстраиваясь под детские голоса, меняя модуляцию и перевоплощаясь в девочек и мальчиков, с правильными паузами и ударениями. Этот Ангеловский знал толк в чтении стихов, он был профи, таких черти не берут!

Венгеровский плакал. Его слезы крупными зернами растекались по щекам и падали на плечи. Он молчал и горько плакал, содрогаясь всем телом. Швы на огромном разрезе шевелились и страшно болели, но он не чувствовал эту боль, у него сильнее болела Душа! Слезы текли, как из пробитого ржавого крана, первый раз за столько лет! А в это время тридцать девять голубей сидели на подоконнике, обнявшись друг с другом, и внимательно глядели на Венгеровского из-за двойного стекла. Они смотрели на него с любопытством ребенка, которому впервые в жизни удалось увидеть живого папу. Док тихо вышел из палаты и прикрыл за собой дверь. На тумбочке лежала стопка писем, запечатанная какой-то красивой красной печатью. На каждом конверте было написано два слова «Моему папочке». Кран в умывальнике снова стал капать, а секундная стрелка на красивых часах почему-то медленно пошла назад, вопреки всем законам часовых механизмов.

Через четыре месяца, разговор двух женщин в супермаркете:

– Ты слышала? Наш олигарх Венгеровский вообще после больницы с ума сошел! Перевел деньги на сиротский дом, на дом малютки, в наш роддом и усыновил целый детский сад! Вообще крыша поехала. Его новая фифа рвет и мечет… Ха-ха-ха! Так ей сучке и надо!