Черноморский набат. Часть вторая. Очаковская эпопея (В. В. Шигин, 2012)

Уже осенью 1787 года стала очевидной большая нехватка офицеров и особенно флагманов для Черноморского флота. На Балтику рассчитывать особо не приходилось, так как там уже вовсю собиралась Средиземноморская эскадра, да и не слишком дружеские намерения шведского короля Густава Третьего заставляли держать в боеготовности еще одну эскадру. Все это вынудило Потемкина искать опытных офицеров за границей. Через кабинет Екатерины Второй начались переговоры с контр-адмиралом Кинсбергеном, прославившимся еще в прежнюю Русско-турецкую войну. Ныне Кинсберген пребывал в своей родной Голландии. По высочайшему повелению в переписку с Кинсбергеном вступил посол в Мюнхене Петерсен. Первые его реляции внушали оптимизм на скорое возвращение известного моряка на русскую службу. Последний поначалу выказывал горячее желание «посвятить себя службе всемилостивейшей государыне, представляющей ему столь лестный случай к усугублению славы, которую он уже в победоносных Ее войсках». Однако не получив назначения командующим Средиземноморской эскадрой, на которое рассчитывал, Кинсберген сразу же наотрез отказался идти на русскую службу, сославшись на семейные обстоятельства.

Тогда по европейским посольствам была послана инструкция искать всех, кто имеет опыт морских боев и может быть полезен России.

Одним из первых приобретений стал Иосиф де Рибас, испанец по происхождению, сын мелкого чиновника военного министерства Неаполитанского королевства. Де Рибас был авантюрен, храбр, хитер и предприимчив. Свою карьеру начал с неаполитанской армии. Однако в Неаполе ему скоро стало скучно, и в 1772 году он появился в Ливорно в резиденции графа Алексея Орлова и предложил ему свою шпагу. В чем помогал Орлову в Ливорно тогда де Рибас, мы не знаем, но в том же году он прибыл в Санкт-Петербург с рекомендательными письмами графа. Вскоре он возвращается обратно, получает чин капитана русской армии и стал генеральс-адъютантом графа Орлова. В это время де Рибас выполняет секретные и пикантные поручения графа. Особо неоценимой оказалась помощь хитрого де Рибаса при поимке знаменитой авантюристки, претендовавшей на российский престол, известной под именем «княжны Таракановой». Именно де Рибас под именем майором Ивана Кристиненова являлся посредником между таинственной княжной и графом Орловым. Именно он заманил доверчивую самозванку на корабль к Орлову, где она и была арестована. Потом снова был Петербург и снова какие-то секретные поручения.

Однако этого де Рибасу мало, и он решил улучшить свою карьеру выгодной женитьбой. Избранницей авантюриста стала Анастасия Соколова, дочь Ивана Бецкого, того самого, который, по дворцовым слухам, являлся отцом самой Екатерины Второй. Таким образом, женившись на возможной сводной сестре императрицы, де Рибас стал и ее родственником. С этого момента награды на самом деле сыплются на вчера еще безвестного испанца, как из рога изобилия. «Ее Величество оказывает Рибасу всевозможные милости, – пишет маркиз де Жуиньи графу де Вержену в 1776 года. – Она желала бы даже дать ему знаки отличия, но вместе с тем желала бы, из-за общественного мнения, иметь причины, которые оправдывали бы ее особые милости».

После женитьбы за каких-то три года де Рибас становится из капитана полковником. Затем он некоторое время даже служит воспитателем внебрачного сына Екатерины и графа Григория Орлова графа Алексея Бобринского, что говорит о большом доверии, так как его посвящают в семейные тайны императрицы.

Современники отмечают, что по натуре де Рибас был незлобив, доброжелателен, очень остроумен, имел проницательный ум и иезуитскую хитрость. Внешне был симпатичен и всегда улыбчив.

При этом де Рибас, как истинный шулер, всегда удачно играет в карты и с завидным постоянством очищал карманы высшему свету столицы. Говорят, что однажды князь Голицын пожаловался Екатерине Второй, что его побочного сына Делицина какой-то шулер начисто обчистил в карты и тот застрелился. Назревал скандал. Императрица сразу все поняла и спросила:

– Кто обыграл? Не Рибас ли?

При расследовании оказалось, что бедного Делицына действительно обыграл де Рибас. Впрочем, так как в картишки любила вечерами перекинуться и сама Екатерина, это происшествие никаких последствий для де Рибаса не имело.

С де Рибасом связана еще одна тайна. В 1777 году у него якобы рождается сын Иосиф Сабир (Сабир – это перевертыш фамилии Рибас). Кто являлся матерью этого ребенка так и осталось неизвестным. Ходили слухи, что это была чуть ли не Екатерина. Любопытно, что уже в следующем году де Рибас получает высшую награду Мальтийского ордена – орден Святого Иоанна Иерусалимского, но за что именно, нам неизвестно.

Когда в 1787 году Потемкин обратился к императрице с просьбой о присылке к нему деятельных людей, Екатерина сразу вспомнила о де Рибасе.

– Такой проходимец и хитрец Гришеньке точно пригодится! – решила она.

Впрочем, де Рибас и сам рвался на юг, где начиналась война и где он мог отличиться и сделать карьеру. К Потемкину он прибывает уже в чине генерал-майора. Так как до этого де Рибас еще ни разу не воевал, поручить ему что-то серьезное Потемкин не решается и назначает дежурным генералом в ставке. Помимо текущих дел отныне де Рибас начинает там заниматься и разведкой, делом, для которого он был лучше всего подготовлен и в котором понимал толк. Однако сам испанец рвался в бой и мечтал о славе генерала-победителя и графском титуле.

Вторым иностранцем в ставке светлейшего был Нассау-Зиген, принц Карл-Генрих-Николай-Оттон из династии германских принцев.

Собою принц был статен, важен и надменен. Родословная Зигена была столь запутанна, что строгие австрийские генеалоги в титулах ему напрочь отказали. Однако в пику Вене Версаль и Варшава тотчас признали в нем принца.

– У меня нет родины! – любил хвастать Нассау-Зиген. – Мой дом – вся Европа!

Принц кривил душей, ибо более иных стран любил он все же Францию, где был воспитан и сделал первые шаги на поприще военной карьеры. В Семилетнюю войну был адъютантом маршала Кастри.

Известность Зигену принесло участие в кругосветном плавании французского мореплавателя Луи Бугенвиля, во время которого задиристый принц не упускал случая померяться силой с кем-либо из папуасов. Во время плавания принц Нассау прославился двумя «подвигами»: на острове Таити он совратил местную принцессу, а на мысе Санта-Мария заколол шпагой тигра.

Наградой за плавание был полковничий аттестат, даденный королем Людовиком. Затем был чин генерал-майорский за участие в неудачном штурме Гибралтара. Там Нассау-Зиген командовал отрядом плавучих батарей, атаковавших крепость со стороны пролива. И хотя атака была отбита, а половина батарей перетоплена англичанами, наградой принц все же обойден не был и получил от испанского короля чин генерал-майора и звание гранда.

– Ну и что, что его отлупили, – восторгались версальские дамы. – Зато каков храбрец!

Принц был дружен с Бомарше, великим драматургом, но никчемным человеком. Впрочем, известный интриган не раз выручал принца деньгами.

После женитьбы в Спа на богатой вдове княгине Шарлотте Сангушко он занялся тяжбой о возвращении ему немецких владений. Но земли и замки авантюристу отдавать никто не собирался, и Нассау-Зиген отправился искать счастья в Россию. Про Нассау-Зигена не без иронии в те годы говорили, что он является царедворцем всех дворов, воином всех лагерей и рыцарем всяческих приключений.

Не заезжая в Петербург, принц прибыл сразу в Крым к Потемкину. Светлейшему такой жест понравился, да и титул принца был вполне к месту. Не у каждого князя принцы на побегушках имеются!

– Будешь пока состоять при моей особе! – велел Потемкин.

Екатерина II и писала Потемкину: «Странно, как тебе князь Нассау понравился, тогда как повсюду имеет репутацию проходимца».

Во время путешествия императрицы в Крым, как мы уже знаем, Нассау-Зиген был представлен Екатерине и затем сопровождал ее в пути.

Императрице принц торжественно подарил огромное эпическое полотно: «Принц Нассау, убивающий тигра». На картине гигантский Зиген руками душил похожего на кошку тигра, под ногами героя валялись уже несколько поверженных львов.

– Уж не знаю, каков принц на войне, а на картине весьма храбр! – оценила творение Екатерина.

С началом войны с турками Нассау-Зиген запросился в русский флот.

– Моряк он, конечно, дерьмовый, хотя и вокруг света плавал, но за неимением лучшего сойдет! – высказал свое мнение Потемкину прямой контр-адмирал Мордвинов.

– Дать ему чин капитана! – велел светлейший.

Однако недовольный принц разжалобил Потемкина тем, что на испанской службе был генералом, и тот махнул рукой:

– Ладно, будешь у меня контр-адмиралом, но заруби себе на носу, что чин сей даден тебе авансом за будущие подвиги во славу России!

По-русски Нассау-Зиген говорить не умел и учить не желал.

– Я принц, а принцам претит говорить по-татарски! – говорил он в узком кругу.

Из всего русского языка Нассау-Зиген знал лишь два слова: «сволочь» и «давай». Первым из них он именовал матросов, а вторым обозначал все свои приказы.

По прихоти Потемкина именно Нассау-Зиген был поставлен во главе гребных судов Лиманской флотилии. Что из этого получится, не знал никто, даже сам принц крови. Впрочем, это Зигена мало волновало. Принц жаждал славы великого воина! «Славолюбивый» – так назвал его будущий адмирал Шишков.

Таков был новый младший флагман Лиманской эскадры.

Еще с самого начала войны Потемкина не оставляла мысль о создании греческой каперской флотилии на Черном море. Потемкину греки нравились смелостью и предприимчивостью.

– Эллины крейсируют и дерутся весьма храбро, – не раз говорил светлейший. – Хорошо, коли бы наши морские им уподобились, но наших губит наука, которую они больше употребляют на отговорки, нежели на действия!

Все для создания каперской флотилии у Потемкина имелось: отважные корсары и их быстрые шебеки, а так же множество турецких торговых судов, которые можно было захватывать и топить.

Но и это не все! Греки, несмотря на войну, спокойно проходили из Средиземного моря на своих судах через Босфор в Черное море и обратно. Дело в том, что Константинополь да и черноморские порты очень зависели от египетского и сирийского хлеба. Любое пресечение подвоза грозило не только мятежом черни, но и мятежом янычар, а эти могли лишить головы самого султана! Возили же хлеб одни греки. Пытались, правда, сажать к ним на суда чиновников для присмотра, но часто, выйдя с море, греки тех присмотрщиков топили и уходили в каперы. Увы, ничего поделать с этой купеческо-корсарской вольницей турки так и не смогли.

Потому как турки именовали Мраморное море Белым, в наших документах корсарские суда именовали беломорскими. Первым вооружил свое судно и отправился на корсарский промысел таганрогский грек Антон Глези, чье судно «Панагия Дусено» удачно поохотилась у берегов Анатолии.

Только в 1788 году из Константинополя, продав туркам пшеницу, подались в Севастополь под Андреевский флаг сразу с десяток судов. Флагман корсарской флотилии носил гордое имя «Князь Потемкин-Таврический».

Затем Глези переместился севернее и под Гаджибеем захватил большое турецкое судно. Потемкин был в восторге от подвигов храбреца Глези и просил у Екатерины «для лучшего сих корсаров к службе Вашего Императорского Величества поощрения» присвоить чин мичмана.

Екатерина отвечала: «Видно, что грек, который взял в Хаджибее судно, а тобою произведен мичманом, отревожил весь тот берег и до самого Очакова, что пальба их везде слышна была».

В апреле предприимчивый Глези захватил еще два судна, и довольный Потемкин снова извещает Екатерину: «Мой мичман Глези уже в третий раз себя показал. Пожалуйте ему володимирский крест для поощрения других».

– Для такого храбреца мне владимирского креста, конечно, не жаль! – улыбалась императрица, такие письма читая.

Но в бочке с медом была и ложка дегтя. Греки принципиально не желали служить матросами на кораблях Черноморского флота.

Мордвинов не раз жаловался на это светлейшему: «Присланные в эскадру мою на судне “Спиридон” 42 грека… из Таганрога определены были на суда, но отказались повиноваться и не хотели служить иначе, как на особливом судне. За таковое их ослушание приказал я их высадить на ближайший берег… как не желаю иметь столь дерзких людей в команде моей».

– Каждый из нас сроднился с морем и матросская служба под властью ваших офицеров для нас унизительна! – говорили они на все увещевания.

– Что же вы желаете! – восклицал в сердцах Мордвинов.

– Дайте нам офицерские патенты, и мы пойдем на ваши корабли, но более всего желаем мы плавать на своих судах каперских!

Кроме того, греки требовали и страховки своих судов.

– То, что мы рискуем своими головами, то на это и война, но рисковать своими судами, в которых весь наш семейный капитал, мы не хотим! – первым озвучил общее мнение новоиспеченный владимирский кавалер Глези.

Делать нечего, по распоряжению Потемкина каперские суда были куплены в казну. Владельцы-капитаны получил причитающиеся им деньги и со спокойным сердцем продолжили свои крейсерства.

К сожалению, никаких шканечных журналов греческие капитаны не вели, мемуаров не писали, а потому и сегодня нам известно об их подвигах очень немного.

Но были и по-настоящему громкие дела!

В мае 1788 года сразу три крейсерских судна «Панагия Попанди» капитана Галаки Батисты, «Святая Параскева» капитана Димитрия Кундури и третье – капитана Куца сторожили турок в пятнадцати милях от Килийского гирла Дуная. Ожидания их оправдались. В один из дней были замечены сразу три купеческих судна, следовавших в гирло под самым берегом.

Трубя в сигнальные трубы, греки кинулись на перехват. Увы, схватиться вплотную им помешал внезапный штиль. Впрочем, корсары не унывали, спустив шлюпки, они снова устремились к своей добыче. Увидев это, турки не стали испытывать судьбу, а бросив суда, в свою очередь, спустили шлюпки и кинулись на них к берегу. Когда же греки в запале кинулись в погоню, то были отбиты ружейной пальбой. Но корсары не особо расстроились – в их руках попали сразу три приза. Пока трофеи готовили к переходу домой, из Килийского гирла выскочили две галеры и на веслах устремились в погоню за захватчиками. Море было штилевое, турки быстро настигали. С галер грохотали пушки. Поняв, что с призами дело не выгорело, старший из капитанов Галаки Батиста что было силы крикнул в медный рупор:

– Братья! Бросаем захваченное и уходим! А то потеряем не только призы, но и головы!

Против таких мудрых слов возражений не было и, бросив все три плененных судна, крейсера, отчаянно лавируя на жалких остатках ветра, начали отход в открытое море. Но тут судьба переменилась. Снова задул ветер. Капитан Батиста немедленно развернул свою «Панагию Попанди» и погнался за турками. Теперь уже турки из последних сил выгребали веслами, а за ними на всех парусах летела греческая шебека. И если передовая галера все же успела с одним из отбитых призов войти в гирло, то вторая была менее счастливой. Подойдя вплотную, Батиста осыпал ее картечью. Не дожидаясь развязки, с галеры обрубили буксир, бросили оба приза и поспешили спасти хотя бы собственные жизни.

– Одного упустили, но два все равно наши! – радовались на «Панагие Попанди».

Чуть позднее в большой рейд к анатолийским берегам вышло уже сразу пять крейсерских судов опытнейшего участника лихих крейсерств еще прошлой войны капитана Георгия Ганале. И им сопутствовала удача. Каперы захватили большое купеческое судно, доверху забитое дорогими товарами.

Почти тогда же у берегов Румелии крейсировали на своих судах два таганрогских приятеля Иван Налимер и Иван Мелиси. В море добычи не было, и друзья рискнули зайти в Дунай. На рассвете они скрытно подошли к городку Мангалия. Рисковали, разумеется, но, как оказалось, не зря! Под самым берегом на мелководье мирно стояли стразу девять турецких судов.

– Добыча сама идет нам в руки! – обрадовались приятели.

Спустив шлюпки, они отправились захватывать лакомую добычу. Но вот незадача: курс шлюпок пересек барказ с тремя десятками вооруженных турок.

– Прячем оружие и машем руками! – дал команду Иван Налимер.

В ответ с турецкого барказа тоже помахали руками. В предрассветной дымке турки решили, что это команда пришедшего ночью судна направились попьянствовать на берег. За свою доверчивость они были тут же наказаны. Умелым маневром друзья-корсары обошли барказ сразу с двух сторон и, когда сошлись с ним почти вплотную, Иван Мелиси крикнул:

– Да здравствует свободная Эллада! Огонь!

Неожиданным огнем все бывшие в барказе были сразу убиты или ранены. Услышав пальбу и увидев происходящее, на стоящих у берега судах немедленно обрубили якорные канаты и поспешили выброситься на берег, благо он был песчаный. Расчет был верным, чтобы стащить судно с мели, надо много времени, а его-то у корсаров и не было, вот-вот могли появиться сторожевые турецкие галеры.

– Придется довольствоваться малым! – решили два Ивана.

Они выбрали самое большое судно и атаковали его, пока то не успело выброситься на берег. Выбор был удачным, так как приз оказался полностью груженным пшеницей. Второе судно захватить не удалось и его сожгли. К этому времени на берегу уже показались вооруженные турки, завязалась перестрелка.

– Уходим! – крикнул другу Иван Налимер.

– Посмотри на море! – ответил ему Иван Мелиси.

Тот глянул: со стороны моря к Мангалии спешили сразу два турецких боевых судна.

– Будем прорываться! – решили друзья. – Живыми нам сдаваться нельзя, все равно на кол посадят!

Два крейсера и захваченный приз устремились на прорыв, паля из всех пушек и ружей. Не выдержав такого напора, турецкие суда отвернули, и корсары прорвались в открытое море.

– А теперь ищите ветра от Босфора до Таганрога! – кричали они обескураженным туркам.

Кротостью нравов корсары, впрочем, не отличались. Так после захвата одного из турецких судов, не поделив добычи, набили морды друг другу капитан крейсера «Святой Николай» мичман Лазарь Мариенгопуло и его помощник секретарь казенной палаты Яков Белуха. Затем разбился в шторм и сам «Святой Николай», а Мариенгопуло с Белухой принялись судиться. И если в драке верх одержал грек, то в суде более грамотный Белуха без труда отсудил все просимые им деньги.

Уже к середине 1788 года Черное море опустело. Теперь редко кто из турок отваживался на плавание. Погрустнели и корсары, так как добычи сразу стало значительно меньше.

Поначалу назначенному командовать диверсионными силами на Средиземное море генералу Зборовскому вменялось приехать в Италию, где и поступить под начало к адмиралу Грейгу. Но все круто изменилось из-за начавшейся войны со шведами. Грейг с эскадрой остался на Балтике, и приехавшему во Флоренцию Зборовскому пришлось выкручиваться самому.

– Как же мне воевать-то, – недоумевал он. – Когда ни флота, ни войска нету?

Теперь генералу предписывалось «возбудить черногорских и иных им единоплеменных народов поднять оружие противу турков… отыскать во владениях тосканских корсиканцев, в английской службе находившихся, и отправить их в Сицилию, к флота капитану Псаро», бывшему российскому посланнику на Мальте.

О сухопутных войсках речи, разумеется, уже не шло. Однако вскоре Зборовский повеселел, так как деньги ему отваливали немалые. Бывало, что за раз присылали через Триест по пятнадцать – двадцать тысяч золотых червонцев. На них надо было нанимать греков в каперы, покупать им суда и оружие. В помощника к генералу были даны два друга – грек Сотири (в чине майорском) и албанец Бицилли (в чине полковничьем). Оба ребята бойкие и дельные. Они-то и начали нанимать греков на флотилию корсарскую. «Оба они, – писала генералу Екатерина, – сверх того послужить могут к возбуждению химариотов, эпиротов и других на действия против неприятеля».

А затем императрица подписала обращение к «преосвященным митрополитам, архиепископам, боголюбивым епископам и всему духовенству, благородным и нам любезноверным приматам и прочим начальникам и всем обитателям славных греческих народов» с возвышенным призывом: “Нещастные потомки великих героев! Помяните дни древние ваших царств, славу воительности и вашей мудрости, свет проливавшей на всю вселенную. Вольность первым была удовольствием для душ возвышенных ваших предков. Примите от бессмертного их духа добродетель растерзать узы постыдного рабства, низринуть власть тиранов, яко облаком мрачным вас покрывающую, которая с веками многими не могла еще истребить в сердцах ваших наследных свойств любить свободу и мужество”».

Генерал Зборовский даром времени не терял. Набор в корсарскую флотилию шел полным ходом, однако откровенных разбойников он не брал:

– Негоже, чтобы всякая чернь разбойничья под флагом Андреевским по морям шаталась!

Заявившуюся к нему целую шайку корсиканских головорезов он отправил обратно.

– Мне честь державы дороже! – сказал он на недоуменные взгляды Сотири и Бицилли.

Императрице генерал писал из Флоренции: «По приезде в Италию я послал обер-офицера на Мальту, а штаб-офицера в Тоскану, где осмотрел набранные на службу 70 корсиканцев, и их отправили в Сиракузы, а бригадиру Мещерскому предписал воздержаться от их дальнейшего набора».

Увы, выгнав корсиканских разбойников, он вскоре отказал в приеме на службу и некого артиллерийского лейтенанта Наполино Буона Парте. Лейтенант был корсиканцем, и это уже само по себе не понравилось генералу, когда же тот еще потребовал для себя майорского чина, разговор с просителем был закончен, и ему указали на дверь. Увы, окажись тогда Зборовский сговорчивее, и мировая история могла пойти по иному сценарию…

В сентябре 1788 года Зборовский из Ливорно писал в Петербург графу Безбородко: «Для составления флотилии из арматоров наших я не упустил ни одного случая, где только можно позволить вооружаться, так до сих пор дал два патента судам, находящимся в здешнем море… но не достает в здешних водах наших корсаров».

В Ливорно наши обустроились еще со времен Чесмы, с герцогом Тосканским все давно было улажено. Но от Ливорно было слишком далеко до Архипелага, где предстояло драться с турками.

Поглядев карту, Зборовский остановился на Триесте. Там хозяйничали союзники-австрийцы, на помощь которых можно было рассчитывать.

Помимо этого нужны были и Сиракузы, что на Сицилии. Уговорить короля Фердинанда IV и его жену Марию-Каролину взялся бывший флотский офицер красавец граф Андрей Разумовский. Ходили легенды, что посол быстро стал любовником королевы, и все вопросы большой политики решал в ее будуаре.

В один из дней адъютант Зборовского доложил генералу, что к нему приехал гость:

– Весьма воинственный и мрачный тип! – охарактеризовал посетителя адъютант.

– Проси! – коротко кивнул Зборовский.

Воинственным и мрачным господином оказался Ламбро Качиони, наконец-то добравшийся через Вену и Триест до Италии.

Приезду столь известной личности Зборовский был рад и не рад. Разумеется, с авторитетом Ламбро теперь ему было куда легче формировать флотилию. Одно известие о прибытии легендарного корсара уже взбудоражило как материковую Грецию, так и Архипелаг. Однако Качиони был слишком своенравен и независим, что внушало опасения за проблемы в будущем. Однако что случилось, то случилось.

Между тем «Минерва Севера» уже была изготовлена Качиони к первому плаванию. Как раз в это время в Триест приехал австрийский император Иосиф Второй. Посмотрев «Минерву», он остался доволен, доброжелательно оглядел и команду, сплошь состоявшую из старых, пытанных морем и турецкими галерами корсаров.

– С такими орлами и на таком прекрасном судне вы один сможете разбить весь турецкий флот и пленить султанский гарем! – милостиво пошутил император Иосиф.

Такое высокое внимание польстило Качиони. Об этом визите он гордо доносил Потемкину: «Он между тем изволил поговаривать здешним господам, окружавшим его, что оное мое судно Его Величеству понравилось лучше всех ихних десяти, которые приуготовляются здесь».

Однако вечером в ближнем кругу император был более откровенен:

– Какие разбойничьи рожи! Таким головорезам выпотрошить человека, что нам высморкаться! Не хотел бы я когда-нибудь с ними еще встретиться.

Теперь Качиони был готов к своему первому крейсерству. Выбрав якорь, на фрегате подняли паруса, и «Минерва Севера» двинулась навстречу своим первым приключениям. Для пущего эффекта главный корсар стоял на шканцах в серебряном шлеме с пышным плюмажем.

– Понеслась душа в рай! – смеялся он, вдыхая полной грудью знакомый с детства соленый морской воздух.

На пристани в даль уходящему судну смотрел банкир Каваллар:

– Старый разбойник клятвенно заверил меня, что все призы будут присылать только в Триест, пока вырученные деньги не покроют кредит! Теперь нам остается только ждать и богатеть! – повернулся он к стоявшему рядом бухгалтеру. – Подавайте карету!

Наивный, он еще не знал, с кем связался!

Начало плавания «Минервы» оказалось удачным. Турки не ожидали разбоя на своих торговых путях и вели себя весьма беспечно. Первой добычей корсаров в водах Архипелага стали два кирлангича с пушками. Были они застигнуты врасплох и сопротивления никакого не оказали.

– Топить такие призы жалко! Тащить их в Триест далеко, а людей для самостоятельной отправки их у меня нет! – рассуждал Качиони с помощниками. – Пойдем к Кефалони, там видно будет!

Уже 23 апреля 1788 года, находясь у берегов Кефалонии, он взял на абордаж два турецких кирлангича, вооруженных один шестью, а другой двумя пушками. Кирлангичи были тут же переделаны в корсарские суда и сами отправились ловить турок. Первое хитрый корсар велел наименовать «Великий князь Константин», а второй «Великий князь Александр». Пусть «бабке императрице» будет приятно в охранении своих «внуков».

Вскоре у берегов Кефалонии Ламбро встретил еще два греческих купеческих судна: одно с острова Индрос, а другой из Шкодры. «Узнав о моих трудах, они (команда. – В.Ш.) решили ходить со мной и их вооружили оба по 16 пушек». И тут с названиями старый корсар не прогадал. «Князь Потемкин-Таврический» и «Граф Александр Безбородко» – таковы были названия нового пополнения. Теперь под началом Ламбро имелась уже целая флотилия.

– Не успел я еще как следует закатать рукава, а у меня уже свой флот в кармане! – хвастался он своему помощнику Дмитросу Мустоки. – То ли еще будет!

С захваченными судами «Минерва» пришла к острову Кефалония. Венецианцы были в ужасе. Еще бы, им не хватало вызвать на себя недовольство турок из-за выходок какого-то пирата!

Но Качиони было глубоко наплевать на стенания венецианцев. Пока суд да дело, он закупил новые пушки, порох и ядра, набрал и пару десятков бывших рыбаков, с радостью согласившихся примкнуть к удачливому корсару. Помог и русский консул на Кефалонии граф Бигилла, убедивший местные власти закрыть глаза на прибывших корсаров.

Вечером в каюту Качиони постучал вахтенный матрос:

– К вам просится какой-то капитан, говорит, что ваш старый приятель!

– Если приятель, то зови! Посмотрим, кто таков! – кивнул Качиони.

Через минуту в каюту, грохоча каблуками, спустился седоусый Мусаки, когда-то вместе с Качиони воевавший в эскадре адмирала Спиридова.

– Ламбро!

– Димитриос!

Приятели обнялись. Через полчаса Мусаки уже был капитаном одного из захваченных кирлангичей.

На следующий день Качиони привел капитанов к присяге, вручил им «арматорские» патенты, заверенные российским консулом.

– Теперь у меня уже своя флотилия и я не капитан, а адмирал! – самодовольно объявил он.

Оставив Кефалонию, флотилия направилась в Эгейское море.

Утром 30 апреля у западного побережья Мореи с «Минервы» заметили большое трехмачтовое судно.

– Похоже, что это турки! – оценил Качиони, разлядывая небрежно поставленные паруса и обвисший такелаж. – Такой жирный кусок нам упускать грех! Попробуем догнать!

Поймав в паруса попутный ветер, «Минерва» устремилась на пересечку обнаруженному судну. Турки, увидев это, пошли в отрыв. Началась многочасовая погоня. Пытаясь спастись, турки повернули к берегу, чтобы укрыться в одной из бухт. Однако им в тот день не повезло, ветер поменялся, и беглецам пришлось искать спасения в открытом море. Погоня продолжалась. Первыми турок настигли более быстрые и маневренные кирлангичи. Их задача была заставить беглеца сбавить ход. Капитан Мусаки палил исключительно по рангоуту и быстро заставил турка лечь в дрейф. А затем подоспела и «Минерва Севера».

Бой был жесток, турки бились насмерть, понимая, что от греков им пощады не будет. Отчаянная пальба продолжалась до самой темноты. Ночью турки попытались улизнуть, но им снова не повезло. На море был штиль, и противники лишь медленно дрейфовали, влекомые прибрежным течением.

На рассвете взору Качиони и его соратников представал полностью разбитый корабельный остов с обрубками мачт и паутиной свисавшего такелажа. Огня турки уже не открывали, так как выбросили пушки за борт. Да и драться у них было уже некому. Когда Качиони во главе своих сорвиголов первым взобрался на палубу, ему предстало страшное зрелище: груды мертвых и умирающих, обрубки человеческих тел, снасти и обрубки рей, все перемешано и густо полито кровью. Оставшиеся в живых, уже смирившиеся с судьбой, сидя на корточках, ждали своей участи.

– Кончайте с оставшимися! – обернулся к корсарам Ламбро. – И всех за борт, мне падаль на палубе не нужна!

Те выхватили сабли и, мешая друг другу, кинулись к опустившим головы туркам. Через несколько минут все было кончено…

В донесении князю Потемкину Качиони писал со всей откровенностью: «…По окончании военного действия осталось в живых 80 человек, которые так же в отмщение происходящего от их рода вероломства и крови, которое при сем военном действии скончались некоторые из моих, и словом да увидят другие, что творят, также преданы смерти».

– Турки нас, захватывая, казнят самой лютой смертью, и мы платим им той же монетой! – говорил он позднее в свое оправдание. – Это наши давние счеты, и никто не может нам в том помешать!

Захваченное судно окропили святой водой от «поганой» скверны и подняли Андреевский флаг. Немедленно начали и починку. Но когда спустились в трюм, стало очевидно, что жить трофею осталось совсем недолго. Вода все прибывала, и остановить ее было уже нельзя.

– Снимайте, что только возможно! – распорядился предводитель. Когда на борт «Минервы» было перегружено все, что представляло хоть какую-то ценность, трофей был предан огню.

Флотилия же взяла курс на Занте, чтобы исправить повреждения и пополнить запасы ядер, пороха и воды.

Отчитываясь о плавании, Качиони был весьма горд: «…Уже во всех местах турецких гремит, что Архипелаг весь наполнен военными российскими судами, в Архипелаге же нет больше никаких наших корсаров, только я с маленьким… флотом».

Но Качиони гонялся не только за турками. Не брезговал он и нейтралами. Так, в мае 1788 года он остановил рагузское купеческое судно. Капитан-далматинец не слишком печалился, ведь Рагуза в войне России с турками держала нейтралитет, и о том все прекрасно знают. Но на несчастье капитана, Качиони нашел в его шкатулке 800 золотых.

– Это деньги компании, и вы не имеете никакого права их забирать! Я буду жаловаться вашему посланнику при тосканском дворе графу Моцениго! – кричал далматинец, видя, как Качиони деловито сгребает золото в парусиновую кису.

– Вот мое право! – рассмеялся корсар и ткнул под нос пистолет. – Понюхай и заткнись!

Затем он погнался за следующим рагузским судном, которое шло на принадлежащий туркам Крит с военными припасами. Перехватить такую добычу было для Ламбро делом чести. Такой приз наглядно бы продемонстрировал всем, что Рагуза, не таясь, поддерживает Константинополь. После этого руки Качиони были бы полностью развязаны. Но сорвалось! В самый момент капитан успел проскочить в порт Кандию, куда из-за тамошних пушек Ламбро уже не сунулся.

«Все мои меры употреблю сыскать такой фальш, – писал он раздосадованный, – и тем довести, чтоб оные рагузцы подпали под наши призы».

В начале лета Качиони получил секретное письмо из Венеции. Посол Мордвинов сообщал ему о трех английских торговых судах, которые грузили в Салониках военное имущество для турок в Боснии. Качиони он сулил богатую добычу, себе – возможность получить карт-бланш в обвинении Англии в помощи туркам. Но Качиони ждала снова неудача, кто-то предупредил англичан о корсарах, и те в море так и не вышли.

Но неудачи все же случались не так часто, гораздо чаще опытному и предприимчивому Качиони сопутствовал успех, который людская молва множила тысячекратно. К середине июня флотилия Ламбро Качиони состояла уже из 13 вооруженных судов. Огромную добычу бойко сбывали во всех портах Средиземноморья, разве что за исключением Триеста.

А скоро подал голос и банкир Каваллар, так и не дождавшийся присылки в Триест ни одного из захваченных судов. Свои претензии он предъявлял, разумеется, не обманщику Качиони, а братьям Мордвиновым, втянувшим его в эту авантюру.

Тем временем Качиони значительно расширил ореал своих действий. Ныне он уже не ограничивался лишь Эгейским морем, а качионовские капитаны терроризировали всю торговлю от Малой Азии до Египта. Аппетиты Ламбро все росли. Теперь он уже намеревался покуситься и на какую-нибудь из прибрежных турецких крепостей.

Выбор пал на крепость Кастель-Россо, что стояла на одноименном острове к востоку от Родоса. Всезнающая агентура Качиони сообщила ему, что крепость слабо укреплена, а гарнизон мал и состоит из одних престарелых янычар-отуряков.

– Это мне подходит! Мы захватим Кастель-Россо, заберем все оружие и продовольствие, а султану надолго испортим настроение! – решился на приступ гроза Средиземноморья.

Собрав у острова Парос флотилию, он взял курс на Кастель-Россо.

Утром 24 июня Качиони внезапно высадил на берег острова десант и начал штурм крепости. Вначале, как и подобает в таких случаях, крепость подверглась жестокому многочасовому обстрелу. Этого оказалось более чем достаточно. К середине дня престарелый гарнизон спустил флаг. Переговорщиком они выслали местного митрополита, которому не без труда удалось убедить Качиони не резать головы сдавшимся. Нехотя Качиони пообещал никого не убивать.

После чего турки с облегчением передали ему ключи от крепости и открыли ворота. Но Качиони не был бы Качиони, если бы не нашел способа, хоть как-то унизить своих заклятых врагов. Выходящих из крепости стариков-отуряков прогнали под склоненными греческими саблями. Старые янычары плакали от позора.

– Чтобы никогда не забыли победоносное наше оружие! – громко смеялся старый корсар, плюясь в их сторону.

Надолго задерживаться у острова Качиони не собирался. Весь порох, ядра и три десятка пушек были быстро погружены на суда. Большие крепостные пушки сбросили в воду. Саму крепость и городок при ней, между делом основательно разграбили.

Это был уже откровенный вызов султану, и он не остался безнаказанным. Вскоре в Эгейском море появилась карательная турецкая эскадра. Поначалу она была небольшая, но к концу лета турки наростили силы и эскадра уже имела два десятка вымпелов. Теперь корсары гонялись за купцами, а турки – за корсарами.

На отдых Качиони отводил свои суда на Мальту. Дело в том, что российским поверенным там был бригадир Антонио Псаро, старый соратник Качиони еще по прошлой войне. Мальтийские рыцари были бедны, и все время клянчили в Петербурге деньги, против флотилии Качиони они, по этой причине, ничего против не имели.

– Да стойте, сколько хотите! – улыбался великий магистр Эмманюэль де Роан-Польдюк. – Ваша императрица так щедра, что мы и обретаемся ныне лишь ее милостью!

Встреча заклятых врагов была неизбежна, и она произошла 20 августа 1788 года, когда «Минерва» случайно столкнулась у острова Скарпента нос к носу с отрядом в восемь вымпелов. Встреча произошла неожиданно для Качиони и в самый неподходящий для него момент. Как раз перед этой встречей шторм разъеденил флотилию, и «Минерва» в одиночестве конвоировала два накануне захвачненных приза с грузом кофе и пшеницы. Вождь корсаров в это время отдохновлялся в каюте с бутылкой анисовой водки-узо, запивая ее водой и неспешно заедая помидором.

– На горизонте паруса! Много парусов! Правят на нас! – внезапно раздалось сверху.

Как был в феске и босиком, Ламбро выскочил наверх. Фрегат тяжело валяло на послештормовой зыби.

– Это турки! – сразу определил Качиони, разглядев внезапно появившиеся на горизонте суда. – И кажется, нам от них сегодня не уйти! Они на ветре!

Пытаясь спасти трофеи, предводитель корсаров прокричал на призы, чтобы находящиеся на них греки уводили трофеи с места предстоящего сражения.

– У турок линейный корабль, фрегат и шесть кирлангичей! Это, как минимум, пятикратный перевес! Справимся ли? – вопрошали матросы, с тревогой глядя на приближавшихся турок и с надеждой на Качиони.

– Что головы повесили! Пятикратный перевес это же не десятикратный, а значит, будем драться! – кричал им со шканцев Ламбро. – Но вначале помолимся!

На «Минерве» готовились к решительному и, может быть, последнему для себя бою.

– Ах, проклятые малаки! – внезапно затопал Ламбро босыми ногами. – Это уже слишком! Они хотят обогатиться за наш счет!

Турецкий командующий отделил три наиболее быстроходных кирлангича, которые на всех парусах устремились за убегающими призами. Остальные же развернули свои форштевни на «Минерву». Ближе к полудню ударили выстрелы. Сражение началось. Турки непрерывно маневрировали, стараясь взять «Минерву» в два огня, но ведомая рукой опытного кормчего, та уворачивалась от такого смертельного соседства. Спасала греков и неточная пальба турок, которые никак не могли пристреляться на стремительной короткой качке.

Как турки, так и греки палили, прежде всего, в рангоут. Турки делали это в надежде, что, повредив оный на фрегате, они затем возьмут его на абордаж, греки, в надежде, что получив повреждения в рангоуте, турки от них отстанут.

К вечеру море несколько успокоилось, и стрельба турок стала точнее. Все чаще кричали раненые, и летела во все стороны острая щепа от разбитых бортов.

– Если нас что еще и спасет, так это темнота! – с надеждой глядел Качиони на садящееся в море солнце. – Скорее! Скорее!

И вот солнце село. Над морем сразу опустилась темнота. Турки тоже стали палить все реже и реже, а потом совсем затихли, посчитав за лучшее дождаться утра и тогда довершить начатое.

На шканцах «Минервы» лихорадочно совещались, что делать дальше. Поначалу решили сжечь «Минерву» и уходить под парусами на лодках. Но тут же выяснилось, что крюйт-камера пуста, весь порох за день распалили.

Наскоро исправив повреждения, стараясь не шуметь, Качиони начал потихоньку отрываться от турок. Вот силуэты их судов и фонарей на них стали бледнее, вот их уже совсем не стало видно. Теперь только вперед, чтобы успеть за темное время уйти как можно дальше!

Утром турок на горизонте уже не было. Корсары приободрились.

– Каковы потери? – справился предводитель.

– Один мертв и четыре ранены. Еще один, возможно, к вечеру представится! – доложили ему.

– Легко отделались! – перекрестился корсар.

– А хорошо мы османам вчера дали! Будут помнить! – хохотали корсары. – А то губу раскатали – Качиони им подавай!

В письме князю Потемкину Качиони докладывал: «…Близ острова Скарпанта, где случившись один без моей флотилии только с двумя призами, встретился с восемью турецкими военными судами. Из которых три отделились тогда, чтобы догнать и те мои два приза, а с прочими пятью от полудня до наступления ночи непрерывно сражался и защищался, и напоследок турки сбиты и замешаны, что едва могли направить парусы и обратиться с немалым убытком в бег; с моей же стороны последовала очень малая потеря…»

В конце 1788 года Качиони предпринял со своей флотилией рейд к самим Дарданеллам.

– Мы причешем турок своим гребнем так, что не оставим ни одного волоса!

Итогом этого рейда стал захват девяти больших груженных зерном судов. Мелких захвачено было столь много, что их просто сжигали. Морские пути опустели. В турецких портах царила паника. Никто не желал идти в море. Мгновенно подскочили цены на хлеб в Константинополе.

– Наш Качиони довольный страх в турках посеял! – потирал руки довольный Зборовский. – То ли еще дальше будет!

Помогая отважному корсару, генерал слал ему припасы и деньги в Триест. Однако вскоре восторг у Зборовского поубавился.

Дело в том, что постоянные нападения корсаров Качиони на суда нейтральных государств возмутили Екатерину, так как послы резонно заявляли, что все нападавшие имели на мачтах Андреевские флаги. А потому императрица выразила свое недовольство:

– Что же о нас подумают в Европе, будто мы пираты какие! Качиони с дружками грабят всех кого ни попадя и делают это под флагом Андреевским, имея на руках наши патенты. Ежели так будет продолжаться и далее, то скоро флаг наш будут в державах европейских почитать за пиратский! Такого быть не должно, и безобразия следует прекратить немедля!

Чтобы образумить азартных греков, в Ливорно отбыл капитан генерал-майорского ранга Семен Гибс, моряк опытный и человек решительный. Перед отъездом его напутствовал вице-президент адмиралтейств-коллегии граф Чернышев. Сидя на своем знаменитом стуле-пеньке, среди клеток с кенарями, он был лаконичен:

– Образумь и внуши!

На груди Гибс вез высочайший указ «для прекращения притеснений, оказываемых подданным нейтральных держав арматорами, плавающими под русским военным флагом». Помимо этого Гибсу были дадены и особые правила для «партикулярных корсаров», специальные правила с приложением переводов этих правил на французский, итальянский и греческий языки.

Узнавши о бесчинствах Качиони на морских дорогах, разгневался и Потемкин, велевший Качиони прибыть к нему для объяснений.

Дорога от Петербурга и Очакова до Ливорно не слишком близкая. И пока капитан генерал-майорского ранга Гибс и потемкинский курьер тряслись на перекладных, Ламбро Качиони, в какой уже раз, вычищал дороги Средиземноморья от всех встречных, невзирая на флаги и угрозы.

С наступлением осени и периода штормов Эгейское море однако опустело и ловить там стало некого. Настало время и Качиони возвращаться в Триест, чтобы ремонтировать изношенные суда, а заодно держать ответ перед местными банкирами.

Но прежде Триеста флотилия зашла в Зант, где ее восторженно встречали местные греки.

– Ламбро! Ламбро! – неслось отовсюду. – Ты наш герой! Ты наш Геракл! Счастлива Эллада, имея такого сына!

Ламбро скоромно улыбался. В душе же его переполняла гордость. Весной он уходил в море всего на одном судне, а осенью возвращается, имея полтора десятка вымпелов. Помимо этого все ушедшие с ним в море уже стали весьма состоятельными людьми, получив немалую долю с награбленного.

Однако когда веселье и празднование прибытия флотилии было в самом разгаре, к Ламбро подошел некий господин и положил руку на плечо.

– Имею к вам письмо от его сиятельства графа Моцениго! – сказал господин.

У Качиони дернулось лицо. Ничего хорошего от Моцениго он не ожидал, и не ошибся. В присланном пакете значилось, что императрица Екатерина весьма раздражена его, Качиони, поведением и сильно на него сердится, а потому отныне должен Качиони подчиняться генералу Зборовскому, который отныне ему своевольничать не даст. Затем прибыл и потемкинский курьер с повелением прибыть под Очаков. Кроме того, корсар должен был вернуть обратно и все награбленное у рагузских купцов. Последнее было для Ламбро самым обидным.

На словах курьер сообщил, что в настоящее время в Сиракузах формируется еще одна флотилия, казенная, с которой ему и следует соединиться. А помимо всего прочего там же в Сиракузах начала заседать комиссия во главе с контр-адмиралом Гибсом, рассматривающая все приходящие на него, Качиони, жалобы. Для корсара все это было настоящим ударом. Поэтому в своем письме Мордвинову он даже не стал скрывать раздражения и обиды: «…Что я, как выше значит, впал было в несчастие, причина главная греки. Греки! И из оных господа Псаро и Моцениго сии искали всегда поглотить меня и за что! Единственно по ненависти, что я, не имея ни одной казенной копейки, сделал таковые дела, как выше значит, а они, употребя немалые тысячи казенных денег на вооружение судов, ничего не сделали и в Архипелаге поныне не были».

Едва прибывшие в Триест суда зашли в гавань, то были немедленно поставлены в обязательный для всех карантин. У карантина уже теснились кредиторы Качиони. Среди них выделялась богатая карета банкира Каваллара, которому не терпелось добраться до обманщика Качиони.

На банкира Качиони плевать хотел. Сейчас его больше волновало иное:

– Если я поеду к Потемкину, то назад не вернусь, а буду ловить ставриду в Балаклаве, если я поеду к Гибсу, то буду у этого англичанина на побегушках, а потому я не еду никуда! Пусть меня ловят по всему Средиземному морю! Поднимай паруса! Курс на Дарданеллы!

Узнав, что Качиони не желает никуда ехать, Потемкин был в гневе, а Зборовский в ярости.

– На меня, генерала российского, плевать вздумал! – топал он ногами. – В кандалы!

Обиженный неподчинением корсара, Гибс, в свою очередь, отписал гневное письмо графу Безбородко: «Кто такой Качиони – корсар или военный? Если корсар, то он должен дать залог в 20 тысяч рублей, из коих удовлетворяются обиженные корсарами». К этому времени Гибс уже присмотрел и замену упрямому греку. Выбор его пал на мальтийского рыцаря Гульельма Лоренца. Петербург с кандидатурой госпитальера согласился, и Лоренцу был дан авансом чин капитана 2-го ранга.

Вскоре в Триесте объявился и посланец Зборовского князь Мещерский, посланный для организации ремонта и перегона судов в Сиракузы. Теперь Качиони ждали не слишком приятные объяснения не только с банкирами, но и с посланцем Зборовского. Вдобавок ко всему пришло и письмо посла Мордвинова с требованием прибыть и к нему для объяснений. Делать нечего, выслушав Каваллара и Мещерского и поклявшись обоим, что он исправится, Качиони поехал в Венецию. Уезжая, хитрый Качиони собрал всех кредиторов. Притворно вздохнув, он развел руками.

– Увы, – сказал он им, – друзья мои я и рад бы отдать вам все деньги, но меня передали в ведение генерала Заборовского и теперь все мои капиталы у него.

– Что же теперь делать?! – закричали раздраженные банкиры.

– Здесь находится его доверенное лицо князь Мещерский, он вам ваши деньги и вернет! – весело напутствовал незадачливых финансистов корсар.

Тогда кредиторы атаковали Мещерского. Тот, как мог, отбивался. Банкиры требовали арестовать суда Качиони и продать их на аукционе. Французский, венецианский, неаполитанский и рагузский консулы наперебой требовали от князя выплаты денег по всем просроченным долговым распискам. Денег у Мещерского было немного, только на починку судов и отправку их в Сиракузу. Но все до копейки пришлось отдать кредиторам.

Инструкциями, данными Мещерскому, предписывалось корсаров Ламбро Качиони, которые «за неимением там еще морского начальства причиняют иногда разные своевольства», и «дабы от них вместо грабежа ими производимого, лучшую заимствовать пользу», включить в организуемую легкую флотилию на общих основаниях. Но инструкция инструкцией, а попробуй на деле отвези из Триеста в Сиракузы корсаров, ежели они того не желают! Поэтому умный Мещерский не стал корсарскую вольницу раздражать заранее неисполнимыми приказами. И правильно, себе бы дороже вышло!

Заметим, что ни братья Мордвиновы, ни Качиони, ни банкир Каваллара не были заинтересованы, чтобы флотилия Качиони попала под начало Зборовского и Гибса. Это означало крах всего их предприятия, в которое уже было вложено столько денег и сил. В лучшем случае им могли вернуть только затраченные суммы, ни о какой прибыли речи же не шло. Так что вызвал младший Мордвинов в Венецию Качиони совсем не зря. О чем беседовали дипломат и корсар, нам неизвестно, но, скорее всего, обговаривали, как им обмануть Зборовского и Гибса.

Когда Качиони вернулся, то они вместе с Мещерским осмотрели суда на предмет составления дефектной ведомости на ремонт. Глянув, в какие суммы выльется ремонт, князь пришел в ужас.

– Ни у меня, ни у Зборовского таких астрономических сумм нет! – причитал он. – Что же делать?

Качиони дипломатично промолчал.

А на следующий день начался бунт корсаров.

– Мы проливали свою кровь, зарабатывали кому-то барыши. А теперь тут пухнем с голоду! Ламбро, где наши деньги! – кричали они, собравшись у дома Качиони.

Тот немедленно появился на крыльце в своей неизменной феске.

Предводитель поднял руку, и крики стихли.

– Братья! – начал он свою речь. – Не вместе ли мы проливали свою кровь?

– Вместе, Ламбро! – отвечали те.

– Не по-братски ли мы делили добычу?

– По-братски, Ламбро!

– Теперь я ничего не могу вам дать, так как нас передали в казенный флот и все деньги у русского князя, что живет у парка Мирамари!

Толпа кинулась туда. Шедшие последними капитаны помахали Качиони рукой, а верный Мирасаки сказал:

– Мы все сделаем, как ты велел, Ламбро, и русскому князю придется попотеть!

– Давайте, давайте, ему это будет только на пользу! – зевнул Качиони и пошел досыпать прерванный «адмиральский час».

Но и Мещерский оказался не лыком шит. Когда корсарская вольница устроила спектакль у его дома, он сразу понял, откуда дует ветер, а поняв, стал действовать.

Из докладного письма князя Мещерского от 24 января 1789 года: «..Майор Ламбро Качиони неоднократно покушался как сам, так и через знакомцев своих уговаривать меня и просить, чтобы не посылать его в Сиракузы, а отправить прямо в крейсерство, но как я всегда отвечал, что сего сделать невозможно, и чем более настоял я в сем ответе, тем менее примечал попечения в нем о скорейшем исправлении судов…. Наконец, когда все было окончено и все суда уже вышли на рейд, ожидая первого способного ветра, чтобы сняться с якоря, майор пришел к консулу нашему, сказал, что он знает, что ему все изменят и что я сказал, что от него отымут его флотилию, почему он мне не повинуется и в Сиракузы не едет, и кричал таким голосом, что привел консула в великое замешательство… Призвав тотчас майора к себе, старался вывести его из сего заблуждения… но Ламбро Качиони вместо повиновения должного и признания своего проступка, сказал мне, что он меня не слушает и не повинуется и в Сиракузы не едет, что отказывается от флотилии, отказывается от команды и от всего… На другой день… Ламбро Качиони пришел к консулу нашему, бросил ему на стол бумагу и, не хотя выслушать от него ни слова, вышел от него вон. Бумага сия содержала в себе на меня протест и наполнена дерзкими выражениями жалоб, в заключение оной объявляет, что находится в военном порте и что уже предал себя покровительству императора. Потом пришел прямо к губернатору, которому представил письменное о сем объявление, и просил принять его в службу и покровительство императора. Губернатор отказал ему принять сие прошение и купно с командующим генералом старался обратить его к должности, уговаривая и советуя дружески, но он не только не хотел внимать благоразумным их советам., сказал им, что он не русский, а грек, и потому ничем российской императрице не обязан и никакому российскому начальнику не повинуется, а притом, ежели захочут употребить над ним какое насилие, то он имеет много людей на своей стороне. После чего собрал к себе, сколько мог капитанов сих судов и матросов, внушая им, чтоб они моим приказаниям никак не повиновались и на суда свои отсюда бы не ходили и знали бы только его одного. Потом, вышед на площадь города, кричал во весь голос, что я хочу отнять его флотилию, что хочу его и людей всех его погубить, что мне прислано от двора пятьдесят тысяч червонных для награждения им, но я оные похитил, присвоив себе, и не дал им ничего, и таковыми разными средствами подвигал их к бунту.

Узнав о сем, я пошел немедленно к губернатору и просил, чтоб повелело было его арестовать… Видя, что не мог словесно убедить губернатора и командующего генерала арестовать его, подал о том письменно ноту, на которую последовало решение удовлетворить мое требование и его арестовать. Созвав потом к себе всех капитанов, требовал от них отзыва, кто повинуется идти в Сиракузы, но как они уже были от него предупреждены внушением, что кто из них будет повиноваться моим повелениям, тот не получит ничего за все время их службы и должной им из призов части. Почти все отказали, исключая, тех, которые я вчерашнего дня под командою Петра Алесизополя отправил в Сиракузы.

…В требовании кредиторов я подозреваю общее с ним согласие. Он и поныне продолжает, будучи под арестом, свои деяния, подает на меня протесты и поощряет своих людей требовать освобождения его…»

Итак, время шло, а Ламбро Качиони сидел под арестом. Друг Качиони Николай Жоржио собрал пару сотен корсаров, чтобы освободить его силой, но Ламбро воспротивился:

– Не хватало нам еще драк со своими! Все образуется.

Капитаны качионовские без своего предводителя тоже наотрез отказывались следовать в Сиракузы, прекрасно понимая, что там у них сразу отнимут патенты. Пришла весна, кончились шторма, и турецкие купцы снова вышли в море. Новости на Средиземноморье распространяются быстро. А потому во всех портах все давно уже знали, что страшный Качиони сидит в тюрьме, а его флотилия на приколе. Теперь турецкие, египетские, далматинские, алжирские и тунисские моряки снова плавали без всякой боязни.

Из Петербурга между тем слали письма, запрашивая, когда же наконец начнется крейсерство против турок. Зборовский нервничал и матерился, так как казенная флотилия все еще не могла выйти в море.

– Освобождайте Качиони! Пусть как можно скорее идет в море и хватает турок за жабры! Потребуйте от него только одно, чтобы отныне он подчинялся во всем адмиралу Гибсу!

Разумеется, Ламбро тут же все пообещал. Но едва он покинул стены своей темницы, его снова атаковали банкиры.

– Ламбро! Мы все уже знаем! – кричали они наперебой. – Твоя флотилия снова принадлежит одному тебе, а потому ты должен нам все оплатить!

С тоской глядя на векселя под своим носом, старый корсар клятвенно заверил банкиров, что сейчас у него денег нет, потому что пока он был под арестом, все разграбили. Но сейчас он снова идет в море и вернет долги со всеми процентами. Кредиторы несколько поубавили пыл, обдумывая ситуацию, а Ламбро повернул дело так, что еще подзанял деньжат, чтобы завершить ремонт и снабдить свои суда всем необходимым.

– Не жадничайте! Не жадничайте! – покрикивал он на банкиров, которые с сомнениями совали ему на подпись новые векселя. – Вы просто озолотитесь на мне, потому что я самый удачливый от Хиоса до Гибралтара!

В Сиракузах тем временем готовились к действиям на турецких коммуникациях казенная флотилия Лоренца. В состав ее вошли: три фрегата – 50-пушечный «Фама», под началом самого Лоренца, 20-пушечные «Абонданцо» лейтенанта Телесницкого и «Перфет Альянс» капитана Войновича, племянника черноморского графа, пакетбот «Российский Орел» в 24 пушки лейтенанта Дешаплета, шебеки «Святая Екатерина», «Святой Николай», «Минерва», полакра «Святой Иоанн» и кирлангич «Святой Николай». Своей базой Лоренц объявил Сиракузы и Мессину.

В Триесте под дланью Качиони были не менее представительные силы: фрегат «Минерва Севера», кирлангичи «Великий князь Константин» и «Великий князь Александр», полакры «Ахиллес Славный», «Святой Иоанн Патмосит», «Великая княгиня Мария», «Святой Лука», «Иосиф Второй», «Великий князь Павел». Свои суда Ламбро вооружал по принципу «кашу маслом не испортишь», а потому даже на маленькие полакры было наставлено по два десятка пушек, больше на них просто не умещалось.

В соответствии с планом генерал-поручика Зборовского, корсарская и казенная флотилии должны были встретиться в море и затем единым флотом отправиться в северную часть Эгейского моря. Там предполагалось, что суда объединенной флотилии развернутся цепью от Афонской горы до Малой Азии для блокирования Дарданелл и пресечения подвоза хлеба в Константинополь.

Вскоре обе флотилия вышли в море, чтобы сеять страх и ужас среди врагов.

В один из осенних дней 1787 года российский посол в Париже граф Иван Смолин пригласил к себе одного из проживавших во французской столице безработных моряков. Встреча происходила в глубокой тайне. Посол крайне не хотел, чтобы о предстоящей встрече кто-нибудь узнал. Гостя встречал внизу лакей из дворовых людей посла. Наконец зазвонил колокольчик на крыльце. Пришедший был щупл и худ. Потертый камзол болтался на нем мешком. Редкие белесые волосы были сплетены в коротенькую косичку, перевязанную синей лентой. Поздоровались. Лакеи подали кофе.

– Чем вы сейчас занимаетесь? – поинтересовался Смолин, лениво помешивая ложечкой сахару.

– Проживав призовые деньги! – невесело усмехнулся гость.

Французский выговор его был невероятно плох.

– Ну а чем планируете заняться, когда все проживете? – отпил глоток обжигающей жидкости посол.

– Дальше? – задумался посетитель на мгновение. – Дальше я наймусь капитаном какого-нибудь торгового судна. По крайней мере на кусок хлеба себе я всегда заработаю!

– Но ведь с вашим талантом вы достойны куда большего!

– Увы, это сегодня пока никому не надо!

– Почему же, – усмехнулся Смолин. – Ваш талант именно сегодня нужен как никогда ранее!

– Кому же? – поднял брови удивленный посетитель.

– России!

– России??!! – гость на мгновение запнулся. – Ваше предложение для меня большая неожиданность. К тому же я закоренелый республиканец и нынешняя форма правления у России совершенно не согласуется с моими взглядами.

– Ну, это не главное, – махнул рукой посол. – Вы же вполне уживаетесь с французским королем! К тому же в случае вашего согласия вам будет дан адмиральский чин и эскадра кораблей в подчинение.

– Но я привык воевать, а не стоять в гавани? – вскинул было голову гость.

Тут уж Смолин рассмеялся от души:

– Чего-чего, а насчет этого не стоит беспокоиться, войн у нас на всех хватит!

– Предложение ваше чрезвычайно заманчиво, но я прощу хотя бы день на обдумывание!

– Несомненно! – встав, Смолин крепко пожал руку гостю. – Надеюсь, что жму руку будущему адмиралу российского флота!

Звали посетителя Джон Поль Джонс. Имя его было известно в Европе и Америке каждому, вызывая искреннее восхищение одних и жгучую ненависть других. Еще при жизни личность этого человека была окружена легендами. Много позже его подвигам посвятили свои романы Александр Дюма, Фенимор Купер и Теккерей. А могила героя в североамериканском Аннаполисе сегодня является местом поклонения моряков США…

Спустя несколько недель Джон Поль Джонс написал прошение на имя российской императрицы, прося принять его в русскую службу.

Кем же был этот человек? Чем прославил он себя, прежде чем вступил в ряды российского флота?

О нем писали Александр Дюма, Теккерей и Фенимор Купер, он был дружен с Суворовым и Бенджаменом Франклиным, в его честь учреждали медали, а именем пугали детей. Он был проклят на родине и стал посмертным национальным героем на другом конце света. Редьярд Киплинг посвятил ему свою знаменитую «Балладу о трех капитанах», излив там всю злобу на изменника:

Я б со шканцев согнал его и на реи работать пустил,

Я бы уши его пригвоздил к шпилю и отпилил их, как есть,

Конец ознакомительного фрагмента.