Глава 9
После того, как Смирнов докричался до людей, стоявших на крыле самолёта – один из них, высокий мужчина средних лет, помахал им в ответ и кивнул головой – Андрей подозвал Новикова:
– Серёга, срочно свяжись с Рустамом, скажи ему, чтобы брал самые вместительные машины, всех свободных людей и гнал сюда. Если на борту больше двадцати человек, мы их своими силами не вывезем. И пусть Марина готовится принимать раненых. Судя по отломанному носу, без них не обойдётся.
Остальные тем временем подтаскивали инструменты, осматривали деревья, прикидывая, какие из них удобнее всего завалить, чтобы соорудить основу для гати. Дело было привычным. Живя среди тайги и болот, уметь делать такие вещи необходимо. Не прошло и пятнадцати минут, как от стоявших на ближайшем просёлке машин принесли две бензопилы, топоры, канистры с горючим. Громко взревели моторы пил, птицы испуганно метнулись в стороны из-под крон деревьев, поплыл сизый дымок выхлопа. Заскрипел, засвистел под острыми зубьями тонкий подлесок. Сам Андрей, натянув перчатки и ухватив топор, споро рубил тонкие деревца, освобождая пространство для пильщиков.
Им не хватало рабочих рук. Трёх человек, хочешь – не хочешь, пришлось оставить в дозоре. Не бросишь же без присмотра машины со всяким добром, особенно если бензопилы на два голоса рассказывают всей округе, где они находятся. Итого получаются пятеро работников: двое с пилами, двое им помогают и один просто машет топором. Такой вот скромной бригадой им предстояло соорудить примерно сорокаметровую гать. Хорошо, что здесь, на скально-песчаном пригорке на краю болота, росли не только обычные ели, но и три-четыре сосны, более высокие, которых должно было хватить почти до самого крыла. Правда, тонкие древесные верхушки там уже не давали бы нужной опоры, ну да ладно, что-нибудь навалим сверху, когда туда доберёмся.
Размахивая топором, Андрей искоса поглядывал на самолёт. Да, нос он потерял некстати. Ишь, как увяз в трясине. И продолжает погружаться. До открытой пассажирской двери осталось не больше полуметра, выпущенный аварийный надувной трап плавает на грязи уже почти горизонтально. Так, а что это с ним происходит? Смирнов прервался на полминуты, выпрямился, поднёс бинокль к глазам. Ага, они его отцепляют. А ещё какой-то мужик с крыла забросил на него сумку, привязанную к стропам, и теперь подтягивает поближе к себе. Не иначе, хотят перегнать его, как надувной плот, к концу крыла и выстроить свою часть моста к ним навстречу. Молодцы, буржуины, не сидят, сложа руки! Надо только предупредить их, чтобы не спешили, пока ребята не положат первые деревья.
– Эй, на самолёте! – заорал Андрей, пытаясь перекричать визг цепных пил. Человек на крыле поднял голову. – Не спешите! Сначала мы, – Смирнов указал на деревья, а потом жестами изобразил, как они падают в болото. – А потом уже вы подтаскивайте свой плот! Ты понял?
Человек на крыле махнул рукой из стороны в сторону, кивнул. Вроде как понял. Подтянул трап к крылу, ухватил его руками за туго надутый баллон и присел на корточки, повернул голову в ожидании в их сторону. Тем временем на крыло выбралось уже не меньше десятка человек и за аварийным люком маячили головы новых желающих.
«Это лишнее!» – успел было подумать Андрей, как на крыле появились давешний высокий мужчина в костюме и с ним девушка в униформе. Не иначе, стюардесса. Они на пару живенько загнали почти всех обратно в салон, на крыле остались только четверо – высокий в костюме, мужик, державший трап и ещё пара человек. Спустя минут десять из люка появился парень в белой рубашке и жилете, похоже, тоже стюард. Следом за ним вытолкнули объёмистый свёрток в чехле. Те трое, кто стоял на крыле без дела, подбежали к нему, помогли перетащить свёрток к задней части. Не прошло и двух минут, как там развернулся ещё один надувной трап.
«Отлично!».
За это время они сами уже успели расчистить площадку от мелкой поросли и Серёга Новиков, ловко орудуя пилой, подгрызал ствол высокой сосны, росшей на краю обрывчика. Андрей соорудил себе длинный кол и готовился вместе со вторым помощником упереться в ствол дерева, направляя его падение в нужную сторону. Зубья цепи с визгом вреза́лись в древесину, в воздухе перемешивался острый запах бензинового выхлопа со смолистым ароматом свежего распила. Опилки припорашивали всё вокруг чистым светлым снежком. Наконец внутри сосны что-то хрустнуло, она заскрипела, Новиков заорал: «Давай!» – и отпрыгнул с пилой в сторону. Андрей с напарником навалились со всех сил, упёрлись ногами в рыхлый, засыпанный хвойными иглами грунт, длинные колья вонзились в рыжую кору. Сосна заскрипела, затрещала, покачнулась и стала заваливаться вперёд, цепляя ветви соседних деревьев. Сверху посыпался дождь из хвои, старых шишек, мелких веточек, чешуек коры. Огромное дерево вырвалось из общего строя леса и полетело вниз, соскользнув комлем с обрывчика. Широкая крона ухнула на заросшее травой и кустарником плоское пространство неподалёку от оконечности правого крыла самолёта, разбила его обманчиво твёрдую поверхность. В воздух взлетели комья земли и фонтаны грязи. Как и следовало ожидать, этот как бы газон нависал карнизом над жидкой трясиной, в которую превратилось древнее озеро. Со временем оно зарастёт полностью, станет торфяной пустошью, но за ближайшую сотню лет тонкий слой травянистой почвы вдоль берега поймает ещё немало жертв в коварную ловушку.
– Вот так! Как по струнке легла, – Новиков аж притопнул ногой от удовольствия. – Ну, мальчишки, давайте-ка ещё несколько штук так же в рядок положим. Понеслась!
Спину припекало солнце, а в лицо дул свежий, прохладный ветерок, нёсший в себе явственный запах зимы. Неудивительно, если учесть, что плоское горное плато, лежащее перед ним на другом берегу Нэрёй-фьорда, там и сям покрывали пласты снега, не собиравшиеся уступать своих прав поздней северной весне. Под ногами, за краем гранитного уступа, на котором он сидел, долина была ещё полна теней, поэтому казалась узкой и не слишком глубокой. Карл прекрасно знал, что это впечатление обманчиво. Буквально вчера, когда под конец дня их катер шёл по фьорду, ему приходилось задирать голову, чтобы разглядеть его края, которые казались безумно высокими и недостижимыми. Однако ж, не так страшен чёрт, как его малюют и вот, благодаря раннему подъёму и долгому походу он сидит на самой верхотуре, и разглядывает лежащий перед ним величественный пейзаж.
Карл расстегнул нагрудный карман куртки, выудил из него цилиндрический контейнер. Из правого кармана достал коробок спичек, машинально потряс его над ухом. Отвернул колпачок цилиндра, вытряхнул на ладонь толстый столбик окурка кубинской сигары. Поправил красно-золотое бумажное кольцо сигарного банта с витиеватым гербом «Partagas». Покрутил плотную тушку в пальцах, провёл под носом, вдыхая аромат. Вынул из левого кармана никелированную гильотинку с выгравированными на ней дубовыми листьями, откусил пару миллиметров с головки сигары, чтобы обновить прикус. Ещё раз тряхнул коробок, вынул спичку. Отвернулся от фьорда лицом к солнцу, чтобы защитится от порывов прохладного ветра. Несколько секунд водил кончиком пламени по покрытому тонким слоем сизого пепла обрубку ножки сигары, пока на нём не разгорелся устойчивый малиновый уголёк и в рот не потянулся насыщенный горьковатый дым.
Он, конечно, понимал, что с точки зрения высокого искусства курить сигару в несколько приёмов было совершенно неправильно. Якобы раскуривание остывшего окурка убивает первоначальный вкус, делает его горьким и вообще, это удел скряг и нищебродов. Однако ему на это совершенно наплевать. Карл курил сигары не потому, что был заядлым курильщиком. Для него это действие символическое, можно даже сказать, сакральное. Раз в году он брал отпуск на несколько дней, забирался в какую-нибудь даль, закуривал сигару и предавался размышлениям. В зависимости от погоды и настроения мог выкурить её целиком, а мог всего наполовину. Или на треть. Тогда он давал ей погаснуть, прятал оставшийся окурок в контейнер и убирал до следующего года.
Ему доводилась курить сигару на солёном ветру, стоя на серых скалах Ирландии. Вдыхать ароматный дым, сидя на песке пляжа западного побережья Коста-Рики и провожая взглядом тонущее в океане огромное багровое солнце. Однажды Карл пыхтел, стоя на крыше небоскрёба и наблюдал, как танцуют ночные огни Гонконга в отражении вод бухты Виктории. В тот вечер он был крепко пьян и поэтому плохо помнил, о чём тогда думал, и какой вкус имел табачный дым. Более того, он потом даже не мог вспомнить имени той китаянки, которая стояла, прижавшись к его плечу, и без умолку несла какую-то чушь на своеобразной местной версии английского. Впрочем, можно достаточно уверенно предположить, что он думал тогда о разводе, неблагодарности женщин и общей несправедливости жизни. В том году он был ещё достаточно молод, чтобы переживать из-за таких пустяков.
Этой весной Карл решил отправиться куда-нибудь поближе. Оказалось, что и в трёх часах лёта от места его постоянного проживания можно найти потрясающей красоты места, наполненные первозданной природной энергией и мощью, на фоне которых все ужасные драмы и трудности современного человека начинают казаться мелкой шелухой, недостойной малейшего внимания. Умом, то есть холодной, логической частью рассудка он прекрасно понимал это и так. Но здесь бездонное голубое небо, тёплое солнце, тёмно-серый гранит в ярких пятнах лишайника, плотные пласты слежавшегося снега у подножья утёсов вкупе со свинцовой лентой холодной воды, извивающейся в тени на дне ущелья, давали такой разительный контраст с обычной суетой повседневной жизни, что вспоминать о чём-то мелком даже не хотелось. Этим опровергалось одно из правил психологии, требующее для решения проблемы детально разобрать её, пережевать и выплюнуть. Оказывается, достаточно соотнести проблему с чем-то действительно большим и значительным и чаще всего выясняется, что она не заслуживает не только детального анализа, но и вообще какого-либо внимания.
Карла вывел из всепоглощающего умиротворения зуммер смартфона. При установленном режиме к нему могли пробиться, только если звонок исходил от приоритетного абонента. Таких было совсем немного, поэтому он сразу подключился:
– Рихтер.
– Герр Рихтер, с вами будет говорить директор Нойманн.
В динамике на несколько секунд стихло, а затем раздался знакомый голос:
– Здравствуй, Карл.
– Добрый день, Анна.
– Карл, у нас серьёзная ситуация.
Было бы странно, если бы она позвонила по пустяковому поводу. Хотя, как раз сегодня повод был, но вряд ли директору есть до этого дела.
– Где именно?
– Недалеко от твоего места, в Швеции. Поэтому я тебя и дёргаю. Ты – ближайший мой сотрудник в этом районе.
И ни слова о том, что этот сотрудник сейчас находиться в отпуске. Однако величие окружающего пейзажа и аромат сигарного дыма уберегли Карла от расстройства по поводу такой ерунды.
– Что случилось?
– Пропал пассажирский самолёт. Проверь свою почту, тебе должны отправить краткий меморандум о происшествии. Там есть несколько странных обстоятельств, поэтому привлекли военных. Мне нужно, чтобы ты представлял наши интересы и обеспечивал взаимодействие с гражданскими. Штаб поисковой операции разворачивают на базе аэронавигационного узла Стокгольма. Все необходимые адреса и контакты мы тебе высылаем. Твои полномочия тоже подтверждены. Форма тебе нужна?
– Пока не знаю. Приеду на место, сориентируюсь.
– Хорошо. Сколько тебе потребуется времени?
Карл мысленно прикинул. Самое долгое – добраться до шоссе. Дальше можно по трассе Е16 спуститься до Осло и сесть на самолёт или, минуя аэропорт, сразу рвануть в Конгсвингер, а оттуда – на Карлстад и далее, своим ходом до Стокгольма. Какой вариант выбрать, можно поразмыслить по дороге.
– К вечеру буду.
– Прекрасно. Не выключай связь. Мой помощник будет вводить тебя в курс дела и сообщать обо всех новостях. Да, и вот ещё что, Карл. С днём рождения.
– Спасибо, Анна.
– Удачи, Карл. – Директор кризисного центра объединённого штаба НАТО в Северной Европе, Анна-София Нойманн положила трубку в далёком Брюнсюме, небольшом городке к северо-востоку от Маастрихта. В нескольких сотнях километров к северу от неё, на краю величественного Нэрёй-фьорда, Карл Рихтер ощутил, как его внутренний кот тщеславия сладко замурлыкал в ответ на поздравление начальницы. Несколько секунд он позволил себе насладиться этим приятным чувством, после чего затянулся в последний раз и придирчиво оглядел остаток сигары. Оставалось ещё больше трети. Нет, пожалуй, у него рука не поднимется его выбросить. Может, подвернётся важный повод выкурить его без остатка до следующего дня рождения? Майор бундесвера Карл Рихтер, офицер подразделения разведки Сухопутных войск и сотрудник упомянутого кризисного центра НАТО, пристроил окурок сигары в гранитную расщелину, где тот должен был погаснуть естественным путём, а сам принялся собирать свои вещички.
Спасательная операция затягивалась, а времени у них оставалась всё меньше. Как ни хотелось Коби разделить уверенность пастора Майера в том, что в болоте они не потонут, текущее положение дел оптимизма не добавляло. Они закрыла правую пассажирскую дверь сразу после того, как отцепили надувной трап, запретили без необходимости шататься по самолёту, чтобы не раскачивать его, но тот, тем не менее, продолжал погружаться в грязную лужу трясины. Медленно и верно. Где там было дно, о котором говорил пастор? Поскорей бы, а то текущая по полу салона мутная вода начинает действовать на нервы.
В который раз она подошла к иллюминатору по правому борту. Только что в болото плюхнулось третье дерево, и люди на берегу готовились валить четвёртое. За всё это время они не прервались ни на минуту. Теперь, когда площадка немного расчистилась, стало ясно, что их очень мало, всего несколько человек. Успеют ли эти неожиданные ангелы доделать задуманное? Как жаль, что они сами заперты здесь, в самолёте, и не способны ничем помочь спасателям. Всё возможное со своей стороны они уже сделали. Четыре надувных трапа сняты со своих мест и приготовлены для строительства импровизированного моста. Один парень даже предложил было надеть всем спасательные жилеты и попробовать добраться до берега ползком по трясине, но на него посмотрели, как на идиота. По крайней мере, наплыва добровольцев не случилось. Какой-то пассажир постарше – кажется, это его жену помогал вытаскивать из болота пастор Майер – заметил, что идея, возможно, сработает, но он приберёг бы её на самый крайний случай.
Впрочем, троим оставшимся в строю членам экипажа забот хватало. Для начала Коби попросила всех забрать из ручной клади ценные вещи и лекарства, если они кому-то необходимы. Потом им пришлось придумать что-нибудь подходящее для переноски тяжелораненых. Лукас прошлёпал по грязи в салон первого класса и приволок оттуда все пледы, какие смог. Некоторые из них были в пятнах крови, но привередничать не приходилось. Из пледов соорудили импровизированные носилки. Потом занялись повторным осмотром и перевязкой пострадавших. Очень кстати оказалось, что Хелен Шэннон, которая на своём опыте первой узнала, во что именно они приземлились, работает медсестрой, а её муж, Джеймс – пожарный. Так что они активно и профессионально подключились к работе.
Больше всего хлопот доставила Мэнди Уэстфилд. Нужно было сделать нормальную повязку на обрубке её голени, ослабить жгут, чтобы восстановить кровообращение, потом наложить его снова. При всём при этом сама Мэнди находилась в сознании. Дьявол, насколько проще работать с человеком в беспамятстве! Поворочал его, как тебе надо, сделал необходимые манипуляции, а он лежит себе спокойно, ну, может быть, слегка стонет. По крайней мере, не орёт во всё горло, когда ему разматывают повязку на рваной культе, отдирая слои марли со свернувшейся кровью от живого мяса, или потом, когда ослабляют жгут, и кровь со страшными спазмами и судорогами снова идёт по пересохшим сосудам и тканям. И уж конечно человек без сознания не устроит истерику, случайно посмотрев вниз и заметив, что левая нога теперь сильно отличается от правой тем, что стала короче и на ней не хватает ступни.
Они все порядком вымотались, и Коби казалось, что её силы и душевное равновесие держаться на такой тонюсенькой паутинке, что хватит любого события – ещё одного несчастного случая, громкого звука, порыва сквозняка, яркой вспышки – и она просто ляжет на пол, прямо в грязную лужу, свернётся калачиком, прижав к зубам стиснутые в кулак пальцы. И завоет – тонко, жалобно, по-щенячьи. Вся её воля просвечивала дырками, как старый шерстяной свитер, изъеденный молью, организм работал на парообразных остатках жизненной энергии. Только рефлексы, обязательства и необходимость заставляли держаться. Да ещё коллеги. Их так мало осталось в строю, что выйти из игры было не просто предательством. Это казалось запредельным свинством.
Когда холодная грязная вода на полу салона стала доходить уже до щиколоток, в аварийном люке над правым крылом возникло лицо пастора.
– Мисс Трентон, можно вас на пару слов?
Она подошла. Майер протянул ей руку, помог выбраться на крыло. Там было свежо и очень светло.
– Коби, наши новые друзья, похоже, закончили с основой, – он кивком указал на лежащие в болоте поваленные деревья, на которые люди с берега начали наваливать обрезанные ветки и тонкие деревца. – Мы со своей стороны готовы подтянуть трапы и соорудить свою часть моста. Вы уже решили, в каком порядке мы будем переправлять пассажиров?
«Мы». Почему-то она обратила на это слово внимание.
– Пока нет, но, наверное, стоит сначала вынести раненых?
– Возможно, но я бы предложил другой вариант. Давайте сначала переправим тех, кто может ходить – пожилых, женщин, детей, легкораненых. Так мы облегчим самолёт и протестируем переправу. Потом аккуратно, по одному, вынесем тяжёлых. В конце выйдут все остальные. Что скажете?
– Отлично, – честно говоря, она была рада, что кто-то подсказал ей готовое решение. – Давайте так и поступим.
– Тогда надо начинать готовиться. Мы будем строить переправу, а вы разбейте людей на группы и пусть те, кто идёт последними, выбираются на левое крыло, чтобы уравновесить самолёт. Хорошо?
– Хорошо, – она кивнула и снова полезла в сырые сумерки салона.
Почему она решила, что должна оставаться на тонущем в болоте самолёте до последнего? Как вообще человек принимает на себя ответственность? Всё хорошо и понятно в армии, к примеру, где выбывшего командира заменяет следующий по званию младший чин. Но если случается так, что старшие по званию заканчиваются и в строю остаются одни рядовые, откуда вдруг берётся тот, кто кричит: «Слушай мою команду!» или «Делай, как я!»?
Коби Трентон некогда было задумываться об этом. Так получилось, что все ждали её слова, полагались на её решения, подходили к ней с вопросами. Лукас и Рамона, пастор Майер – все непрерывно сновали вокруг неё, совещались с ней, уходили и возвращались. Тот же пастор формально мог убраться с первым же отнесённым на берег тяжелораненым и не приходить обратно сюда, внутрь разбитой, умершей машины, медленно тонущей в болоте. Однако ж нет, вот он, снова возник в люке над правым крылом.
– Всё в порядке, она на берегу, – это про Мэнди Уэстфилд.
Пассажиры, остававшиеся на борту, встретили известие аплодисментами. С левого крыла, где собрались мужчины, которые должны были уходить последними, донёсся одобрительный свист. Все предвкушали скорое завершение кошмара. Пастор похлопал в ладоши вместе со всеми.
– Ну, давайте, кто следующий?
Они примерно полчаса выводили стариков, женщин, детей и раненых. Бережно, по одному, тщательно страхуя. Незнакомцы с берега сновали по гати взад-вперёд, иногда поскальзывались, проваливались по колено в болото, но аккуратно переводили спасённых на твёрдую землю. Некоторые из пожилых людей, оказавшись на берегу, напрочь отказывались уходить вглубь леса, помогали другим преодолеть гать, подняться на невысокий, но крутой берег. Ещё полчаса ушло на переноску тяжело пострадавших. В их числе оказалась и Кара Купер. Идти самостоятельно она не смогла. Даже попытка опустить ноги в десятисантиметровый слой мутной воды на полу салона ввергала девушку в истерику, как будто в этой холодной жиже прятались невидимые щупальца, которые непременно схватят её и утащат в ледяную, чёрную пучину болота. Так что пришлось укладывать Кару в импровизированные носилки из пледов и нести на берег на руках, в то время как она лежала, крепко зажмурившись и для верности закрыв лицо руками.
К тому моменту, когда подошло время переходить на берег всем остальным, самолёт уже настолько увяз в трясине, что вода в салоне поднялась до середины голени. Крылья всей площадью лежали на поверхности болота, жижа местами начинала заползать на их верхнюю сторону. Коби залезла с ногами на кресло возле аварийного люка, ведущего на левое крыло. Стоять в холодной воде уже не было никаких человеческих сил. Лукас Кауфман дежурил в салоне возле выхода на правое крыло, пастор Майер страховал переход с крыла на импровизированный понтонный мост из аварийных трапов. Рамону Брукнер они отослали на берег.
Борт NP412 покидали последние оставшиеся. Мимо неё шла вереница плеч, спин, голов. Коби внезапно овладела болезненная неуверенность – всех ли людей на борту они собрали? Так бывает, когда перед выходом из дома начинает терзать смутная тревога: всё ли я взяла? Не забыла ли выключить плиту, воду, утюг, запереть окна? Она несколько раз осмотрела салон – в одну сторону, потом в другую. Не видна ли за спинками сидений чья-то голова, не задремал ли там кто, не потерял ли сознание кто-то из раненых? Коби перебирала в памяти все свои действия после посадки. Не пропустили ли они кого-нибудь? Пилоты? Она вспомнила безвольное тело командира экипажа с залитой кровью головой, мокрое от пота лицо второго пилота, удерживающего самолёт в воздухе. Билл, Беннет… Сейчас на том месте, где были они, зияет огромная дыра, в которую вползает болото. Ребята и девочки из их команды? Нет, она чётко знает, кто из них и где сейчас находится, разве что тела Мартина не видела своими глазами. Но Лукас и пастор твёрдо сказали: его больше нет. Как и всех тех, кто остался в салоне первого класса. Как и останки, которые она своими глазами видела в хвостовом отсеке. Она вздрогнула и закрыла глаза, подавляя мучительный порыв желчи, проникший в глотку при этом воспоминании.
Кто-то тронул её за плечо. Коби Трентон встрепенулась, открыла глаза.
Лукас.
– Мы закончили, Коби. Пора уходить.
Она выглянула в люк. На крыле пусто. Ещё раз осмотрела салон. Никого.
– Точно все?
– Точно. Идём.
Чувствуя пониже горла странное щемящее чувство, она по сиденьям пробралась к аварийному выходу на правое крыло. У его конца пастор Майер, стоя на коленях, придерживал руками надувной трап, на который по очереди забирались последние пассажиры. Когда подошли они с Лукасом, пастор посмотрел на них и коротко кивнул. Он пошёл первым, Коби за ним, Лукас замыкал.
Когда мягкое синтетическое полотно заколыхалось под ней, она коротко ойкнула, присела, опустилась на колени. И так же, на четвереньках, опираясь руками на туго накачанные баллоны по бокам, засеменила вперёд. Пастор ждал её впереди, у перехода на следующий плот, терпеливо вытянув руку.
Чем дальше они уходили по переправе от самолёта, тем сильнее наваливалась на плечи Коби жуткая, нечеловеческая, совершенно невыносимая усталость. Ей стоило огромного труда подняться на ноги, когда закончились трапы, и нужно было переходить на импровизированный мост их брёвен и веток. Пастор по-прежнему шёл впереди, пробуя гать на устойчивость и вытянув назад руку, чтобы она могла при случае на неё опереться. Коби шла, поскальзываясь на залитых грязью стволах, перед глазами всё плыло и сливалось. Пот струился по лбу, заливал глаза, стекал струйками за воротник форменной блузки. Ещё шаг, ещё немного.
Толстый сук, лежавший поперёк гати, весь облепленный илом и зелёными водорослями, вдруг выскользнул из-под её ноги. Коби потеряла равновесие, судорожно всплеснула руками, промахнулась мимо протянутой ладони пастора, попыталась опереться на ветку, торчавшую слева из поваленного дерева. Не попала и под предупреждающий крик Лукаса полетела вниз, во взбаламученную жижу рядом с гатью. По лицу, рукам, плечам хлестнули тонкие ветви, торчавшие из поваленных брёвен, она прорвала их тонкую завесу и ухнула в топь левым боком. Тело охватило со всех сторон отчаянным холодом, вязкая масса стиснула грудь, руки, ноги, бёдра. Она инстинктивно взмахнула руками, как пловец, правая вырвалась на свободу, ударилась обо что-то твёрдое. Коби испытала мгновенный прилив отчаянного ужаса, захотела завизжать во всё горло, но тут что-то вцепилось в её руку и с силой дёрнуло. Она поперхнулась жидкостью, попавшей в рот, и вдруг почувствовала, как голова вырывается из плена ледяной жижи. Попыталась открыть глаза – перед ними замелькали разноцветные радужные пятна. Что-то схватило её с боку, больно прищемило кожу. Она наконец-то открыла рот, выдохнула грязь, попыталась взвизгнуть, закашлялась. Кто-то громко кричал слева от неё. Коби мотнула головой, сбрасывая с ресниц болотную жижу, распахнула глаза. Прямо перед ней, в паре десятков сантиметров оказалось лицо пастора Майера. Он лежал плашмя поперёк гати, одной рукой вцепившись в её предплечье, а второй пытаясь перехватить тело Коби ближе к талии. Встретившись взглядом с её перепуганными, круглыми глазами, он выдохнул коротко:
– Держу. Не… бойся. Я тебя… держу.
Сзади к нему на помощь подоспел Лукас, ухватил его одной рукой за плечо, второй потянулся к Коби. Слева возник здоровенный мужчина в пятнистой униформе, опустился на колено, выбросил по направлению к ней широкую ладонь, крикнул что-то громко на непонятном языке. Она вырвала из грязевого плена левую руку, протянула наверх. Здоровяк плотным замком сцепил на её запястье огромную пятерню, начал подниматься во весь рост, потянул стюардессу за собой, извлекая из топи. Клаус выпустил руку Коби, быстро поднялся на ноги, перехватил за талию. Вдвоём с незнакомцем они втянули её на гать, поставили на ноги. Вот только ноги отказывались служить своей хозяйке, отчаянно дрожали и подгибались. Здоровяк указал на Коби красноречивым жестом – придерживайте её, мол – и повернулся к берегу. Лукас и пастор подхватили девушку, закинули её руки себе на плечи, бережно повели. Незнакомец шёл впереди, постоянно оглядывался, правую руку держал на излёте назад, как давеча пастор. Шаг за шагом они преодолели разделявшие их с берегом полтора десятка метров. Дойдя до обрывчика, здоровяк ловко вспрыгнул наверх. Обернулся, присел, протянул вниз могучие ладони. Пастор с Лукасом подтолкнули Коби наверх, детина подхватил её под мышки, легко, как ребёнка, поднял и бережно поставил на берег. Колени подогнулись, она опустилась на четвереньки, опёрлась на землю руками. Пальцы погрузились в густой слой рыжей сухой хвои. Незнакомец склонился рядом, сказал что-то непонятное, но с отчётливой интонацией ласки, легонько похлопал её широкой ладонью по спине.
Вокруг кипела суета. Количество незнакомых людей в странной униформе резко увеличилось, отовсюду раздавались громкие голоса, знакомые слова смешивались с неизвестной речью. Коби Трентон стояла на четвереньках посреди всей этой суеты, не в силах сдвинуться с места. Мокрая грязная одежда облепляла тело. Колотила дрожь. Тряслись локти, плечи, по позвоночнику проходили волны озноба, зубы мелко постукивали друг о друга. Сухие иглы лесной полстилки кололи колени, ладони. Проходя через эту мягкую подушку, её пальцы нащупали и никак не хотели отпускать успокаивающе надёжную основу мироздания, с которой она уже не надеялась снова встретиться.
Землю.