чёрная стезя
Роман в трёх частях
Пролог
Лицо Марка Стешко с раннего утра было лучезарным. Его обуревала беспредельная радость: жинка Евдоха, наконец-то, подарила ему долгожданного сына. До этого дня каждые два года на свет появлялись одни дочери. Четыре мокрохвостки наплодилось уже, а вот сына Бог не давал. Дочерей было бы пять, однако старшенькая Полина на третьем году жизни внезапно заболела и вскоре умерла.
Господь, вероятно, услышал его молитвы и в конце концов смилостивился. Сегодня с восходом солнца Марк услышал пронзительный крик выбравшегося на свет наследника.
Прошло больше двух часов с того момента, когда его сын дал о себе знать, однако бабки-повитухи всё ещё крутились вокруг роженицы. За закрытыми дверями слышались их шаркающие шаги и приглушённые голоса. В комнату Марка не пускали, хотя он порывался пройти к жене несколько раз.
– Ще рано, – недовольно пробурчала в первый раз бабка Маруся по отцовской линии. Она вышла из комнаты и захлопнула дверь перед носом Марка.
– Нехай чадо обсохне, а Евдоха з дитиною посплять. Уморилась бидолаха, змучив ее син, пробираючись на свит божий. Богатир уродився. *
Бабка умолкла на секунду, припоминая, с какой целью она вышла из комнаты и, вспомнив, направилась в кухню.
– Та не путайся ты пид ногами у мене, – бросила она на ходу. – Справ у тебе нема, чи що? Буде ще час подивитися на сина. **
Второй раз Марк попытался увидеть сына после завтрака.
– Який ти невгамовний, Марочко! Спить твоя дружина, и син твий спить. Балакай тыхесенько. ***
Показать новорожденного она пообещала через пару часов. Бабка Маруся была единственным человеком в семье Стешко, которой Марк позволял говорить с собой таким тоном. Он являлся главой семейства, и никому из домашних лиц не было позволительно спорить с ним или повышать голос. Марку шёл тридцать второй год, но, несмотря на молодость, ему выпало в жизни повидать многое.
________________________ *Пусть дитя обсохнет, а Евдокия с сыном поспят. Уморилась бедняга, измучил её сын, пробираясь на свет божий. Богатырь уродился.
**Да не путайся ты под ногами у меня! Дел у тебя нет, что ли? Будет ещё время посмотреть на сына.
***Какой ты неугомонный, Марочко! Спит твоя жена, и сын твой спит. Говори тихонько.
… Марк отвоевал на фронте за веру царя и отечество без малого два года. Боевой путь солдата царской армии он начинал в Галиции в августе 1914 года в составе Юго-Западного фронта. Потом было тяжёлое отступление на восток, холодная и голодная зима в окопах в полусотне вёрст от города Станислава. Лишь в конце июля 1916 года, собрав силы, русская армия опять пошла в наступление. На переправе через реку Стоход Марк Стешко поймал пулю австрийского солдата.
Главой большого семейства ему суждено было стать после смерти отца. Отец его, Сидор Михайлович Стешко, четыре года назад сложил голову на поле брани гражданской войны. Он исполнил свой солдатский долг поровну между обеими противоборствующими сторонами, словно отвесил его на весах, отслужив полгода вначале в белой армии, а затем такой же срок в красных частях.
Отец служил возницей в обозе и однажды угодил под разрыв случайного снаряда, прилетевшего со стороны белых. Повозка разлетелась вдребезги, коня убило наповал, а боец красной армии Сидор Стешко получил смертельное ранение, будто в отместку за свой переход к красным.
В гражданскую войну Марк избежал мобилизации как в белую, так и в красную армию. Ещё в 1916 году в результате ранения его списали подчистую. Из госпиталя он вернулся домой с двумя отметинами об этой войне в виде двух небольших ямок на теле, затянутых тоненькой кожицей. Одна ямка была на спине под левой лопаткой, а другая –напротив, на левой стороне груди. Австрийская пуля прошла навылет. Осколок же лишил Марка фаланги большого пальца и полностью оторвал указательный палец на правой руке. Порог родной хаты защитник царя и отечества переступил с георгиевским крестом на гимнастёрке.
У Марка не было братьев. Три старших сестры давно вышли замуж и жили своими семьями в соседних сёлах. Мать ушла в лучший мир через год после гибели мужа. Все женские дела сейчас лежали на плечах бабки Маруси. Евдоха была у неё в помощницах. Она молчаливо и безропотно исполняла все распоряжения бабки Маруси, хотя целая орава собственных ребятишек отнимала у неё уйму времени. Очень часто Евдоха ложилась спать позже всех. Но Марк никогда не слышал, чтобы жена роптала на тяготы жизни. За это он и любил её.
Евдокия Жалейко была из бедной семьи. Ветхая родительская хата под соломенной крышей стояла на отшибе в конце деревни. В полусотне метров от хаты проходила дорога на мельницу. С этой самой дороги и присмотрел однажды себе невесту шестнадцатилетний Марк, сидя в телеге на мешках с зерном. Увидев у колодца худенькую чернобровую дивчину с толстой косой, он сразу потерял покой и сон.
Дуня была моложе Марка на один год, на день помолвки ей едва исполнилось шестнадцать лет. Бабка Маруся не одобряла ранний брак единственного внука, тем более с дочерью бедняка. При удобном случае она высказывала своё недовольство, которое витало в её голове.
Сидор соглашался с нею, но через полгода, насмотревшись, как изводится от любви Марк, он в конечном итоге махнул рукой на всё и направил к Адрею Жалейко сватов.
Так бесприданница Дуня влилась в безбедное семейство Стешко.
… Марк отправился на конюшню к волам. На сегодня у него был запланирован выезд в поле – земля уже выстоялась для вспашки, и нельзя было упускать ни дня. Рождение сына спутало ему намеченные планы, однако он не мог покинуть хату, не увидев новорожденного.
В конюшне Марк застал деда Трифона – отца своего батьки. Тот возился в стойле у вороного жеребца Орлика. Вычистив полы, дед скрёб щёткой холку коня. Орлик вздрагивал, нервно перебирал копытами и косил лиловым глазом на старика. Тот в ответ хлопал коня по хребтине и что-то успокаивающе бормотал любимцу.
– Ну що, дид, готовий твий Орлик працювати?
– А як же. Зараз готовий.
– А волы?
– И волы готови.
– Добре дид, дуже добре. Вот побачу синку, и поедэмо мы з тобою у поле. Орати вимагаеться. Ти, дид, згоден?
– Я-то що? Поедэмо, якщо потрибно. Тильки корысти з мене, як зи старого цапа – одни збитки.
– Не прибедняйся, дид, – рассмеялся Марк. – Ти мужик ще в сили. Он як Орлика обхаживаешь! Коняка не може навить на ногах устояти. *
Дед Трофим был вторым мужчиной в большом семействе Стешко. Ему шёл восемьдесят второй год, но он был ещё крепок и выполнял большой объём физической работы по хозяйству, которой хватало для него с лихвой.
В большой конюшне содержались два вола, лошадь, корова с годовалой тёлкой, пара свиней, куры, индюки, коза и несколько овец. Такое поголовье скотины требовало постоянного ухода.
Дед вставал до восхода солнца и сразу отправлялся в конюшню. Он любил возиться со скотиной и пропадал в конюшне до позднего вечера. На Марке лежали более тяжёлые работы.
_______________________
*– Ну, что, дед? Готов твой Орлик работать?
– А как же. Конечно готов.
– А волы?
– И волы готовы.
– Хорошо, дед, очень хорошо. Вот посмотрю на сына, и поедем мы с тобой в поле. Пахать требуется. Ты, дед, согласен?
– Я-то что? Поедем, если требуется. Только проку с меня, как от старого козла – одни убытки.
– Не прибедняйся, дед. Ты мужик ещё в силе. Вон как Орлика обхаживаешь! Конь не может даже на ногах устоять.
– Пошутковал я, диду. Запишайся з бабами, впораюся один як-небудь. Ось тильки побачу синку одним оком, так и вирушу з землёю розмовляти. *
Марк помог деду натаскать соломы, принёс из амбара мешок с зерном, наносил из колодца воды для скотины, и только потом вновь направился в хату, чтобы увидеть сына.
Бабка Маруся, наконец-то, пустила его к жене.
Евдоха полулежала на взбитых подушках и кормила новорожденного грудью. Малец с закрытыми глазами неумело, и, как показалось Марку, лениво елозил по соску крохотными губами. Вправляя сосок в рот младенца, она тихо, почти беззвучно смеялась сдавленным смешком.
– А ну-ка, Дуня, дай мени подывиться на хлопця! Де його писунька? – прогремел в дверях голос Марка.
– Чого горло дереш? Чи з розуму зийшов? – бросила ему в спину бабка Маруся. – Нэможно ж так кричати, тыхесенько треба. **
Марк подошёл к кровати и остановился в нерешительности. Потом наклонился над свёртком, восторженно произнёс:
– Синку…чертяка мий…
Других ласковых слов у Марка не нашлось. Он стоял и улыбался от счастья, глядя то на дитя, то на жену. Затем обменялся с Евдохой несколькими фразами о домашних делах и вышел из комнаты. Радостно насвистывая, направился к конюшне. Теперь он убедился воочию, что не произошло никакого подвоха, что у него, наконец-то, действительно появился на свет сын.
Когда Евдоха забеременела в шестой раз, он пригрозил, что убьёт её, если она снова принесёт ему в подоле мокрохвостку. Сейчас Марк вспомнил об этом и тихо рассмеялся.
Пашня располагалась в двух верстах от деревни. Марк остановил волов у края, прошёлся вдоль межи. Несколько раз он останавливался, набирал в пригоршни землю. Растирал между ладонями, внимательно рассматривал. Оставшись довольным, вернулся к волам. Прежде чем начать пахоту, обратил взор в небо и трижды перекрестился. Потом поплевал на ладони, ухватился за ручки плуга.
– С Богом, – проговорил Марк вполголоса и всем телом навалился на плуг.
Пара круторогих быков натянула постромки. Лезвие плуга, сверкнув на солнце отбеленной сталью, вонзилось в жирную влажную землю и стало резать борозду.
_______________________ * – Пошутил я, дед. Оставайся с бабами. Справлюсь один как-нибудь. Вот только посмотрю на сына одним глазком и сразу отправлюсь с землёй разговаривать.
** – А ну-ка, Дуня, дай мне полюбоваться на хлопца! Где его писюнька?
– Чего глотку дерёшь? С ума сошёл? Нельзя так орать, тихонечко нужно.
Марк уверенно шёл за плугом и наблюдал, как эта земля, словно чёрное масло из-под большого ножа, нарезалась узким сплошным куском и с покорностью переворачивалась, будто ложилась на безразмерный ломоть хлеба. Он любил землю, знал её потребности и нутром чувствовал немые просьбы пашни, ставя землю в один ряд с живностью.
Когда земля иссыхала под лучами палящего солнца, и её поверхность трескалась, как поражённая болезнью кожа, а потом истиралась сухим горячим ветром до серого пепла, Марк, не стыдясь сторонних глаз, становился на колени посреди поля и просил у Бога дождя. Он устремлял свой вопрошающий взор в яркую синеву неба без единого облачка и долго молился.
И не было ещё случая, чтобы его молитвы не были услышаны небесами. Пусть не сразу, а лишь через несколько дней насупившиеся небо вдруг оглушительно взрывалось, испуская ослепительные молнии, и затем сбрасывало на пашню плотные потоки воды. Измученная зноем земля жадно поглощала влагу, выпивая в низинах пашни большие лужи за считанные минуты.
Шагая за плугом, Марк в очередной раз подумал, что поступил правильно, не примкнув к большевикам…
… Впервые он услышал о них в окопах зимой 1916 года. Это было за год до февральской революции. Русские солдаты к тому времени уже устали от войны и начинали роптать. В армии начиналось брожение. Большинство солдат всё ещё не знало о причинах и целях войны, неожиданно свалившейся им на голову. Они устали от голода, холода, вшей, офицерских зуботычин и многих унижений, которые приходилось терпеть рядовому бойцу. На робкие вопросы солдат офицеры замысловато отвечали, что какой-то серб убил австро-венгерского эрцгерцога с женой, и за это австрияки и германцы, якобы, решили побить всех сербов. Кто такие сербы, где живут, многие солдаты не знали и не понимали, почему «из-за какого-то убивца-серба Германия удумала воевать»?
На передовой появились первые агитаторы большевиков. Они толковали неграмотным крестьянам, что людей ведут на убой только по капризу царя, и поэтому такого правителя надо свергнуть, а войну остановить. Агитаторы произносили такие лозунги, которые были понятны любому солдату. «Долой войну!» «Мир – народам!» «Земля – крестьянам!» «Фабрики – рабочим!» «Власть – советам!»
Марк невольно стал прислушиваться к их речам, поскольку в пламенных выступлениях говорилось о мире, земле и хлебе. Плюгавенькие человечишки в пенсне призывали создавать солдатские советы, которые будут контролировать действия на фронте и укрощать зарвавшихся офицеров.
На какое-то время в сердце Марка вспыхнула революционная искра, но очень быстро потухла, так и не сумев воспламенить в нём большевистского огня.
То, что большая часть офицеров являлась мразью, Марка не нужно было убеждать. За время службы он сполна испытал их скверные поступки на собственной шкуре.
Для офицеров рядовой состав – сброд, быдло, скотина, с которой даже не стоит церемониться, отправляя на верную смерть порой без оружия и боеприпасов. И когда речь заходила о земле, которую большевики обещали поделить поровну с неимущим классом – в головах солдат появлялись мысли о поддержке предстоящего мятежа.
Марк придерживался иного мнения. В своей деревне он насмотрелся на так называемых бедняков. В его глазах всё они были бездельниками и пьяницами, за исключением отдельных личностей, вроде его тестя, которого несправедливо обидела судьба. Но и тесть когда-то жил в семье небедного крестьянина Власа Жалейко.
Виной бедности стал пожар, который спалил добротный дом, большую часть хозяйства и самого Власа с жинкой и двумя детьми. Спасти удалось лишь самого младшего – тринадцатилетнего Андрея Жалейко, будущего тестя Марка. Рухнувшая крыша покалечила хлопцу ногу, он остался хромым на всю жизнь.
Три года Андрейко был наёмным работником у мельника, а потом, окрепнув и скопив небольшие гроши, отстроил часть сгоревшего родительского дома. В середняки не выбился, но и не нищенствовал.
Справедливо ли будет отнять землю у зажиточных, но трудолюбивых крестьян, которые трудятся на ней от зари до зари, и отдать её этим шаромыжникам? Чем обернётся такая затея? Тут уж ни думать, не сомневаться не приходится: через пару лет ухоженная земля зарастёт бурьяном!
Размышляя таким образом, Марк пришёл к окончательному выводу: ему не по пути с большевиками. И как только такая мысль появилась в голове, все его сомнения развеялись сами по себе.
После госпиталя он вернулся в родное село и стал жить так, как жил до призыва на войну, занимаясь единоличным хозяйством.
И в гражданскую войну он даже мысленно не был на чьей-либо воюющей стороне. Проходили через село белые – Марк не испытывал к ним ненависти, но и не одобрял их действий. И к красным он не испытывал особых симпатий, поскольку те, как и белые, требовали от него продовольствия, а, пополнив свои запасы, вели себя так, будто выдача зерна, муки и сала была узаконенной обязанностью сельского труженика. И плевать было и белым, и красным, как будет переживать зиму сам Марк с малыми детишками, да со стариками в придачу.
Всё это, к счастью, осталось в прошлом. Большевики смели с престола царя, власть сменилась, но у него в собственности, слава Богу, по-прежнему оставалась земля. Был добротный дом, полный двор живности, была жинка и детки, наконец-то появился наследник. Что ещё нужно для счастья простому крестьянину?
…Появившийся на горизонте всадник прервал размышления Марка. Лошадь под незнакомцем шла галопом, оставляя за собой плотный хвост пыли.
Совсем скоро стал слышен топот копыт, еще через минуту появилась возможность разглядеть самого всадника. Конь перешёл на рысь, замедлил бег и остановился у края вспаханного поля. Ноздри разгорячённого рысака широко раздувались, он громко всхрапывал и часто перебирал ногами, словно намеревался исполнить танец перед появившимся человеком.
– Эй, пахарь! Не видал ли часом подводу с двумя мужиками? – не удосуживаясь поприветствовать Марка, сходу задал вопрос всадник. Был он в кожаной куртке и форменной фуражке со звездой, на поясе висел маузер в деревянной кобуре.
Марк остановил волов, повернулся к всаднику всем телом. Помедлив, сделал несколько шагов навстречу. Лицо человека в седле показалось ему знакомым, и Марк тотчас вспомнил его.
Это был тот самый командир отряда Красной Армии Кривошеев Афанасий Дормидонтович, который в декабре 1918 года хотел конфисковать у семьи Стешко единственного коня для нужд революции.
Марк тогда воспротивился и готов был отстаивать жеребца даже ценой собственной жизни. К тому времени он ещё не успел полностью остыть от инцидента с унтер-офицером белой гвардии, стоявшего на постое в их селе неделю назад, и поэтому требование красного командира подействовало на него, как ветер на затухшие угли, моментально воспламенив мозг.
У белой гвардии, что квартировала в селе, кончались запасы продовольствия, её командир решил пополнить их за счёт жителей села насильственным путём.
Трое заготовителей во главе с унтер офицером двигались по селу, не пропуская ни одной хаты. Не обошли стороной они и семейство Стешко. Их встретил глава семейства – Сидор, отец Марка. Выслушав представителей белой гвардии, он согласился помочь в добровольном порядке, но готов был поделиться лишь одним мешком зерна и куском сала фунтов на семь. Этого унтер-офицеру показалось недостаточно, он распорядился осмотреть амбар.
Когда двое белогвардейцев двинулись выполнять распоряжение командира, на их пути встал Марк.
– Стоять, – сказал он негромко, его голос прозвучал зловеще. – Я сам принесу вам зерна и сала ровно столько, сколько сказал мой батька. И не фунтом больше. В амбаре вам делать нечего.
Отец смотрел на сына удивлённо и с неподдельным страхом. И было от чего округлиться его глазам. Марк говорил на чистом русском языке и вёл себя так, будто был старшим по званию и отменял поступившее распоряжение унтер – офицера.
– Что-о?! – завопил в бешенстве поручик, выхватывая из ножен шашку. – Как ты смеешь?! Прочь с дороги, скотина!
– Стой, поручик, не двигайся, – ничуть не испугавшись, всё так же негромко осадил унтер-офицера Марк. – Не доводи до греха. Шашкой я умею махать не хуже тебя. Только в Галиции я ею рубил головы врагам Отечества, а не размахивал перед глазами безоружных крестьян.
Их глаза встретились. Маленькие, чёрные, колючие от гнева, испуганно стреляющие из-под тонких ниточек бровей поручика и карие, большие, вспыхнувшие огнём решительности, глаза Марка.
Некоторое время они стояли в полушаге друг от друга, испепеляя один другого в гробовой тишине. Потом Марк развернулся и направился в амбар. Он принёс мешок зерна и бросил его перед ногами унтер-офицера. Сидор положил сверху увесистый кусок сала, завёрнутый в холщовую тряпку.
С минуту поручик продолжал стоять, сверля Марка буравчиками мышиных глаз. Гнев его не улетучился. Желваки, твёрдые, как два небольших речных голыша, периодически перекатывались на узких худых скулах.
– Чего уставились?! – визгливо прикрикнул он на солдат. – Несите в сани, живо!
Мобилизованные мужики, совсем не похожие на военных, сорвались с места, и, путаясь в полах длинных шинелей, с удивительной расторопностью ухватились за мешок, понесли. Поручик напоследок зыркнул на Марка пылающими глазами и, чётко развернувшись, будто исполнил элемент строевой подготовки на плацу, быстро зашагал со двора.
Через два дня в хату зашёл вестовой из штаба, сунул под нос Сидора Стешко какую-то бумагу с печатью и громко сообщил, что тот мобилизован на службу в белую армию.
Спустя неделю белое войско без боя покинуло село.
Не успела снежная позёмка замести лошадиные следы за околицей, как с противоположной стороны в село вполз потрепанный, обмороженный и голодный отряд красноармейцев. На переднем коне восседал человек, который сейчас предстал перед Марком…
– Ба! Какая встреча! – осклабился всадник в самодовольной усмешке. – Глазам своим не верю! Защитник царя и отечества! Жив ещё, георгиевский кавалер? Не подавился хлебом, украденным у советской власти?
– Как видишь, – не разделяя радости от встречи, угрюмо отозвался Марк. – Благодаря щедрости и доброте товарища Загоруйко ноги с голоду не протянул.
– Попридержи язык-то, контра недобитая, – прошипел, будто потревоженная змея, представитель новой власти. – Думаешь, я не знаю, как ты утаивал хлеб от советской власти? Думаешь, если его у тебя не нашли, то ты чист перед ней? Как бы ни так! Придёт время, большевицкая власть за всё спросит, не сомневайся!
Неостывший от бега конь Кривошеева крутнулся на месте, недовольно всхрапнул.
– Повторяю вопрос: видел ли ты повозку с двумя мужиками?
– При мне здесь никто не проезжал, не видел. Разве что утром, когда я был в селе, – Стешко неопределённо повёл плечами.
Кривошеев вцепился недоверчивым взглядом в лицо Марка, затем с растяжкой, явно недовольный ответом, проговорил:
– Ну, не видел, так не видел, какой с тебя спрос? Но учти: если соврал – ГПУ спросит за укрывательство! По всей строгости закона спросит!
– Так эти двое – контра? – прикинувшись простаком, миролюбиво спросил Марк. – Вот оно что! А вы, осмелюсь полюбопытствовать, в каком сейчас звании-должности?
Кривошеев с подозрением уставился на Марка. Ему показалось странным проявленное любопытство пахаря и насторожила услужливая манера общения. Стешко оставался в его памяти строптивым и заносчивым.
Вспомнился день, когда Марк в категоричной форме отказался передать своего коня в распоряжение отряда Красной Армии. Тогда его поведение было не таким смиренным, как сейчас. Кривошеев до сих пор помнит железную хватку его ручищ. Чуть было руку не сломал, паршивец, вырывая поводья жеребца.
«Чувствует свою вину перед советской властью, – рассудил Кривошеев. – Боится, что я могу припомнить прошлое, вот и лебезит».
– Я – начальник Беловодского ГПУ, – сообщил он для острастки. – Направлен советской властью, чтобы очистить район от контрреволюционной нечисти.
– О-о, большой чин, как я полагаю, – с неуловимой издёвкой в голосе отметил Марк. – Надо полагать, и помощники у вас имеются?
– А тебе какое дело? – напрягся Кривошеев и хищно прищурился.
– Соображаю, как скоро ГПУ выловит всех врагов народа, – сдерживая усмешку, с серьёзной миной на лице проговорил Марк.
– Не твоего ума дело, кто и как будет отлавливать белогвардейскую сволочь! – будто разозлённый пёс, ощетинился Кривошеев. – Пашешь землю – вот и паши, и не суй нос в чужие дела.
– Странно как-то, – продолжил Марк, делая вид, что не заметил взвинченности Кривошеева.
– Чего тебе странно?
– То, что такой большой начальник самолично и в одиночку занимается поимкой бандитов. Неужели больше некому ловить?
Я бы и тебя ловил самолично, окажись ты в бегах. Обошёлся бы без помощников. Нравится мне лично брать за грудки непокорных врагов и выводить на чистую воду. Эти двое – такая же скрытая контра, как и ты, Стешко. Вот приструню их, потом тобой займусь, если не прекратишь контрреволюционную деятельность.
– Не понимаю, о чём вы? – удивился Марк.
– Не прикидывайся невинной овцой. В ГПУ поступили сведения, чем ты занимаешься, – со злобой на лице проговорил Кривошеев. – Кто организует религиозные сходки по вечерам? Кто ходит по хатам с агитацией про Бога?
– Ничем подобным я не занимаюсь. А вот петь люблю, не отрицаю. Разве это противозаконно? – невозмутимо произнёс Марк.
– Петь-то не возбраняется, – зло усмехнулся Кривошеев. – Только вот поёте вы, почему-то, не революционные песни, и не гимн интернационала. Ваши песни Бога прославляют, а не советскую власть. А религия, как сказал вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин, – это опиум для народа. Поэтому и церковь в вашем селе закрыли, и попа прогнали. Однако, вам неймётся. По ночам стали собираться. Молитесь и поёте. Подобные действия – это антисоветская пропаганда и контрреволюционная деятельность. Так что, делай выводы, поп самозваный! Не угомонишься – загремишь в Сибирь.
– Ложные сведения у вас, товарищ начальник ГПУ Беловодского района, – на лице Марка мелькнула безобидная улыбка.
– Я тебе не товарищ, не умничай, – с раздражением выговорил Кривошеев и резко потянул за уздцы. Конь встал на дыбы, захрапел, потом громко заржал. Кривошеев ослабил поводья, опустил коня, тот нервно перебирал ногами на месте.
– Подумай о детях. Ты ведь у них единственный кормилец. Дед-развалюха не сможет заменить тебя, если дело закончится арестом.
– Веру в Бога я держу внутри себя и никого за неё не агитирую, гражданин начальник ГПУ. С ней я мёрз в окопах, ходил в штыковую атаку и только благодаря этой вере остался жив. Так-то вот.
– Тебе виднее, – пробурчал Кривошеев. – Моё дело предупредить. Только учти: поблажек твоему семейству не будет. Не посмотрю, что твой отец был бойцом Красной Армии. Пощады не жди.
Марк промолчал и, опустив голову, направился к волам.
– Стой! – крикнул ему в спину Кривошеев. – Спросить хочу.
Тот остановился, опять обернулся.
– Спрашивай.
– Где ты выучился русскому языку?
Марк усмехнулся, проговорил невесело:
– Учитель был норовистый, вроде тебя. Терпеть не мог, когда с ним разговаривали с примесью украинской мовы. Рефлекс во мне выработал во избежание зуботычин.
– Ха! А у меня другие сведения, – осклабился начальник ГПУ.
– Какие? – не удержался от вопроса Марк.
– Слышал я, будто ты гимназию окончил, а на фронте сильно хотел стать офицером. Был даже зачислен на учёбу в школу прапорщиков. Только вот примазаться к белогвардейскому стаду тебе помешала австрийская пуля. – Кривошеев злорадно хохотнул.
Ответа не последовало. Марк снова опустил голову, дошёл до покорно стоящих волов и с силой вцепился в ручки плуга.
– А ты, оказывается, хитрый хохол, – вполголоса процедил Кривошеев. – Ничего-о, пройдёт время, и случай подвернётся, чтобы отправить тебя куда-нибудь на перевоспитание. Был бы человек, а провинность всегда отыщется. Людей без греха не бывает.
Начальник ГПУ был осведомлён правильно. Марк Стешко действительно окончил гимназию. Он был единственным сыном в семье, и его отец, полуграмотный крестьянин Сидор, приложил все силы, чтобы обучить Марка грамоте. Он отвёз сына на учёбу в Луганск. Гимназию Марк окончил с отличием.
И про школу прапорщиков Кривошеев сказал правду.
…К началу 1916 года положение на фронте сложилось крайне тяжелое. Особенно сложно было на Юго-Западном фронте. Отборные гвардейские полки, преданные царю и Отечеству, несли огромные потери. Их отправляли на самые опасные и тяжёлые участки фронта. Они гибли несколькими сотнями в каждом бою, словно сгорали в адском огне. Кадровых офицеров не хватало, эту нишу военное руководство заполняло грамотными и храбрыми солдатами, направляя их в спешном порядке в школу прапорщиков.
Однажды летом 1916 года на рубеже реки Стоход завязался жаркий бой. Солдаты сходили в атаку за сутки около десяти раз, и каждый раз откатывались назад под плотным огнём австрийских войск.
На рассвете они, израненные и озлобленные, в каком-то отчаянно-диком порыве, с безудержной яростью повыскакивали из окопов и с криками «Ура!» стремительно понеслись на неприятеля.
Австрийцы дрогнули и не смогли устоять неистовству русских солдат, не успели отсечь атакующих ружейным огнём. Завязалась рукопашная схватка. Бой получился быстротечным. Спасаясь от русских штыков, австрийская пехота в панике покинула передний край.
На следующий день на передовую приехал сам генерал Брусилов. Он лично поблагодарил солдат за героическую атаку, а особо отличившимся в бою солдатам вручил георгиевские кресты. Среди награждённых был и Марк Стешко, который одним из первых ворвался во вражеские окопы. Прикрепляя «Георгия» к гимнастёрке Марка, генерал спросил его:
– Давно воюешь, солдат?
– С самого начала военной кампании, ваше высокоблагородие! –отрапортовал Марк лихо.
– Грамотный?
– Окончил Луганскую гимназию, ваше высокоблагородие!
– Прапорщиком хочешь стать? – с улыбкой и отеческой ноткой в голосе спросил генерал.
От неожиданного вопроса Марк опешил, растерялся и не смог быстро ответить. В горле в один момент пересохло, язык стал тяжёлым и не ворочался. Он у него будто онемел, и было от чего. Сам генерал Брусилов предложил ему стать офицером! Скажи кто-нибудь об этом ещё час назад, Марк бы от души посмеялся над глупой шуткой.
– Можешь не отвечать, солдат. По лицу вижу, что хочешь. Нет солдата ни в одной армии мира, у которого бы в вещмешке не был спрятан маршальский жезл.
Генерал повернулся к штабс-капитану, сопровождавшему командующего Юго-Западным фронтом, сухо распорядился:
– Оформите направление в школу прапорщиков. Солдат Стешко заслужил право быть офицером. – И пошёл дальше вдоль строя, останавливаясь для вручения награды очередному герою.
Марк долго ещё не мог прийти в себя от слов генерала. Он не мог поверить в то, что произошло, и не знал: радоваться ли ему такой новости, или печалиться? Здесь, в окопах, текла своя жизнь, скрытая от глаз высшего руководства. Генерал Брусилов что? Побывал на передовой однажды и уехал, а ему, Марку Стешко, предстоит и дальше здесь жить. Сидеть в окопах, ходить в атаки, выслушивать оскорбления и подчиняться бездарному и вечно пьяному поручику Смоленскому. По словам самого поручика, он был потомком князя Смоленского, родственника великого фельдмаршала Кутузова. Поручик не только не любил Марка Стешко, он его открыто ненавидел и презирал. Этот офицер всегда находил повод для издевательств, высмеивал при всех, называя Марка хохлацким мурлом или мешком с навозом.
Как-то, получив очередную порцию оскорблений, Марк наткнулся на прапорщика Осенина. Тот отвёл его в сторонку и по секрету поведал, что поручик Смоленский, оказывается, будучи ещё в юнкерах, влюбился в какую-то даму, которая предпочла его пламенную страсть богатому украинцу. С тех пор он, заслышав украинскую речь, вскипает до бешенства.
– Забудь на время хохлацкий язык, он раздражает Смоленского, давит ему на перепонки, – посоветовал умудрённый опытом прапорщик. – Наговоришься дома, когда вернёшься с войны. Понятно?
– Понятно, – повторил вслед за прапорщиком Марк и уже на следующий день начал общаться с сослуживцами только на русском языке.
Совет оказался дельным, стычек с поручиком действительно поубавилось. Но скрытая ненависть в этом человеке всё же осталась, она просто затаилась в сознании поручика и продолжала жить в нём, как инстинкт у хищного зверя при виде лёгкой добычи.
Приняв на грудь полкружки самогона или водки, Смоленский ударялся в воспоминания о светской жизни в Петербурге, о пьяных вечеринках и волочениях за дамами. Захмелев, выходил из своего укрытия и шёл к солдатам в поисках развлечений. Он уже не мог сдерживать себя, поскольку серая окопная жизнь ему опостылела, а изменить в ней что-то коренным образом не хватало ни сил, ни воли, ни мужества.
Что будет потом, когда Марк вернётся обратно в свой полк, но уже в чине прапорщика? Не следует питать наивной надежды, что отношение поручика к нему сразу изменится, станет пусть не дружеским, то хотя бы терпимым. Скорее, наоборот. Завидев на плечах неотёсанного мужика блестящие погоны прапорщика, он ещё больше рассвирепеет, ещё больше будет оскорблять его, воротить нос при встрече, а все гадости станут более изощрёнными и вырастут вдвое.
Переживания Марка длились недолго. Через неделю австрийцы пошли в наступление, и Марк, отбиваясь от нападавших, получил тяжёлое ранение. Видимо, стать прапорщиком ему было просто не суждено.
…Марк пахал до сумерек, остановившись лишь однажды, чтобы дать передышку волам. И всё время, вглядываясь в бегущий вал вывороченной земли, он будто переворачивал страницы последних лет своей жизни.
Неожиданная встреча с начальником ГПУ вывела Марка из равновесия, словно кончиком ножа безжалостно сделала надрез на едва затянувшейся ране, заставила эту рану вновь кровоточить.
Всего лишь год село жило в относительном благополучии, и Марку уже стало казаться, что все невзгоды позади. Чёрным пятном в памяти отложилась продразвёрстка «военного коммунизма». Словно огромная метла тогда прошлась по амбарам крестьян. Продотряды, созданные из рабочих Луганска, зверствовали, выскребая зерно до блеска досок.
Лето 1921 года было засушливым, зерновые сгорели. Урожай составил лишь небольшую часть от обычного, и даже эти крохи крестьянам не удалось отстоять.
Зимой начался голод, и многие семьи не выжили, умерли от истощения. Семья Стешко чудом избежала такой участи. Семейство спас дед Трифон. Ему случайно удалось подслушать разговор одного из членов продотряда о готовящейся облаве.
Всю ночь дед с Марком рыли глубокую яму в углу коровника. Загрузив туда более половины запасов зерна, они закидали яму соломой, присыпали метровым слоем земли и навалили сверху большую кучу навоза. Потом тщательно убрали все следы своей работы. Остатки зерна оставили лежать на видном месте.
Наутро к ним нагрянули активисты. Они располагали сведениями о примерном количестве зерна и муки каждого единоличника.
– Що таке!? Де решта!? – выкатив круглые глаза с красными прожилками, в негодовании спросил старший отряда, мужик лет сорока с мясистым лицом и усами Тараса Бульбы. – Чи ми не знаемо, скильки мае бути? Куди сховав!? Говори! *
– Всё здесь, – не моргнув глазом, с вызовом заявил Марк.
– Та нэхай вин не бреше! – пискляво выкрикнул известный лентяй и побирушка Олесь Кряка, зачисленный недавно в комитет бедноты.
– Вин ще скаже вам зараз, що воны уси голи, и йисты им немае ничого. Не слухайте кулака. **
– Сховали хлиб от совитской власти, сукины диты, прикинулиси биднотою? – старший отряда с ненавистью и презрением посмотрел на деда Трифона. – Мабуть, ты скаже, идэ зирно сховав?
– Не трогайте деда, он ничего не знает. Я хозяин дома, с меня и спрашивайте.
– Хо! – удивился старший. – А ты чого по-русски балакаешь? Москаль, чи що?
– Я говорю с вами языком Ленина! – со снисходительной усмешкой проговорил Марк. – А вы, кстати, даже не представились и документ на право обыска не предъявили, хотя обязаны это сделать, поскольку политика военного коммунизма закончилась. Сам Владимир Ильич Ленин сказал это народу.
Лицо старшего исказилось до неузнаваемости, по нему прокатилась судорога. Мясистые щёки мелко затряслись, ноздри раздулись, как у носорога, а толстые губы поползли в сторону. Остекленевшие глаза упёрлись в лицо Марка. С шумом заглатывая воздух через широко открытый рот, словно его горло перехватил спазм, он на время потерял дар речи. Потом, преодолев охватившее его оцепенение от неслыханной дерзости, схватил Марка за грудь, крикнул ему в лицо:
– Ты что сказал!? Повтори!!
Марк неуловимым рывком сбросил с себя руки старшего активиста, отступил на шаг.
– Я попросил вас представиться и показать документ на обыск, -спокойно повторил он. – Политика военного коммунизма возможна только при наличии излишек. В нашей семье таковых нет, всё зерно у вас перед глазами. Это на прокорм семьи и на посев в следующем году. Нынешняя засуха не позволила вырастить хороший урожай.
Всё это Марк проговорил, не повышая голоса, с некой монотонностью, чем ещё больше разозлил старшего представителя продотряда. Тот с трудом сдерживал себя, чтобы в очередном приступе гнева не схватить Марка за горло. Прерывисто дыша, торопливо сказал:
– Я начальник продовольственного отряда… Загоруйко Николай Матвеевич… имею полномочия на осмотр любого крестьянского двора. По своему усмотрению… могу изымать в пользу государства любое количество продовольствия. Понял, умник?
________________________________
* – Что такое!? Где остальное!?
– Разве мы не знаем, сколько должно быть? Куда спрятал!? Говори!
** – Да пусть он не врёт.
– Он ещё скажет вам сейчас, что все они голы, и им нечего есть. Не слушайте кулака.
– Вы, Николай Матвеевич, как я вижу, тоже неплохо владеете русским языком, – уголки рта Марка издевательски шевельнулись. – В ссылках, наверно, образование получили?
Загоруйко не посчитал нужным отвечать на вопрос. Он гневно сверкнул глазами и решительно шагнул мимо Марка. Жёстким, злобным голосом скомандовал:
– Приступайте! Обыщите каждый метр, обшарьте каждый угол! Зерно спрятано, факт! Найдите мне его!
Пять агитаторов шустро распределили территорию двора между собой, принялись искать зерно. Эти люди были приезжими, не из местных. Делалось это из опасения мести со стороны озлобленных крестьян. Никто из них не хотел задаром отдавать хлеб. Те, у кого начисто выметали амбары, нередко расправлялись с особо ретивыми членами продотрядов. Подкарауливали и убивали.
Обыск продолжался несколько часов. Всё это время Марк и дед Трифон стояли в стороне в полном молчании, невозмутимо наблюдали за «работой» активистов. Были вскрыты полы в доме, штыками винтовок истыкана и исковеркана вся земля вокруг, в нескольких местах продырявлены стены. Негодуя от явной неудачи, представители рабочего класса со злорадством изъяли из амбара почти всё хранящееся на виду зерно, оставив, в насмешку, небольшую кучку в несколько пудов.
Через неделю они снова пришли в дом Стешко. На этот раз на рассвете, надеясь, по всей вероятности, застать хозяев за вскрытием тайника, и вновь искали припрятанное зерно.
Через час ушли ни с чем.
Чтобы прожить зиму, Марк ополовинил поголовье живности, часть мяса продал на Беловодском рынке, остальное ушло на пропитание. Голод 1921 года прошёл мимо их двора.
Продразвёрстка продолжилась и в последующие годы. И в последующие два года Марк с дедом утаивали свой хлеб, используя имеющийся тайник. И если бы они так не поступали, пришлось было ликвидировать всю скотину. А что потом? Что сталось бы с их семьёй, когда закончилось мясо? Тут и сомневаться не приходилось: он со своими домочадцами пополнили бы ряды бедняков, пришлось бы наниматься на любую работу, чтобы прокормиться и не умереть с голоду.
С началом действия НЭП* напряжение на селе несколько поутихло. Марк даже начал строить планы на будущее. Каждому единоличнику теперь был известен размер налога, его можно был выплачивать продуктами или деньгами. О величине налога становилось известно уже весной. Марку в это время и в голову не приходило, что через несколько лет жизнь на селе круто изменится, а сам он вместе с семьёй будет выслан в глухой таёжный посёлок Шайтан на Урале.
–
*НЭП – новая экономическая политика
…Он шёл за плугом и размышлял, как поступит с урожаем этой осенью. Подсчитывал в уме, сколько зерна и муки нужно будет оставить для себя, а сколько можно будет продать, и как потом поступить с вырученными деньгами.
Иногда его мысли шли в другом направлении. Марк думал о новорожденном сыне, о его будущем. Потом он вновь возвращался мыслями к встрече с Кривошеевым, к его угрозе насчёт тайных сходок верующих.
Люди, лишённые возможности молиться в храме, искали для себя отдушину. Они стали собираться на церковные праздники в хате матери того самого священника, который долгие годы служил в небольшой церквушке их села.
После того, как церковь закрыли, а святого отца под конвоем увели вооружённые люди, роль организатора богослужения взяла на себя его мать, семидесятипятилетняя Стефания. По общей просьбе верующих она попросила Марка Стешко стать её помощником.
Он знал, что это небезопасно, поскольку при аресте батюшки было зачитано указание Ленина председателю ВЧК Дзержинскому. В памяти отложились слова: «попов надлежит арестовывать, как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше…»
Марк согласился не сразу. Месяца два ушло у него на терзания. Под умоляющими взглядами верующих односельчан согласился. В его задачу входила организация и проведение песнопений по случаю больших религиозных праздников.
Природа наградила Марка чистым баритоном, его голос был ведущим в хоре. Марка слушали с нескрываемым упоением ещё до закрытия церкви, когда пение проводилось в ней регулярно.
Теперь Марк не знал, как поступить. Отказаться от песнопения было выше его сил. Красота праздничной литургии каждый раз трогала его до глубины души. Петь в хоре, доставляя радость верующим, было его потребностью и призванием.
Он был глубоко верующим человеком, и вера эта укреплялась в нём с каждым новым днём. Все яркие и значимые события, которые происходили в его жизни, он непременно связывал с волей божьей.
Чудом уцелел на войне, отвоевав в Галиции почти два года, и это при том, когда рядом с ним каждый день десятками погибали такие же простые солдаты, как он. А что означает ниспосланный с небес дождь во время страшной засухи, который был недолгим и прошёл стороной, пролив только его поле? А спасение от голода, или появление на свет долгожданного сына, – это ли не благодарность Господа за веру в него?
Марк вспомнил слова священника Феофана, слышанные им в гимназии на одном из уроков, которые отложились в голове на всю оставшуюся жизнь.
– Что судил Бог – тому следует покориться. Горевать и убиваться – не имеет смысла. Будьте верны нашему Господу. Любите его, и он будет премилостивым к вам. Бог станет заботиться о вас больше, чем самый добрый отец о своих детях.
Так сказал тогда отец Феофан.
Эти слова всякий раз всплывали в памяти, когда наступали тяжёлые испытания для него.
«Надо соблюдать особую осторожность, – подумалось ему. – Что, если песнопения проводить не в день церковного праздника, а, допустим, накануне, или после него? А для безопасности расставить на околице шустрых хлопцев на это время, чтобы присматривали за дорогой из Беловодска? Дорога за селом прямая, ровная, всадник виден за две версты. Если так поступить, тогда Кривошеева можно и не страшиться, врасплох он нас не застанет. А то, о чём потом наплетут в ГПУ недоброжелатели – к делу не пришить. Близок локоть – да не укусишь».
Подумав так, Марк повеселел. Мысли опять вернулись к сыну. Рано или поздно его надо будет крестить. Как это сделать сейчас, когда все церкви в округе либо закрыты, либо разрушены? Пригласить батюшку домой? Но и здесь вопрос: где отыскать священника в это тяжёлое время? Напуганы священнослужители бесчинствами ГПУ. В соседнем селе батюшку повесили год назад на глазах у людей. Казнили без суда и следствия только за то, что тот не подчинился распоряжению ГПУ, не покинул церковь и продолжал вести богослужение. В Евсуге и Колядовке под страхом расправы священники спешно оставили службу и попрятались, где смогли.
«Не может быть, чтобы в округе не осталось ни одного священника, – подумал Марк. – Добрые люди помогут мне его найти, а там уж я ничего не пожалею ради святого дела».
Марк пахал до позднего вечера, пока отшлифованная сталь плуга не посерела и не слилась с сумерками. Он вывел волов с пашни, дал им передохнуть. Сам присел неподалёку, взглянул на горизонт.
Небо по краям темнело и густело, словно пропитывалось чёрной краской, от чего казалось, будто оно тяжелело, и под этой тяжестью медленно опускалось на пашню, выдавливая из воздуха прохладу.
«За пару дней управлюсь, – подумал Марк. – А до Пасхи, дай Бог, и отсеяться успею. Дед Тихон поможет».
Он встал, перепряг волов, загрузил плуг в телегу, уселся с краю и, дёрнув вожжи, негромко произнёс:
– Цоб, цоб.
Волы послушно повернули влево и медленно потянули телегу в село.
***
В это же самое время за тысячи вёрст от села Шулимовка в глухом таёжном посёлке Шайтан, крепко вцепившегося в скалистый берег реки Чусовой, распрягал лошадь черноволосый молодой парень.
Был он выше среднего роста, сухощав, но плечист. В его неторопливых уверенных движениях усматривалась настоящая мужицкая хватка.
Парень прибыл в урочище из деревни Антыбары, что в тридцати верстах вниз по течению. Вчера ему исполнилось шестнадцать лет. Словно в подарок получил он в этот день свой первый самостоятельный подряд. Другому в его возрасте не доверили бы такую работу. Но, к счастью, сработала фамильная известность в округе покойных отца и деда. Представители власти знали их и высоко ценили ответственность, с которой те относились к взятым на себя обязательствам. По подряду надлежало построить пять бараков. Один капитальный, из брёвен, и четыре дощатых с засыпными стенами. С какой целью строились бараки и кому будет суждено селиться в них – парень не знал и не интересовался. Он был безмерно рад, что удалось отхватить такую денежную работу. Не каждому желающему подзаработать идёт в руки такая удача! Его поставили в известность, что принимать бараки будут строго, никакой халтуры в работе недопустимо. Если обнаружится малейший брак – денег он не получит.
Возможно, в бараках поселятся лесорубы или сплавщики, прибывающие по найму на металлургический завод. Предприятие после революции перешло в руки советской власти, а та очень рьяно принялась раскручивать производство на полную катушку.
Древесного угля постоянно не хватало, из-за нехватки специалистов на заводе появлялся хаос, туда частенько наведывались работники ГПУ. Заготовкой древесины занялись по всей округе, организуя лесозаготовительные артели.
«Моя задача – построить бараки, сдать их комиссии в указанный срок, получить жалованье и вернуться в деревню, – рассуждал парень, направляясь сюда. – Остальное меня не касается».
Деньги были нужны позарез. Из трудоспособных членов семьи он совсем неожиданно остался в единственном числе, на него легла ответственность за её содержание. Мать его, Анастасия Порфирьевна Миролюбова, за всю свою жизнь никогда не трудилась. Думать о куске хлеба ей не доводилось, поскольку заработка мужа и свёкра вполне хватало на безбедную жизнь.
Мужчины сплавляли по реке железную руду для завода. Зимой лошадьми на санях они вывозили её из рудника, складировали на берегу и строили барку. К весне формировали артель из деревенских мужиков и ждали весны. Затем, когда река вскрывалась ото льда, спускали барку на воду, грузили на неё руду и доставляли на завод.
Взамен этого Анастасия регулярно рожала мужу детей и вместе со свекровью вела домашние дела.
Миролюбовы, в отличие от других жителей деревни, не выращивали хлеб и не имели земельного надела под эти цели. Большая семья жила за счёт заработков мужской половины. Такой уклад жизни сложился в их роду давно, ещё со времён основания завода французами.
Из живности в семействе было две коровы, четыре лошади, несколько овец и два десятка кур. За добротной избой скатывался к реке участок под огород площадью в одну десятину.
Так продолжалось до прошлой осени, пока из всех кормильцев остался в одночасье лишь один Александр. Жизнь безжалостно уничтожила сложившиеся семейные устои, словно отсекла их от будущего одним взмахом топора.
В 1922 году от сердечного приступа неожиданно скончался дед. Следом за ним, застудив лёгкие, умер отец. Осенью призвали в армию старшего брата Сергея. Сестра Саня вышла замуж за офицера Красной Армии и отправилась с мужем на проживание по месту службы.
Детей у Анастасии народилось пятнадцать, а выжили только четверо. Остальных Бог прибрал ещё в детстве. Трижды вынашивалась двойня и все три раза дети погибали при родах. Если бы роды проходили в больничных условиях, всё было бы, конечно, иначе. Но в деревне не было фельдшера. К тому же, при наступлении родов муж со свёкром, как на грех, находились на заработках.
Сын Петя в возрасте четырёх лет выпал по недогляду из окна и разбился насмерть, ударившись головой о край бревна. Ещё один сын, Георгий, умер в четырнадцать лет. Выбежал в мороз на улицу раздетый и застудился. Воспаление лёгких пытались лечить в домашних условиях. В город, в больницу, повезли лишь через неделю. Было уже поздно, врачи оказались бессильны.
Теперь с Александром остался младший брат Егор. Летом ему исполнится четырнадцать лет. Он тоже являлся нахлебником, поскольку был инвалидом. На спине Егора вырос горб.
Александр распряг коня, отвёл его в дощатый сарай, выделенный старостой для постоя.
Жить он собирался у одинокой бабки Агафьи, полуразвалившаяся изба которой стояла на краю посёлка. Бабка была из кержаков, жила обособленно и очень часто молилась.
Маленькая комнатка с одинокой иконой в углу вполне устраивала Александра. Он успел осмотреть будущее жилище ещё в первый свой приезд. Бабка не проявила особой радости к нему, провела в комнатку и безмолвно удалилась.
Основную часть бригады удалось собрать без особого труда за один день. Это были местные мужики, живущие за счёт случайных заработков и приусадебного участка. Почти все из них люди семейные, серьёзные, покладистые. Они заверили Александра, что до следующего его приезда бригада будет укомплектована полностью.
Едва Александр успел затворить дверь сарая, как где-то внизу, за Шайтан-скалой, послышался утробный звук. Он пронёсся далеко по реке и, не успело угаснуть его эхо, как звук повторился вновь, уже с большей силой. А потом затрещало по всей реке, будто от берега отвалился многотонный кусок скалы и, грохоча, медленно покатился по руслу, продавливая и круша метровый слой льда.
«Ледоход начался, – сразу догадался Александр. – Завтра мужики наверняка выйдут на берег с саками».
Он и сам был не прочь почерпать этим простым орудием лова ошалевшую от избытка кислорода рыбу.
В этом деле главное иметь шест подлиннее, да силёнки побольше. Бывает, в сетку набьётся сразу с полведра мелочи, а тащить её к берегу между льдинами не так-то просто. Черпак становится тяжёлым, неуправляемым, его тянет на дно и сносит быстрым течением. Тут нужна особая сноровка. Неожиданно вынырнувшая из воды льдина может зацепить черпак и в одну секунду вырвать из рук шест.
Идти на ночлег было ещё рано, Александр направился посмотреть на ледоход. Вернее, на первый этап – ледолом, когда неподвижное мерзлое русло оживает на глазах.
Лёд трещит и рвётся на части. Трещины бегут по нему, словно молнии по небу – мгновенно, непредсказуемо, и сопровождаются сильным грохотом. Потом, когда лед расколется на части, начинается движение. Шалое течение подхватывает огромные льдины, разворачивает их, ломает на более мелкие части, подымает высоко вверх. Они на мгновение скалятся синим изломом, переливаясь в лучах засыпающего солнца, и скрываются под водой.
Ледоход начинается спустя несколько часов, уже глубокой ночью. За это время речной портной успевает раскроить огромные льдины на множество мелких. Им становится тесно в русле реки, они начинают бесноваться.
Утром реку уже не узнать. Будто напуганная гулом крошащихся льдин, она ускоряет свой бег. В порыве пугливого бегства рушит, выворачивает, ломает всё на своём пути. На изгибах русла льдины не поспевают за течением. Они нагромождаются друг на друга, скрежещут, и грозно наползают на берег. Ледяные глыбы пропарывают, будто плугом, прибрежный галечник и мёрзлую землю и замирают в нескольких метрах от кромки воды.
Больше часа Александр Миролюбов стоял на вершине угрюмой Шайтан-скалы, наблюдал, как просыпалась от полугодовой спячки Чусовая. Стоял и размышлял.
В этот момент ему казалось, что река, вздрагивая и шевеля ледяным панцирем, проверяет всю силу и мощь, обретённую за зиму.
«Вот и жизнь, как лёд на реке, не может двигаться вперёд без трещин, – подумалось ему вдруг. –Только на реке этот процесс происходит со строгой закономерностью, а в жизни всё непредсказуемо и трагично. И ломается жизнь, как правило, в самый неподходящий момент.
Реке что? Сбросит ледяной панцирь, как змея кожу, побушует половодьем некоторое время, да и продолжит свой бег, как ни в чём небывало. А как быть мне, как дальше шагать по жизни? Одним огородом долго не прокормишься. Картошки и морковки недостаточно для жизни. Человеку требуется много других вещей, без которых в доме не обойтись. На всё это нужны деньги».
Александр вспомнил счастливые дни, когда были живы отец с дедом. При них о деньгах особо не задумывались. Деньги в семье были всегда. Мужчины сплавляли руду, гоняли плоты с лесом, занимались извозом на лошадях. Эта работа хорошо оплачивалась приказчиками графа. Летом заготавливали сено, излишки продавали, на вырученные деньги закупали зерно и муку.
Жизнь была свободной и вольготной, текла тихо и размеренно. Всем домочадцам почему-то казалось, что так будет всегда. Ан – нет же, хлестанула по рукам острой плетью судьба окаянная и одним взмахом обескровила их, сделала слабыми и беспомощными.
«Какой теперь прок от таких рук без рабочего имущества? – думал Александр первое время, обескураженный случившимся. – Разве что выставить перед собой ладонями вверх и ждать того, что положат в них из милости?»
«Ну, уж нет! Не быть такому никогда!» – воспротивился он пришедшей на ум постыдной мысли и пошёл по округе в поисках заработка. «Вот построю эти бараки, а там, глядишь, и шитики вернут обратно, можно будет подрядиться на сплав. Сблатую мужиков в помощь, не устоят скряги-кержаки и соблазнятся на хороший заработок. Дело-то, ёксель-моксель, разом раскрутится и побежит ходко, что плот по большой воде».
Александр вспомнил, как в конце зимы к ним в дом пришли комиссары и потребовали отдать шитики для нужд завода. От неожиданности он тогда стушевался и долго соображал: как можно отдать собственные лодки задаром? С чего вдруг? Шитики, с которыми связана вся семейная жизнь, и которые являются одним из источников денежного дохода? Как бы поступил батя, окажись он сейчас на его месте, что бы ответил нежданным комиссарам? Наверняка не согласился бы, как не согласился на постой колчаковцев в их доме в 1918 году.
Александр словно бы услышал подсказку отца и ответил отказом, чем вызвал недовольство представителей власти.
Один из них, щуплый, небольшого роста мужичок с серым, как свежая древесная зола, лицом и оттопыренными ушами, видимо, главный, раздражённо протараторил:
– Не отдашь добровольно – проведём экспроприацию, как у несознательного антибольшевистского элемента. Есть у нас такое право искоренять буржуйские замашки, – лопоухий комиссар плотно сжал бескровные губы и заглотал их внутрь. Куцая бородёнка у него тотчас подпрыгнула вверх и остановилась, нацелившись острым клинышком, как дуло револьвера, в грудь Александра. – А пока что я предлагаю тебе добровольно отдать шитики под расписку советской власти.
Александр впервые слышал слово «экспроприация», и не знал, что оно означает, однако, из солидности, уточнять не стал. До него дошёл смысл сказанного. Стало понятно: если продолжать артачиться – можно лишиться двух шитиков навсегда.
– А док'умент с печатью дадите? – с солидностью спросил он.
– Какой док'умент? – с ухмылкой поинтересовался «экспроприатор», быстро сообразив, что дело сделано. Две нужные для завода лодки, как две желанных синицы, уже находятся в его руках. Без шума и драки.
– Как какой? – насторожился Александр, отыскивая в памяти название документа. Он припомнил, что видел однажды у отца такую бумагу с печатью. Название всплыло тотчас.
– Док'умент… аренды, вот!
– Да, да, документ на аренду, конечно, – расплылся в ехидной улыбке комиссар. – Как же без документа? Ираклий, дай чистый лист бумаги и карандаш, – обратился он к молчащему всё это время коренастому горбоносому мужику лет тридцати пяти. Мужик этот, с густой чёрной бородой во всё лицо и с такими же чёрными глазищами навыкате, был похож на жителя южных гор, и сопровождал комиссара, по всей видимости, с целью запугивания и физической защиты, если таковая вдруг понадобится.
На бородатом мужике была новая шинель очень большого размера, на голове по самые брови нахлобучена будёновка с поблекшей звездой, на плече болталась на ремне тощая потёртая сумка. Оружия при нём не было. Наган висел на поясе вислоухого.
Ираклий извлёк из сумки лист серой бумаги отвратительного качества, услужливо положил на стол. Потом рука его опустилась в карман шинели, в ней появился огрызок карандаша.
– Вот, – сказал он, протягивая карандаш, и снова умолк.
Комиссар присел за стол, принялся старательно выводить слова в «документе», мусоля карандаш во рту после каждой буквы. Губы его беззвучно шевелились, он мысленно повторял рождённую фразу.
Наконец, после продолжительных мучений «док'умент» был составлен.
– Бери, читай, – с чувством облегчения проговорил представитель власти, указывая взглядом на свой труд. – Или грамоте не обучен? Зачитать?
Александр, не проговорив ни слова в ответ, взял в руки исписанный листок, принялся читать.
В деревне он окончил четыре класса церковно-приходской школы, поэтому чтение и письмо для него не составляло особой трудности. Он был одним из немногих, к кому обращались жители деревни за помощью по причине сплошной неграмотности. Множество раз ему доводилось читать чужие письма, а потом и отвечать на них.
– Пошто в бумаге не указано, сколь долго продлится… аренда? –оправившись от первоначальной растерянности, сурово спросил Александр. – И где печать гербова?
От неожиданного вопроса комиссар опешил, заморгал, нижняя губа его нервно подёрнулась.
– Ишь, чего захотел! Твои шитики пробудут в распоряжении советской власти ровно столько, сколько она посчитает нужным, – сдерживая подступившую злость, ответил он.
– Так не пойдёт, – твёрдо заявил Александр. – Укажите срок. Эти шитики кормят мою семью, и я должен знать, когда могу рядиться в подряд.
Комиссар понимал, что его бумага ничего не стоит и составлена только для проформы. Он решил не спорить с настырным парнем. Взял и дописал: «Аренда дадена сроком на один год». Поставил дату и свою закорючку, которая тут же расплылась от слюны, скатившейся с кончика карандаша, и стала похожа на прибитую муху.
– Печати не имеется, – с ухмылкой добавил он. – Советской власти ты должен верить без печати. Она, парень, самая справедливая власть в мире! А почему, думаешь?
– Почему? – не удержался от вопроса Александр, заглядывая в глаза комиссару, будто загипнотизированный.
– Потому что советскую власть возглавляет партия большевиков. А она, брат, и революцию-то делала только в интересах рабочих и крестьян. Таких тружеников, как ты. – Комиссар взял со стола «документ» и передал Ираклию. Бородач молча положил исписанный листок бумаги в сумку. На немой взгляд Александра комиссар ответил коротко:
– Получишь, когда шитики будут в затоне завода.
На следующий день Александр самостоятельно отбуксировал лошадьми обе лодки вверх по течению к речному причалу завода, взамен получил «документ» о сдаче в аренду своего имущества.
Обратившись в воспоминания, Александр не сразу заметил, как вокруг всё обесцветилось, посерело, русло реки внизу стало быстро размываться и очень скоро потеряло очертания. На небе проклюнулись первые звезды и, словно торопясь, принялись передавать на землю таинственные световые сигналы. Воздух у реки увлажнился, потяжелел, и пополз от нее в посёлок, пронизывая холодом.
Александр поёжился и зевнул. Пора было отправляться на ночлег. Он взглянул напоследок вниз, но ничего, кроме сплошного чёрного покрывала, уже не увидел. Повернулся и пошёл к крайней избе, которая с этого часа стала его пристанищем.
«Вот и весна пришла, – подумал он радостно. – Ещё немного, и проснётся тайга, заговорит по-весеннему. Начнёт пробуждаться всё вокруг: кустарники, луга, птицы, зверушки. Очнётся таёжный мир, вспухнут почки на деревьях, пробьются сквозь прошлогоднюю траву цветы на лугах. Зачирикают весело птицы, начнут вить гнёзда, заговорят звери на своём языке, самцы станут обхаживать самок. Зашумит тайга, источая вокруг неповторимые запахи, а затем смешает их в единый букет ароматов – пряный запах тайги».
…Шёл 1924 год – второй год после образования Союза Советских Социалистических Республик.
Часть первая